Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 299 страниц)

– Убейте его, – сказала Лиля.

Та Лиля, которая плакала над раздавленным скорпионом и переносила майских жуков с тротуара в кусты, спасая от подошв пешеходов. Или уже совсем другая Лиля.

Черников закричал истошно, горбясь в водовороте гадюк и щитомордников. Он выкопал из-под змей свои руки и поднес к глазам. Кисти испещрили десятки мелких дырочек.

Лиля заметила ворох одежды на земле: собственные разрезанные штаны, две пары сапог, лоскутья, бывшие бюстгальтером; здесь же лежали ружье и охотничий нож. Она подобрала двустволку, наслаждаясь тяжестью оружия. Переломила, убедилась, что патроны заправлены.

Черников выпрямился и смотрел на нее обезумевшими от боли глазами. Змеи напоминали натеки черного воска вокруг свечи. И словно кто-то гигантский двигался вокруг капища, мелькал за деревьями.

Лиле не было страшно. Обнаженная, залитая лунным светом, она приблизилась к Черникову. Змеи отползали от ее босых ступней, пропуская, смыкались позади.

Лиля приставила ружье ко лбу бывшего Змееносца.

– Нет! – прошептал Черников. – Пожа…

Лиля выстрелила из обоих стволов.

В лагерь она пришла рано утром. Небо серело, давно погасли дивные созвездия. Комары роились над головой, но не кусали. Лиля обулась в сапоги, облачилась в брюки Черникова. Надевать рубаху не стала. Надо было следить за тем, как увеличивается живот.

К рассвету он округлился, словно у женщины на третьем месяце беременности, и продолжал расти. От грудины до вспучившегося пупка пролегла коричневая полоса. Соски потемнели, из них сочилось прозрачное молозиво.

Живот почти не беспокоил Лилю. Как разбитая коленка или первые месячные. План созрел, пока она пробиралась по болотам, штурмовала бурелом. Два часа потребовалось, чтобы выйти из леса, но она совсем не устала.

В лагере царила тишина. Бригадир Ванягин оседлал раскладной стульчик и улыбался.

– Гриша! – не смущаясь наготы, Лиля бросилась к товарищу. Мираж рассеялся: Ванягин растворился в утренней дымке. Стульчик лежал в траве кверху ножками. Никого не было на пятачке между вагончиками. Лишь Лиля и мертвец в марлевом саване.

Она оглянулась, вызывая в памяти день рождения, треньканье гитары и звон алюминиевых чашек, песню Высоцкого про Вещего Олега. Высоцкий тоже умер, укушенный фантомной змеей. Как у Агаты Кристи:

«И не осталось никого».

Лиля ножом вспорола саван. Показалось белое лицо Лемберга. В волосах фармацевта пряталась маленькая гадюка. Лиля велела ей убираться, и гадюка трусливо юркнула в сорняк.

– Отдыхай. – Лиля опустила мертвецу веки.

В животе толкнулся ребеночек. Дочь. – Лиля погладила себя, ощущая, как что-то длинное и холодное шевелится под кожей.

Время подгоняло. Лиля вошла в служебный вагончик, поздоровалась с Иваном Михайловичем. Он не ответил, конечно, не извинился за то, что предложил студентке участвовать в проклятой экспедиции.

Но Лиля его простила и так.

В ящиках шуршали и извивались гадюки.

Лиля переступила через обезглавленного Дракошу. В застекленном шкафу отразилось Лилино лицо, красивое как никогда, прекрасное – даже несмотря на глаза, желтые, с вертикальными черными зрачками.

Верно говорила мама. Беременные женщины светятся изнутри.

Ключ Лиля нашла в кармане Скрипникова. Открыла сейф и вытащила флакончик с надписью: «Яд г. 30 грамм». Вот тут ее и обуял ужас. Броня бесстрастности поддалась, задрожали руки.

– Это не мой страх, – сказала Лиля змеям и мертвецам. – Это оно боится.

Лиля отфутболила опрокинувшуюся чашку Петри и села на пол возле Ивана Михайловича. В животе копошилось нечто темное, принципиально иное, стремительно растущее.

Лиля отвинтила крышку и встряхнула флакон. Ее едва не остановила мысль о том, сколько людей может спасти рассыпчатое вещество во флаконе, но она сказала себе, что спасет гораздо больше.

Не обращая внимания на усиливающиеся толчки, Лиля высыпала сухой змеиный яд на язык, зажмурилась и проглотила. Реакция была моментальной. Но, изрыгая пену, Лиля услышала робкое чириканье снаружи. Пичуга прилетела в лагерь.

А затем запел дрозд.

А затем…

Красный «ситроен» вызвал острый интерес деревенских пацанов. Как и его хозяйка. Детвора глазела с противоположной стороны улицы, переговаривалась, но близко не подходила. Рыжий мальчуган, крутивший на пальце спиннер, харкнул в пыль и что-то тихо сказал, дружки скабрезно заулыбались.

Алена Кораблева отвернулась к магазину. Толстощекая продавщица встрепенулась и отлипла от зарешеченного окна. Сделала вид, что вытирает подоконник.

Варваровка оказалась не такой дырой, как Алена себе рисовала. Асфальтированная дорога, бурлящая – по сельским меркам – жизнь. Вон и школа новая за яблонями, и компактный детский сад. Только обещанный 3G-Интернет не ловил, а в уголке дисплея торчала, раздражая, единственная слабая черточка.

– Связь не ловит.

Из-за угла вышел парень в джинсах и линялой футболке. Провел пятерней по бритому черепу, улыбнулся широко.

«Симпатичный, – отметила Алена. – Была бы я на десять лет моложе…»

– За связью – поднимайтесь на холм.

Алена пожала протянутую руку. Парень изучал ее насмешливыми карими глазами.

– Вы, верно, прямиком из Хабаровска? Геолог?

– Все так. Кораблева, Алена.

– Денис.

– Вы?..

– Водитель.

– Где же ваш транспорт, водитель?

– Я за вами пешком пришел. Тут недалеко, полчаса ходьбы. Ну, – он хлопнул в ладоши, – поехали, а то малышня в вас дыру зенками протрет.

Проселочная дорога петляла между величественными соснами. Августовское солнце пронзало пирамидальные кроны лучами-шпагами.

– Хорошо здесь, – прокомментировала Алена, объезжая выбоины.

– Да, неплохо. – Денис сидел вполоборота к ней, разглядывал с наглостью, присущей молодым и самоуверенным. Алена эффектно улыбнулась.

– Как работа? – спросила Дениса.

– Ладится. Со среды углубились на восемь метров. Не без сложностей. Вчера Генка наш нарвался на крепкую породу. Зазевался, уменьшил обороты в последний момент. Вхолостую крутил, плашки чуть не слизались.

Алена кивала, изображая любопытство. Старалась реже смотреть на жилистые руки парня. Длинные мужские пальцы – ее фетиш. Даже грубо остриженные ногти не портят впечатление.

– А на днях, – докладывал Денис, – недосчитались колонковой трубы. Трехметровая дура – была, и нет.

– Как так? – спросила Алена.

– А вот так! Мы с Генкой – на ЗИЛ, и в деревню. Где, мол, металл принимают? Показали нам гараж. Заходим – ба! – снаряд наш тут как тут. Мы его экспроприировали, приемщика заставили с нами грузить. Он раскололся: пастухи трубу сперли. Описал их. И представляете, едем мы обратно, а навстречу по полю воришки плетутся.

– Сильно били? – засмеялась Алена.

– Обижаете. Так, для профилактики.

Денис скомандовал свернуть. «Ситроен» поехал по плоской равнине, упирающейся на юге в ельник. Миновал мусорную яму. Издалека Алена заметила технику геологоразведчиков: грузовичок, водовозку, самоходную установку на базе «Урала».

В десяти метрах от скважины заякорился дом-вагон. На ящиках с керном отдыхали двое заросших бородами здоровяков. Третий детина чистил храпок – насос, подающий на станок воду с глиняным раствором. В ближайшие дни Алене предстояло изучать и систематизировать образцы породы, составлять карты, ночевать под одной крышей с бурильщиками или, при желании, поискать жилье в Варваровке.

Она вновь подумала о руках Дениса, сильных и загорелых.

Мужчины называли свои имена, наперебой предлагали сигареты, сгущенку, уху. Она согласилась на чай. Денис вынул из заднего кармана пачку папирос.

«Неужели, – хмыкнула Алена, – в две тысячи двадцатом году кто-то еще курит „Беломор“?»

Она подставила ветерку лицо, понимая, что водитель наблюдает. И вдруг заметила:

– Птицы не поют.

Денис сжал пальцами мундштук – дважды, передавил крест-накрест и улыбнулся загадочно:

– Бывает.

Самые страшные чтения. Третий том

© Авторы, текст, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Жанна Бочманова
Боренька

В субботу приехала бабушка с целой сумкой гостинцев. Дима сидел за столом, болтал ногами, ковырял ложкой разваристую картошку, с волокнами студенистой тушенки. Мать жаловалась на врачей, которые так и не смогли понять, почему ребенок в шесть до сих пор не говорит. Бабушка погладила внука по голове, покосилась на плюшевого поросенка, с которым мальчик не расставался.

– Помнишь Бореньку-то? Помнишь, как игрался-то с ним? Соседи всё удивлялись, как он у тебя заместо собачонки бегал и через палочку прыгал. Ой хороший оказался порось, вымахал будь здоров. Весь подпол тушенкой уставила, – она ткнула пальцем в стеклянную банку, где в желе плотными рядами лежали куски мяса, укрытые сверху толстым слоем белого жира.

Ее прервал странный звук. Дима навис над тарелкой, из его рта выплескивалась мутная вонючая рвота. Лиза, Димина сестра, шестнадцати лет, брезгливо выскочила из-за стола.

– Мам, он же немой, а не глухой, – укорила мать и потащила его, рыдающего и блюющего в ванную.

Разбудили Диму еле слышные звуки. Что-то чмокало и хрюкало внизу, совсем рядом с кроватью. Дима свесил голову и увидел плюшевого поросенка. Поросенок пританцовывал, вертел скрюченным хвостиком, шевелил носом. Дима притянул его к себе и стиснул изо всех сил.

– М-м-м, – мычал он, глотая слезы.

– Хрю… – Поросенок обдал его ухо горячим дыханием. – Хрю… Кто мясцо мое ел, того сам съем. Кто мясцо мое…

Ухо Димы внезапно загорелось огнем. Он отдернул поросенка и, держа в вытянутых руках, увидел, как в его пасти исчезает что-то белое, сочащееся кровью.

– А-а-а! – заорал он, прижимая руку к уху, вернее, к тому месту, где оно должно было быть.

Включился свет, вбежала испуганная мать. Дима орал на одной ноте, держался за уши и раскачивался. Мать, уставшая от длинного дня, проверила наличие ушей, тяжко вздохнула и велела спать, игрушку же повертела в руках и отбросила в угол.

Поросенок лежал на боку, в приоткрытой пасти виднелись окрашенные красным матерчатые клыки. Дима сжался в комок, зажал уши руками. Ему все еще не верилось, что оба уха на месте. Он помнил липкую кровь на руках, дырку в черепе и ошметки плоти по краям. Острые копытца пробежалось по ногам, нос обожгло болью. Дима вскочил, по лицу в рот бежало соленое и железистое. Тронуть нос он побоялся, знал что руки нащупают там провал и рваные края, лишь глотал кровь, слизывал ее с губ.

– Ел мясцо, теперь я съем….

Дима бочком выскользнул из комнаты. Вытащил из подставки кухонный тесак – мать разделывала им мясо, – взял банку с тушенкой.

Плюшевый поросенок смотрел на него пустыми черными глазами. Но Дима знал, что это обман, поросенок все видел. И ждал.

Дима зажмурился и перевернул поросенка на спину. Нож вспорол шов. Полезло белое и пушистое. Он выбирал наполнитель из брюха, тело поросенка опадало, тоньшело. Но это ненадолго. Он вытряхивал содержимое банки в поросячье тельце, наполняя его. Пахло тошнотворно, Диму мутило. Поросенок, растопырив лапы, смотрел в потолок.

– Мало, – хрюкнул поросенок, – мало. Ел мое мясцо – я твое съем.

Ноги с копытцами шевельнулись. Дима отшатнулся.

– П-п-п… – Он хотел сказать «подожди», но слова не выходили.

Копытца застыли. Поросенок понял. Дима взял нож и встал.

Мать спала, укрывшись одеялом по самую шею. Фрамуга, откинутая сверху, давала ночной прохладе вольготно гулять по комнате. Не пришлось даже прицеливаться – контуры тела четко прослеживались под одеялом.

Лиза вернулась с вечеринки под утро. Солнце уже било в окна россыпью лучей, отражаясь от темных пятен на полу. Будто кто варенье разлил. Темное вишневое варенье. Брат сидел в углу, поглаживая что-то бесформенное, розово-студенистое. Слова застыли у Лизы в горле, когда из студня вылез розовый пятачок, сморщился, принялся нюхать, выискивая добычу.

– Ела мое мясцо, я съем твое, – просипел пятачок.

Лиза затрясла головой.

– Не ела, не ела… – На память некстати пришел пирожок, съеденный вечером. – А-а-а, – закричала она, видя, как что-то метнулось к ней, а затем впилось в нос, в щеки, в лоб.

По улице шел мальчик в пижаме, на поводке рядом с ним цокал копытами маленький поросенок. Прохожие оборачивались, прикидывая, стоит ли сообщить, куда надо, и тут же забывали увиденное. До поселка, где жила бабушка, мальчик добрался быстро, даже сам не понял как. Поросенок вел его. Бабушка сидела на кухне и удивленно привстала, когда Дима вошел. Он посмотрел ей в глаза, и губы его шевельнулись.

– Боренька, – чисто и ясно произнес он. – Помнишь Бореньку?

Алиса Камчиц
Вечеря

На праздничную скатерть капал горячий воск, начищенные медные приборы отбрасывали янтарные блики. За длинным столом не было свободных мест – с каждой стороны теснилось по шестеро, но обычного шума, смеха и грубых шуток не было слышно.

Из тени вышел грузный лысый человек, поставил во главе стола табуретку и тяжело плюхнулся. Он положил руки на скатерть – на правой кисти была татуировка отрубленной змеиной головы. Бесцветные глаза внимательным взглядом окинули компанию.

Никто не нарушил тишины и не отвел взгляда от своей тарелки. Перед каждым лежало по кусочку хлеба с солониной размером со спичечный коробок.

Парнишка слева от лысого человека забеспокоился, завертел головой по сторонам, беззвучно шевеля губами.

– Ежели соберутся за трапезой «большой дюжиной», года не выйдет, как один помрет! – выпалил он.

– Закрой рот. Здесь иные приметы, пора бы знать, – ответил кто-то с другого края стола, чужеземно растягивая слова.

– Кликнем твою маманю, будет четырнадцатой! – весело подмигнул парнишке сосед-бородач.

Никто не засмеялся.

– Малого не трожь. Сам поди таким был, – хмуро сказал чужеземцу бородач. Без улыбки его лицо сразу постарело.

– Раз никто не хочет, сам уйду. Вахту встану, – сказал парнишка и стал подниматься из-за стола.

– Стоять. – Лысый положил ручищу на плечо парня. Мертвая змеиная голова скалилась и брызгала чернильным ядом. – Не до вахты.

И правда, подумал парнишка, глупость сказал. Мы же в склепе. Время тут не идет – зачем тогда вахтенные? Безмолвный, недвижимый как могильная плита, молочно-серый и матово-зеленый, непрощающий лед покрывает сотни миль кругом.

– Поспешили мы – и поплатимся. Мастер-то был ничего, – вздохнул темнокожий старик.

– Весьма недурен был. Жаль, хватило ненадолго! – отозвался сиплый голос.

Пара паскудных смешков разрослась во взрыв хриплого хохота.

Кулак с татуировкой обрушился на стол.

В душной тишине не было слышно ни крыс, ни чаек. Пахло сыростью, болезнью, сладковатым горелым жиром. Среди расколотой мебели, паутины и липких пивных пятен казался ненастоящим белоснежный стол, нарядный, как торт на крестинах.

Лысый снова всмотрелся в лица собравшихся. Белесые глаза ничего не выражали. В его ладонях вертелось что-то небольшое и хрупкое, казалось, что он разбирает на детали заводную игрушку. Что-то щелкнуло, будто сломали спичку.

– Мы и платим теперь, господа, за тщеславие и глупость мастера, – сказал он.

Щелк-щелк.

Лысый выложил на скатерти в ряд двенадцать белых сухих, чисто вываренных крысиных ребрышек.

– Дайте ружье! По льду пойду, кто со мной? Тюленя свалим! Пойдем, а? – закричал парнишка. На его рыжих ресницах блестели слезы.

Лысый двумя пальцами переломил косточку пополам и аккуратно положил половинку рядом с дюжиной длинных. Вторую половинку он отправил в рот и с хрустом разгрыз.

Он встал из-за стола и неспешно обошел его вокруг. Каждый вытянул одну из косточек, прикрытых татуированной рукой.

Кто-то шумно выдохнул и закашлялся. Другой перекрестился. Третий тихо рассмеялся. Остальные – как парнишка, белее скатерти, – не раскрывали ладоней.

Лысый открыл рот, чтобы приказать, и на него бросился смеющийся матрос. «ДУША ВЕТРА ПЬЕТ СЛЕЗЫ, ОНА ВЕЧНО ЖАЖДЕТ!» – кричал он, из уха бежала кровавая ниточка.

Медный всполох прорезал воздух, вилка вонзилась в шею лысого, вышла с фонтанчиком брызг и сразу ударила снова. Матрос отшвырнул вилку, побежал наверх и бросился за борт.

Лысый дергался на полу, а бородатый хирург склонился над ним и внимательно наблюдал, облизывая потрескавшиеся губы.

Парнишка кинулся к умирающему и прижался ухом к его груди, будто слушая дыхание. Он незаметно разжал толстые пальцы лысого, выдрал из них длинную косточку и вложил свою – жалкую, обломанную, прÓклятую.

Глаза синей змеи были мертвы.

– Отойди от господина боцмана, малый, – прорычал хирург и первым достал нож.

Парнишка откатился в сторону, в его глазах стыли слезы страха, но он уже корчился от смеха на липком полу.

– Говорил же – помрет! – хохотал он.

Ира Данилова
Черный банан

В одном желтом пакете лежал желтый банан. Этот желтый пакет лежал в холодильнике.

Одна девочка взяла банан, положила в рюкзак и пошла в школу.

На улице был страшный мороз.

Когда девочка пришла, сначала все было хорошо.

А потом на большой перемене она достала банан, а он оказался черным!

Девочка не стала есть банан. Она угостила им одноклассника. Одноклассник был страшно голодный и откусил от холодного банана. Он чихнул и ударился головой о парту. И умер. Но всем было все равно.

Девочка испугалась и не стала доедать банан. Он так и остался лежать на полу кожурой вверх. И началась контрольная.

Учительница раздала тесты, открыла форточку и медленно пошла между рядами.

Как только учительница дошла до парты девочки, выключили батареи. Она тут же поскользнулась на черной шкурке и упала. И контрольная отменилась.

Но никто не сдвинулся с места и не побежал в столовую. Весь класс остолбенел и не мигая смотрел на доску. Изо ртов шел пар. А потом перестал.

Девочка вскочила и выбежала из класса.

А когда она прибежала домой, то решила поесть, потому что банан раздавила мертвая учительница, весь класс тоже умер, а каша осталась в столовой. Девочка бросилась к желтому пакету.

А в нем все бананы оказались черными!

Она забралась под кровать и стала ждать родителей и молиться. Так она и молилась до самого вечера. А когда настал вечер, в прихожей зашуршали.

Сначала девочка решила, что это пришли родители, и хотела вылезти. Но увидела из-под кровати сапоги. Это были сапоги ее мамы.

Девочка сразу поняла, что это не мама, потому что ни одна нормальная мама никогда не ходит по квартире в сапогах.

– Мы с мамой забежали на секундочку, – сказал папа загробным голосом.

Тогда девочка увидела папины тапочки. Но это был не папа. Потому что ни один нормальный папа не снимает ботинки, когда ненадолго забегает в квартиру.

Девочка так испугалась, что у нее стали стучать зубы. Чтобы зомби ее не услышали, она укусила себя за палец. И как закричит!

Зомби полезли под кровать.

У одного были мамины красные ногти. Он пошарил под кроватью и сказал, что надо пропылесосить, а то все умрут.

У второго была папина волосатая рука. Он пошарил ею под кроватью и нашел фантик и пыльный комок. А девочку не нашел, зато бросил руку и ушел на кухню выкидывать мусор.

Холодильник запищал. На кухне громыхнуло. И стало очень тихо.

Девочка чуть не умерла от ужаса. Она взяла папину руку, чтобы отбиваться, и побежала на кухню.

На кухне в лужах черной крови лежали зомби: один без руки, второй с красными ногтями. Рядом валялись две черные банановые шкурки.

Девочка схватила серебряный ножик для пиццы и бросила его в зомби. Но промахнулась, и тот воткнулся в ламинат.

Девочка бросила руку и выбежала из квартиры.

Она вызвала лифт, но он все не ехал и не ехал, а потом застрял.

Она побежала по лестнице. А внизу стояли ее папа и мама: каждый с одной рукой. А вторые у них были в гипсе!

– Где твой палец? – спросила мама девочку ледяным тоном.

– А я говорил не совать его, куда не следует, – сказал папа загробным голосом.

– Пойдем в наш дом. Мы сделаем тебе перевязку, как у нас, – сказали оба.

И потащили девочку в лифт.

Только мертвых зомби в квартире не было. А были только две черные шкурки от бананов. И девочка поняла, что те мертвые зомби – это ЭТИ.

– Это конец, – сказала мама, глядя в желтый пакет в холодильнике.

– Откуда мне знать, что бананы не кладут в холодильник? – прохрипел папа.

– Они черне-е-еют, – проскрипела мама.

Вдруг холодильник запищал. И мама с папой убежали на улицу. Через балкон, потому что они тоже были зомби и какая им разница? Зомби никогда не умирают, потому что второй раз еще никто не умирал.

А девочка открыла холодильник и заглянула в желтый пакет. Там лежал последний черный банан.

«Отдам Кате со второй парты, – решила девочка. – Она украла у меня роль Мальвины на утреннике и одноклассника Упырева. Скажу, что это от мороза».

А потом залезла на стул искать бинт и упала на ножик для пиццы. И умерла.

От зависти.

И хорошо.