Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 253 (всего у книги 299 страниц)

Жигалов оглядел мост и сваи, поцокал языком.

– Ну если быстро мчать… Вроде как не сгорели еще опоры.

– Тогда гони!

– Куда?

– Гони на тот берег! Покуль не поздно!

Дернув подбородком, Жигалов переключил передачу. Демьян кивнул – газуй, мол. Майор выжал педаль газа. «Запорожец» рванул вперед, взлетел на мост. Опоры снизу задрожали, но выстояли; от напора вверх из лавы поднялись снопы искр, окружившие автомобиль огненными всполохами. Машина разогрелась мгновенно – как нутро печи, аж волосы скручивались от жара. Они преодолели какие-то два метра, как вдруг двигатель чихнул и заглох.

– Гашетку, майор! Топи газу! – орал Демьян, не разбиравшийся в технике.

– Куда гашетку? Встал он, не видишь? – Жигалов нервно дергал ключ зажигания.

– Ох и вовремя! Тоже мне – достижение промышленности!

Демьян выпрыгнул из «запорожца», едва не свалившись в лаву. Ухватился за перила моста – и тут же ладонь зашкворчала, покрываясь волдырями. Демьян зарычал, уперся могучим плечом в крыло автомобиля и потянул вперед; под ногами кипела, пузырясь, кирза, рядом чавкали плавящиеся покрышки. Майор, не будь дурак, среагировал быстро, вылез со своей стороны и принялся толкать. Вдруг мост накренился и пополз вперед – на противоположный берег.

– В машину, быстро! – сориентировался Жигалов. Демьян не стал спорить. Они едва успели запрыгнуть на сиденья, когда крен моста буквально выплюнул многострадальный «запорожец» на берег, и тот уже застучал по дороге лысыми покрышками. Мост позади застонал и с чмоканьем отпустил дальний берег, завалился вперед и принялся медленно погружаться в жидкое пламя. Раздался гул огня, пожирающего металл. Жигалов утер со лба пот.

– Уф, успели… Ну и вонь, конечно. Не ты ли газку поддал? А, со страху?

– Шутник, еп твою ногу, – Демьян хохотнул облегченно. – Гэта Смородина – потому что смердит она.

– Понятно.

Жигалов кое-как завел чихающий автомобиль и на непослушных лысых колесах отъехал чуть дальше, где не так воняло, остановил машину и оглянулся назад, где в сумерках вспыхивали взлетающие над рекой искры. Мост окончательно погрузился в реку, потеряв форму.

– Понятно мне, что ничего не понятно! Кроме разве что того, что подкрепление до нас уж не доедет.

– А нам оно и не треба – сами с Акулиной разберемся, без сопливых. Давай газуй, майор!

Машина неуклюже переваливалась по дороге, ведущей в деревню. Кругом было сумрачно, почти как перед ночью, хотя и белый день на дворе. Вдруг Жигалов поднял голову, уставился на потухшее фиолетовое светило, при этом мерцавшее полумесяцем, и прохрипел в ужасе:

– Это ж луна. Луна, Климов! Что это все значит?

– Шо, шо… То самое. В Нави солнца нет, не любят они солнечного свету, у них там, на изнанке, месяц тольки и светит. А кто-то здесь взял Навь да Явь, а потом перемешал, як молоко в чае. Ни разу такого не бачил и не слыхал даже – гэта ж якой силищей треба обладать… Ох, чую, помогает кто-то Акулинке – не здолела б она одна такое зробить… Стой, майор!

«Запорожец» притормозил. Демьян с Жигаловым сидели в салоне, глядя наружу с отвалившимися челюстями. У обоих в этот момент промелькнула мысль: а не брежу ли? Дорогу переходила избушка. Избушка на курьих ножках. Вернее, на высоких куриных ножищах – с телеграфные столбы, с нее сыпались вниз грязь и куски мха; хлопала при движении распахнутая дверь, а на одном из бревен повисла табличка с номером дома – «9». Оставляя на земле отпечатки огромных лап, изба флегматично пересекла дорогу и зашагала по полю, куда-то в сторону реки Смородины. При каждом шаге из печной трубы вырывались клубы темного дыма, словно бы ожившая изба дышала во время прогулки.

– Ты гэта тоже бачишь, майор? Иль у мене с котелком проблемы?

Жигалов специально протер глаза, поморгал и признался с неохотой:

– Вижу, как не видеть. Если и беды с башкой, то у нас обоих.

– Гэта ж хата Яковлевича… – пробормотал Демьян. – Дед Афоня без дому остался, значит.

– Жаль, фотоаппарата нет, – Жигалов как завороженный пялился вслед уходящему дому; на разъезженной дороге оставались следы огромных лап, – а то такое бы чудо сфотографировать и ученым показать – цены бы не было. Враз бы всем Союзом к коммунизму шагнули.

– Не надо ученых – Навь науке не поддается. Давай, майор, рули далей.

– А куда?

Демьян задумался на секунду.

– К Дому культуры поехали – там, думаю, кто-то верно заховался.

Стоило им тронуться с места, как под колеса чуть не попал выскочивший из ниоткуда палявик. Маленький и юркий, как обезьянка, рыжий навий ударился плечом о бампер и отскочил в сторону, заверещал; Жигалов заорал от неожиданности и врезал ладонью по клаксону:

– Куда прешь, макака драная?!

– Ты шо, его побачил? – удивился Демьян. – Ты ж не знаткой!

– Еще б не увидел: под колеса ж прет!

– Палявик гэта. Ну-кась, дай побалакаю с ним.

Зна́ток высунулся из окна и крикнул навьему, что скукожился у кювета:

– Здорово, братец! Ты чаго так спалохался? Куды побег, дурной?

Маленький навий потер ушибленное плечо и провякал плаксиво, выпучив высохшие глазки на рыльце:

– А вы на кой своей бандурой железной толкаець? Я вам не собака якая, шоб мине толкац! Мине от железу плохо!

– Ведаем мы, кто ты, паскудь полевая! От кого утекаешь?

– Дык от кого, от бесов! Там бесы… на поле, – махнул палявик маленькой шерстистой ручкой, – да и повсюду оне – бесовья порода, вылезли со всех щелей, гады. У, лайно паганае, всем бы роги открутил!

– Бесы, кажешь? И чаго хочут?

– Як-то не дотумкал спытать, неговорливые оне. С поля мине погнали, як выродка якого; кикиморе накостыляли, да и остатним. Вона оне, усе наши скачут.

На дорогу действительно высыпала мелкая нечисть – две зеленых кикиморы, проказник Аук, следом тащил соломенную торбу лесной бай, в свое время пленивший Максимку. Лешака не хватает; ан нет, вот и он, серой тенью перетек через дорогу, оставляя за собой шлейф из расцветающих и тут же увядающих на земле вербейника, брусники и васильков. Пугливо оглядываясь на желтый «запорожец», нечистые торопко исчезли в кустах. Когда Демьян обернулся, палявика тоже и след простыл – лишь колыхнулись листья рябины. Зна́ток сплюнул на землю.

– Якие яшчэ бесы… Сдурела, шо ль, нечисть наша?

– Слышь, знахарь, – не своим голосом спросил из машины Жигалов, – это что за шобла-вобла была? Этот синий, как труп, две бабы зеленые, и обезьяна эта…

– Паскудь гэта, майор. Нечисть местная. Бачишь ты ее как-то, хоша не должон без их на то воли; стал быть, плохо дело совсем, потому и видать их всех. И не знахарь я, а зна-ток! Коль ясще раз знахарем обзовешь – я за себя не ручаюсь, зразумел?

Но Жигалов на шутливую угрозу не отозвался. После лицезрения реки Смородины, ходячего дома и стаи мелкой нечисти ему явно стало не по себе – кожа побледнела, отчего шрам на щеке вздулся белой линией, на лбу выступили капли пота, а руки вцепились в баранку руля. Демьян с жалостью потрепал его за плечо в униформе, приводя в чувство.

– Товарищ чекист! Ехать нам треба! Ты давай, браток, в себя приходи: сам вызвался допомогой быть, помнишь?

– Забудешь тут, – кивнул Жигалов, с усилием отцепляя пальцы от руля.

– Ну дык и помогай! У мине времени нема с тобою возиться. Представь, что чудится все табе. Як самогонки перепил. Як такой вариант, сойдет? А там уж далей обмозгуешь, шо к чему…

Судя по всему, чекиста такое предложение устроило. Жигалов завел мотор и тронулся по дороге – медленно-медленно, будто опасаясь, что под колеса снова выскочит какая-нибудь живность. Предложение Демьяна пришлось впору – все увиденное по дороге и правда казалось горячечным бредом: то тут, то там шмыгала мелкая нечисть, деревья покрывались уродливыми плодами, похожими на головы, которые вскоре лопались от спелости, усыпая землю вокруг зубами-косточками. Над одним из дворов в небе парила стая курей, и Жигалов готов был поклясться, что одна из них уже порядком ощипана. Кипела вода в колодцах, вырываясь наружу густыми облаками пара; замерзала вода в лужах, прихватывая за лапки недостаточно расторопных лягушек. Вездесущие мошки выстраивались в огромные хитроумные геометрические фигуры – буквально на секунду, а потом вновь рассыпались беспорядочным роем. С каждой секундой становилось все темнее, хотя наручные часы показывали полдень. Но небо мрачнело, а вместе с ним мрачнел и Демьян. Это была не обычная темнота, а какая-то ядовито-фиолетовая синева – как фингал под глазом, и в опускающейся тьме на границе зрения прятались долговязые тени, отчего майор плюнул на осторожность и дал по газам, насколько хватало многострадальному «запорожцу». Через несколько бесконечных минут они оказались в сердце Задорья – у Дома культуры, или иначе – клуба. Входная дверь была завалена всяким хламом под самый козырек, окна как попало заложены мебелью изнутри, а чуть выше Жигалов наметанным солдатским взглядом усмотрел амбразуру – щель на чердаке, откуда на пришедших неприветливо уставилось ружейное дуло. Майор приспустил оконное стекло и крикнул простое слово, понятное каждому фронтовику:

– Свои!

Спустя несколько секунд ружейное дуло лениво двинулось вбок – подойди, мол. Зна́ток и майор подошли ближе; Жигалов опасливо держал руку на кобуре, да и Демьян переставлял палкой медленно и осторожно, готовый в любой момент дать стрекача.

– Гэта кто там, а? – крикнул Демьян. – Я Климов Демьян Рыгорыч, со мной майор Жигалов.

– Элем Глебович, – зачем-то добавил Жигалов – для официальности, видимо.

– Дема, ты? – раздался приглушенный голос с чердака. – Проходи, браток; мы-то все и думаем, куды ты запропал, родненький! Без тебя тут никак! А чекист зачем?

– Приблудился нечаянно. Двери-то отворите.

Ствол убрался, и оба вздохнули с облегчением – уж они-то знали, каково это, быть на прицеле. Сбоку здания ДК шикнули:

– Сюды, братцы! Через подвал.

Там их встретил Макар Саныч, и. о. председателя. При виде его Жигалов даже присвистнул – одет был Саныч по всей солдатской моде, в камуфляж «Березка», подпоясанный подсумком с боекомплектом и флягой на боку. И даже с парой ручных гранат в кармане, торчавших, будто морковки. В руках Саныч сжимал пистолет-пулемет Шпагина.

– Заходите, яшчэ дверь треба того, забаррикадировать.

– Надо ж, по науке оборону организовали, – покачал головой майор.

– Дык Макарка… то исть Макар Саныч – старый партизан, – ответил за него Демьян. – Мы с ним сослуживцы, считай – вдвоем со всего отряда и выжили. Остальных усих минометом положили.

Председатель запер за собой подвальную дверь – железным ломиком, на манер задвижки, открыл лючок. Цепочкой по лестнице поднялись в актовый зал. На передних сиденьях у самой сцены сидели человек пять угрюмых мужиков, одетых как попало – кто в такой же камуфляж, а кто и по-домашнему. Среди них Демьян узнал и егеря Валентина, и отчима Максимки Свирида в компании его друзей-собутыльников – Богдана и еще пары малознакомых колхозников. Сбоку притулился, вытянув железный протез, поселковый почтальон Федорыч, махнул приветственно.

– Дзякую, братцы, – Демьян по очереди всем пожал руки, – а чаго вас так мало? Где мужики все с поселка?

– Дык кого сразу убило, кто дома с семьями по погребам – мы тут так, сами организовались, – отозвался Макар Саныч. – Ты-то сам як с тюрьмы выбрался? Тебе ж посадили.

– Не без добрых людей, – кивнул зна́ток на Жигалова. – Гэта представитель госорганов тута, зараз будем разбираться, чаго творится. Горилку пьете, шо ль, воины? Эх вы – война войной, а алкоголь по расписанию.

Действительно – на табуретке стояла пара бутылок самогону, а на полу еще несколько пустых. Свирид тут же огрызнулся:

– Че хотим – то и делаем, мы люди взрослые.

– Мене б Космач во время войны с водкой увидел – мигом бы уши оборвал.

– Да, товарищи, отставить распитие спиртных напитков, – влез в диалог Жигалов, – а то время неподходящее, да и вообще мы с пьянством боремся, кто не слыхал. Кто главный? Доложить о ситуации!

– Я главный! – выпятил грудь Макар Саныч, но тут же влез Свирид:

– А с якой беды ты вдруг главный? Мы тут гэта… анархисты, во! В общем, слухай, товарищ чекист: вчерась вечером як почалась беда, так до сих пор расхлебать не могем.

– Да и пораньше даже, – вставил его друг Богдан, – но тут где як, значалу зразуметь ничего не могли, а потом як поползла напасть по деревне – жуть! У избы Яковлевича ноги куриные выросли, да изба в пляс пошла – еле успел на сеновал сигануть.

– А я на своей полуторке зъехать с деревни пытался, – сказал Федорыч, – да там везде, куды ни поедь – страсти творятся, и не пускает сволочь всякая. Без пол-литры на гэту дрянь и не глянешь, до того страшенные. То немочь безкожая под колесы кидается, то нечисть всякая, прости Господи, – после этих слов неверующий почтальон размашисто перекрестился, – а як на реку сёдня попробовал выехать – дык там огнь один заместо воды; по мосту побоялся переть. Ну я тута уж в клуб и вернулся – не уехать никуды, значит.

– Связи нет?

– Да якая там связь… Трубку поднимешь – а там дура якая-то стишки читает. Ты ей – на помощь да на помощь, а она знай свое, встреча, мол, впереди. Словом, некуда деваться с деревни. Мы тута с мужиками в ДК обосновались, ребятишек попрятали да жен, а на чердаке снайпер сидит. Пуль ему бы сребряных…

– Чепуха ваше серебро, – усмехнулся Демьян, – баловство одно. Железа паскудь пужается. Железа и соли. Соль всю збирайте, а железа у вас и так навалом. Тольки тут и нечисть вся шуганая – бегут кудысь, як спалохались чаго.

– Значит, правда ты зна́ток? – спросил Федорыч, глянув на Демьяна как-то по-новому, почти с восхищением, как на секретаря райкома партии. – Не шарлатан ты, значит? Есть оно? И Бог есть?

Демьян только отмахнулся в ответ на просящий взгляд атеиста. Тут вступил в беседу Жигалов:

– Да, что у вас с вооружением, товарищи?

Макар Саныч взялся докладывать:

– Шо здолели – то и собрали. Ружья охотничьи, два ИЖа пятьдесят четвертых, тозовки мелкого калибру, «мосинка» одна имеется – старая, но добрая, с прицелом годным, с ней у нас снайпер сидит. Вот у мене ППШ сохранился, а яшчэ «шмайссер» трофейный есть, тольки на него патронов трошки, – при этих словах председатель смутился под укоряющим взглядом чекиста, – ну а шо, я человек запасливый, даж когда пил – не заложил за бутылку-то! Гранат с десяток наберем, робят через раз, да пистолет у кого-то наградной, як ваш, товарищ майор. В подвале пулемет «Максим» стоял, но проржавел за сыростью. В общем, гэта все, ну и топоры-вилы, ясно дело.

– М-да-а-а, арсенал! – присвистнул майор. – А откуда у вас столько оружия, не потрудитесь объяснить, товарищ Петренко?

– Эхо войны… – пожал плечами председатель.

– Не лезь ты со своей бюрократией, майор, – воскликнул Демьян, и остальные мужики поддержали его одобрительным гулом, – Саныч, считай, нам своим крохоборством всем добрую службу сослужил. Не смущай человека – зато есть чем немца воевать.

– Немца?

– Тьфу ты, нечистого в смысле. Без Макарки мы б тут без единого патрона сидели на жопах, да, мужики? Так шо ты гэта, вспоминай службу. Где ты там был, под Берлином? Хошь казать, вы трофеев не брали?

– Брали…

– Вот и считай за трофейное ружжо все, шо есть. Слышь, Саныч, а с патронами как дела?

– Да не особо. Бережем. Тольки на энтих, безкожих тратим – их хоть пули берут. Ну это в лоб коли бить.

– На безкожих? – навострил уши Жигалов. – Такие, с рожками, на телят похожие, да? У кого три ноги, у кого две головы, эти?

– Телят, козлят, поросят… А вы, товарищ майор, откуль знаете?

– Да довелось насмотреться три дня назад… Потом в Минске такую стопку рапортов подписать пришлось, приезжаю – а у вас тут военное положение.

– Не то слово, словно знову война, – буркнул Федорыч, разлил по рюмкам самогона и кивнул Жигалову, – ты давай присоединяйся, майор. Не будь як баталер на судне – у нас тута общая беда нарисовалась. По рюмашке хряпнешь с народом, да обсудим, як нам далей гэту ситуевину разруливать. Я одно время на «жабодаве» старпомом служил, всякого там насмотрелся, но такого не бачил – аж голова кругом. Так шо тут без горилки нияк не обмозгуешь, иначе с глузду съехать можно.

Раздумав секунду, Демьян молча взял рюмку и замахнул, занюхал рукавом.

Понимая, что остается в меньшинстве, Жигалов покорно взял стопку, но сказал строго:

– Только из трудовой солидарности.

И тоже выпил под одобрительные выкрики. «Самогонка хорошая», – подумалось майору. Поставив стопку на табурет, он сказал:

– Ладно, еще по одной, и не больше. Я, как представитель государственной власти, беру на себя руководство всем этим мероприятием. Где эти ваши безкожие бегают?

– Да всюды, – доложил Макар Саныч, разливая по рюмкам остатки, – странно, шо вы ни одного не побачили. – Одного тута снайпер положил, полчаса назад.

– А кто снайпер-то? – додумался узнать Жигалов.

– Дык Землянин же, вы чаго? – удивился председатель. – Афанасий Яковлевич. Он ящчэ, товарищ майор, на свадьбе на баяне играл, безногий. Он всю войну стрелком и был, зайца в глаз бьет.

– Помню, хороший старик.

– И в Бога верует, – вставил Демьян, – оттого их с одного раза и валит.

Жигалов цыкнул недовольно, но промолчал. Выпил молча и отставил подальше оставшуюся бутылку – хватит, мол, пьянствовать. Мужики закурили; в высокий потолок клуба поплыли сизые клубы дыма от папирос, самокруток и сигарет. Молчавший до того егерь Валентин сказал:

– У меня предложение такое, мужики. Раз пришло пополнение – надо в ружье вставать, выходить в деревню да бить всю гэту погань, покуда сил хватит.

– А як же ж ты ее побьешь, не одним ружьем ведь? – ответил ему Демьян. – Сколько их тут, сто, двести? А патронов? То-то же, башкой думать надо. Кстати, а где хлопчик мой, Максимка? А Анна Демидовна?

Макар Саныч хмыкнул, почесал лысину.

– Прости, Демьян Рыгорыч, треба было сразу тебе казать. Демидовну со вчера не видели; дома в погребе тоже сховалась, я так разумею. Она пса твоего кормила, кстати, Полкашку. А Максимку посля того, як тебе кагэбэ увезло, забрал Сухощавый, кажут. Помогает хлопцу. А то Свирид…

– А шо Свирид сразу? – Отчим Максимки зло уставился на председателя красными глазами. – Як шо – дык Свирид! Пацанчик сам убёг, я его не выгонял! И не бил его, слышь, Дема?

Демьян стукнул о пол клюкой, призывая к тишине, обратился к Макар Санычу тихим и злым голосом – так об умершем родственнике спрашивают:

– Кто забрал, говоришь?

– Ну, Мирон Сухощавый, тот, с соседней вёски. Порчун который.

– Да знаю я, кто он! – рявкнул Демьян, подскакивая. – Давно Максимка у него?

– Дня три вродь как…

– Мне идти треба!

Демьян в сердцах расколотил о стену рюмку, перехватил поудобнее клюку и быстро направился к выходу из клуба. Все с недоумением переглянулись, Жигалов догнал знатка, остановил:

– Куда? Мы ж тут план мероприятий обсуждали.

– Да якой, к бесам, план! – огрызнулся Демьян – в застывших чертах лица чувствовался испуг; не за себя – за ученика. – Максимку треба от гэтаго лиходея вызволять.

– Тогда я с тобой! Ты куда?

– К Мирону, вестимо.

– И мы с вами! – позади засуетились мужики, начали хватать оружие, обмундирование.

– Ты не торопись так, зна́ток – допоможем, чем смогем!

– Погодь ты пару минут! – ухватившись за локоть Демьяна, Жигалов таки сумел его остановить у самых дверей. – Сейчас все пойдем. Сухощавый это кто такой вообще?

Зна́ток вздохнул, зыркнул на майора и решился сказать:

– Сухощавый – гэта колдун, порчун или, как он себя зовет – киловяз.

– А ты не колдун разве? – удивился майор.

– Я таки же колдун, як ты чекист. Я – зна́ток. Знатки, ведьмы и киловязы – разные совсем.

– А в чем разница?

– Зна́ток и знатуха могут в церкву заходить, – пояснил Демьян, топчась на месте и нетерпеливо наблюдая, как собираются мужики, – а киловязам и ведьмам туда ходу нема – они с Пеклом связались, душу свою дьяволу на откуп отдали. Знатки на небушко могут попасть, ведьмакам дорога только туды, вниз. Так понятней?

– Теперь понял. И чего ты за Губаревича переживаешь?

– Думаешь, он Максимку по доброте душевной пригрел? Эх, балда я, знал ведь, что заманит он его… Эх! Гляди: порчуну одна дорога – в Пекло, грехи его туды тягнут. Он за то и с чертями на короткой ноге, да с Пеклом в десны целуется, покуда зубья есть. Тольки вот Сухощавый старый уже, почти все зубы отдал, помирать скоро, а в Пекло-то со всем грузом грехов не охота. Разумеешь?

– Нет. Ни черта не понимаю, – признался майор.

– Тс, не кликай лихо, пока оно тихо! Гляди, есть одна метода, як можно киловязу нашему опосля смерти мытарства пройти и на небушко попасть; ему треба грех свой ученику передать. Только вот нема у Мирона ученика – не идет к нему никто, пужается народ, знает, что расплата лютая будет, да и вредный он – спасу нет. Репутация плохая, стал быть. К тому же ученик знатким должон быть, а таких у нас раз-два – и обчелся. Максимка знаткий, бо я как в тюрячку попал, Сухощавый его сразу и забрал в ученики. Не просто ж так он гэта робит – старый он совсем, вот и треба ему ученика, кому можно грехи передать. Хитрый он, падло. Таперь зразумел?

– Вроде да, – сказал Жигалов – в его материалистическом сознании с трудом увязывались все эти знатки, ведуны, черти, грехи и прочая бесовщина.

Народ собрался на вылазку, все выстроились рядышком – ружье в ружье, грудь в грудь, Макар Саныч даже медаль нацепил, а Федорыч кривобоко оперся на протез. Свирид недовольно спросил:

– Ну, долго вы яшчэ балакать будете? Сами ж торопили!

– Обожди, – отмахнулся Демьян и продолжил: – Слухай главное, майор. С Максимкой ясно – хочет киловяз на тот свет уйти незамаранным. И думается мне, не просто так все разом случилося. Не могла Акулина одна таких дел наворотить…

– В сговоре они, думаешь?

– Да як день ясно! Мирон давно ее знает, вот и подсобил по старой памяти. А она ему – хлопчика, в награду, значит. У, пень старый, не хочет, вишь, по счетам-то платить.

– И что теперь?

– А таперь, думается мне, там все дорожки и сойдутся. К Сухощавому идти надобно.

– Ну так пойдем! Вон нас сколько! Айда, мужики? – обратился к присутствующим Жигалов.

– Не айда, а трында! – оборвал его порыв Демьян. – Ты чем слухал? Говорю ж, он с чертями за брата!

– А мне и сам черт не брат, – буркнул Федорыч. – От трехлинейки в лоб яшчэ ни один черт не спасал.

– Дурань ты! Думаешь, он, як я, будет травки перебирать да заговоры шептать? Хер там! Один раз глянет – кишками опростаешься. И все вы тоже разом.

– Так шо, каков план? – обрубил бормочущий гул Макар Саныч.

– Есть у меня идейка одна. Припасено у меня кой-чаго. Одно плохо – до хаты моей добраться треба. Поехали, шо ль?

За три дня в гостях у киловяза Максимка уяснил несколько вещей. Во-первых, местный суседка хозяина шугался. Сухощавый его загнал в самый дальний и пыльный угол и вообще шпынял как только мог. Большая разница с тем наглым и общительным домовым, что жил у Демьяна. Во-вторых, старик жить не мог без карт. Каждый вечер Сухощавый звал Максимку за стол – в секу перекинуться или преферанс. Тот поначалу отказывался, но в итоге сдался и согласился играть на спички. Спичек убывало то у одного, то у другого – обученный Свиридом, Максимка не сдавался, преисполнился совсем недетским азартом и играл, как чертом поцелованный. Они, бывало, сидели за столом до поздней ночи, при свечах, и кидали на стол карты под азартные возгласы старого киловяза: «бито», «взял!», «банкую!» Мухлевал Сухощавый, к слову, за милую душу, гляди в оба.

Ложились спать глубоко за полночь, а потом долго не получалось уснуть: Сухощавый ворочался и стонал во сне, скрипел оставшимися зубами. Робко выползал из-под печки домовой – непохожий совсем на Демьянова суседку, шерстистый и глазастый, не то как клубок пыли, не то котенок дохлый – и тихонько надкусывал оставленную сердобольным Максимкой корку хлеба да пил воду из блюдечка. Поев, суседка кланялся благодарно и уползал обратно под печь.

Распорядок жизни у Сухощавого был прост. Рано утром он выходил на улицу в трусах и майке, до ветру, и разговаривал с птицей. Вставал на четвереньки, растопырив острые лопатки на спине, смешно вытягивал вперед голову на худой шее и кричал в лес около избы всякие странные слова на птичьем языке – курлыкая, свистя, щебеча. Возвратясь домой, в ответ на недоумевающий взгляд Максимки пояснял:

– Алконосту молился.

– Кому?

– Птичка такая, райская. Богу-то я молиться не могу, а Пеклу уж незачем – отмолился. Вот, як пернатый, и щебечу себе. Ты давай, отрок, сам пожрать готовь, а то я не ем почти – зубов нема.

И шел на кровать, спать да пердеть. К полудню вновь поднимался, жалуясь на все на свете – от больной спины до клятого Хрущева, что всю страну кукурузой засадил. Садился чай пить, чихвостил Максимку за плохую заварку и снова звал в карты играть. К обеду приходили к порогу редкие просители. Сухощавый их за гантак не пускал, разговаривал через окошко – а то гвоздь привязан у порога, всякого непрошеного гостя скрючит так, что потом хрен разогнется. Максимка заметил, что у Демьяна обычно просили порчу снять, а вот к киловязу шли с просьбой ее наложить – странно даже, получается, что один порчу накладывает, а другой снимает, так и воюют, сами того не понимая. Или друг другу делают этот, как его, слово такое модное американское… Бизнес? Правил никаких у киловяза в избе не было, делать ничего не требовалось. Демьян-то Максимку по делам гонял – туда поди, то принеси, там почини, здесь прибери, а Сухощавому все одно – чтоб было с кем в карты поиграть да лясы поточить. Сядет вечером, тасуя колоду, и заладит сказывать:

– Киловязом-то, пацан, быть выгодно.

– Гэта чем же?

– Ну а шо, пред киловязом все двери открыты – все его уважают да боятся, прохожие в ноги кланяются, гостинцы вона якие приносят. А яшчэ киловяз может деньгами брать, а не подарками одними, як Дема твой. Девки знашь як нас любят? Ох, скольки ж у мене их было́ – и чернявых, и руснявых, и рыжих; и толстых, и худых, мелких да высоких, жопастых да сиськастых. Эх, гиде ж молодость та…

– А коли я не хочу, шоб меня боялись?

– Як не хочешь? – удивлялся Сухощавый. – Дурной, шо ль? Все хотят! За кем страх – за тем и власть. Вона, як Сталин. Или ЧК. Ты им тольки слово поперек вякни – враз в бараний рог скрутят. И ты так же можешь – шоб по одному твоему слову девки рогатки раскидывали, а мужики в портки ссались.

– Якие такие рогатки? – переспросил Максимка, бросил взгляд на выточенное Демьяном орудие, лежавшее рядом на лавке. Но киловяз, кажется, имел в виду другое. Тот, проследив за его взглядом, хрипло расхохотался.

– Эх, юный ты зусим. Ничога, як волосы полезут да трусы пачкать начнешь – сам усе зразумеешь. А там ужо и взвесишь, шо табе больш по нраву – масла миска за корову найденную али чаго послаще…

И Сухощавый мерзко так причмокивал, облизывая запавшие губы.

Максимка от скуки заместо книжек читал старые Демьяновы тетрадки, взятые из дому. Хоть чернила и расплылись от давности, но то, что можно было разглядеть, ввергало мальчика в изумление – мир знатков раскрывался в новом свете. И написано-то как красиво! Писал то явно не Демьян: вместо обычных «докторских» закорюк по желтым листам змеился каллиграфический женский почерк, как у Анны Демидовны:

«Передать силу заговора можно только младшему летами; некоторые заговоры нужно произносить под связанными ветвями березки, над следом; другие – натощак, на пороге, в чистом поле, лицом к востоку, на ущерб луны. Всего страшнее чары при исполнении религиозных обрядов; задумавший на “безголовье” врага ставит в церкви свечу пламенем вниз или постится в скоромный день».

Читая другой отрывок, Максимка вспоминал, как шептал Демьян над травками да цветками, с необычайной нежностью, чуть ли не напевая слова и будто вспоминая о ком-то, близком его сердцу:

«…Траву ту звать тихоня. Растеть окала зелини, листички маленькие рядышкым, рядышкым, твяточик сининький. Растеть окала земли, стелитца у разные сторыны…»

Сухощавый же, заметив, как Максимка сидит, перебирая сухие листы тетрадей, спросил с хохотком:

– Ты чагой-то читаешь там всё?

– Дык Демьян вучить наказал… Заговоры, зачины, да вот – тута учёба всякая. А вы, дядька Мирон, разве не читаете ничего, не учите?

– Я, пацан, ужо давно учёный, – отвечал Сухощавый, сплевывая в помойное ведро, – а коль чаго понадобится – мне и так черти на ухо нашепчуть. Их-то долго звать не надо – в печку крикнул, так зараз явятся, падлы такие. Слышь, давай в картишки перекинемся, а?

– Дядька, у меня от ваших карт ужо глаза болят!

– А от тетрадок не болят? Чаго ты як маленький? Партеечку всего? – и старый киловяз уже бесцеремонно садился за стол, тасуя замусоленную свою колоду и скидывая тетради на табуретку. На картах он был прямо помешан, да и с Максимкой ему было играть явно веселее, чем с бесами, и тот даже слегка подыгрывал Сухощавому, из разу в раз восхищаясь его «зехерами». И, хотя старик без устали молол языком, к игре подходил серьезно, и лишь на второй день Максимке удалось его впервые обыграть. Киловяз тогда задумчиво почесал «Ныробом» – тыльной стороной ладони, значит – морщинистый подбородок и прогудел:

– Видать, заметили тебя черти: масть подсовывают…

Так и прожили они три дня – с картами и бесконечными разговорами да пересудами обо всем на свете. Было не сказать чтоб скучно.

На третий день киловяз утром не пошел совершать свою странную молитву, а первым делом принюхался, вытянув морду, как собака, и сказал Максимке:

– Чайник ставь. Гости будут.

За оградой словно бы стемнело – утро не спешило наступать, окрестности заволокло серой мутью; солнце потускнело и даже как будто покрылось рытвинами – что головка сыра, а краски из предметов испарились, став безжизненно-бледными, почти бесцветными. Небо приобрело ржавый оттенок зубного налета. Максимка почувствовал такую тоску, что хоть вешайся; да и киловяз был ворчливей обыкновенного. Поставив чайник кипятиться, Максимка сел за стол, выглянул в окошко. По деснам разливалась знакомая зубная боль, как и обычно при приближении нечисти. Заметив, как тот скривился, Сухощавый крякнул:

– Э, брат, да ты тоже чуешь. Чаго болит-то? Зубы?

Максимка лишь кивнул, с тревогой поглядывая в окошко. Что же там такое, отчего так челюсть ломит? Сухощавый тем временем отворил шкаф, снял с вешалки траченную молью красную рубаху, брюки да штиблеты, которые взялся начищать ваксой.

– Вы куды так наряжаетесь, дядька Мирон?

– Гость явится дуже важный, – мрачно ответил киловяз, сражаясь старческими пальцами с непослушными пуговицами на рубахе, – враг иль друг гэта, я не ведаю, так шо треба приветить по-хозяйски. Ты гэта, крыльцо подмети-ка.

Максимка обрадовался хоть какому-то делу. Прошелся метелкой по гантаку и дорожке у ограды, когда от плетня послышался мужской шепелявый голос: