Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 299 страниц)

– Нет! Не смей!!!

Дмитрич вооружился маленьким походным топориком и уже замахнулся на куколку:

– Ну уж нет, не дам я этой падле вылупиться!

Евгений не успел. Будто во сне, он видел, как топорик прорубает глянцевый бок огромной куколки и изнутри нее брызжет густое, темно-кровавое. Дмитрич сумел нанести еще пару размашистых ударов, прежде чем Евгений со всей силы толкнул его в плечо и опрокинул на землю. Топор, впрочем, Дмитрич не выпустил и даже замахнулся им на Евгения:

– А ну, пошел к черту!

Разрубленная куколка чудовищно подергивалась и сокращалась, внутри нее что-то клокотало и булькало, из прорубленного отверстия обильно текла пузырящаяся кровавая жидкость. Края раны расширились, и оттуда высунулась ярко-алая рука. Человеческая.

Замороженный ужасом, Евгений смотрел, как из куколки вылезает совершенно лишенный кожи человек, похожий на компьютерную анатомическую модель – полупрозрачные мышцы, почти обнаженные внутренности, которые скоро вывалились на траву. Человек страшно кричал, корчась на залитой кровью траве. Кричал истошным, но человеческим голосом.

– Вы что наделали?! – На поляне появилась Жанна. Евгений просто не мог ей ответить: на несколько минут что-то будто расстыковалось в сознании, и он не способен был произнести ни слова. Он молча смотрел, как Жанна фурией набрасывается на Дмитрича и вырывает из его рук окровавленный топор. Смотрел, как вылезший из куколки человек корчится в судорогах и наконец затихает. Слушал, как Жанна и Дмитрич орут друг на друга матом, видел, как Дмитрич бьет Жанну в лицо, а та вдруг стремительно замахивается, и лезвие топорика застревает у Дмитрича во лбу. Тот падает. Жанна выдергивает топор. И снова наносит удар. И снова…

Евгений прикрывает глаза. Кругом водят хоровод солнечные пятна, неповторимый густо-хвойный и озоновый аромат леса мешается с липким запахом свежей убоины. Мерно шумят кроны реликтовых кедров в недосягаемой вышине. Жанна до сих пор что-то вопит, уже не разобрать. Солнечные пятна сливаются в карусель, Евгений падает на колени, и его рвет желчью почти до потери сознания.

– Я не смогла поймать сигнал, – услышал Евгений, выплывая из звенящего полуобморока. – Мы тут застряли до конца недели.

– Вы его убили, – едва выговорил Евгений непослушными губами.

– Это он убил, – жестко возразила Жанна. – Доносить на меня или нет – дело ваше. Можем сказать, что он погиб в походе. Упал с обрыва.

Евгений посмотрел на мясное, перевитое сухожилиями скорчившееся тело и отвел взгляд. Выбравшийся из куколки ничем не напоминал рыхлого мешковатого Гошу – длинный, поджарый – но это был человек.

– Надо как-то сохранить его, – прошептал Евгений. – Надо доставить его в лабораторию. Тело… оно ведь изменилось.

– Есть гипотеза, что вещества из яда бабочек каким-то образом взаимодействуют с человеческим мозгом, – говорила Жанна, пока они с Евгением упаковывали в спальник тело без кожи – это была дикая, жуткая работа, от которой Евгения несколько раз чуть снова не вывернуло. – С теми участками мозга, где хранится информация об идеальном образе этого человека. К тому же яд активирует мозг, так что он начинает работать не на обычные десять процентов, а, наверное, на все сто. Человек становится гением, способным достигнуть высот в любой области. Когда-то в этих местах проходили посвящение шаманы. Считалось, что их забирают к себе боги и достойных возвращают обратно. А в нынешние времена на это решаются некоторые политики, спортсмены… ученые…

– Почему, как вы говорите, выживают не все искусанные?

– Видимо, потому, что далеко не у всех есть четкое представление об идеальном себе.

Тело того, кто раньше был Гошей, они спрятали в палатку со сломанной молнией – ничего лучше придумать не удалось. А тело Дмитрича оттащили к обрыву и сбросили головой вниз. Евгений отдавал себе отчет в том, что становится соучастником преступления, но испытывал до странности мало эмоций по этому поводу. Его, к собственному удивлению, даже почти не мучила совесть. Ученый в нем холодно и бескомпромиссно оправдывал все тем, что Дмитрич тоже совершил преступление, возможно, куда большее – прервал уникальный эксперимент.

– Что теперь? – спросил Евгений, пока они стояли на краю обрыва и смотрели на очередные грозовые облака, накатывающие с горизонта. – Нам нужно вернуться к базе. Мы можем, – он сглотнул, – утащить с собой тело. Здесь оставаться нельзя.

Жанна молча смотрела вдаль.

Грозу они переждали в целой палатке. Сидели друг напротив друга и слушали шум дождя.

– Вы когда-нибудь обращали внимание на то, как мало на самом деле вокруг по-настоящему взрослых людей? – произнесла вдруг Жанна. Ее глаза были тусклыми и очень усталыми. – Лет до двадцати – двадцати пяти тебе кажется, что старшие обладают какой-то суперсилой, которая решает любые проблемы и задачи. Потом ты сам становишься старше и осознаёшь, что кругом по большей части запутавшиеся большие дети, которые кое-как пытаются следовать правилам социума. Такие же, как ты сам. – Она умолкла на некоторое время, и Евгений ничего не ответил. Ему нечего было возразить, даже если бы он захотел.

– Мне всегда казалось, что я должна была родиться кем-то другим, – продолжила Жанна. – В другом теле. И для чего-то другого. Не для той ничтожной жизни, которую я веду. И которую у меня не хватает – то ли мозгов, то ли воли – изменить.

– Почему же ничтожная, вы ведь столько всего знаете, – осторожно возразил Евгений.

– Эти знания уж точно не делают меня счастливее, – усмехнулась Жанна.

– А вы думаете, совершенство – сделает? – Холодок понимания, куда коллега ведет разговор, Евгений ощутил подобно промозглому сквозняку.

– Не знаю. Но я хотя бы попытаюсь узнать. – С этими словами Жанна поднялась и взяла банку с живой гусеницей безымянной бабочки, для которой их группа так и не успела придумать название. Евгений смотрел из палатки, как она идет по мокрой поляне, где дождь смыл всю кровь, к ближайшему дереву и сажает гусеницу на низко растущую ветку.

Небо после грозы было мглисто и темно-серо, окружавший поляну кедровый лес таил в себе сумрак. Евгений уже знал, что именно в такую погоду – сырую, мрачную – бабочки вылетают на охоту и днем.

– Жанна, пожалуйста, подумайте! Не надо этого делать! – крикнул он.

Прежде чем скрыться среди деревьев, женщина обернулась. Евгений хотел было броситься за ней, остановить, но уже понимал, что бесполезно: Жанна приняла решение. Давно, еще до экспедиции, но именно сейчас наконец решилась.

– Это будет очень интересный естественно-научный опыт! – громко сказала она и вдруг улыбнулась. Евгений впервые увидел, как она улыбается.

Он просто смотрел, как она уходит. Становилось все темнее, тучи над головой налились тяжелой чернотой. Кедры хором шипели свое извечное «ш-ш-ш-ш»: бесконечную песню о ветре, о дожде, о созданиях, которые нашли убежище в огромных кронах. И сквозь шум деревьев уже пробивался знакомый тихий гул с примесью мелкого треска – звук, с которым воздух быстро-быстро рассекают множество бархатистых жестких крыльев. Появилась первая бабочка, начала нарезать круги возле Евгения, затем вторая… Из леса раздался пронзительный крик боли. Именно так кричит человек, которого протыкают раскаленные железные стержни – или хоботки больших ядовитых тварей. Крик все длился, долго, как пытка, пока не достиг совсем невыносимой ноты и не умолк.

Евгений забрался в палатку и сидел там бог весть сколько времени, уставившись в одну точку. Выглянул, когда снаружи стало светлее: тучи разошлись, солнце начинало клониться к закату. Он подумал, что еще одну ночь в этом месте, да еще в полном одиночестве, просто не перенесет. И начал лихорадочно собирать рюкзак – лишь самое необходимое. Проверил документы, деньги, по-прежнему бесполезный спутниковый телефон. Надел поверх своего антимоскитного костюма еще один, чужой, забрал все фонари и батарейки.

И быстрым шагом пошел прочь от палатки. Небо совсем расчистилось; по прикидкам, он должен был успеть выйти к базе до темноты. Идти тут недалеко, несколько километров, тропа одна – не заблудится. А на базе, в доме, можно будет запереться и переждать ночь. Быть может, там есть связь. В любом случае там больше шансов дотянуть до возвращения «шишиги».

Евгений шел так быстро, как только мог, не смотрел по сторонам – лишь под ноги, чтобы не запнуться об огромные корни. Солнце стреляло меж стволов кроваво-золотистыми закатными лучами, и, пока оно еще оставалось здесь, можно было не бояться.

Он успел. Солнце тонуло в неподвижном море дальних лесов, когда он вышел на большую поляну за деревянной постройкой пустующей базы. Или уже не пустующей? Дверь на широком заднем крыльце-веранде была распахнута. Здесь есть люди, значит, наверняка есть и транспорт! Евгений из последних сил ускорил шаг.

На веранду вышел мужчина. Он был в коротком для него спортивном костюме и почему-то босой. Непроницаемое рубленое лицо. Космически спокойный, ледяной взгляд. Именно перед такими людьми, от которых харизмой и властностью веяло за километр, Евгений всегда сильно робел. В то же время ему вдруг подумалось, что именно во время этой экспедиции он впервые – наконец-то – жил по-настоящему: это была жизнь странная, страшная, но подлинная и полнокровная, когда он действовал и принимал решения. И это позволило ему сейчас не отвести взгляд под чужим холодным взглядом.

– Ты зачем сюда приехал? – спросил вдруг незнакомец, и Евгения продрало морозом от его голоса – что-то в нем было неправильное, нечеловеческое, стальной хваткой берущее за душу. – Ты проделал весь этот путь, чтобы в конце трусливо повернуть назад?

Действительно… Евгений резко остановился. Он понял, какого рода человек перед ним. Или, точнее, уже не совсем – совсем не? – человек. А еще осознал, что по возвращении будет влачить такую же жизнь, как прежде, – его рассказам о перерождении людей, конечно, никто не поверит, а никаких образцов он в спешке с собой не захватил. Вспомнились рассказы алтайца о том, что бабочки прилетают только к тем, кто готов. Интересно почему? У бабочек есть какое-то коллективное сознание, вроде как у колонии муравьев, но более совершенное? Есть вероятность, что он сможет узнать и это…

Готов ли он?

Евгений повернулся туда, откуда пришел, к лесу. Солнце уже опустилось за горизонт, и реликтовый лес был полон влажной тьмы и крылатых существ, живущих в ней.

Евгений опустил на землю рюкзак. Снял антимоскитную одежду. Прошел до края поляны, обернулся. Человека на крыльце уже не было, но дверь стояла распахнутой. Как намек: решай сам, дело твое, можешь и вернуться. Совершенство не сделает тебя счастливым, раз уж ты не научился жить счастливо с тем, что есть. Но оно покажет тебе иные возможности – доступные тем, кто создан летать.

Лишь немного помедлив, Евгений глубоко вздохнул и шагнул в сырую хвойную тьму.

Дмитрий Костюкевич
Черно-белый

– О, Мартын! – воскликнул директор зоопарка, будто и не вызывал перевозчика. – Дуй в аэропорт. Манулы и панды прилетели.

– Два рейса? – спросил Мартын (вообще-то, фамилия перевозчика была Мартынов, но коллективу было плевать; Мартыну тоже).

– Один. Пополнение из Китая. Ты езжай, езжай. Там уже ждут. Забыл тебя раньше вызвать.

Дорожки между вольерами и клетками. Антилопы, тапиры, овцебыки, волки, фламинго, козлы в искусственных скалах… «Вот козел, – подумал Мартын. – Забыл он! Конец рабочего дня, а я езжай, езжай». Он шел, опустив голову, настроение было ни к черту. Навстречу пер табун посетителей – толкутся, галдят, мороженым давятся. Достали! «Ничего-ничего, – сказал он себе. – Летом всегда так. Зимой полегчает». Зимой в парке почти безлюдно – ходи на здоровье по белым аллеям, стряхивай снег с деревьев и заборов, и никаких тебе зевак, орущих детей и мамаш с колясками.

Путь преградила группа азиатов. И чего дома не сидится, мало на родине зверюшек? Он протиснулся сквозь вязкую массу, обошел очередь за лимонадом, пропустил уставшего пони с упитанным мальчуганом в седле.

– Зимой полегчает, – сказал вслух и резко остановился.

Вспомнил, что обещал дочке посидеть с внуком: ей вечером на смену. Черт бы побрал этих манулов и панд! Пока в аэропорт, пока обратно, привези, в клетку пересади… Вернулся в дирекцию и позвонил из приемной. Договорился, что заедет за внуком.

– В аэропорт? А это не опасно? – спросила дочь. – Опять крокодилов забираешь?

– Не опасно, – уверил он. – Увидит бамбукового мишку.

Из кабинета показалась голова директора.

– Первая панда в Союзе – и в наш зоопарк, а ты еще здесь!

– Большой мишка? – сбил порыв Мартын.

– Что? А… нет, медвежонок. Его нам на год в аренду. Как символ дружбы.

– С каких пор мы с Китаем дружим? – спросил Мартын.

– С таких! – Директор метил в депутаты. – Ты езжай, езжай!

У гаража ждал потрепанный автобус. Водитель курил. Молодой парень, недавно взяли. Мартын протянул руку.

– В аэропорт? – Водитель немного покачивался.

– Ага.

– За кем?

– Панда и манулы.

– А это кто?

– Кошаки дикие.

– А-а…

– В город заскочим? Внука заберу.

– Не вопрос!

Мартын думал о внуке. Может, хоть панда его разговорит! А то слово деду сказать боится. Или не хочет. Забьется в угол со своим конструктором и глазенками лупает. Внук называется!

Перед тем как свернуть во дворы, проехали мимо ресторана «Пекин» – не ресторан, а белоснежный храм с колоннами. Мартын засмотрелся.

Дорога бежала через лес. На обочине кланялись березки, будто выбежали из чащи к автобусу. Внук прилип к окну.

Автобус свернул с шоссе, и через пять минут впереди замаячило высокое серое здание. Аэропорт. Долго ждали, когда откроют ворота. Въехали. Мартын взял внука за руку.

– Ну что, пошли?

Внук зачарованно смотрел на стеклянные двери, которые разъезжались автоматически. Пассажиры скучали на скамейках зала ожидания. К Мартыну сразу подбежал высокий желтолицый парень в очках.

– Из зоопарка?

– Ага.

– Чего так долго?

Парень повел к камерам хранения.

– Животных в багаж сдали? – спросил Мартын.

Парень не ответил.

Вдоль коридорной стены стояли две тележки с тремя деревянными ящиками и длинными матерчатыми свертками.

– А таможню как оформили?

– Провели как личное имущество, – сказал парень. На китайца он не смахивал – скорее на монгола.

– А это что? – Мартын показал на свертки.

– Бамбук. На первое время. Потом еще пришлют.

Внук заинтересовался ящиками. В каждом было по сетчатому окошку.

– Поможешь деду толкать?

Внук кивнул.

Мартын и желтолицый парень отвезли тележки к автобусу. Водитель помог погрузить всё в салон. Мартын подписал документы, и парень ушел. Водитель глянул по сторонам и закинул в автобус одну тележку. Улыбнулся: «Пригодится».

Катили через вечерний лес.

К сетчатому окошку ящика прижался черный нос, мелькнул розовый язычок.

– Какой холоший, – сказал внук, и у Мартына потеплело на душе.

Поддавшись порыву, подошел к ящику. Что, он с медвежонком не справится?

– Хочешь посмотреть?

Внук закивал.

Мартын повозился с крышкой, сдвинул. Отошел, встал в проходе.

Из ящика показалась белая пушистая голова с черными кляксами вокруг любопытных глаз. Внук запрыгал на сиденье, запищал от радости.

Водитель глянул сквозь плексигласовую перегородку.

– Ты, этого… зачем открыл?

– Он сам, – сказал Мартын и подмигнул внуку.

Медвежонок-подросток выбрался из ящика и кинулся к задней двери. Прижался к ржавому металлу, завыл.

– Ему плохо? Деда?

Мартын смотрел на панду с благодарностью. Внук назвал его «деда»! Ради этого и ящик с манулами вскрыть можно!

Дикие кошки смотрели сквозь проволочную сетку немигающими глазами.

– По дому скучает. Ничего-ничего, привыкнет.

– А можно его погладить?

– Нельзя.

– Ну-у, деда…

Мартын был непреклонен.

Автобус потряхивало. Над дорогой догорал клок закатного неба. Заморский медвежонок жалобно подвывал у двери. То пялился в щель на лес (не бамбуковый, и ежу понятно), то на людей. Потом забрался на свертки и лег на бок. Пошевелил короткими лапами. Чихнул.

– Холоший мишка, холоший…

«А мне его в клетку пихать, когда приедем», – приуныл Мартын.

В ветпункте не горел свет. Мартын не удивился: так животных любят, так за них волнуются, а как встретить… Вот тебе и первая панда в Союзе!

Он спустил внука, затем сошел сам и сделал знак водителю. Тот закрыл дверь.

Из желтого домика комендатуры спешил дежурный.

– Что у вас?

– Панда и дикие кошки.

– Ребенка тоже в карантин? – Дежурный хохотнул.

– Этот со мной.

Водитель закурил. Дежурный стрельнул сигарету.

– Врачи уехали, – сказал он сонно. – Сами в карантин занесете? Или как?

Мартын почесал затылок. «А оно мне надо?»

– Загоняй в гараж, – сказал водителю. – Поутру разберутся. Переселят.

Из салона донеслись звуки возни.

– Они у вас там что, гуляют? – спросил дежурный.

– Один выбрался, – сказал Мартын.

– Деда, а мишка в автобусе останется?

– Да.

– А он не умлет?

– Ничего ему там не будет. Бамбука налопается и спать ляжет.

Водитель сплюнул бычок, залез в кабину и загнал автобус в гараж. Панда выла в пропахшей бензином темноте. Шипели манулы.

– А мишка не задохнется? – не унимался внук.

– Я не задохнулся, а я не медведь, – сказал водитель весомо.

– А вы там ночевали?

Водитель потер опухшее лицо.

– Случалось.

Мартын помог закрыть тяжелую дверь, навесил замок, взял внука за руку и повел к остановке.

Утром первым делом зашел к начальнику отдела.

– Ты зачем панду выпустил? – спросил начальник.

– Убежала? – испугался Мартын.

– Лаборантку цапнула. Только что из секции звонили.

– Да ладно…

– Вот тебе и ладно. Это ж медведь!

У Мартына похолодело в груди. А ведь могла и внука – и чем он вчера думал!

– Сильно цапнула?

– Не сильно, но девонька испугалась.

– Еще бы. Если бы меня плюшевый медведь укусил…

– Так зачем выпустил?

– Сам выбрался. А я не стал загонять. Боялся, что задохнется. Как бы тогда директор с китайцами объяснялся?

– Ты мне тут не выкручивайся. Директор… Кстати, о директоре. – Начальник покопался в бумагах, протянул несколько. – Закинь главному на подпись.

– О, Мартын! – привычно воскликнул директор. – Как панда?

«А манулы тебя не интересуют», – подумал Мартын, подсовывая бумаги.

– Хорошо панда, – сказал он, – шерсть пушистая, зубы острые.

Директор с сомнением глянул на перевозчика, но уточнять не стал.

– Слушай, Василич, а чего панда одна? – спросил Мартын. Директор настаивал, чтобы сотрудники обращались к нему на «ты» – видимо, мечтая о депутатском кресле, хотел быть ближе к народу.

Директор отмахнулся.

– На китайской таможне что-то случилось. Не знаю, не говорят. Две ехали, приехала одна.

– Наверное, и с делегацией случилось…

– С какой?

– С китайской. Или они только панду отправили?

– Отправили и отправили, тебе что? Директор Пекинского зоопарка должен был прилететь, да не срослось. Ладно, не твоей головы боль. Ты мне, этого, после обеда белых медведей в аэропорт отвези.

– В Китай летят?

– В Китай, в Китай.

– Дружба народов крепчает?

Директор замахал рукой.

– Ты иди, иди.

Хотелось заглянуть к панде, передать привет от внука, пожурить за лаборантку, но в карантине было не протолкнуться из-за клеток с мартышками и птицами: таможня конфисковала и передала в зоопарк – так и стоят третий день. Голоса животных рикошетили от кафельных стен.

– Ну давайте не будем, хорошо? – упрашивала санитарка в белом халате. – Подождем немного, может, поправится. Хорошо?

– Хорошо, – устало сказал ветврач и отложил шприц. На столе лениво перебирала лапками морская свинка.

Мартын глянул на руки санитарки – ранок и бинтов нет, значит, не она, – и вышел на улицу. «Все равно усыпят твою свинку, – подумал Мартын. – Придешь с выходных, а ее нет».

Вдоль слоновника брел зоопарковский художник. Полинялый пиджак, лысоватая голова. Художник был талантливым и пугливым, особенно после того, как беркут отхватил ему часть уха.

– Кого рисуешь? – спросил Мартын.

Художник остановился и развернул ватман.

– О! Видел уже?

– Это я так… по энциклопедии.

– Красиво. А чего только морда?

– Для эмблемы. Будет символом зоопарка.

Художник свернул лист и пошел дальше.

«О как, – подумал Мартын. – Не успела приехать, а уже символ зоопарка. Так и до директора дорастет!»

После обеда Мартын отвез белых медведей в аэропорт; под медведей выделили грузовик.

Кладовщица уперлась рогом:

– Не буду принимать! Перегруз!

– Да какой перегруз? – возмущался Мартын. – Животные ведь! Мне от них что, отрезать?

– Не приму на самолет! – кричала кладовщица.

– Это ж в Китай! Дружба народов!

– Дашь сколько?

– Да откуда у меня? В зоопарк звоните! В Китай!

Кладовщица сдалась.

На следующий день панду перевели в вольер, где раньше обитали ягуары.

Два месяца ягуары жили спокойно, а потом додумались взобраться на дерево и сигануть на свободу. Носились по парку гигантскими прыжками, загнали под лавку толстуху мороженщицу и давай лупцевать. Служители пытались отогнать. Не вышло. Винтовок, стреляющих шприцами со снотворным, в зоопарке не было – имелись две обычные. Из них и уложили опьяневших от свободы ягуаров. Толстуха выжила, правда, осталась без ноги. Ох и шуму тогда было…

Дерево спилили, вольер вычистили, домик покрасили в светло-зеленый, на ограду повесили табличку: «Панда. Китай».

Публика пошла валом.

«А панда где?» – постоянно слышал Мартын на дорожках парка. Там. Туда. От махания болела рука.

Он и сам часто подходил к вольеру. Панда все больше сидела в домике. На поляну выбиралась за бамбуковыми стеблями, сахарным тростником, яблоками и мандаринами. Соглашалась на творог и каши. Ловко расправлялась с рыбой. Пришлись по душе и заваренные березовые листья. Медвежонок жевал, поглядывая сквозь прутья грустными глазами, которые казались воспаленными. Иногда – на радость посетителям – неуклюже обходил свои владения.

Ветврач – чудак, который уверял, что понимает язык животных, а в детстве оживил мертвого щенка, – сокрушался, что панда не хочет с ним разговаривать. «Наверное, не знает русского», – предположил фельдшер.

Когда Мартын звонил дочке, трубку брал внук. Спрашивал, когда дед сводит его к мишке. «На следующей неделе», – каждый раз обещал Мартын.

На следующей неделе, во вторник, на планерке обсуждали мертвого журавля. Австрийского красавца обнаружили во время утреннего обхода. Лежал себе на берегу озера с перегрызенной шеей.

Осмотрели место происшествия. Крови на траве оказалось совсем мало. Словно вылизали кругом. Рядом печально топталась журавлиха: не могла понять, почему муженек не встает.

Мартын прокатился на вокзал за мартышками, по приезде заглянул в карантин. Ветврач вскрыл птицу и осмотрел раны.

– Пробита сонная артерия и яремная вена.

– Грызун? – спросил Мартын.

– Не, тут хищник поработал. Видишь, какие дыры.

Ветврач отошел от патанатомического стола, стянул перчатки и навис над протоколом вскрытия. Мартын смотрел на мертвого журавля. Одно крыло купировано на треть. Так делают, чтобы птицы не улетали из вольеров. Раз – и нет у крыла кончика.

– Выпили его, – сказал ветврач.

– Выпили?

– До дна.

– Точно не куница какая?

– Куницы все по местам, – сказал стоящий в дверях зоотехник. – И горностаи, и норки. Выдра могла заглянуть… с реки.

Река и правда была недалеко – в ста метрах от внешней ограды.

– Не выдра это. – Ветврач оторвался от журнала. – Выдра если хватанет, то всей пачкой. Капкан, а не рот. А тут ювелирно сработано.

– Твоя правда, – сказал зоотехник. – Да и не питаются выдры журавлями.

– Может, лиса? Или шакал?

– В клетках сидят.

– А с улицы если?

Зоотехник обдумал.

– Лиса могла забежать. Или собака. Скорее, лиса. Хотя какой… тогда бы и мясца отхватила.

– А если старая, почти беззубая? – предположил Мартын.

Зоотехник пожал плечами.

– Ты у нас охотник.

– Давно не выбирался.

Ветврач ковырнул в зубах пинцетом и посмотрел на то, что удалось извлечь.

– Кровосос у нас завелся, – сказал он, – кровосос.

Животных нельзя хоронить в земле – не велит законодательство. Павших питомцев кидают в биотермическую яму с кирпичными стенами и бетонным дном – глубокий гидроизолированный колодец, где они разлагаются до компоста.

Ветврач поднялся по булыжной отмостке, сдвинул крышку и бросил журавля в яму.

Кровосос напомнил о себе следующей ночью. Утром птичница нашла три трупика. Хищник польстился на башкирских уток. Высосал из них всю кровь. Небольшое озерцо располагалось между террариумом и виварием. Ночной сторож разводил руками: ничего не видел, ничего не слышал.

Проверили клетки и вольеры с хищниками – все на месте, сытые и безразличные к следствию. Погулять на свободе, конечно, не прочь – да только тяжеловато в цементном полу подкоп делать.

Директор созвал собрание. Дело серьезное. Налеты надо пресечь. Кто выйдет на ночное дежурство? За отдельную плату, разумеется. За мертвого кровососа – премия.

Мартын поднял руку.

И удивленно смотрел, как она одиноко торчит над толпой специалистов.

Средствами задержания беглых животных заведовал ветврач. Сети, трезубцы, брезентовая тесьма и две винтовки. Ружейные патроны набивали самостоятельно – купить было негде. Ружья пускали в ход только в крайних случаях, как с ягуарами.

Собрание решило – случай крайний, надо стрелять.

После обеда Мартын съездил на вокзал за альпийскими козами. Вечером заскочил к дочке, вручил внуку стебель бамбука, рассказал о панде – хорошо мишка устроился, рыбу, яйца кушает, скоро встретитесь – вот только одного паразита изловлю, и сходим.

– А что за палазит?

– Зубастый.

Заехал домой за двустволкой – свое ружье, оно всегда сподручней – и заступил на ночное дежурство.

Мартын устроил засидку в подсобке террариума. Хорошее место – озеро как на ладони. Немного нервировала близость змей: шевелятся небось за стеной, сворачиваются в чешуйчатые кольца. Не любил он змей. Особенно анаконду. Помнил кролика, которого кинули за стекло живьем (убить не поднялась рука, только крыс головой о бетон могли шваркать).

Поставив перед окошком стул, Мартын сидел и смотрел на пруд. На воде лежала круглая луна, тянулась дорожкой к берегу. Проплыла утка, и лунная дорожка задрожала, как тот кролик. Мартын приложил двустволку к плечу. Отлично легла: тихо, бесшумно. Прикинул, что следовало закатать в патроны дробь «тройку», чтобы не испортить лисе шкуру; махнул рукой – и «пятерка» сойдет.

Подсобка не проветривалась. В тесном строении стояла влажная духота. Прачечная, а не подсобка.

Тихая лунная ночь нагоняла сон. Мартын смотрел в окошко и клевал носом.

Он дернулся, ружье грохнулось на пол. Глянул на часы. Половина третьего.

Поднял двустволку, приоткрыл дверь и вышел. Ныла спина. Зато голова была легкой, три часа сна пошли на пользу. Вот только – не проворонил ли гостя?

Пошел по дорожке к озеру. Тянул носом воздух, пьяняще свежий после духоты подсобки. Луна освещала парк. Звери спали в вольерах. Тишина… уж больно подозрительная, решил Мартын.

На озере закрякали утки. Небольшая стая мандаринок шумно сорвалась с берега и криво полетела над водой.

Уткам удаляли рулевые перья – взлетать могли, а вот рулить не больно-то получалось. Но все лучше, чем кувыркаться и падать при взлете – смотреть за потугами других птиц, особенно лебедей, было больно.

Мандаринки пошли на снижение, выставили вперед лапы и грациозно заскользили по воде.

Мартын перемахнул через ограду и побежал туда, откуда сорвались утки. Пернатые обитатели пруда были чем-то встревожены. Мартын двинул вдоль кустов, всматриваясь сквозь ветки. Обошел водоем, остановился у самой кромки воды, глядя на гусей, пеликанов и уток. На крошечном островке в центре озера стояла на одной ноге журавлиха. Вращала головой, курлыкала.

Послышался треск в дальних кустах. Мартын кинулся на звук. Ничего. Он постоял, прислушиваясь.

Снова какой-то звук, на этот раз у ограды. Мартын ломанулся сквозь кусты, скинул с плеча ружье, перевалился через забор.

По аллее мелькнула тень.

Мартын побежал, всматриваясь в освещенный луной парк. Фонари не горели. Он выскочил на помойку. В ржавых баках гнило сено. Ни звука, ни шороха. Мартын плюнул с досады. Что-то шевельнулось у стены, и он вскинул двустволку.

– Ай, зачем целишься! – раздалось из темноты. – Не стрелять в Махди.

Мартын выдохнул, опустил ружье и поставил на предохранитель.

– А, это ты…

– Хай, Мартын!

– Хай, Махди, – сказал он сторожу, таджику. – Ты чего здесь?

– Туалет не работать. Сюда ходить. Плахой зверь стрелял?

– Пока не стрелял, – сказал Мартын и пошел обратно.

Шагал мимо темных клеток и вольеров, прислушивался. Тишина. Только листья над головой шелестят. Всматривался. Ничего. Зимой было бы легче. Зимой на снегу видны следы.

Он перелез через ограду и еще раз прочесал на четвереньках кусты у озера. Тяжело сел возле трупика мандаринки, положил на траву ружье и чертыхнулся.

Упустил кровососа!

Утром провели вскрытие. Прокушены сонная артерия и яремная вена. Знакомый почерк. Мартын спугнул хищника – тот не успел выпить всю кровь. Бросил утку, когда Мартын шастал вдоль берега, затаился, а потом удрал. Одно хорошо – теперь охотник знал, во сколько появляется зверь. Где-то с двух до трех ночи.

– Завтра опять в караул? – спросила птичница после пятиминутки.

– Ага.

– Вампир, значит, у нас завелся? Летает по ночам.

– Выходит, так. Только не летает, а по кустам шастает.

– Ты уж, этого, прижучь паскуду. Совсем совести нет!

Птичница была крупной бабой с огромными руками. Мартын немного ее побаивался. Не он один. Если кого невзлюбила – беда. Допечет, выживет из зоопарка. Когда заселили панду, Мартын подслушал разговор двух лаборанток из орнитологии. Одна сказала, что мамы-панды если народят двойню, выбирают того, кто поживее, а другого бросают. Совсем как эта (вторая лаборантка назвала фамилию птичницы): младшего в интернат сдала.

– А если не подохнет сразу, – добавила птичница, – мне паскуду неси. Я уж с ним поговорю.

После обеда он зашел к начальнику отдела отпроситься пораньше перед ночным дежурством. Начальник махнул: иди, иди.

Мартын продрых до одиннадцати. В полночь был в зоопарке.

Земля размокла после вечернего дождика. Стояла звонкая тишина. Мартын обошел озеро, проверил кусты, ограду. Наткнулся на узкий лаз. Пролезть в дыру могла разве что худенькая лиса, на арматуре висел клок рыжей шерсти. Перед лазом подсыхала грязь.

Следов не было. Хищник еще не появлялся.

Мартын двинул к подсобке террариума. Возле обезьянника встретил Махди.

– Хай, Мартын! – приветствовал сторож. – Птица живай?

– Живые, не дам сегодня в обиду.

– Чой менушем?

– Не, Махди. Пойду зверя караулить. Хотя… – Мартын глянул на часы: без пяти час.

– Рафта, рафта!

– Ладно, пошли, – согласился Мартын.

В сторожке Махди разлил по стаканам горячий чай, развязал большой платок – и в помещении сразу запахло костром и свежим хлебом. Лепешки были жаркими и вкусными. Инжир, изюм, пахлава, печак и нуга – сладкими как мед.