Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 119 (всего у книги 299 страниц)

Джун подумал, не стянуть ли пару клубней, но решил, что риск слишком велик. В такой толкучке не улизнешь.

– На гулящих девок этот Демон охотится! – загомонили в толпе. – Значит, порядочным людям он не страшен.

– Хорошо бы еще за бураку[62]62
  Буракумины или бураку, также эта – в японской традиции каста «нечистых», представителей «грязных» профессий, то есть золотарей, скорняков, мусорщиков, забойщиков скота, могильщиков и так далее, а равно все их потомки. Дискриминация буракуминов, к сожалению, имеет место и в наши дни.


[Закрыть] взялся! Они последнее время забыли совсем свое место.

– Ну да, не страшен! А журналист?

– Угодил просто под горячую руку…

– Это Синдзабуро-то порядочный? – хохотнул лоточник, достав из-под прилавка полотенце и вытирая вспотевший лоб. – А почитайте, что он писал про нашу армию! Резня в Нанкине! Какие-то заморенные корейские шлюхи! Извиняться мы должны перед этими… – Он оттянул пальцами уголки глаз, превратив их в щелочки. – Надо думать, за то, что понастроили им железных дорог, больниц и школ! Каково нашим бойцам, вернувшись домой, читать о себе такое да смотреть, как наши жены, сестры и дочери врага ублажают? Вот кто-то за меч и взялся…

– Да мечи-то все давно изъяли! – заметил кто-то.

– Не все, как видно! Вот ей-же-ей, – торговец хватил кулаком по прилавку, на что батарея бутылок отозвалась испуганным звоном, – будь у меня меч, так бы сам и порубал скотину в куски!

Толпа одобрительно загудела.

Джун засопел от злости. Ладно бы Синдзабуро, но этот человек говорил о Рин, о его маме, а остальные горячо поддерживали его! Он хотел выкрикнуть лоточнику все, что о нем думает, но его опередил изможденный мужчина со впалыми слезящимися глазами и лицом, похожим на обтянутый кожей череп.

– Проклятье! Когда ж вы уйметесь, сволочи? Война давно проиграна! – Он схватил лоточника за грудки и принялся бешено трясти.

В толпе ахнули. Лоточник испуганно заголосил, замахал руками. Бутылки посыпались на землю и разлетелись вдребезги, забрызгав ноги покупателей молоком вперемешку с осколками. Поднялся возмущенный рев. Толпа на мгновение отпрянула и снова ломанулась вперед. Деревянные подошвы хрустко мешали с грязью молочно-стеклянное крошево. Несколько рук вцепились в обезумевшего мужчину, а он все вопил:

– Из-за вас наш город превратился в свалку! Из-за вас моя жена гниет сейчас заживо! Будьте навеки прокляты!

Джун воспользовался суматохой, чтобы цапнуть из-под ног уцелевшую бутылку и смыться, не заплатив. Плевать, если в следующей жизни он станет за это крысой. В нынешней каждая йена на счету.

Он решил срезать через разрушенный квартал. Приходилось спешить: свинцовые тучи поглотили солнце и в любой момент грозились прорваться дождем. Не хватало только вымокнуть и простудиться – любая болячка, даже самая легкая, теперь надолго выводила его из строя. Пробираясь через груды битого кирпича среди уцелевших стен, Джун мрачно подумал, что уже не помнит, каково это – ощущать себя здоровым и сильным. Он превратился в тень самого себя. Яд бомбы проник в него, ничего не попишешь.

Пришлось остановиться, чтобы перевести дух. В изжелта-сером свете, сочившемся сквозь пелену туч, сиротливо торчали покосившиеся обугленные столбы. Набирающий силу ветер свистел в руинах, катая от стены к стене рваный зонтик. Все сколь-нибудь ценное, вплоть до чугунных ванн, давно откопали охотники за сокровищами, лишь никому не нужное барахло напоминало, что когда-то здесь жили люди.

– Серизава! Эй, Серизава!

Ноги Джуна налились слабостью, сердце екнуло. Обернувшись, он увидел Тэцуо, небрежно прислонившегося к кирпичной стене. На его жилистом худом теле висел порядком потрепанный черный гакуран[63]63
  Гакуран – мужская униформа во многих средних и старших школах Японии, обычно черного цвета, выполненная по образцу прусского военного мундира.


[Закрыть], на ногах красовались тяжелые армейские ботинки, в пальцах дымилась сигарета. Щелчком отправив ее в полет, он крикнул:

– Серизава! Иди сюда!

Джун непроизвольно шагнул к нему, но остановился. И вовремя: в проломе стены показалась физиономия Горо – безобразная морда рептилии с черным глазом-нашлепкой. Он вылез из дыры, потянулся, сцепив руки над головой, словно хотел размять пальцы для работы. Известно какой.

Джун попятился, развернулся и бросился наутек.

Из-за стены выскочил Кента и рванул наперерез.

Все происходило как в страшном сне. Джун петлял, как заяц, спотыкаясь на обломках, сердце бешено колотилось, воздуха не хватало, а топот за спиной неумолимо приближался. Пальцы Горо мазнули его по скользкой от пота шее, царапнув длинными ногтями кожу. По-девчачьи взвизгнув, Джун метнулся вправо, споткнулся о помятое жестяное ведро и грохнулся на живот, ободрав коленки и локти и больно прикусив щеку. Бутылка лопнула под его телом, и осколки впились в грудь. Молоко пропитало майку.

Это потому, что я его стырил, успел подумать Джун. Потом Кента навалился на него, еще глубже вгоняя осколки в ребра, и все мысли растворились во вспышке боли. Заорав, Джун ткнул через плечо зазубренным горлышком бутылки, надеясь попасть врагу в лицо, но Кента перехватил его руку и заломил за спину. Горлышко упало на землю.

– Говори, – пропыхтел Кента, рывком подняв мальчика на ноги, – моя мама – шлюха!

– Твоя мама – шлюха! – выкрикнул Джун.

Кулак Горо впечатался ему в зубы. В голове сверкнуло, слезы брызнули из глаз. Следующий удар расквасил нос. Джун забился в лапах Кенты, захлебываясь кровью.

– Сволочи! Трусы! – вопил он. – Двое на одного! Чтоб вы сдохли, ублюдки! – Он выбросил свободную руку, пытаясь вцепиться в изуродованное лицо Горо. Пальцы зацепили резиновую тесемку, и повязка отлетела, открыв пустую глазницу – розово-лиловую дыру, обметанную по краям зеленоватой коростой засохшей слизи.

Рубцы на лице Одноглазого побагровели. Подхватив с земли ведро, он нахлобучил его Джуну на голову и тут же зарядил ему кулаком в пах. Жестяные стенки ведра превратили крик мальчика в оглушительный рев. Он выгнулся в руках Кенты, но второй удар заставил его сложиться пополам.

Кента отпустил его, и Джун рухнул наземь, ударившись ведром об обломок кирпича. Голова наполнилась колокольным гулом.

Кента ухватил его за локти и снова поднял на ноги. Ведро свалилось, и Джун принялся жадно глотать воздух. Нос пульсировал болью, в голове шумело, болела прикушенная щека. Боль ворочалась внизу живота, посылая волны тошноты в желудок. Сквозь слезы он увидел, как Тэцуо отлепился от стены и вразвалочку, руки в карманах, направился к нему. Под его ногами хрустела кирпичная крошка.

Остановившись перед Джуном, он сунул руку за полу гакурана и вытащил нож-айкути. Лезвие сверкнуло в грозовых сумерках. Этим ножом Тэцуо, по слухам, вырезал свое имя (哲夫) на лбу юного карманника, отказавшегося отстегнуть ему часть улова.

– Хочешь умереть, Серизава? – спросил он ласково. Острие ножа кольнуло мальчика в ложбинку между ключицами.

Втянув кровь из носа, тот из последних сил плюнул в Тэцуо. Кровяной сгусток повис на его щеке, и Джун решил, что Ясиме он очень к лицу.

– Ах ты тварь! – взревел Кента, а Горо молча вогнал кулак Джуну в живот.

Но Тэцуо, железный человек, даже не дрогнул, лишь глаза его на мгновение широко раскрылись. Джун ждал, задыхаясь, что нож в руке Ясимы вскроет ему глотку одним неуловимым движением. Однако Тэцуо спокойно достал из кармана платок, вытер щеку и промолвил:

– А ты правда хорош, Серизава. Отчаянный. Отпустите его!

Кента с явной неохотой разжал руки. Джун повалился на четвереньки. Горо, зажимая рукой глазницу, занес ногу, чтобы наподдать ему напоследок по ребрам, но Тэцуо сказал:

– Опусти ногу, болван, не то лишишься второго глаза.

– Но… – начал Горо.

Тэцуо задумчиво погладил подушечкой большого пальца лезвие ножа. Горо зарычал по-собачьи, скаля кривые зубы. Рука его метнулась к чехлу на поясе.

– Ну, – обронил Тэцуо, глядя ему в лицо. Стальное жало качнулось в его руке, словно выбирая, куда вонзиться.

Плечи Горо поникли. Опустив руку, он пробормотал:

– Извини, босс. Как скажешь.

– Принято, – милостиво кивнул Ясима. – А теперь уматывайте.

Кента взял Горо за плечо и потянул назад. Тот в последний раз с ненавистью глянул на Джуна единственным глазом и поплелся за братом.

Как только они скрылись из виду, Тэцуо присел на корточки перед Джуном. Нож по-прежнему поблескивал у него в руке. Он протянул Джуну платок, но мальчик мотнул головой и оттолкнул его руку.

– Бери, не стесняйся. Там только твои слюни.

Джун взял платок, промокнул кровоточащий рот. Тэцуо распрямился и протянул ему руку. Джун выхаркнул сгусток крови и со стоном поднялся сам. Тэцуо одобрительно хмыкнул:

– Ты мне действительно нравишься, Серизава. Может, ты и похож на девчонку, но стержень у тебя есть. Ничего, что твоя мать спит с американцами.

Джун не чувствовал в себе никакого стержня. Разбитая статуэтка, которая от следующего удара разлетится вдребезги, – вот он кто. Плевать! Посмотрев Тэцуо в лицо, он отчеканил:

– Не смей говорить про мою мать, Ясима! Иначе…

– Иначе что? – усмехнулся Тэцуо. – Опять плюнешь? Карикатуру на меня нарисуешь? Брось, Серизава. Я не враг тебе.

– Ты… ты позволял им избивать меня! Оскорблять мою маму! – Джун задыхался от обиды. – Ты такой же, как они!

– Да, – кивнул Тэцуо. – Я такой же, как они. И ты такой же. Тебе нечего терять, как и нам. Американцы отняли у нас все. Мы все четверо можем стать братьями, Серизава.

Меньше всего на свете Джун хотел стать братом Кенте и Горо… Но Тэцуо по-прежнему внушал ему восхищение, несмотря ни на что. Когда он протянул руку, мальчик робко пожал ее, хоть и опасался, что Тэцуо дернет его на себя и всадит нож в печень.

Лицо Тэцуо озарилось улыбкой – будто луч солнца блеснул в холодном оконном стекле:

– Хочешь, покажу тебе кое-что? Если ты не трус.

Джун оглядел себя. Майка, изорванная осколками бутылки, висела на груди лоскутьями, кровь, смешавшаяся с молоком, расплылась на ней розовыми разводами. Несколько осколков воткнулось в тело, он по одному выдернул их, шипя от боли. Из разрезов побежали горячие струйки.

– Я должен вернуться на рынок… – пробормотал он, прижимая к ранам платок Ясимы. – Акико осталась без молока.

Тэцуо приобнял его за плечи рукой с ножом. По-прежнему улыбаясь.

– Акико подождет, Серизава. Ты ведь не хочешь, чтоб я разозлился?

Пустошь, где когда-то стоял роскошный особняк Ясима, раскинулась под грозовым небом у подножия холма. Тучи сгустились, погрузив мир в серые сумерки. Кругом царила тишина, лишь свист ветра да хруст битого стекла под ногами нарушали ее. Среди битого камня, лопнувших балок и обгоревших досок обильно проросли репьи, колосья мятлика качались на ветру. Одинокую стену опутали побеги вьюнка.

Тэцуо остановился перед стеной, осторожно раздвинул зеленые плети. Под ними застыли, склонясь друг к другу, две черные тени, большая и маленькая. Должно быть, взрыв застиг мать и дочь в цветнике: у маленькой тени в руке угадывалась тень садовой леечки. Большая тень тянула к ней руку, тени-пальцы навечно замерли в нескольких дюймах от головы маленькой, чтобы так никогда и не коснуться ее.

Склонившись в поклоне, Тэцуо молитвенно сложил руки:

– Здравствуй, мама! Здравствуй, Каори-тян! Это со мной Серизава Джун. Вы были бы рады познакомиться с ним.

По спине Джуна словно провели ледяным пальцем, не пропустив ни одного позвонка. Стало трудно дышать. Если бы мама и Юми превратились в подобные черные отпечатки, он кричал бы, пока кровь горлом не хлынет. Тэцуо же смотрел на то, что осталось от его родных, без единой слезинки; скорбь его была безмолвной, возвышенной. Протянув руку, он коснулся пальцами сперва большой, потом маленькой тени.

– Я боялся, что их смоет дождь, – сказал он. – Что они исчезнут и оставят меня совсем одного. Но они всегда здесь. Они поддерживают меня в моей борьбе.

– В какой борьбе?

Вместо ответа Тэцуо развернулся и зашагал к холму, жестом велев Джуну следовать за собой.

Ветер крепчал, качая бурьян, гром гудел над горизонтом. Джун зябко растирал оголенные плечи, чувствуя, как кожу стягивают мурашки, – не столько от порывов холодного ветра, сколько от страха.

Они остановились у подножия холма, густо заросшего мхом. Тэцуо провел рукой по склону и нашел едва заметную латунную скобу, торчащую прямо из земли. Ухватившись за нее, потянул со стоном. Тяжелая дверь, замаскированная во мху, бесшумно поднялась, открыв квадратный черный проем, откуда сразу повеяло затхлостью. Низенькие бетонные ступеньки спускались во тьму.

– Давеча бродил тут один чудак, доктор Нагаока вроде его зовут. – Тэцуо повернулся к Джуну, отряхивая ладони. – Роется в обломках по всему городу, собирает барахло всякое, изучает тени. Я послал его к черту. Чего доброго, он бы стал колупать скребком маму с Каори-тян… А если б нашел папино убежище, мне пришлось бы воспользоваться ножом.

– Ты бы его убил?

Тэцуо пожал плечами:

– А нечего всюду совать свой нос.

– Из-за старого убежища?

– Отец не зря его сделал тайным. Он велел мне прятаться там, если янки придут, и продолжить войну. Он был настоящим самураем, мой папа.

Джун начал понимать, зачем Тэцуо показал ему убежище и почему называл братом.

– Мой папа был водителем трамвая, – сказал он. Сам не зная зачем. Это прозвучало как вызов.

– Но американцы все равно убили его. Пришли и сожгли, вот так! – Тэцуо звонко щелкнул пальцами. – А знаешь, как Горо заработал свои ожоги? Он с братом и отцом был в лодке, когда грянул «пикадон». Отец успел столкнуть их в воду, а когда они вынырнули, лодка превратилась в огромный костер, и Горо, спасая отца, полез прямо в огонь… Мы все обожжены этим пламенем, Серизава, и оно не погаснет, пока мы не победим или не умрем.

– Война закончилась, – сказал Джун. – Мы проиграли.

– Это те слюнтяи решили, что она закончилась! – Глаза Ясимы горели фанатичным огнем. – Пока мы живы, пока у нас есть руки, ноги и зубы, чтобы вцепиться в горло врага, война продолжается!

– Ради чего?

Тэцуо невесело усмехнулся:

– Так они и доберутся до тебя, Серизава. Уничтожив не тело, но дух. Убедят, что борьба лишена смысла, что они непобедимы, что жить можно только по их представлениям, что хорошо, а что плохо! Они внушат нам чувство вины перед всем миром, незаметно подменят нашу культуру своей, научат стыдиться собственной истории и презирать традиции, набьют детям головы гуманистическими и пацифистскими бреднями, над которыми сами смеются! Они даже отстроят нам города, но гулять по их улицам будут ручные обезьянки-кривляки, рабски подражающие каждому жесту своих заокеанских хозяев. А помогут им в этом предатели вроде Синдзабуро. Я слышал, ты беседовал с ним?

– Он просил рассказать про Рин…

– Больше не болтай с газетчиками, Серизава. Патриоты все по тюрьмам, остались только продажные борзописцы да прирожденные изменники, – уже спокойнее сказал Ясима. Подмигнув, он достал из кармана латунную зажигалку. – Хочешь посмотреть, что там внизу? Тебе понра– вится.

Джуну совершенно не хотелось спускаться под землю, но над головой угрожающе рокотало и тяжелые капли дождя уже шелестели в траве. Он покорно последовал за Ясимой в темноту. На лестнице запах тления сделался так силен, что им можно было подавиться.

– Закрой дверь, – велел Тэцуо, не оборачи-ваясь.

Джун потянул за скобу на обратной стороне двери. Прежде чем та захлопнулась, обрубив сумеречный свет, на землю с шипением обрушились струи дождя.

Тэцуо вручил Джуну зажигалку и спустился по лестнице. Мальчик высек язычок пламени и двинулся следом.

Ему в жизни не приходилось видеть такого основательного убежища. Не дыра в земле, обшитая досками и худо-бедно подпертая деревянными брусьями, а настоящий бункер, отделанный бетоном и стоивший, надо думать, немалых денег. Дрожащий свет озарил стеллажи с консервами, постель, разложенную у стены, на которой, судя по вмятине, спал Тэцуо, керосиновую лампу на столике…

Сам Тэцуо уже сидел на корточках над каким-то длинным предметом, накрытым простыней. Очертания этого предмета подозрительно напоминали человеческое тело.

– Я привел тебя сюда, – сказал Тэцуо, – чтобы показать пример настоящего мужества.

Он взялся за край простыни и сдернул ее. Джун ахнул и отшатнулся к лестнице.

Под простыней на кафельном полу ничком распростерся скелет.

Он лежал, вывернув шею и уставясь зияющими глазницами в стену. Распяленные челюсти, казалось, кусали плитку, обгоревшие лохмотья мундира едва прикрывали голые кости. Левая рука, согнутая в локте, торчала паучьей лапой, уперев костяную ладонь в пол, правая, вытянутая вперед, покоилась на стальных ножнах меча син-гунто, словно мертвец из последних сил кому-то его протягивал.

– Кто это? – прошептал Джун.

– Скорее всего, кто-то из отцовских товарищей, иначе откуда ему было знать о нашем тайном убежище? Я назвал его капитаном Фудзиварой. Он умирал в темноте, один-одинешенек, крысы сточили его до костей, но меча из рук он не выпустил. Американцы не смогли наложить на его оружие свои грязные лапы!

Джун представил, как горящий человек врывается в бункер, захлопывает крышку, отсекая путь ревущему пламени, и валится на пол, воя от боли. Как корчится гигантским обожженным червяком, скрипит зубами и колотится лбом об пол, оставляя на кафеле лоскуты кожи, но упорно сжимает в кулаке меч. Как, обессилев, лежит в темноте, терзаемый жаждой, не в состоянии покинуть укрытие, ставшее ему могилой. Возможно, он был еще жив, когда крысы выскальзывали из вентиляционных отверстий и с писком стекались к нему, чтобы урвать кусок отравленной плоти и унести с собой…

А Тэцуо преспокойно спит рядом с его останками! Он даже не попытался уложить скелет чин по чину, сложив руки на груди.

Огонек погас, погрузив бункер во тьму. Тэцуо это, похоже, ничуть не смутило: должно быть, он наловчился видеть в темноте, как кошка.

– Но… разве хорошо, что он лежит здесь? – спросил Джун с дрожью в голосе. – Почему ты не похоронишь его?

– С ним всегда можно поболтать, когда становится одиноко, – отозвался невидимый Тэцуо. – Он не отвечает, но оно и к лучшему. Спрашиваешь: «Вы не против, капитан, если я на одну ночь одолжу ваш клинок?» Ни разу не отказал. Ха-ха!

Сердце мальчика судорожно толкнулось в груди. Ему показалось, что бетонные стены наползают на него, угрожая раздавить. Голова закружилась, пол норовил уйти из-под ног. Уже привычный приступ тошнотворной слабости усугубился ужасом.

– Ты б-берешь его меч? Зачем?

Вместо ответа что-то тихо зашуршало в темноте. Джун чуть не намочил шорты. Смутное подозрение быстро перерастало в уверенность.

Кто-то на рынке сказал, что все мечи давно изъяли. И действительно, американцы ходили по домам, проверяя, не сберег ли кто меч, – тут им здорово пригодились списки военнослужащих, уцелевшие в префектуре. Простые же граждане, обнаружив где-нибудь под завалами син-гунто (чаще всего вместе с останками владельца), спешили его сдать за вознаграждение, довольно, кстати, приличное. С той же целью сдавали и старинные катаны и вакидзаси, веками хранившиеся в семье как реликвии, – голод оказался сильнее почитания предков. Словом, найти сейчас в Японии хоть самый завалящий меч было большой проблемой.

Однако Атомному Демону это каким-то образом удалось.

Джун отчаянно защелкал колесиком зажигалки. Шорох усилился, к нему прибавился тихий скрежет. Тэцуо? Или это мертвый капитан ползет к нему, сжимая в руке син-гунто?

Нет, капитан тут ни при чем. Это не он по ночам поднимается из бетонной могилы с мечом в руке. Атомный Демон – не призрак, не оживший мертвец, а человек из плоти и крови. Человек, жестоко убивший Рин. Которая нравилась Тэцуо. Но гуляла с американцами. Которые Тэцуо не нравятся. Так же, как не нравился ему Синдзабуро, на чем свет поносивший японских военных… одним из которых был отец Тэцуо.

– Ты знал Синдзабуро, ну, того журналиста? – выпалил Джун, продолжая сражаться с зажигалкой.

Из темноты долетел сухой смешок.

– А как же! Приходил в том году снять меня для «Тюгоку». Сказал, что мой «Патриот» потряс его до печенок. Я даже тогда не поверил, уж больно скользкий тип. И шустрый. Ха-ха! Пришлось изрядно за ним побегать.

Джун заскулил. Перед его мысленным взором возникли мама, Юми и Акико. Акико плачет без молока, Юми изводит маму, поминутно спрашивая: «Братик скоро вернется?» И мама отвечает ей: «Скоро, маленькая, совсем скоро».

Только он, возможно, никогда не вернется. Он очутился в логове Атомного Демона, и глупая фантазия о том, чтобы Тэцуо отсек ему голову, того гляди обернется реальностью. Даже кишки себе выпускать не придется – Ясима охотно окажет ему такую любезность.

Язычок пламени наконец вспыхнул, выхватив Тэцуо из темноты. Он стоял прямо перед Джуном, держа син-гунто в руке.

Мальчик хотел закричать, но голоса не было. Тэцуо потянул меч из ножен. В свете зажигалки блеснуло стальное лезвие, то самое лезвие, что кромсало Рин, беднягу Синдзабуро и неизвестную Джуну девушку, а сейчас отведает плоти Джуна.

– Как я с ним смотрюсь, Серизава? Таким мечом мой папа рубил головы и кишки выпускал врагам. Этот не хуже!

Слова доносились до Джуна как сквозь ватное одеяло. Зажигалка выпала из ослабевших пальцев и звонко стукнулась о кафель, продолжая гореть. Ноги подкосились. Последним, что он видел, прежде чем тьма поглотила его, был холодный блеск син-гунто.