Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 252 (всего у книги 299 страниц)

– Шо там произошло в сорок четвертом? – прошипел нечистый. – Шо? Шо?..

Демьян заскулил и отпустил рот – он больше не мог сдержаться. От непрошеных воспоминаний из глаз хлынули слезы. Он вспомнил и прогулку в Пекло, и то, что увидел на дне кратера – и пытался забыть, – и изумленное лицо Акулины, когда он…

– Виноват я! – взвыл зна́ток. – Винова-а-ат! Прости мене, Акулина!..

Он забился в тесном пространстве камеры-«стакана», врезался лбом в стену, оставив на сырой штукатурке отпечаток – в том месте, где уже имелись отметины от предыдущих постояльцев.

– В чем виноват, в чем? – хищно шептала тварь на потолке. – Что ж ты зробил такого, что сам себя простить не можешь?

– Сволочь я, слово не сдержал! Не кремень, а тьфу – творог жидкий! На мне вина, на мне одном!

– Ну-ну, коль на тебе вина, гришь… – двумя нижними конечностями тварь подтянула из толстого брюха синюю кишку и начала спускать ее вниз, на дно «стакана». – Дык раз ты виноват, то искупить надо бы, не? Не простишь ты себя ведь.

– Надо… – произнес плачущий зна́ток. – Я искуплю! Прости мене, Акулина, прости, милая… Не хотел я…

– Бери веревочку-то, – ласково, совсем другим голосом шептал нечистый. – Ты ж знаешь, чаво робить-то? Надевай на шею да сказывай до конца – больно интересно ты рассказываешь. Ишь ты, в Пекле побывал! Ну туды и вернесся, хе-хе…

Всхлипывая, Демьян подхватил нижний конец спущенной кишки – и была то вовсе не кишка, а крепкая, хорошо растянутая веревка с заботливо сделанной петлей на конце. Он накинул петлю на шею, а нечистый начал понемногу ее натягивать, говоря:

– Я сразу не придушу: ты значалу до конца расскажи.

Ноги оторвались от пола, затылок сдавило приятной даже какой-то тяжестью, в голове зародилась растущая благостная пустота. Демьян продолжал плакать по инерции; горло перехватило, но воздуха было достаточно, чтобы рассказать конец истории – там и осталось-то всего ничего. Нечистый потирал сухие руки, приготовившись слушать.

В этот миг «робот»-приемник распахнулся и в «стакан» заглянуло чье-то взбудораженное лицо.

– Вашу мать! Он там вешаться собрался! Вы чем смотрите, балбесы? Открывай живее!

– Сейчас, товарищ майор, замок тута ржавый…

– Дай сюда!

Взвизгнул механизм старого замка, дверь распахнулась, и кто-то подхватил Демьяна под мышки, чтобы ослабить веревку. Знакомый голос рявкнул на ухо:

– Тебе чего, Климов, жизнь не мила? На тот свет собрался, придурок?

– Товарищ… чекист? – недоуменно спросил Демьян, приходя в себя; слезы на щеках высыхали, и он уже сам не понимал, что на него такое нашло, отчего он петлю на шею накинул. Его выволокли в продол. Стоящий рядом вертухай сунул фляжку, Демьян хлебнул, как воду, и закашлялся – внутри фляги оказался спирт, обжегший горло.

– Он самый! – сказал Жигалов – весь какой-то заполошный, нервный и растрепанный. – Сколько раз тебя спасать-то можно, знахарь?

– Сам ты знахарь… И гэта… долг платежом красен. Я тебе тоже так-то выручил.

– Ты-ы-ы? Меня-я-я? Когда это?

– Потом расскажу… Ну-ка, Гришка, дай яшчэ со своей фляжки хлебнуть, – он протянул руку пупкарю. Тот отдал флягу, но сказал, нервно оглянувшись:

– Зараз начальник тюрьмы придет, мабыть… Вы тольки про спирт никому, добре?

– Добре! – весело подмигнул зна́ток. К нему быстро возвращалось хорошее настроение.

– Слышь, фокусник, – напомнил о себе Жигалов, забирая флягу и тоже делая добрый глоток, – скажи, а ты где в камере веревку-то взял? И как на потолок ее привязать умудрился?

И впрямь, веревка… События последних суток запечатлелись в памяти неясно, смазанными фрагментами, точно провел он их во сне. В чужом сне. Демьян шагнул обратно в «стакан» и сразу почувствовал царящий здесь холод – температура была намного ниже, чем в продоле. Веревка тянулась на самый верх и была крепко привязана там к арматуре решетчатого окна. Мелькнула паукообразная тень.

Содрогнувшись, Демьян выскочил из камеры и захлопнул дверь.

– Вы чаго гэта? – спросил Гришка.

– Ничога, хлопче, померещилась пакость якая-то… Слышь, майор, ты же мне доверяешь, да?

– Смотря в чем. Но верю теперь, – серьезно кивнул Жигалов.

– А с кумом побалакать здолеешь?

– Ну, смогу.

– В общем, так. «Стакан» гэты заплющить треба и не садить сюды впредь никого.

– На кой закрыть?

– Нечистое место. Тут тольки святой али немой выжить сможет… Остальные все вешаться станут на второй день. Чую, самогубцев с гэтого «стакана» уж не один десяток вытащили.

Гришка-солдат хохотнул над забавной шуткой, но тут же осекся под серьезными взглядами – бородатого лекаря из деревни и одетого в форму КГБ усатого майора. Неужто они всерьез?..

– Поговорю, – кивнул Демьяну Жигалов, – сейчас и скажу, мол, антисанитария у них тут и холодно. Пневмония, ангина и стафилококк золотистый. Закроют камеру. Кума, кстати, уже с постели подняли. Сейчас к нему в кабинет, бумаги подпишем, вещи заберешь и…

– Вещи, бумаги? – удивился зна́ток. – Меня выпускают, шо ль?

– Выпускают, под мою ответственность. Нужен ты мне, знахарь… тьфу ты, зна́ток. Поедем в Задорье, разбираться с вашей чертовщиной. Ну ты как, готов обратно на свободу?

И майор протянул свою лапищу, на которую Демьян смотрел пару секунд, а потом крепко пожал. Но уже с уважением и благодарностью.

– Готов!

Улыбнулся в бороду новообретенному союзнику. Но улыбка померкла, когда из приоткрытого «робота» потянуло стылым холодком и прошипело ласково:

– Все одно не простиш-ш-шь себя, все одно, як батька твой висеть будеш-ш-шь…

Демьян сглотнул и поспешил по продолу навстречу долгожданной свободе.

Светопреставление

Близилось первое сентября. Скоро пустые коридоры наполнятся шумом и гамом бегающей детворы, снова разнесется по ним трель звонка. А пока было время подготовиться к новому учебному году.

Но голова у Анны Демидовны была забита другим: Демьян в тюрьме, Жигалов уехал, и даже неприкаянный Максимка теперь обретался у какого-то мрачного деда с соседней вёски. Пытаясь унять тревогу, она подклеивала разболтавшиеся учебники, но накопившаяся за день жара навевала тягучую леность. Даже мухи, налетевшие из открытого окна, жужжали как-то вяло и устало, как из-под палки. Красное зарево закатного солнца растягивало тени от фикусов в длинные острые щупальца, тянувшиеся к противоположной стене.

Анна Демидовна расчихалась от запаха клея, отложила очередной учебник-инвалид, обложка которого болталась на одной нитке. Откинулась на стуле, давая отдых затекшей спине, пробежалась взглядом по портретам Гете, Гейне и прочих немецких классиков. Расцветавший за окном багровый закат падал на поле тяжелой алой полосой – будто зерноуборочный комбайн пропахал целину кумачового золота. Из-за одних только подобных закатов и можно было полюбить Задорье. Анна Демидовна усмехнулась, вспомнив свои мысли на момент перевода сюда – думала, умрет со скуки. Да уж, скучать в Задорье не приходилось. Затекшая спина не отпускала. Анна Демидовна встала, потянулась аж до хруста, пошутила про себя: «Ох, старые мои косточки!» Не удержалась, вынула из сумочки пудреницу, глянула в зеркало – острые скулы, хоть карандаши точи, русые волосы по плечам, родинка над губой. Пригляделась – ни морщинки. «Ну вот, не такая уж старуха!» Закат спешно уползал за горизонт, а тени уже вовсю облизывали длинными языками портреты классиков. Пора было собираться домой. Анна Демидовна по привычке оглядела кабинет, проверяя, не оставила ли где после себя бардак. Стопка учебников на месте, стулья на партах, как и положено, фикусы на подоконнике, где и всегда. Вдруг взгляд споткнулся о какую-то странную тень в углу, источника у которой как будто не было. Анна Демидовна зажмурилась, сморгнула – наверняка это все жара, нервы и усталость. Но нет, высокая, как столб для громкоговорителя, фигура скрючилась в углу класса, едва не касаясь затылком потолка. Анна Демидовна сглотнула, моргнула вновь; сумрачный силуэт не пропадал. Наоборот, стоило ей шагнуть в сторону двери, как «голова» фигуры повернулась вслед за нею. Еще шаг вперед, назад – башка неотрывно следила за ней. В голову полезли замшелые шамкающие молитвы – обрывки воспоминаний о бабушке, водившей Анну Демидовну в церковь, пока та была еще маленькой.

– Отче наш, ежи на небеси…

Бред какой-то! Какие ежи? Слов она не помнила. Рука сама собой потянулась к подаренному Демьяном кулону, синие камни приятно холодили пальцы. Кулон поймал луч закатного солнца, и солнечный зайчик хищно прыгнул прямо в угол. Тень мгновенно рассеялась, превратилась в скелет-образец, который сюда перетащили из кабинета биологии на время ремонта – там затеяли красить стены. Анна Демидовна шумно выдохнула и пробормотала, успокаиваясь от звуков собственного голоса:

– Почудится же…

Поглядела на кулон. Тот даже от ее прикосновений не нагревался, при этом блистал всеми цветами радуги. Казалось, он запечатал в себе солнечный луч и теперь сам превратился в источник света. От синих камней в кулоне по руке словно разливалось тепло, да и сам он переливался, блистал всеми цветами радуги. Это почему-то придало спокойствия. Анна Демидовна вышла из класса, не забыла запереть его на ключ. Зацокала туфельками в сторону лестницы, ведущей в вестибюль. Хотелось как можно скорее выбежать прочь из пустой, стремительно темнеющей школы, но она решительно остановилась, даже помотала головой, гоня глупые предрассудки. Будто в насмешку над своими страхами взяла с подоконника лейку и принялась поливать почему-то пожухшие цветы. Неужто Марья Николаевна запамятовала? Не желал, однако, забываться тот жуткий силуэт. Ну не мог же пластмассовый скелет шевелиться сам по себе? Конечно же нет, это всего лишь переутомление, нервы, а может, даже галлюцинация – шутка ли, целый день просидеть над банкой клея. Демьян наверняка объяснил бы это как-нибудь по-своему, по-знахарски. Полезли в голову непрошеные воспоминания об их последней встрече – там, на сеновале. Внизу живота разлилось постыдное тепло, почудился терпкий запах трав, мыла и дешевого одеколона, исходивший в тот день от Демьяна. Вернется ли он теперь, увидятся ли вновь? Ах, если увидятся, она обнимет его так крепко, как только сможет, и больше никогда-никогда не отпустит…

Замечтавшись, Анна Демидовна вместо цветов начала поливать подоконник. Спохватилась, выровняла лейку, отодвинула цветы от окна, чтобы стереть воду, и тут ее взгляд упал на внутренний дворик школы. Она застыла, и вода вновь полилась на подоконник, но Анна Демидовна не обратила на это никакого внимания. Увиденное из окна уже никак не укладывалось в банальное «почудилось». Во внутреннем дворике пару лет назад выложили красивую мозаику, изображавшую советских солдат-освободителей, очкастых ученых с неизменными мензурками в руках, бравых космонавтов в обнимку с ракетой. Разноцветными кусочками камня облепили декоративную оградку вокруг фонтанчика, который, кажется, никогда не работал; зато в этом году там наконец распустились сиреневые кусты глицинии. Сейчас посреди фонтанчика росло дерево. Дерево как дерево, только вот раньше его там не было. Оно вырастало крепкими корнями прямо из растрескавшейся мозаики, раскроив головы космонавтам, словно вместо воды употребляло телесные жидкости советских героев; выше из ствола, красноватого в закатном свете, тянулись вбок ветви, а на ветвях росли плоды. И эти плоды беззвучно кричали растянутыми в агонических гримасах ртами.

Анна Демидовна, издав невнятный сип, отшатнулась и выронила лейку. Вода пролилась на туфли.

На взбухших до багровой синевы плодах корчились лица Демьяна, и Максимки, и Жигалова, и Макара Саныча, и многих других знакомых из деревни – Максимкиной матери, алкаша Свирида, молодоженов Валентина и Василины, школьной директрисы, почтальона Федорыча, калеки Афанасия Яковлевича… Лица гримасничали, скалились, морщились, будто от зубной боли. В закатных лучах они казались измазанными кровью. И все они, до единого, пристально смотрели на учительницу – выпученными зенками, с которых по щекам ползли кровавые слезы.

– Господи, спаси и сохрани… – вырвалось само собой со дна памяти.

Отступив подальше от окна, чтобы не видеть страшного дерева, она лихорадочно перекрестилась двумя пальцами и неверным шагом направилась к лестничному пролету.

– Отче наш, Отче наш, Отче наш… Что ж это происходит? Что за чертовщина?

Анна Демидовна оперлась ладонью о перила, начала увещевать себя – какое, мол, дерево? Может, тени так легли, может, с усталости привиделось, а может, и правда клею надышалась. Мало ли какие причины могут быть?

«Материализм, Анюта, атеизм и никакой бесовщины. Во что бы там твой мужик ни верил!»

Оправив юбку, Анна Демидовна нервно огляделась. И вовремя – в темном углу неподалеку вновь стояла та же скрюченная фигура, круглая башка направлена в ее сторону, как дуло танка. Неужто еще один скелет? Да нет, откуда ему тут взяться… Снова чудится?

– Эй… Что это за шуточки? Вы кто такой? Разыграть меня решили? Прекратите немедленно, а то я милицию вызову…

Ее последний довод про милицию исторгся из горла жалким, едва слышным писком.

Анна Демидовна развернулась и побежала, неловко пытаясь устоять на каблуках. Увидела кабинет биологии; рванула за ручку дверь, и та, на счастье, оказалась незапертой. Привалившись изнутри к двери, учительница нашарила стопку ключей, начала искать нужный.

В углу кто-то квакнул. Анна Демидовна подняла голову.

Живой уголок, так его и называли. По программе развития сел и деревень БССР в школу несколько лет назад завезли экспонаты – дохлых ужей и лягушек в формалине и те самые анатомические скелеты, один из которых перекочевал в ее кабинет. Анна Демидовна с изумлением увидела, как скелет медленно, с натугой распрямляет плечи, щелкает позвонками, скалится искусственными зубами. Около него опять что-то квакнуло, прошипело; с трудом отведя взгляд от скелета, учительница увидела ожившие экспонаты – лягушек, ужей, насекомых, – которые брыкались внутри банок, бились о стекло. Одна жаба, довольно большая, сдюжила-таки наклонить свое узилище. Банка сверзилась с полки, разлетелась вдребезги. Жаба, упав на пол вскрытым брюхом, с кваканьем попрыгала к учительнице; за ней с влажными шлепками тянулись выпавшие внутренности. Анна Демидовна прижалась к двери, подняла ногу, с трудом удерживаясь, чтобы не завизжать.

Скелет тем временем сделал один шаг, второй. Его суставы скрипели, челюсть клацала. Он вытянул вперед костлявые белые руки.

– Кыш! Изыди, нечисть! – крикнула учительница, но скелет лишь скалился злорадно. Около его ног скакала жаба, за ней из банки выскочила наружу змея, заструилась по полу извилистыми зигзагами.

На груди вспыхнул синим цветом кулон. Анна Демидовна, вспомнив про него, схватила, сжала крепко в кулаке; по руке растеклось приятное тепло, и стало как-то спокойнее, будто бы Демьян оказался рядом и прошептал на ухо, чтоб не боялась ничего.

– Изыди! – уже увереннее сказала учительница, и скелет остановился, жаба и змея тоже застыли на месте.

Анна Демидовна бочком вышла из кабинета, закрыла за собой дверь на ключ. Изнутри раздалось неуверенное «ква!».

«Бежать надо», – подумала Анна Демидовна, продолжая крепко сжимать кулон. Подошла к лестнице и тут уже вспомнила о странной фигуре, что и загнала ее в кабинет биологии. А тот жуткий силуэт никуда и не делся. Он все так же стоял во тьме коридора. Анна Демидовна застыла на краю лестницы, уставилась на пришельца с распахнувшимся от удивления – даже не от страха – ртом. Фигура сделала шаг вперед. Из полутьмы проявились очертания сухих, с лохмотьями кожи, рук, а следом – костлявых плеч, изуродованного лба – по нему будто кто-то заживо горелкой прошелся, настолько обожженным он был, изувеченным и бугристым. Как если б живого человека к каменке прижали да не пускали, покуда не обуглится, – вот именно так выглядел тот, кто шагнул ей навстречу. В выжженных до мертвенной пустоты глазницах плескалась злоба вперемешку со страданием. Еще бы, не каждому такое суждено пережить, да и не всякий вытерпит.

Анне Демидовне показалось, что из провалившихся внутрь черепа глазниц сверкнуло синим яростным блеском – таким же ярким, как из камешка на шее. Учительница попятилась еще ближе к лестнице и вновь схватилась за кулон. Крикнула с той же уверенностью, что затеплилась в ней несколько секунд назад:

– Изыди! Кто бы ты ни был.

– Кто бы я ни был? – с усмешкой переспросило обожженное чудовище – показалось, будто голос его ломкий и одновременно высокий, как у подростка или женщины.

– Да! Кто бы ни был! У меня… а у меня вот что есть! – и Анна Демидовна подняла выше кулон, мысленно благодаря Демьяна за подарок.

– Сучка ты крашеная! – прошипело чудовище, и тут уж учительница убедилась – да, голос женский. – Это он тебе подарил?

– Кто – он?

– Он, значит! Ненавижу-у-у! Вымлядак! Ублюдок! Лжец! – возопила обожженная тварь. – Ненавижу его! Ненавижу тебя! Всех вас ненавижу, предателей! Все вы, суки, поплатитесь!

Ее пасть широко разомкнулась, и Анна Демидовна, всерьез начав сомневаться в своем рассудке, узрела, как оттуда валятся мелкие какие-то рачки да головастики – они падали на мраморный пол школы, напоминая ожившую кашу. Обожженное чудовище наступало на них, размазывало черными пятками в отвратительную склизкую массу и оказывалось все ближе и ближе – вот до нее уже осталась пара шагов. В этот момент Анна Демидовна взяла себя в руки, поняла – надо бежать. Повернулась на каблуках, дернулась с места. Только от испуга забыла про туфли-лодочки – сразу подвернула лодыжку, нога вспыхнула горячей болью, будто кипятком обдало. Потеряв равновесие, Анна Демидовна качнулась назад, стоя на самом краю лестницы, и сумела сказать лишь:

– Ой!

– Стой! Упадешь же! – с внезапным беспокойством воскликнуло чудище, протягивая к ней обугленную руку. Зацепила костлявым пальцем цепочку подаренного Демьяном кулона. Но от вида страшного создания Анна Демидовна отшатнулась назад, цепочка кулона порвалась, тонко дзинькнув, и учительница вдруг поняла, что более ни одна точка опоры не удерживает ее от падения в пустоту.

Выйдя за порог СИЗО, Демьян с наслаждением вдохнул воздуха свободы. Потянулся – затек весь в тесном «стакане», а после спросил у Жигалова:

– Дык шо, ты уверовал, стал быть?

Майор почесал затылок и угрюмо буркнул:

– Не уверуешь тут…

– Дело ясное. Сам не кажный день такое бачу. И чаго ты робить собрался, товарищ майор?

– Ехать надо до Задорья, а там уж разберемся. Я только с Минска, от начальства… Курить будешь?

Демьян не отказался, взял сигарету из протянутой пачки и удивился надписи:

– «Монте-Кристо»… Откуль такая махорка чудная?

– От кубинских товарищей, сослуживец угостил. – Жигалов поджег спичку, дал ему прикурить и закурил сам, разглядывая знатка сквозь дым темными внимательными глазами.

– Ох, пахучие же! – Демьян с удовольствием затянулся. – Кубинцы, кажешь?

– Кубинцы-кубинцы… Короче, слушай сюда. Я там начальству в Минске всякого наплел – половину правды, считай, сказал. И тут, начальнику, – Жигалов кивнул на тюремное КПП, – на уши лапши навешал, долго снимать будет. Ты у меня якобы на следственном эксперименте, понял?

– Зразумел.

– Не знаю, как из Минска отпустили – видать, уважает меня Гавриленко, верит. Так что сейчас в Задорье, а там… сделай, чтоб этого больше не было, согласен?

– Як же ж не согласиться? – удивился Демьян. – Цель у нас, считай, одна.

– Вот и славно. А я потом так сделаю, чтоб тебя не посадили. Анна Демидовна за тебя просила… Или на условный, тут уж как получится… Уговор?

– Уговор.

Они вновь пожали друг другу руки. Жигалов зачем-то стиснул ладонь, аж покраснел. Демьян поднажал в ответ, и минуту они стояли молча, выкручивая друг другу костяшки да сверля друг друга взглядом, пока не отпустили одновременно. Жигалов потряс кистью.

– Чертяка бородатый.

– На себя глянь, гэпэу на выезде. И гэта, товарищей на букву «ч» не кликай – они все слышат.

– Опять суеверие, что ль?

– Практика.

Хлопнули двери желтого «запорожца», экспроприированного у Макара Саныча. Глушитель выпустил клуб дыма, и машина двинулась по дороге от райцентра на юг – к Задорью. Ловко переключая рычаг передач и крутя баранку, Жигалов чесал усы и поглядывал украдкой на пассажира. Демьян сидел, поставив между ног узловатую палку, покрытую хитромудрыми узорами, и лениво щурился в окошко. Вскоре майор не выдержал и сказал:

– Ну, че молчишь?

– А чаго казать-то?

– Ну, например, кто такая эта Купава, туды ее в качель?

– Ведьма, – коротко ответил Демьян, – и звать ее Акулиной на самом деле, я ж говорил. Купава это… подпольная кличка, словом.

– А кто кличку дал?

– Да она сама и взяла. От ненужных глаз да ушей. Своим только открывалась.

– Та-а-ак… – пробормотал Жигалов. На дороге попалась колдобина, и он резко выкрутил руль. – А ты, значится, не первый раз про нее слышишь?

– Да уж наслушался, – крякнул досадливо Демьян, – и на болотах звала, и из бабки мертвой гутарила – той, что дочку свою доконала; на свадьбе лесной бабе кто-то на ухо нашептал, с зоотехником опять же. Я давеча до Сычевичей доезжал, а у них тишь да гладь, хоть бы домовик завалящий, а у нас ну чисто зоопарк. Из-под кажной лавки нечисть так и лезет.

– Тоже, думаешь, ее рук дело?

– Дык а чьих же ж яшчэ? Затевает она что-то большое… Тольки вот не разумею что.

– Погоди, она ж это… мертва.

Демьян кивнул, зыркнув так, что стало понятно – тему он развивать не хотел. Но Жигалов, привыкший проводить допросы, сдаваться не собирался.

– Как же она может что-то затевать, если мертва?

– Сам в толк не возьму, – с неохотой признался зна́ток. – В Пекле она должна жариться давным-давно… А она все мине козни строит.

– Где-где?

– В Пекле…

– Что за Пекло такое?

Демьян вздохнул, сжал покрепче клюку и начал говорить, уставившись перед собой:

– Лады, скольки нам тут ехать, час? Як раз все сказать здолею… Слухай сюды, майор, начну значалу самого – наш мир есть Явь. А есть яшчэ Навь, Правь и Пекло. Гэта… как бы так поматериалистичнее? Ну, пущай будут другие миры, зразумел? Параллельные, как в книжках пишут – мне Максимка сказывал. Они кажный отдельно от других живут, но все равно тесно связаны, как шестеренки в механизме. А там, значит, где они зубцами соприкасаются, там и происходит всякое… антинаучное, по-твоему ежели. Ну а мы, знаткие, следим, чтоб оно, это антинаучное, сильно-то никого и не цепляло, ежели что… Мы вродь как проводники меж мирами, видим всякое и людям помогаем.

Так, пока ехали, Демьян вкратце и рассказал Жигалову о том, что происходит в Задорье – и об Акулине, что с того света пакости творит, и о происшествии с Кравчуком и женой его, и о письме немецком. Словом, все карты раскрыл. Жигалов слушал внимательно, кивал, не забывая следить за дорогой. Когда они достигли ближайшей к Задорью вёски, майор притормозил у местного клуба.

– Погодь, – бросил он новому соратнику, – я до клуба дойду, позвонить надо.

– На кой?

– Подкрепление с Минска кликну. Я сегодня пытался дозвониться до Задорья – а там тишина, будто линию оборвали. И это… – майор вдруг замялся, будто не мог подобрать слова.

– Ну, чаго?

– Мне в Минске сказали, мол, тут с разных колхозов нехорошие слухи идут. Вот такие, как у вас. Мол, видали козленка двухголового, что на луну выл, и что зоотехника одного погрызенного схоронили. А он же ж не волков разводит. И вот такого добра в округе…

Демьян сплюнул, стукнул кулаком по бардачку со злости – тот открылся, внутри лежала непочатая бутылка водки. Зна́ток грустно усмехнулся при ее виде.

– Эх, Макарка… Так шо, майор, думаешь, такая скотоферма не одна была?

– А сам прикинь, сколько таких бандеролек с семенным материалом твоя ведьма разослать могла? Пи-и-исьма, письма я на почту ношу…

Демьяну представились сотни воображаемых конвертов и бандеролей, в каждой из которых в крошечном герметичном автоклаве плескалось бесовское семя. И откуда она его только…

– Звони в свое гэпэу! – просипел зна́ток, осознавая масштаб бедствия.

Жигалов сунулся в клуб; тот оказался закрыт, пришлось долбиться в окошко соседнего дома к местному председателю. Открыла его жена, которая, увидев корочки, расплылась в льстивой улыбке, разве что хлеб-соль не вынесла. Пока майор с кем-то спорил на линии, Демьян сидел на лавочке у крыльца и нервно дергал ногой, а клюка стучала в такт по ступеням. Взгляд знатка был направлен туда, в сторону Задорья, где над лесной чащей воздух будто колыхался в мареве жаркого полуденного солнца. Вскоре на шум вышел разомлевший – явно с послеобеденного сна – председатель. Потянулся, достал папироску. Демьян его окликнул:

– Слышь, мил человек, а с Задорья есть якие новости?

– Да пару дней ничога не слыхать, – тот зевнул так, что едва челюсть не вывихнул, – даже Федорыч с почтой не ездит – запропастился куда-то, хоша дни-то будние. – Наконец председатель пригляделся к собеседнику: – А ты ж Климов, да? Знахарь который?

– Знахарь-знахарь.

– А вы это, в Задорье зараз едете? Кажи Санычу, шоб порядок у себя навел, а ежели линию оборвало – пущай чинит. А то як ни позвоню – там якаясь баба в трубку бормочет… Стихи читает, дурная… Телефонистка, видать.

– Баба бормочет? – переспросил Демьян будто одеревеневшими губами.

– Ага… Расставанье-до свиданье… Да ты сам позвони!

Демьян стремглав вбежал в клуб, где Жигалов как раз заканчивал разговор с начальством. Он обильно потел, часто кивал и покорно соглашался.

– Понял вас, товарищ полковник… Так точно! Эксцессов больше не будет, обещаю… Так точно! Дождемся, никакой самодеятельности! Да! Вас понял. Вас понял. Будем ждать. Есть, до связи!

Жигалов облегченно опустил трубку на рога – чуть сильнее, чем стоило, и увидел бледного как полотно Демьяна.

– Что там опять?

– Дай-ка сюды! – Демьян рванул к себе эбонитовый прибор и начал крутить диск номеронабирателя. Поднес трубку к уху; раздался щелчок, следом короткий звонок, который тут же сменился столь знакомым шуршанием – будто грешные души перебирают ногами по склону, усеянному истлевшими столетия назад мертвецами, а тысячи еще целых покойников шуршат сапогами по окоченевшей земле. И тот же далекий комариный писк, означающий на самом деле слившиеся воедино вопли миллионов грешников – как далекий отголосок контузии, навсегда въевшейся куда-то вглубь черепа. Не сразу Демьян заметил, что не дышит с тех пор, как взял в руки трубку. Втянул со свистом воздух в легкие.

Сквозь эти писк и шуршание через мембрану телефона прорвался женский голос. Он был нечетким, прерывался, но мозг Демьяна сам заполнял пробелы в словах, ведь он знал этот текст наизусть:

 
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди…
Предназначенное расставание
Обещает встречу…
 

– Впереди, – хрипло завершил фразу Демьян и отбросил карболитовую трубку, как если бы та его ударила током.

– Ты чего? – спросил Жигалов, взял трубку. – О, Есенина читают, как на радио! Сбой на линии?

– Да якой там сбой, майор… Знакомься, вот она, Акулина.

Нервно моргнув, Жигалов аккуратно положил трубку.

– То-то думаю, голос знакомый…

– Ехать нам треба! Она, поди, там незнамо шо устроила, покуда мене не было́. Опоздали мы! – Демьян схватился за волосы, угрожая вырвать их с корнями. – Ну, чаго встал столбом! Поехали же!

– Погоди теперь уж. Нельзя нам ехать – сказано, подкрепления ждать.

– Э-э-эх… Скольки почакать треба?

– Ну полсуток точно – отдел ГБ далече будет, покуда всех соберут, пока резолюцию подпишут…

– Нема у нас столько времени, майор! Ехать треба, не через полсуток, а зараз прямо, а не то она их там, як кутят, всех передавит! Всю деревню! Помчали, браток, – не то людям капут, я табе точно кажу.

Жигалов напряженно поглядел на знатка, на телефон, закручивая при этом левый ус так, что, когда отпустил, тот задрался вперед клочковатой косицей. Затем тяжело вздохнул и достал две штуки чудных своих кубинских сигарет. Улыбнулся грустно, но с лихим огоньком в глазах:

– Ну, давай тогда хоть покурим на дорожку. Эх, растудыть ее налево, не видать мне новых звездочек…

Еще за несколько верст до Задорья стало ясно, что в деревне творится неладное.

Из травы на капот «запорожца» выпрыгнул заяц. Он застыл, поджав длинные уши, и поглядел сквозь лобовое стекло испуганными черными глазками, после чего совершил еще один длинный скачок на другую сторону дороги. Следом за ним дорогу быстро перебежала рыжая лиса с выводком щенят, едва не угодив под колеса. Солнце поблекло, налилось малиновой тяжестью, будто раскаленный добела шар медленно остывал, погруженный в воду. Небо потускнело, тяжелые облака грозились упасть на голову. «Плохой знак», – отметил про себя Демьян: кто-то очень могущественный, а еще совершенно отчаянный сплетал чуждую Навь с нашей Явью. Ветви деревьев склонились от невидимого ветра, отбросили длинные тени на дорогу; к горлу подкатила тошнота.

Жигалов вдруг встряхнул головой, пробормотал сонно:

– Да что за херня такая…

– Эй! – Демьян потряс его за плечо. – На дорогу гляди, майор! Ты в армии кем служил?

– Да рядовым…

– Не спать, рядовой!

Жигалов встряхнулся, уставился на дорогу хмурым взглядом. Вскоре салон наполнился дикой, нестерпимой вонью – точно кто-то решил запечь десятка два тухлых яиц в печи из автомобильных покрышек. Мужчины закашлялись, зажали носы и рты, а сквозь щели в приоткрытых окнах втекали струйки темного смердящего дыму. Вскоре впереди показалось зарево – точно за горизонтом полыхал пожар. Там, где через местную речку был перекинут старый мост, играло, блистало, искрилось нечто ярким светом. На реку невозможно было и взглянуть, не ослепнув: в ней вместо воды катилась лава вперемешку с черным битумом. То и дело на поверхности вспухали и лопались пузыри, выбрасывая в воздух порции ядовитого газа. Кое-где виднелись вплавленные в остывшие сгустки лавы рыбьи кости. Берега речушки почернели и потрескались, глина запеклась в крупные куски, трава сгорела, а кусты превратились в обугленные крючья; сам мост едва-едва держался на железных сваях и неумолимо кренился набок. Вокруг подкосившихся опор собирались темные сгустки лавы. Ввысь вздымались красные искры, воздух колыхался от жуткого жара.

Жигалов уставился на безумное зрелище выпученными глазами, отер выступивший пот со лба.

– Ну, объясняй, знахарь, это что еще за диво?

– Смородина-река, – прокашлял Демьян сквозь рукав. – Из берегов, видать, вышла.

– Чего?

– То не наша река, иномирная. Она границей служит – Явь от Нави разделяет. Плохо дело.

– Почему? – глупо переспросил майор, плотно закручивая окно со своей стороны.

– Потому что граница нынче тут, видать, и пролегает, зразумел? И Задорье таперь – в Нави. Тольки мост здесь не Калинов, а вон – якой есть, яким чудом не смыло? А шо, майор, здолеем мы на тот берег перемахнуть?