Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 123 (всего у книги 299 страниц)

Мужчины продолжали препираться. По-види– мому, оба находили в этом огромное удовольствие.

– Five and another bottle on fresh the nip! – наконец заявил Эрни. – And only out of sympathy for your nice little boy, young man[84]84
  Пять и еще бутылочку на опохмел! И то лишь из симпатии к вашему славному мальчугану, молодой человек…


[Закрыть]… – Он протянул руку и взъерошил Джуну волосы. Тот отпрянул.

Дункан скорбно взглянул на мальчика:

– Как тебе нравится этот старый пердун? Шесть бутылок джина! А сам после трех лыка уже не вяжет.

– What did you just say to the boy? – прищурился старик. – Something nasty about old Ernie McDonnell? After all, I’d better put poor old Charlie on. The guys are waiting[85]85
  Что ты там сказал мальчонке? Какую-нибудь гадость о старом Эрни МакДоннелле? Поставлю-ка я все-таки бедного старину Чарли. Парни уже заждались.


[Закрыть].

– No way! – притворно возмутился Дункан. – I told him that Ernie McDonnell is a greatest old fart in the world[86]86
  Как можно? Я только сказал, что Эрни МакДоннелл – лучший старый пердун на свете.


[Закрыть]!

– Oh, Danny, Danny! I was hoping that at least a blow to the pate would straighten your twisted brains[87]87
  Ох, Дэнни, Дэнни! Я надеялся, что хотя бы удар по башке вправит тебе мозги…


[Закрыть]…

– All right, Ernie! – перебил Дункан. – Six is six, but if you mess up the reels again, I swear I’ll tie you to your chair and drink them in front of you one by one. Okay[88]88
  Ну ладно, Эрни! Шесть так шесть, но если ты опять перепутаешь катушки, клянусь, я привяжу тебя к твоему стулу и выпью их одну за другой у тебя на глазах. Договорились?


[Закрыть]?

– You unhuman fiend, Danny! – возопил старик. – Besides, did I ever let myself do that[89]89
  Ты бессердечный изувер, Дэнни! И потом, разве я такое себе когда-нибудь позволял?


[Закрыть]?

– Just every fucking night[90]90
  Только лишь каждую чертову ночь?


[Закрыть]?

Смеясь, они пожали друг другу руки. Дункан открыл портфель и одну за другой извлек шесть бутылок джина, ни больше ни меньше. Сразу видно, заранее подготовился. Старик посмотрел одну на просвет, удовлетворенно крякнул и показал Дункану странную фигуру из пальцев: большой и указательный сложены колечком, остальные оттопырены:

– Thank you very much[91]91
  Премного благодарен!


[Закрыть]!

– Don’t forget the reels, Ernie! We rely on you[92]92
  Не забудь про катушки, Эрни! Мы на тебя рассчитываем.


[Закрыть].

– My Gosh, Danny[93]93
  Господи, Дэнни!


[Закрыть]!

Старик открыл дверь и выпроводил гостей обратно в проулок. Джун вдохнул полной грудью: после душной берлоги Эрни напоенный дождем воздух был хорош как никогда.

– Между прочим, это та самая копия, которую ваши вояки в начале войны забрали с нашего грузового судна и отправили в Токио, – сообщил Дункан по дороге к главному входу. – Мы нашли ее в архивах вашей студии «Тохо», и с тех пор эта пленка кочует по всей Японии. Скоро ее пошлют в Фукуоку, а потом обратно в Штаты. Мы, янки, всегда возвращаем свое. Впрочем, – добавил он, вприпрыжку взлетев на крыльцо, – у «Фантазии» нет и не может быть одного хозяина. Сегодня она будет твоей. Тебе нравятся динозавры?

Джун немного знал о динозаврах из учебников. Это такие вымершие чудища, вроде драконов. Внутри поневоле встрепенулось давно забытое предвкушение чуда, какое он всякий раз испытывал, входя в кинотеатр.

Зал, наполовину полный, гудел, как пчелиный улей. Большинство кресел занимали американские офицеры из младшего состава, многие в обнимку с японочками. В общий гомон то и дело вклинивались девичьи взвизги, когда кто-нибудь из ухажеров давал излишнюю волю рукам. Несколько чиновников-японцев с застывшими улыбками вперились в белый экран, не желая видеть, что творят бака-гайдзины.

– Я с детства бредил динозаврами, – говорил Дункан, прокладывая путь между кресел. Он будто сбросил пару десятков лет, превратившись в мальчишку, который пытается заразить своим увлечением школьного приятеля. – Ты когда-нибудь видел рисунки Чарльза Найта? А «Затерянный мир» О’Брайена? «Кинг-Конга»? Бронтозавриху Герти? «Миллион лет до нашей эры» – piece of crap! Нацепили на аллигаторов гребни, на свинью рога, обвешали слона медвежьими шкурами, а поди ж ты, чуть ли не «Оскар» за спецэффекты! Кто-нибудь должен переснять этот фильм. Нет, «Фантазия», конечно, целиком прекрасна, но эпизод с динозаврами! Это магия, понимаешь, настоящее волшебство…

– Hey, Dan, – прервал его излияния офицер в соседнем ряду, обнимавший за плечи пухленькую школьницу, – what a ugly girl you have[94]94
  Эй, Дэн, что за страшную девку ты подцепил?


[Закрыть]?

– It’s a boy, – с ухмылкой ответил Дункан. – And if you, Stevie, have any thoughts on this, do not hesitate to tell me[95]95
  Это мальчик. И если у тебя, Стиви, есть какие-то соображения на сей счет, не стесняйся, выскажи их мне.


[Закрыть].

Американцы взорвались хохотом. Джун, не понимавший причины их бурного веселья, ощутил себя ягненком в окружении волков.

Они с лейтенантом заняли места в пятом ряду. Лейтенант, к великому ужасу Джуна, сразу водрузил ноги в нечищеных ботинках на спинку кресла впереди. Сидевший в нем офицер о чем-то шептался со своей спутницей и ничего не замечал. Похудевший портфель Дункан пристроил на сиденье рядом. Джун вжался в кресло, мечтая просочиться в обивку.

Наконец огни начали меркнуть. Прежде чем свет погас окончательно, Джун бросил взгляд на своего неприятного спутника. Глаза Дункана сияли предвкушением, на губах играла улыбка.



– …Вот так за пару сапог полегли остатки нашего славного взвода!

Костерок, разведенный на пятачке у одинокой стены, тихо потрескивал, бросая тени на изможденное заросшее лицо бродяги. Он стянул сапог, звучно поскреб усеянную струпьями стопу в разводах грязи и заискивающе спросил:

– Вы действительно убьете меня теперь, господин?

Человек, сидевший напротив, молча кивнул и поднялся на ноги, слегка покачиваясь. Его голову перехватывала повязка-хатимаки в желтых и бурых пятнах, алый круг восходящего солнца циклопьим глазом горел во лбу.

– Ах, господин, – бродяга хлопнул себя по узловатым коленям, торчащим из драных брюк, – какое счастье, что я на вас набрел! – Он так низко поклонился, что язычки пламени чуть не лизнули всклокоченную бороду. – Вы один согласились даровать мне избавление! Вы добрый дух, не иначе!

– Нет, – промолвил его собеседник, – я демон.

Меч сверкнул в свете костра и рассек шею безумца. Клочья срезанной бороды разлетелись черным пухом. Голова запрокинулась на шматке плоти, косматым затылком ткнувшись между лопаток. Из рассеченной трахеи вырвался клокочущий свист, пузыристая кровь взметнулась фонтаном и дождем пролилась в огонь, зашипев на раскаленных угольях. Бродяга повалился в костер, притушив его своим телом, – голова так и покоилась у него на спине, устремив помутневший взор в небеса, счастливая улыбка залипла в залитой кровью бороде.

Глядя на убитого, Атомный Демон нахмурился. Еще недавно он бы с одного замаха снес голову начисто, но удар по черепу не прошел даром. Собственное тело плохо слушалось его, голова трещала, в левом глазу постоянно мельтешили какие-то белесые инфузории – должно быть, отслоилась сетчатка. Ему казалось, что, если он снимет повязку, голова раскроется, как цветок, и мозги шмякнутся наземь. Но боль, день и ночь стучащая в стенки его бедного разбитого черепа, словно обезумевший узник, не могла сравниться с болью в сердце – нестерпимой, раздирающей, какую может причинить лишь предательство. Стыд постоянно жег его изнутри. Из-за его гордыни и глупости, из-за преступной, детской доверчивости погибли двое славных, верных ребят, а священная миссия оказалась под угрозой. Он покончил бы с позором, вспоров себе живот и вывалив кишки на кафельный пол убежища, но оставалось незавершенное дело, а отец учил его все доводить до конца.

Атомный Демон достал из кармана платок и хорошенько протер лезвие, прежде чем вогнать его с лязгом в ножны. Хороший боец всегда следит за чистотой своего клинка и своих помыслов. Постоял немного, глядя на мертвеца. Запах обожженной немытой плоти и ставшая уже привычной дурнота не могли омрачить легкого удовлетворения. Искалеченный или нет, он все-таки совершил благое дело, освободив очередную слабую, сгнившую душу, а значит, карма будет благоволить ему. Еще повоюем!

Он отошел от убитого, став едва различимой тенью в сумерках. Подволакивая ногу, тень обогнула стену и приблизилась к двум другим теням, застывшим на опаленном кирпиче. Поочередно дотронулась до каждой холодными пальцами. Стиснула зубы, загоняя вглубь рвущиеся рыдания. Тени на стене дрожали, размытые слезами, и казалось, что большая вот-вот коснется головы маленькой, вот еще чуть-чуть, совсем-совсем немножко…

– У меня больше никого не осталось, – сказал Атомный Демон. – Я один на свете.

Тень-мама и тень-сестренка, разумеется, хранили молчание. Но ночной ветерок всколыхнул траву, и в ее шелесте слышался ласковый шепот: «Мы ждем… мы ждем…»

– Еще не время! Я еще не закончил!

Атомный Демон вытер слезы рукой с мечом и спрятал его за полу гакурана. Подхватил увесистую канистру, стоявшую у стены, встряхнул хорошенько. Содержимое канистры отозвалось звучным плеском.

Он улыбнулся.

12. Отблеск тысячи солнц

«Фантазия» оказалась куда длиннее «Момотаро» – два часа с небольшим; перед каждым эпизодом на экране появлялся оркестр, и лысеющий господин в очках рассказывал по-английски о том, что зрителям предстоит увидеть.

Но для Джуна эти два часа пролетели стремительно. Дункан объяснил, что господин в очках – это Димс Тейлор, известный в Америке композитор и музыкальный критик, а величавый дирижер с копной седых кудрей – маэстро Леопольд Стоковский. Склонившись к уху мальчика, лейтенант шепотом переводил все, что говорил Тейлор, однако музыка и рожденные ею картины не нуждались в переводе: русские, немецкие, итальянские и французские композиторы говорили со слушателем на одном языке.

«Момотаро» был черно-белым; «Фантазия» с первых секунд захлестнула Джуна калейдоскопом ярких цветов и мерцающих фигур. Музыка гремела морским прибоем и струилась солнечным светом; мелькала золотыми головастиками, гудела толстыми малиновыми струнами и золотом подмигивала в алых реках; невесомо парила среди розовеющих облаков; ревела лилово-красными волнами, возносилась позолоченными вершинами и проливалась метеоритным дождем… и над всем парила величавая фигура господина Стоковского с дирижерской палочкой в руке.

Увы, янки в зале оказались ко всему глухи: ропот, шепотки, смешки, покашливание и негодующие взвизги девиц заглушали громовой голос Баха. Сидевший впереди офицер, сложив ладони рупором, крикнул:

– It`s all bullshit! Where’s Mickey Mouse[96]96
  Что за чушь! Где Микки-Маус?


[Закрыть]?

Остальные поддержали его смехом и свистом. Японцы чинно сидели, глядя в экран, лишь напряженные спины выдавали негодование.

Музыка из «Щелкунчика» Чайковского перенесла зрителей в мир серебряных паутинок и мерцающих огоньков. Крохотные разноцветные девочки порхали в ночи, трепеща стрекозиными крылышками; лепестки цветов погружались в воду и кружились, словно балерины; цветки чертополоха, будто казаки, отплясывали русский гопак, грибочки в красных шляпках танцевали китайский танец – самый маленький, очень похожий на Юми, постоянно выбивался из круга и смешно подпрыгивал на коротеньких толстых ножках. («Мы воевали с Китаем, – невпопад подумал Джун, – как глупо…») В синей речной глубине кружились золотые рыбки с томными глазами и пухлыми губками, окутываясь вуалями плавников.

Пришла туманная осень, и, кружась, поплыли под музыку красные, желтые, оранжевые листья. Некоторые из них отчаянно цеплялись за ветки, но ледяной безжалостный ветер срывал их, унося в последний полет, и музыка стонала в жалобном бессильном протесте. Глядя, как они борются за жизнь, притихли даже неугомонные янки, а одна из бэби-сан вдруг начала всхлипывать. Кто-то из японцев заворчал, зашикал, будто рассерженный кот. Офицер, с которым пришла девушка, гладил ее по голове, ласково шепча на ушко.

– П-простите! – пролепетала девушка, давясь слезами. – Это… это так прекрасно!

Джун почувствовал, как у него самого комок поднялся в горле. Стало трудно дышать, глаза защипало. А тем временем на экране серебряные духи зимы украшали ветки хрустким колючим инеем и белым узором разрисовывали скованную морозцем воду. Закружились в танце снежинки, их становилось все больше и больше, и вскоре уснувшая земля окуталась мягким белым саваном.

Вот, наконец, появился и Микки-Маус! Он без конца таскал тяжелые ведра с водой для своего учителя – чародея с жуткими змеиными глазами и длинной седой бородой. Но как только грозный сэнсэй отправился спать, хитрый мышонок надел его волшебный колпак и прочел заклинание. Старая метла, стоявшая в углу, зашевелилась, отрастила пару крепких рук и короткие мохнатые ножки. Микки тут же всучил этому странному созданию ведра, показал, что нужно делать, а сам бухнулся в кресло и не заметил, как уснул. Во сне он повелевал штормами и зажигал в небесах звезды, а проснулся от того, что его захлестывали потоки воды. Тщетно пытался Микки остановить ожившую метлу – безмозглый ёкай как ни в чем не бывало продолжал таскать воду, а как его остановить, мышонок не знал! В отчаянии он схватил топор. Хрясь! Тресь! Лишь кучка щепок осталась от метлы. Но не успел горе-волшебник перевести дух, как каждая из них – о ужас! – превратилась в новую метлу, и у каждой было по паре рук, и в каждой руке по ведру. Безликая деревянная армия маршем спустилась по лестнице. Дверь распахнулась под их натиском, отшвырнув беспомощного Микки. Он пытался ведром вычерпывать воду и выплескивать за окно, но на каждое вылитое ведро метлы наливали сотни. Вода поднялась уже почти до потолка, и мышонок, как за плот, цепляясь за магическую книгу, лихорадочно листал размокшие страницы, пытаясь найти нужное заклинание. Американцы хохотали как оглашенные – бессердечный народ!

К счастью, на шум явился проснувшийся чародей и в несколько пассов руками разделался и с метлами, и с учиненным ими потопом. Микки, растянув рот до ушей в подобострастной улыбке, вручил разгневанному сэнсэю колпак и метлу, а сам взялся за ведра… Не помогло – этой же метлой он тотчас получил под зад и вместе с ведрами пулей вылетел из лаборатории чародея. И хотя в том, чтобы вот так осрамиться перед учителем, нет ничего смешного, Джун обнаружил, что улыбается так же широко, как Микки.

– Микки-Маус, – грустно усмехнулся Дункан, глядя, как мышонок, что-то весело вереща, жмет руку господину Стоковскому. – Лучший символ для человечества. Кто бы дал нам метлой по жопе!

– Что? – громко спросил Джун, пытаясь перекричать хохот в зале.

– Так, мысли вслух, – отмахнулся лейтенант. – Подожди… Сейчас ты увидишь!

Господин Тейлор объявил очередной эпизод – «Весну священную» господина Стравинского. Склонившись к уху Джуна, лейтенант снова начал переводить. Джун морщился: от запаха виски слезились глаза. Речь шла о незапамятных временах, когда мир был молод и жизнь в нем только зарождалась, о динозаврах, бывших царях планеты, бесславно канувших в вечность, о волшебном процессе эволюции.

– Наука, а не искусство создавали сценарий этого эпизода! – в один голос провозгласили Тейлор и лейтенант.

Джун поудобнее устроился в кресле.

Под причудливые, нервно скачущие трели на экране возникло бездонное космическое пространство. Музыка плыла сквозь спиральные вихри галактик, сквозь жемчужные россыпи звезд, сквозь яростные вспышки протуберанцев. Земля ворвалась в кадр докрасна раскаленным ядром. Под бой барабанов она содрогалась в агонии, извергая сквозь жерла вулканов фонтаны жидкого пламени. Земная кора лопалась, выплескивая реки огненной крови, и скалы, сметенные ими, сползали и рушились в воду. Раскаленный, бурлящий, клокочущий ад – как мог он породить что-то живое?

И все же корчи планеты понемногу стихали, музыка успокаивалась, превращаясь в колыбельную зарождающейся жизни.

И публика тоже стихла. Все стихло, кроме музыки. Дрожащий луч проектора выхватывал из темноты лица зрителей – приоткрытые рты, блестящие глаза, – и, омытые его сиянием, они вдруг стали неразличимы. Не стало ни японцев, ни американцев, ни побежденных, ни победителей: только люди, сплоченные детским, незапятнанным изумлением, будто волшебный этот свет смыл все наносное, чужеродное. Рассекая тьму, луч извлекал из белого полотна дивные образы. На глазах у жителей двадцатого столетия в теплой глубине океана из крохотных слизистых комочков зарождалась жизнь. Хрупкая, беззащитная, она стремительно крепла, набирала силу, отращивала жгутики и расцветала сотнями разных форм. Вот закачались в толще воды прозрачные купола медуз; вот распустили щупальца спруты в лихо закрученных раковинах; вот панцирная рыба, нелепое создание с попугаячьей головой, избежав чьей-то хищной пасти, на смешных плавниках-культяпках настойчиво карабкается на сушу…

– Миллионы лет борьбы за существование! – пробормотал Дункан. – Миллионы лет безостановочного развития и совершенствования… Ради чего?

Но этих его мыслей вслух Джун не услышал. Разинув рот и вытаращив глаза, он смотрел, как из парной воды величаво поднялись лебяжьи шеи морских драконов («Плезиозавры», – шепнул в темноте лейтенант, и мальчик повторил про себя это слово); одни плавали, рассекая воду четырьмя мощными ластами, другие выползали на песок и нежились у подножия огромной скалы, что подобно Замку Карпов возносилась в огненное небо. На вершине ее гнездились демоны, похожие на птиц и летучих мышей одновременно, их затылки были украшены кривыми костяными ножами. Распахнув кожистые крылья, демоны то кругами парили в небе, то стрелой устремлялись вниз, чтобы выхватывать из моря трепещущих рыб, – но не всем было суждено снова взмыть в небеса; Джун вскрикнул, когда морской ящер, похожий на крокодила с плавниками и шипастым гребнем вдоль спины, вдруг вынырнул из воды, цапнул острыми зубами зазевавшегося летуна за тощую шею и утащил в глубину.

В туманном дыхании лесов, слезящихся влагой, средь озер и болот благоденствовали ящеры всех форм и размеров. Длинношеие исполины, стоя по брюхо в воде, уминали сочную зелень и благодушно взирали на мир маленькими сонными глазками; двуногие смешные чудища с утиными клювами и парусами на затылке приглядывали за гнездами, полными огромных яиц; верткие малыши-ящерики сновали у них под ногами. Ящеры с высокими гребнями на спине, ящеры с тремя рогами, двуногие, четвероногие, ящеры, ящеры, ящеры, рай драконов, безмятежно-прекрасный сон!

И этот сон неожиданно стал кошмаром. С первыми каплями дождя динозавры, все как один, в тревоге вскинули головы. Снова угрожающе грянули барабаны, задрожала земля под громовой поступью, и в блеске молний явился демон с кровавыми очами, огромной пастью, полной зубов-ножей, и трехпалыми ручонками, которые так не вязались с его чудовищным обликом, что делали его еще ужаснее. Тираннозавр Рекс, самый кошмарный убийца из всех, кого носила земля, как назвал его господин Тейлор.

Динозавры, большие и малые, бросились врассыпную, спасаясь от страшной пасти. Но один, диковинное создание с клювастой головкой, костяными лепестками на горбатой спине и шипастым хвостом, замешкался, и чудовище настигло его! Тщетно несчастный ящер рассекал дождевые струи взмахами хвоста, пытаясь поразить шипами противника, – тираннозавр, улучив момент, схватил его за шею и перекусил ее. Остальные динозавры, сгрудившись вместе, с тоской и ужасом наблюдали эту картину, а потом развернулись и побрели восвояси, чтобы не видеть, как чудовище пожирает их собрата…

Вновь засияло солнце, но мир динозавров уже не был прежним. Что-то случилось, быть может, большой космический «пикадон», превративший райские кущи в адские пустоши. Динозавры, давясь песком, пытались высосать из пересохшей земли последние капли влаги и глодали голые ветки почерневших мертвых деревьев. Внезапно один из японских чиновников, тыча дрожащим пальцем в экран, выкрикнул:

– Это же мы! Смотрите! Это наша бедная Хиросима!

Стоны и плач покатились волной по рядам. Рыдали солидные чиновники, рыдали беспутные бэби-сан, кричали в ярости и горе, потрясая кулаками.

– А, ч-черт! – прошипел Дункан. – Об этом я не подумал. Не вышло бы заварухи…

Джун не слушал его – он кричал и плакал вместе со всеми, и грозил кулаком сам не зная кому. И хотя гневный хор заглушал музыку, американцы в зале не посмели его осадить.

А на экране гиганты увязали ногами в зыбучем песке, из последних сил отбиваясь от хищников, и брели в слепом отчаянии сквозь раскаленное марево, страдая от жажды, как спустя миллионы лет будут брести жители Хиросимы; и, теряя силы, валились наземь. Хищники и травоядные, бывшие убийцы и бывшие жертвы, шли рядом, вывалив языки; вот, закатив глаза, рухнул грозный тираннозавр, а остальные продолжили свой обреченный путь в никуда.

Джун глотал слезы, охрипнув от крика. Лицо лейтенанта было скорбно-торжественным, а когда последние неуклюжие фигуры растворились в песчаной мгле, провожаемые рыданиями, он вдруг поднял руку и отдал честь.

Налетевшая буря заносила песком кости бывших владык Земли. Скалы дрожали и осыпались каменным крошевом. Море вырвалось из берегов и с ликующим ревом устремилось в долины, снося все на своем пути. Раскаленное солнце поднялось уже над опустевшей мертвой планетой…

В зале повисла оглушающая тишина, нарушаемая редкими всхлипами. Потом офицер, сидевший перед Джуном и Дунканом, пробормотал себе под нос:

– Oh men. Nuts Japs[97]97
  О господи! Чокнутые япошки!


[Закрыть]!

Девушка, сидевшая рядом с ним, до сих пор всхлипывала и не слышала его. Но услышал Дункан. Схватив офицера за волосы, он запрокинул его голову назад. Офицер изумленно разинул рот, точно хулиган, застигнутый врасплох разгневанным полицейским.

– Shut. Up, – процедил Дункан ему на ухо, и до конца сеанса бедолага больше не раскрывал рта.

После небольшого антракта, в котором Тейлор рассказывал о форме различных звуков, жизнь вновь закипела на экране, а в зале вновь воцарился мир. В конце концов, следующим номером шла «Пастораль» Бетховена. На горе Олимп резвились юные сатиры, кентавры и кентаврицы всех цветов радуги, в небе кружились пегасы с жеребятами и амурчиками, и рекою лилось вино на пиру добродушного толстяка Бахуса, очень похожего на киномеханика Эрни и совсем немножко – на папу Джуна. Даже Зевс, обрушивший на всю честную компанию бурю с громом и молниями, не гневался, а просто шалил, словно огромный бородатый мальчишка. Вот громовержец, утомившись от проказ, завалился на боковую, укутавшись, как в перину, в черные тучи; по небу разноцветным мостом раскинулась радуга, и все живое снова высыпало из укрытий. Солнце укатилось за горизонт в золотой колеснице, усталые гуляки разошлись по домам, и когда бог сна Морфей укрыл темнотой землю, Диана-охотница пустила серебряную стрелу, которая рассыпалась по небу мириадами сияющих звезд…

На «Танце часов» Понкьелли все и вовсе хохотали – как не засмеяться, когда страусихи, слонихи и бегемотицы танцуют балет! С уморительным самодовольством они выделывали самые сложные пируэты, а впрочем, у них здорово получалось! С наступлением ночи появились верткие зеленые аллигаторы в красных плащах, потирая когтистые лапы и хищно облизываясь. Их вожак вовсю ухлестывал за кокеткой-бегемотихой, остальные гонялись за слонами и страусихами, и в конце концов поднялась такая кутерьма, что двери в балетном зале сорвались с петель!

Но совсем иные танцы были в ходу в ночь на Лысой горе. Там музыка свистела и выла холодным ветром и кружились в дикой пляске ведьмы и демоны, извиваясь в языках адского пламени. Призрачные всадники неслись в небесах; метались гарпии, в бессмысленной злобе тараща глаза и скаля клыкастые рты. Сквозь петли виселиц, сквозь лабиринты домов, над покосившимися крышами и старыми кладбищами плыли изможденные привидения, и там, где они пролетали, могилы изрыгали своих мертвецов. И над этим безумным ликующим шабашем, над беспомощным спящим миром торжествующе раскинула крылья страшная черная фигура с треугольными огнями глаз – Чернобог, повелитель Тьмы.

Но как только зазвонил колокол, предвещая рассвет, порождения ночи сгинули все до единого, и напрасно грозил Чернобог кулаками небу! С последним ударом колокола он облекся крыльями и превратился в камень, слившись с горной вершиной. Под тихий хор «Аве Мария» поплыли фигуры со свечами в руках. Через холмы и долины, сквозь лесную чащу пробирались они навстречу рассвету, и деревья наконец расступились перед ними, открывая зеленый простор, где холмы дремали в предрассветной дымке. Солнце поднялось над вершинами, и золотое сияние разогнало тьму, пробуждая мир от затянувшегося дурного сна…

Зажегся свет, а Джун так и сидел, пораженный, раздавленный красотой и величием увиденного. Присмиревшие янки со своими бэби-сан пробирались к выходу, за ними, украдкой вытирая глаза, семенили чиновники. Вот уже никого, кроме Джуна с лейтенантом, не осталось в зале, а он все глядел на белое полотно экрана, будто ждал, что оно оживет снова и подарит ему еще несколько чудесных видений. И когда они с Дунканом наконец вышли на улицу, притихшую и безлюдную, он схватил американца за руку и со слезами в голосе воскликнул:

– Это… это было прекрасно! Это была…

– Красота, – закончил лейтенант.

Появился Эрни, пошатываясь и распространяя в свежем ночном воздухе алкогольные испарения. Лицо его разрумянилось пуще прежнего, глаза блестели. Прилаживая на дверь большой висячий замок, он затянул хрипло:

I’m dreaming… of a white… Christmas!

Just like… the ones I used to know…

Where the treetops… glisten!

And children… listen!

To hear sleigh bells in the snow…

– Hey, Ernie, aren’t you celebrating Christmas a little early[98]98
  Слушай, Эрни, а не рановато ли ты Рождество справляешь?


[Закрыть]? – крикнул со смехом Дункан.

Старик повернулся к ним и произнес, нацелив на лейтенанта палец:

– With six bottles of «Gordons», Danny, Christmas comes whenever I wish! Good night to you and your little boy[99]99
  С шестью бутылками «Гордонс» Рождество приходит, когда я пожелаю! Доброй ночи тебе и твоему мальчонке.


[Закрыть].

– Well done, Ernie, that you didn’t mix up the reels[100]100
  Ты молодец, Эрни, что не перепутал катушки.


[Закрыть], – сказал лейтенант.

Эрни шутовски взял под козырек, а потом подмигнул Джуну. Джун улыбнулся в ответ, подумав, что где-нибудь в Нью-Йорке, Бостоне или Коннектикуте родные ждут добродушного старика Эрни так же, как они с мамой и Юми ждали с работы папу. Ведь за океаном, теперь он в этом не сомневался, живут такие же точно люди. Он даже к лейтенанту больше не испытывал неприязни.

Пусть живет на свете такой человек, Дэн Дункан, пускай даже будет счастлив.

За океаном, от мамы подальше.

Распрощавшись с Эрни, они побрели в сторону набережной. Джун ничего не видел вокруг, и Дункану пришлось удержать его за плечо, пропуская грохочущий трамвай. Перед глазами Джуна стояли динозавры, такие могучие и одновременно такие уязвимые, совсем как люди. Интересно, каким был бы мир, не погибни они в расцвете, мир, в котором добродушные гиганты и кровожадные чудовища так и бродили бы по земле, парили в небесах и покоряли океаны? Скорее всего, человеку не нашлось бы в нем места, но не нашлось бы места и многому другому, что несет с собой человек. Господин Тейлор говорил, что динозавры не блистали умом, но Джун решил, что люди вряд ли имеют право судить их.

На разбитой лестнице, спускающейся к реке, мужчина и мальчик немного посидели, глядя на воду. Лейтенант курил, огонек сигареты мерцал во мраке. Наконец Дункан произнес:

– Давным-давно преподавал в университете Филадельфии один профессор, и звали его Коуп, Эдвард Дринкер Коуп. Однажды он делал реконструкцию плезиозавра… Помнишь этих, с длинными шеями?

– Конечно! Они такие красивые!

– В представлении Коупа они были не столь красивы. Видишь ли, он перепутал шею с хвостом и натурально присобачил несчастной твари голову к заднице. – Лейтенант хохотнул. – Профессор Чарльз Отниел Марш из Йеля, моей, кстати, alma mater, указал Коупу на его ошибку. Просто взял черепушку и на глазах у всех поставил на положенное ей место, чего Коуп простить, конечно, никак не мог. Между двумя учеными разразилась Костяная война, длившаяся пятнадцать лет, в которой каждый стремился обскакать соперника по числу находок, не забывая попутно полоскать его имя в научной прессе. Ни один не мог признать, что был в чем-то неправ, понимаешь? Так в любой войне и бывает.

– А кто победил?

Дункан выдохнул струю дыма.

– Никто. Старики спустили на борьбу все свои сбережения и умерли в нищете. Зато благодаря их соперничеству были открыты почти все существа, которых ты увидел в «Весне священной». Думаю, это единственная война, от которой человечество только выиграло, согласен?

Джун кивнул, не понимая, к чему клонит американец.

– Вот мы вроде победили, так? – продолжал Дункан. – Счастья полные штаны! Ходим этакими королями, трахаем завоеванных девок и, как черти, хлещем виски. Только на деле большинство из нас – как тот дурацкий плезиозавр. Привычный нам мир остался в прошлом, и хрен там поймешь, где у тебя теперь голова, а где хвост. Но однажды кто-то берет твою дурную черепушку и ставит на место… Понимаешь, о чем я?

– Нет.

– А, не бери в голову. Я вот что хочу сказать, Серизава Джун: спасибо тебе. Спасибо, что поставил мою черепушку на место.

– И вам спасибо, – сказал Джун, вставая. – Вы были правы. Я ничего не видел в жизни прекраснее. А теперь мне пора.

– Я провожу тебя до дома. На улицах небезопасно.

– Не провожайте. Вы дали слово.

– Но ведь темно.

– Вы дали СЛОВО.

Дункан со вздохом раздавил окурок о ступеньку.

– Слово офицера… черт бы его подрал.

Джун коротко поклонился и уже хотел спуститься к берегу, но Дункан тут же поймал его за руку:

– Не так быстро. Ты что, думаешь, я просто так водил тебя в кино? Нет уж, дружок, удовольствие нужно отработать.

У Джуна подкосились ноги. Он завертел головой, но не увидел никого, кто мог бы прийти на помощь.

– Что вы хотите? – спросил он упавшим голосом, боясь услышать ответ. А услышав, чуть не задохнулся от ужаса. Так вот что было на уме у лейтенанта с самого начала… Каков негодяй!

– Пустите! – завопил он, отчаянно вырывая руку. – Я не хочу! Не буду, слышите?

– Врешь. Ты этого хочешь, по глазам вижу.

– Вы меня не заставите! Пустите, я закричу!

– Давай, кричи! – ухмыльнулся Дункан. – Зови полицию, если хочешь. «Господин полицейский, этот американец сводил меня в кино, а теперь требует, чтобы я нарисовал для него рисунок! Арестуйте его!» Не миновать мне тогда трибунала.

– Не хочу! Пожалуйста, не заставляйте меня!

Но он кривил душой и знал это. Он уже и сам чувствовал, как нарастает внутри почти забытое ощущение кипящей, рвущейся на волю энергии. «Фантазия» запустила, казалось бы, давно умершую в нем жажду творчества, как разряд тока запускает остановившееся сердце.

Он вздохнул, признавая поражение, а Дункан тем временем достал из портфеля уже знакомые карандаш и тетрадку.

– Нарисуй мне любую тварь из «Весны священной», – велел он. – И если я увижу халтуру, заставлю тебя ее съесть.

Джун буквально выхватил карандаш с тетрадью из его рук и уселся на ступеньках, скрестив ноги. Внутри по-прежнему все кипело, но уже не от гнева: ему не терпелось поскорее воплотить на бумаге переполнявшие голову образы. Мама однажды в шутку сравнила это с родовыми схватками – когда во время вечернего купания Джун в порыве вдохновения выскочил из ванны и голышом помчался через весь дом делать наброски. Папа со смехом возразил маме, что так, скорее, бывает, когда живот прихватит… После этого Джун два дня с ним не разговаривал, однако со временем пришел к выводу, что оба сравнения не лишены смысла.

Но еще никогда его рука не двигалась так стремительно, как теперь. Казалось, не он наносит линии на бумагу, а они изначально таились в ее обманчиво пустой белизне, ожидая, когда он откроет их касаниями грифеля, как окаменелые кости ждут в толще земли, пока их не откопают. Значит, плезиозавр, господин Дункан? Извольте, вот вам плезиозавр, с телом-веретеном и длинной шеей, да зубов, зубов побольше. Ящер торпедой вырвался из воды, взметнув голову и распахнув пасть, будто хочет схватить с неба луну, и широкий его плавник вспарывает лунную рябь на темных волнах Оты…