Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 228 (всего у книги 299 страниц)

Послесловие

Самый частый вопрос, который читатели задают писателю, работающему в жанре хоррора, звучит так: «Что курил автор, чтобы написать такое?»

На это я стараюсь отвечать честно: «Автор курил Данте, Гофмана, Гоголя, Одоевского, По, Достоевского, Тургенева, Лескова, Чехова, Блэквуда, Мельникова-Печерского, Гаршина, Куприна, Конрада, Андреева, Сологуба, Булгакова, Акутагаву, Замятина, Уэллса, Платонова, Честертона, Кафку, Л. М. Леонова, Майринка, Хармса, Лавкрафта, Ивашкевича, Сартра, Набокова, Кортасара, Балларда, Гайдара, Дюрренматта, Маркеса, Голдинга, Брэдбери, Ф. К. Дика, Шукшина, Лема, Беккета, Стругацких, Ионеско, Андрича, Вежинова, Шефнера, Солоухина, Бернхарда, В. В. Быкова, Зиедониса, Мамлеева, Дж. К. Оутс, Кинга, Павича, Баркера, Лиготти, почти всех Толстых (включая графа Михаила Владимировича). Да вы сами попробуйте такое покурить – вдруг и на вас подействует».

Читать я начал рано и читал много, а желание стать писателем пришло ко мне слишком поздно, после сорока пяти лет. Поэтому и вышло так, что человек я уже пожилой, но писатель еще молодой.

В моем советском детстве не было литературы в жанре хоррор. По крайней мере, считалось, что в СССР этого нет. Однако был Гоголь. Его потрепанный увесистый том сталинских времен издания и стал первой полноценной книгой моего детства. А еще мои родители хранили первое советское издание «Мастера и Маргариты» – в двух номерах журнала «Москва» (№ 11 за 1966 г., № 1 за 1967 г.), забранных в самопальный твердый переплет, оба журнала под одной обложкой.

Когда мне исполнилось пятнадцать, в мои руки попал только что изданный в 1986 году двухтомник Федерико Гарсиа Лорки, и вот оттуда на меня дохнуло не просто ужасом, но ужасом сюрреалистическим: я прочел чудовищно прекрасный цикл стихов «Поэт в Нью-Йорке», этот шедевр онейроидного запредельного кошмара, который не просто просочился в действительность, но захватил ее, трансформировал и превратил в часть себя, в какой-то орган монструозного пищеварения.

«Вчера хоронили ребенка, и так он заплакал, что даже созвали собак заглушить его плач»[115]115
  Из стихотворения «Город в бессоннице (Ноктюрн Бруклинского моста)», перевод А. Гелескула.


[Закрыть].

«Луна над головою внезапно превратилась в конский череп, и воздух вызрел черною айвою»[116]116
  Из стихотворения «Руина», перевод А. Гелескула.


[Закрыть].

«Магический ужас в глазах, что, проснувшись, видят сами себя на глазурной тарелке»[117]117
  Из стихотворения «Двойная поэма озера Эдем», перевод Ю. Мориц.


[Закрыть].

Для меня кошмары Лорки прозвучали как откровение. И одновременно – как вызов. Самому захотелось творить что-то подобное. Но о писательстве я тогда не думал, меня привлекали живопись и поэзия, да и то поэзия прикладная – в виде текстов песен для рок-группы, которую с моим школьным другом мы сколотили, учась в 9-м классе, играли дикую смесь арт-рока с панк-роком.

Потом был период, когда я почти утратил интерес к художественной литературе – читал книги по истории, философии, филологии, религиоведению, мемуары, письма, дневники, биографии. Выдуманный мир прозы казался мне просто туманом вокруг идей, которые можно было бы высказать прямо – языком философии, без художественных условностей.

Но на пятом десятке мне самому захотелось творить этот туман художественных условностей – и заселять его зловещими чудовищными тенями.

Естественно, возник вопрос: куда податься неопытному писателю? Где публиковаться? Где набраться опыта? Где найти поддержку?

Я присматривался к различным литературным сообществам – словно бы заглядывал в собрания всяческих сект, совершающих свои ритуалы. Для меня имели значение не столько характер и принципы сообщества, сколько конечные плоды в виде той литературы, которую сообщество порождало.

Тут меня и зацепило…

В 2016 году я натолкнулся на достаточно молодое сообщество русского хоррора, так называемую «темную волну», на издаваемый этим сообществом онлайн-журнал DARKER и книжную серию «Самая страшная книга».

Честно скажу: первые рассказы, которые я прочел в этой серии, меня не впечатлили. Они были, на мой вкус, слишком простыми и узкими в жанровом отношении: ну, хоррор, да, типичный такой, довольно крепкий, но слишком уж какой-то дисциплинированный, не стремящийся переступить ни за какую черту.

Но вот что произвело внезапное впечатление – это доклад Владислава Женевского «Хоррор в русской литературе».

Во-первых, доклад написан великолепным литературным языком, который просто завораживает. Публицистика такого художественного уровня большая редкость. Филологи, пишущие о литературе, как правило, гораздо хуже владеют словом; исключений мало, разве что Набоков с его блестящими лекциями о русской литературе или Розанов с его критическими комментариями к Достоевскому, этюдами о Гоголе, очерками и статьями о русских писателях.

Во-вторых, Женевский в этом докладе очень тонко проникает в суть вещей. Он сказал о жанре хоррора, наверное, самую глубокую и точную мысль из всех, что мне доводилось слышать:

«В мире литературы он [хоррор – В. Ч.] что-то вроде юродивого: за стол не приглашают, медалей не навешивают (разве что в шутку), но посматривают все-таки с опаской. А еще ему, как и всякому юродивому, позволено говорить неприятную правду – а нам, конечно же, позволено ее не слышать».

Прочитав доклад Женевского, я начал внимательней присматриваться к русскому хоррору. Первое впечатление, как я уже сказал, было не лучшим, но вскоре я наткнулся на такие плоды древа хоррор-познания, которые определили мой выбор.

Пять рассказов современных авторов русского хоррора произвели на меня сильное впечатление. Прочитав их, я понял, что хочу войти именно в это литературное сообщество, где пишут и публикуют такие тексты. Рассказы следующие:

1) «Черви» Максима Кабира;

2) «Субстрат» Игоря Крома;

3) «Корректура» М. С. Парфенова;

4) «Плетение» Владимира Кузнецова;

5) «Холодные звонки» Михаила Павлова.

Все эти рассказы представляют хоррор в его разных пограничных состояниях, когда текст уходит в сторону от стандартов жанра и почти пересекает черту, отделяющую хоррор от литературы какого-то иного рода. Рассказ Кабира – необычайно интригующий филологический вирд про загробную литературу. Рассказ Крома словно бы написан мастером по взлому реальности и сознания Филипом Диком, но нашим, русским, Диком. Рассказ Парфенова – элегантная ироничная смесь Гоголя с Чеховым. Рассказ Кузнецова – мрачная реалистическая проза с легким налетом мистики и хоррора, проза высокого уровня, читал ее, наслаждаясь в каждом абзаце стилем и атмосферой. Рассказ Павлова – сюрреалистический кошмар, который вызывает редкое для меня желание подражать; замечу, что испытывать влияние разных авторов – дело привычное, но сознательное желание подражать конкретному произведению – это для меня редкость; и вот рассказ Павлова до сих пор возбуждает у меня при перечитывании творческий зуд: и я хочу написать что-то подобное!

Эти пять рассказов вместе с докладом Женевского определили мою писательскую судьбу. Прочитав их, я подумал: если в рамках «темной волны» русского хоррора публикуются такие нестандартные вещи, значит, у этой волны достаточно широкий стилистический и жанровый диапазон, авторам здесь позволяется слишком много, жанровые ограничения не удушают, есть где развернуться: реализм, фантастика, вирд, мистика, сюрреализм, да хоть абсурдизм, – мешай их с хоррором и друг с другом в разных пропорциях. А значит – мне сюда.

Поэтому моя первая благодарность – этим пятерым писателям: Владиславу Женевскому, Максиму Кабиру, Михаилу Парфенову, Игорю Крому, Владимиру Кузнецову, Михаилу Павлову. За то, что первыми показали мне современный русский хоррор с неожиданных и очень привлекательных для меня сторон.

Владислава Женевского и Игоря Крома уже нет с нами, к большому сожалению, но след они оставили яркий.

Вторая благодарность – тем, кто отбирал мои тексты для публикаций (сначала электронных, а потом и полноценных бумажных) – прежде всего, Дмитрию Костюкевичу, который в 2019 году был литературным редактором журнала DARKER и заметил меня, никому не известного автора, приславшего на конкурс «Чертова дюжина» рассказ «Замещение», мой первый опыт в жанре хоррора, – заметил, написал мне и предложил публиковаться сначала в DARKER’е, затем в нескольких антологиях хоррора. Потом благодарность – снова Максиму Кабиру, Илье Пивоварову, Олегу Кожину и снова Михаилу Парфенову.

Особо хочу поблагодарить Ирину Епифанову, ведущего редактора серии «Самая страшная книга» издательства АСТ, человека, который поверил в русский хоррор и убедил издательство наш хоррор издавать, а заодно – поблагодарить ее коллег, литературных редакторов Ольгу Матросову и Зою Новоселову, работавших с моими текстами.

Мне повезло с первой же повестью, которую я написал, «По течению Обратного года»: едва написал, как ее опубликовали, это была моя первая бумажная публикация в серии «Самая страшная книга». Писалась повесть быстро и легко, но как же мучительно было ее редактировать! Десятки раз я перечитывал написанное, чтобы выявить ошибки, выправить стиль, и у меня началась интоксикация собственным текстом, он вызывал отвращение, от него мутило и тошнило. В таком состоянии тяжело было исправлять самые тонкие ошибки – в стилистике, в конструкциях фраз. Но когда текст ушел в редакцию, попал в руки Ольги Матросовой и вернулся ко мне с ее правками, я был очень приятно удивлен – насколько же хорошо она выправила текст там, где я не справился или недосмотрел: то не смог подобрать нужное слово, то фразу не сумел построить наилучшим образом, то пропустил какой-то ляпсус.

Перечитывать собственный текст вкупе с редакторскими правками – особое удовольствие: видишь свои ошибки и тут же отмечаешь, как они исправлены профессионалом, с легкостью обошедшим препятствия, на которых ты споткнулся. Над моим первым авторским сборником «Прах и пепел» (над этой самой книгой, послесловие к которой сейчас пишу) работала литературный редактор Зоя Новоселова, и опять я наслаждался, вчитываясь в редакторские правки – в исправления, замечания, предложения по замене неудачных фраз или слов. Поверьте, это редкий вид интеллектуального наслаждения, доступный немногим – только писателям, да и то не всем, лишь тем, кому посчастливилось работать с умными, образованными, талантливыми редакторами, тонко чувствующими самые трудноуловимые словесные материи. Такая редактура сродни нейрохирургии, когда хирург осторожно вторгается в самый мозг, чтобы и злокачественное новообразование вырезать, и здоровых тканей при этом не повредить.

По себе знаю: когда делаешь первые шаги в литературе, когда уже есть амбиции, но нет еще опыта, то незаметно для себя можешь превратиться в пренеприятнейшего типа. Самомнение фонтанирует, способности преувеличиваются, недостатки преуменьшаются, чувство собственного достоинства из нормального человеческого качества превращается в болезненную опухоль. И в этом состоянии вдруг слышишь, что такому-то писателю редактор предложил что-то переделать в тексте произведения, автор же взял и послушно переделал, и думаешь: «Ну нет! Никогда не унижусь до того, чтобы переписывать свой шедевр в угоду какому-то редактору!» Сам когда-то думал так. А потом на себе почувствовал, какую пользу может принести писателю хороший редактор или просто вдумчивый критик, побуждающий автора к переписыванию, к дописыванию или к сокращению текста.

Я очень благодарен тем, кто критическими замечаниями и предложениями добивался от меня доработки рассказов. Во-первых, Ивану Калягину, который прямо-таки заставил меня переделать один из ключевых эпизодов рассказа «Девочка, которую любили», – и рассказ от этого адски похорошел. Во-вторых, Дмитрию Тихонову, который своими замечаниями в комментариях конкурса «Чертова дюжина» побудил меня почти вдвое расширить рассказ «Жизнь после смерти Бога» и написать самую сложную и лучшую его часть. Моя благодарность Руслану Покровскому, рассказчику страшных историй на культовом ютьюб-канале «Истории от Ворона», – за то, что предложил мне сделать новый финал рассказа «Чрево», который брал для озвучки, отчего рассказ сделался более жутким и мрачным. Благодарность за дружескую поддержку, критику и отзывы коллегам-писателям, чье мнение и творчество я особенно ценю, – Андрею Сенникову и Дмитрию Николову. Большая благодарность Олегу Хасанову, редактору-составителю целого ряда неожиданных по тематике антологий, – за то, что побудил меня написать несколько рассказов в редком поджанре хоррора – бизарро; здесь, в этом сборнике, как раз находится один из таких рассказов: «Касия».

Особенно теплая благодарность Герману Шендерову – самому въедливому моему критику и соавтору, которого я звал на помощь, когда чувствовал, что не в силах вытянуть тему, выбранную для рассказа, когда моя фантазия начинала буксовать, а логика не могла свести концы с концами.

И еще одного энтузиаста хоррора должен я упомянуть и поблагодарить – Дена Блюза, рассказчика страшных историй, создателя ютьюб-канала «Den Blues & Cupidon». Его голос, его интонации вошли в какой-то мистический резонанс с моими рассказами, которые он читал. В его исполнении моя проза оживала – словно труп, зашевелившийся в могиле, выбравшийся из-под земли, поползший за тобой по следу.

Вообще, это счастье, когда есть кого благодарить за помощь, поддержку, за отрезвляющую критику, за вдохновляющий пример, за саму среду и пространство, которое друзья создают для друзей: пространство, в котором легче дышать и хочется жить и работать, а не гнить и беспробудно спать; хочется перерастать самого себя, потому что рядом те, кто выше тебя, у кого есть чему поучиться.

Хм, кажется, начал я за упокой (как и положено всякому себя уважающему хоррорщику), а закончил-то вдруг за здравие… Но, может, для того и стоит погружаться в ужас и мрак, чтобы через них выйти на свет? Как говорил Андрей Платонов: «Все, что доводится до ужаса, превозмогает ужас со дна».

Герман Шендеров, Сергей Тарасов
ЗНА́ТОК: Узы Пекла

Посвящается нашим мамам

В традиционной жизни села обладающие магическим знанием люди, связанные, как считалось, с иным миром (знающиеся с нечистой силой), занимают особое место. Как правило, и по сей день в большом селе или в нескольких рядом расположенных деревнях обязательно есть хоть один человек, который, по общему мнению, умеет колдовать. Таких людей называют знатками, знатухами или знающими. Это самое общее наименование, отражающее не оценочную позицию, а суть явления: эти люди ведают нечто, недоступное другим – обладают особым, тайным знанием, – и еще они знаются с потусторонними силами…

Из книги «Знатки, ведуны и чернокнижники. Бытовая магия на Русском Севере». А. Б. Мороз, Н. В. Петров

© Герман Шендеров, Сергей Тарасов, текст, 2025

© Тимофей Заяц, ил. на обл., 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Искупление

– Итак, вы хотите оплатить размещение на год вперед? – Продажница в брючном костюме открыла рекламный проспект на нужной странице. – А родственник себя обслуживает? Если он неходячий, то и цена, конечно, будет выше…

– Ходячий-ходячий, – заверила Маша, блондинка с торчащими зубами.

– Тогда подходит программа «Круглогодичная», на ней вы экономите до сорока процентов в сутки, всего сто сорок девять тысяч рублей.

– Маш, дорого выходит! – пожаловался Машин супруг, рано начавший лысеть одутловатый мужчина.

– Нормально! Не жадничай. Ты посчитай, Володь, выходит всего четыреста в сутки.

– Ну, твой отец, тебе и… – крякнул Володя. – Берем. Не везти же обратно его.

– Именно! – обрадовалась продажница. – Как зовут пациента?

– Демьян Григорьевич Климов, двадцать седьмого года рождения, – оттарабанила Маша.

– Ого! Так он у вас войну прошел?

– Ему всего четырнадцать было. Да, партизанил помаленьку. Он сам из Беларуси, из-под Минска, где карательные отряды были, ну, сами понимаете…

Все трое скорбно примолкли, точно отдавая дань уважения погибшим.

– Так, а чем у нас болеет Демьян Григорьевич? Артрит, деменция, сердечно-сосудистые, катаракта, диабет? – Ручка хищно нацелилась на многочисленные графы в бланке.

– Да, знаете, ничем. Артрит, конечно, возраст, сами понимаете. Передвигается с трудом, но в коляску нипочем не хочет. Зубов половина, но до сих пор крепкие и свои все, представляете?

– Ничего себе, у меня-то вон, видите, о, – продажница оттянула пальцем губу, демонстрируя золотые коронки. – Скажите, почему вы решили привезти Демьяна Григорьевича в центр «Долголетие»?

– Как бы… – Маша замялась. – Я, как шестнадцать стукнуло, в Москву сбегла из Можайска. Не общались особо. Деньги пересылала, и будет. Потом мама… – раздался натужный всхлип. – А недвижимость в Москве – сами знаете. Мы квартирку продали, думали – отца к себе заберем, но вот…

– Соболезную. Возникли проблемы со взаимопониманием?

– Ну… Дело в том, что папа – он колдун. – В ответ на недоуменный взгляд собеседницы Маша усмехнулась: мол, сами все понимаете. – Или знахарь, если хотите. «Зна́ток», так он себя называет. К нему, кстати, правда люди обращались – от бутылки отучить, порчу снять там…

– А венец безбрачия снимает? – полушутливо поинтересовалась продажница.

– Ой, да чего только не снимает… Так вот, шарлатанствовал помаленьку. Денег не брал, только бартером. Он вроде даже в Союзе отсидел за что-то такое, не помню, он не рассказывал. Там на поселении с мамой и встретился. И вот, перевезли мы его – и началось: обряды-ритуалы-заговоры, не продохнуть. Бабаек да домовых по углам ловит.

Маша смущенно хихикнула.

– Угу, – кивала продажница, делая заметки в бланке. – Буянит, значит?

– Не буянит, но… Володь, ну что ты молчишь, расскажи! – ткнула Маша мужа. Тот, будто очнувшись от глубокого сна, проморгался, откашлялся и заговорил:

– Да тут рассказывать нечего. Ну, таскает домой всякий хлам, талисманы из веток и шишек делает – вся квартира в этом гербарии, это ладно. Орет постоянно, что мы то домового не уважили, то, понимаешь, мусор на ночь глядя вынесли – какого-то хобыря якобы прикармливаем. А что она рыбу чистила и на всю квартиру вонь идет – это ему ничего… Ладно, тоже глаза закрыли – все-таки человек пожилой, имеет право на причуды. Но потом…

– Что потом?

– Мы ж его поначалу когда перевезли – думали, стерпится. Ну вот, кошку в дом притащил и по углам какие-то веники развесил – тоже пережить можно. А потом Лешенька родился… – Маша издала тщательно отрепетированный всхлип, – и папа как с цепи сорвался. То в кроватку что подбросит, то Лешеньку на руки – и ходит, пыльные углы ему показывает… А однажды, представляете, ночью не спалось, я встала, а он стоит над колыбелькой со свечой и шепчет что-то. И воск-то, воск – прямо в кроватку капает! Криксы, говорит, спать ему мешают. Ясно дело, что здесь только дом престарелых…

– Извините! – с неожиданным нажимом воспротивилась продажница. – У нас не дом престарелых. «Долголетие» – престижный реабилитационный центр на базе санатория для лечения суставов. Я понимаю, что говорят о подобных заведениях, вы наверняка думаете, что у нас здесь вонь, антисанитария…

– Нет-нет, ни в коем разе!

– Вы посмотрите сами – у нас обширная лесопарковая зона для прогулок, хвойный лес. Вдохните, вдохните! – Под напором этой приземистой женщины чета Симахиных послушно засопела. – Чувствуете? То-то ж. Современное оборудование, меблированные апартаменты, круглосуточное наблюдение, четырехразовое питание, сотрудники строго с профильным образованием, никаких дилетантов!

– Мы верим-верим, извините, просто… Стереотип такой, что отправлять родственника в дом престарелых – это…

– Правильное и мудрое решение, – продолжила за клиентов продажница. – Вы избавитесь от лишних хлопот, а ваш отец получит квалифицированную медицинскую помощь, уход и обслуживание. И трудности быта перестанут отравлять радость общения с пожилым родственником. А наш главврач… Александр Семенович, между прочим, – видный специалист в геронтологии и ревматологии в частности! Какие препараты он принимает?

– Да… Собственно, никакие, – Маша растерянно переглянулась с мужем. – Он сам какими-то травками-корешками лечится, чаи заваривает.

– Ох уж эти знахари! – по-доброму усмехнулась продажница. – Ничего, схему лечения мы подберем.

Демьян Рыгорыч не любил, когда его называли по имени-отчеству. Лучше просто Демьян, на худой конец дядька Демьян. Но как-то с возрастом все чаще окружающие почему-то поминали его по батюшке. Тот за свою жизнь только тем и отличился, что спьяну поколотил Демину мамку, а после повесился на осиновой балке в погребе. Его-то Демьян и увидел первым – покойник страшно хрипел, пучил глаза, шевелил синим вывалившимся языком и раскачивался на веревке, пытаясь схватить сына…

И вот опять:

– Демьян Григорьевич, вы присаживайтесь, и мы мигом вас докатим! – неестественно ласково проворковала санитарка, толкая его под колени сиденьем инвалидной коляски.

– Сам дойду, не калечный! – резко каркнул он и зашагал к главному корпусу. Белый, украшенный потрескавшейся лепниной, тот напомнил ему Дом культуры в райцентре. Опирался старик на грубо обтесанную осиновую трость, покрытую черной вязью сложных узоров, – шишковатая четырехпалая кисть дрожала от напряжения, шаги давались с трудом, но это всяко лучше, чем ехать, как убогому, в коляске. Левую руку убрал в карман, вдруг засмущавшись давно расплывшихся и поблекших лагерных наколок.

– А попрощаться? – виновато протянули родственники, застывшие у занюханной «вольво».

– Попрощалися! – буркнул старик и, не оборачиваясь, ускорил шаг, насколько позволяли больные суставы.

На входе в здание его, разведя руки в стороны, встречал тучный мужчина лет пятидесяти, в белом халате и в очках с крошечными линзами, всем видом походивший на крота-альбиноса.

– Здравствуйте, Демьян Григорьевич! – с театральной зычностью поприветствовал его «крот», протянул руку. – Добро пожаловать в наши хоромы!

– Здоровее бывали, здоровее бачили, – скрипнул Демьян, пожимая мягкую, будто тесто, ладонь.

– Ух, ну и хватка! Сразу видно – руками работали!

– А вы животом, мабыть?

– Аха-ха-ха-ха! Отличное чувство юмора! А я буду Александр Семенович Варженевский, главврач и директор сего почтенного заведения! С самого дня основания, между прочим, здесь. Еще при Брежневе практику проходил.

– А я, знаете, при Сталине того… практику.

– Эх-хе-хе! – Александр Семенович будто еще никогда в жизни не встречал такого искрометного шутника. – Ой, уморили, Демьян Григорьевич…

– Просто Демьян.

– Как скажете… Позвольте мне, Демьян Гр… Демьян-с, так вот, по-дворянски, позвольте провести для вас экскурсию и показать, где тут у нас что. Вы своим ходом? Не прикажете ли подать транспорт? – «крот» кивнул на очередную коляску – та стояла рядом со входом.

– Я, мабыть, кости разомну.

– Это вы по адресу!

Аристократические замашки главврача удачно сочетались с антуражем центра «Долголетие» – здание чем-то походило на помещичью усадьбу. Пахло, на удивление, недурно – лавандовым мылом и антисептиками.

– Обратите внимание, совершенно безбарьерная среда – никаких дверей, порогов и лестниц! Если устали – вот, пожалуйста, коридоры оборудованы перилами. Все для удобства. Здесь у нас дежурит медсестра, Елена Сергеевна, прошу любить и жаловать!

На громогласную презентацию из-за двери выплыла похожая на белугу женщина, выдавила «Здрас-с-сте» и вернулась восвояси.

– Тут выход во внутренний дворик, там беседка, фонтан, дорожки, даже поле для крикета.

– Для чаго?

– Не забивайте голову. Партнера по игре в нашем заведеньице отыскать все равно будет непросто. Ну да, прошу за мной, на третий этаж.

С услужливым «динь» распахнулись двери лифта. Демьян взглянул в кабину, окинул взглядом зеркало от пола до потолка, прочерченное посередине перилами и, как-то изменившись в лице, проворчал:

– Я, мабыть, пешки пройдуся, ноги яшчэ не отсохли.

– Ну вы, Демьян Григорич, кремень! – покачал головой главврач. – Давайте и я разомнусь с вами за компанию.

Каждая ступенька давалась с немалым трудом. Колени разве что не скрипели. Нависнув над лестницей, Демьян с трудом преодолевал пролет за пролетом, сопровождая подъем хриплым свистом из легких. Варженевский все порывался помочь, но старик отталкивал его тестоподобные ручонки.

Добравшись до третьего этажа, старик, изможденный, привалился к стенке. Тут же под колени его толкнуло сиденье коляски. Он было воспротивился, но рыхлая, слегка влажная рука опустилась на плечо, удержала.

– Будет-будет. Устали, поди. Давайте я вас покатаю. Тросточку вашу позвольте…

– Не чапа́й! – громко приказал Демьян, и его голос заметался по длинному пустому коридору. Грубо обтесанную осину, похожую на длинную, неровную, с острым концом щепу, он прижал к груди.

– Как скажете, уважаемый, я ее только переложить хотел…

На третьем этаже находились жилые помещения. К сильному, уже навязчивому запаху лавандового мыла примешивались нотки многократно замытых человеческих нечистот. Большинство дверей были закрыты, некоторые – наоборот, распахнуты настежь, демонстрируя упакованные в полиэтилен белоснежные кровати.

– Тут у нас располагаются нумера, – не прекращал разглагольствовать главврач, пыхтя и толкая коляску.

В одном из дверных проемов Демьян заметил движение, приподнялся рассмотреть. Пахнуло свежим дерьмом. Санитар, менявший подгузник еще совсем не ветхому на вид деду, брезгливо морщился. Вдруг, будто почувствовав взгляд Демьяна, резко рванулся к проходу и захлопнул дверь.

– Любопытной Варваре… – усмехнулся Варженевский. – Ревматоидный паралич. Полное поражение суставов. Страшное горе для семьи, конечно… Ну да пойдемте, я вас все же провожу в вашу номерулю!

Комнатка оказалась чистой и уютной.

– Вот, Демьян Григорьевич… Ах, прошу прощения, Демьян! Ваше пристанище. Тут вот тревожная кнопка у кровати – на всякий не дай бог, – тут пульт от телевизора. А вид какой из окна – сплошные деревья, насколько глаз хватает! Туалет, душевая. Кафель специальный, не поскользнетесь. Багаж ваш уже доставили, – всего багажа-то: заношенная спортивная сумка и маленькая фоторамка. Старая, дореволюционная еще фотокарточка с зазубренными краями была вставлена картинкой внутрь, а на обратной стороне каллиграфическим почерком – какие-то строчки.

Варженевский окинул фоторамку взглядом, занес руку, спросил:

– Позволите?

Не дождавшись ответа, поднес к лицу, сощурился близоруко и прочел без выражения вслух:

 
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди…—
 

Есенина любите?

Варженевский было полез пухлыми пальчиками под стекло, чтобы перевернуть фотокарточку, но узловатая рука Демьяна тактично забрала рамку.

– Так, на память…

– Ох, это замечательно. А если вы поэзию уважаете – так у нас литературный кружок каждое воскресенье или, если Елизавета Валерьевна на больничном, тогда уж…

– Дозвольте я… – Демьян выразительно кивнул на свои вещи.

– Разумеется, уже ухожу, отдыхайте. – Главврач слегка поклонился и принялся отступать бочком к двери – на его тучную фигуру комната рассчитана не была. Демьян уже было принялся распаковывать сумку, как вдруг откуда-то из-за спины раздался тихий топот крошечных ножек – будто бежала крыса. Крыса в маленьких сапожках.

– Вы это слышали? – с притворным испугом спросил Варженевский, застыв у двери.

– Слыхал, не глухой. Гэта вы ногтями по косяку стукали.

– Прекрасно. Извините мне эту маленькую проверку, просто коллеги передали, мол, вы, говорят, колдун…

– Зна́ток я! – поправил старик.

– Все, не смею более мешать. Отдыхайте.

Первым делом Демьян тщательно осмотрел комнату. Та оказалась стерильна до болезненности – только лавандовым мылом пахнет.

Ни пыли, ни даже завалящего паучка.

– Недобра, без суседки хата, – крякнул Демьян, разбирая вещи. Фоторамку поставил у изголовья кровати.

На ужин подали оладьи, политые клейким сиропом, и чай. Чай привычно пованивал тряпками, а сироп оказался приторно-сладким, пришлось счистить ложкой. Таблетки «чтоб спалось крепче» Демьян спустил в унитаз.

За окном темнело. Вяло шумело хвойное море, по-городскому перекаркивались вороны у мусорных контейнеров.

Почистив зубы казенной щеткой, Демьян сполоснул лицо, подмышки и пах, сдернул покрывало с постели и улегся на белоснежную простыню. Сон не шел. Терзали обида на дочь и непутевого зятька. Терзала тоска по родной деревне, густому подлеску, грибам, малине и долгим прогулкам по ночной чаще. Тревога нарастала, копошась под ребрами, давила на легкие, заставляла сердце заходиться в тахикардическом танце. Тени под потолком сгущались, складывались в хищные крючья и кожистые крылья. В голове мелькали картинки одна гаже другой: полные мертвецов овраги, младенчик с пробитой головой, высокие белобрысые дьяволы в черной форме и бездонный жуткий кратер, в центре которого страшно клубилось…

– Вона ты где!

Жупка прятался за плоским телевизором на стене. Скрюченный, серый, размером с кроля, он просвечивал в лунном свете. В круглой дырке на месте лица растерянно перекатывалась горстка глаз. Демьян набрал воздуха в грудь и затараторил:

 
Чернобога псы стерегут врата,
Мост меж Навью и Явью,
Придите, псы, за ночною хмарью,
За убегшей тварью…
 

Договорить он не успел. Жупел тоненько запищал, с чмоканьем исчезая в стене. Малышу, конечно, было невдомек, что Демьян блефовал и ни собачьей шерсти, ни сушеной волчьей ягоды у него не было. Жупка еще вернется, попробовать чужие сны на зуб, но ближайшие две недели можно было не беспокоиться.

Вынув из сумки маленькую таблетницу, Демьян зачерпнул темный комочек сушеного пустырника с валерианой, закинул под язык и лег в постель. Уже засыпая, он слышал какой-то странный хруст, точно кто шею разминает, хотел было глянуть, но провалился в душный сон без сновидений.

Наутро страшно ныло левое колено. При попытке согнуть ногу боль растеклась по всему позвоночнику. Закатав штанину казенной пижамы, Демьян удивленно вскинул седые кустистые брови – и где он успел так садануться? Лиловый синяк расплывался на всю коленную чашечку, нога распухла и ощущалась чужой, будто деревянной.

На утреннем осмотре Варженевский аж присвистнул.

– Да у вас гемартроз, батенька! – Он почмокал пухлыми губами, смакуя страшное слово. – Да, гемартроз. Пропишем лечебную физкультуру и электростимуляцию. Заодно ибупрофен недурно бы для снятия болей. С него, конечно, в сон клонит, но и вы, считай, на каникулах, заодно отоспитесь. Наташенька, запишете?

Дебелая медсестра что-то лениво черканула в блокноте.

– А еще, Демьян Гри… А еще бы выдать вам ортопедические тапочки взамен этой… кирзы.

Главврач кивнул на видавшие виды Демьяновы сапоги.

– А як жеж я на улицу у тапках-то?

– А зачем? Вы посмотрите, какая холодрыга – ветер, тучи, дождь скоро пойдет. Осень обещает быть сырой. Будут ныть суставы…

Действительно, небо налилось угрожающим темно-лиловым, в цвет синяка на колене. Деревья качало из стороны в сторону, точно через рощу пробиралось что-то громадное и неуклюжее.