Текст книги ""Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Елена Усачева,Михаил Парфенов,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Александр Подольский,Евгений Шиков,Анатолий Уманский,Евгений Абрамович,Герман Шендеров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 226 (всего у книги 299 страниц)
Первым вхожу я. Настя, держа меня за руку, ступает следом.
Пройдя сквозь «горло» и «пищевод», мы попадаем в могильное «чрево», освещенное приглушенным боковым светом, источники которого неразличимы. Этот свет загорается здесь специально для нас – так-то вообще мертвецы должны обитать в темноте. Впрочем, слышал я мнение, что освещение могил, открытых для посетителей, – лишь иллюзия в человеческом мозгу. Скорей всего, так и есть, а то иначе я бы уже заметил источники света в помещении. Которое, кстати, довольно-таки ничего, уютная пещерка, если только это все – опять же – не иллюзия. Слишком уж по-человечески комфортной выглядит обитель мертвеца.
Хозяин радушно встречает нас. Лоснится гостеприимством, как довольный кот, налопавшийся сметаны и вылизавший себя до блеска. Он суетлив, но суетливость какая-то томная, размеренная. Этому покойнику на вид лет пятьдесят. Он еще антропоморфен, однако на левой щеке уже проклюнулись два демонических глаза, рубиновый и кислотно-голубой, над переносицей торчит из головы вороний клюв, и кожа на губах напоминает змеиную. В остальном – это приземистый полноватый человечек, этакий страстный счетовод или складской учетчик, всю жизнь проработавший с приемными актами, транспортными накладными, грузовыми поручениями и подобным бумажным хламом.
Он не предлагает нам присесть, хотя мебель имеется: кровать, кресло, стул, маленький столик. Но некрокультура не позволяет живым и мертвым сидеть в присутствии друг друга, причем не из рациональных каких-то соображений, но из чистого символизма, обоснованного настолько мутно, что эту логику и не уловишь. Поэтому мы стоим на каменном полу, холод которого я начинаю чувствовать стопами сквозь подошву ботинок. У меня какая-то проблема с кровеносными сосудами на ногах, поэтому ноги мерзнут, когда я стою на холодном асфальте или камне.
– Выпьем же за встречу, друзья! – говорит мертвец и сует мне в руки кружку кладбищенского эля, а Насте – небольшой стаканчик зеленоватой жидкости, объясняя, что это сладкая настойка, и беременным она полезна, весьма и весьма!
Мы не отказываемся, потому что знаем: отказ от подношения недопустим, выпить предлагаемое мы обязаны. Да и качество у кладбищенских напитков превосходное, поэтому грех было бы не отведать. Сам же покойник поднимает рюмочку вязкой серой жидкости.
– Это сперма Аида, – поясняет, вращая рюмочку в пальцах. – Не для живых, не для живых.
Все три емкости – кружку, стакан и рюмку – он достал из-за дверцы в стене уже наполненными. Возможно, за этой дверцей какой-то портал; в технологиях некросферы сам черт ногу сломит. Непонятно даже, где у них граница между наукой и мистикой.
Хозяин не представился и не спросил о наших именах. Ни одна могила здесь не обозначена именем покойного, лишь номера отмечают их, поэтому нет возможности узнать, как зовут мертвеца. Спрашивать же об этом неприлично. Имена, с точки зрения некрокультуры, это следствия человеческой слабости вроде потливости или одышки – то, что следует игнорировать до тех пор, пока смерть не подарит свободу от немощей земных.
Разговор начинает Настя.
– Скажите, – спрашивает она мертвеца, – ведь раньше хоронили под небом, так?
– Молодежь теперь ничего не смыслит в некрокультуре, – вздыхает тот. – Что значит «раньше», вот что? Раньше хоронили по-всякому. Здесь-то, на Руси, под небом, да, зато в древнем Риме хоронили в катакомбах. А в Индии нашего брата сжигали, останки бросали в реку. Там и кладбищ-то не было, только места сожжений. Но, как бы там ни было, теперь у всех один закон, один порядок. Universalis ordinatium. С тех пор, как вышел некро-фундаментальный закон…
– Это который предписал устраивать кладбища под городами? – перебивает Настя.
– Не совсем так, – склабится покойник, – не кладбища под городами, а наоборот: города над кладбищами. Смерть логически первична, поэтому город мертвых служит основой для города живых. Ведь жизнь – только атрибут смерти, ее следствие и производное, надстройка над базисом.
– Странная у вас логика, – задумчиво произносит Настя.
– «Вначале была Смерть», – цитирует покойник Евангелие от Некрогностика.
Каждый раз, когда я слышу цитаты из этой книги, по коже словно пробегает холодок. Нам, живым, запрещено читать это Евангелие, и запрет соблюдается настолько строго, что нигде не найти ни одного экземпляра. Но зато дозволяется слушать цитаты оттуда из уст мертвецов, и эти твари никогда не упускают случая вставить в свою речь, обращенную к живым, то одну, то другую цитатку из запретного текста. Приоткрывают дразнящую щель к недоступным знаниям, словно бы приглашая: иди к нам, откажись от земного существования, убей себя – и ты познаешь все! Пропаганда суицида формально запрещена законом, но сколько же намеков, подталкивающих к добровольной смерти, встречаешь повсюду, сколько манящих недомолвок!
В отличие от человеческих книг, Евангелие от Некрогностика не отлучено от имени автора. Впрочем, Некрогностик, первый апостол и архиерей Метафизической Революции, не совсем человек, потому и отношение к этой темной загадочной фигуре, окутанной туманом зловещих слухов, особое.
Считается, что матерью Некрогностика была психически больная женщина, страдавшая онейроидным помрачением сознания, а отцом был некротический монстр, вызванный женщиной и воплотившийся в нашем мире. От этого чудовища, явившегося из морока онейроидного делирия, она зачала, но еще до родов покончила самоубийством, была похоронена беременной и родила в могиле. Когда ребенок дожрал останки матери, то проделал дыру в боковине гроба своими острыми когтями и начал рыть подземные ходы. Так он путешествовал из могилы в могилу, кормился гниющей плотью разной степени разложения, пил воду из затопленных могил и лишь через несколько месяцев такого существования выбрался наружу.
Неудивительно, что существо, начавшее свою жизнь так неординарно, приобрело особый статус в глазах богов, так что имя его после ухода в некросферу не было отлучено от написанного им Евангелия.
– А что ниже? – спрашиваю я мертвеца.
– Простите?.. Ах да! Сразу не понял, – спохватывается он. – Где-то под нами кладбище субмертвых.
– Кого? – уточняю я.
– Мертвые, не прошедшие демоническую метаморфозу, становятся субмертвецами и сами себя хоронят там, внизу.
– Как это – сами? – спрашивает Настя.
– «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, дабы не уподобиться субмертвым, которые сами хоронят себя», – цитирует покойник Некрогностика и поясняет: – Отсюда экзегеты заключают, что субмертвые неугодны Аиду и недостойны приобщаться спермы его. Больше про этих отщепенцев и ренегатов ничего не известно.
Покойник приоткрывает дверцу в стене, просовывает за нее опустевшую рюмку и тут же извлекает ее уже наполненной. Либо там устройство, наполняющее емкости, либо портал, через который сосуды доставляются наполненными, а опустевшие забираются. Расспрашивать об этом и не думаю, чтобы не насторожить мертвеца.
– А какая она на вкус, сперма Аида? – интересуется Настя, быстрым движением языка облизывая губы.
– Это невозможно описать в рамках вашего мышления. Вы поймете это только после смерти. У нее божественный вкус.
– Откуда она берется? – спрашиваю я как можно более равнодушным тоном.
Главное – не нервничать. Вести себя надо спокойно и естественно.
– Видите ли, Аид испытывает оргазм всякий раз, когда кто-либо умирает. А поскольку люди умирают постоянно, то оргазм Аида не прекращается. Именно в этом предназначение живых – умирать и актом смерти ублажать своего Господа. Иначе никто и не позволил бы такому количеству живых людей существовать на этой планете. Священная сперма изливается без остановки и циркулирует по царству мертвых, как кровь внутри единого организма. Мы все здесь вкушаем ее. Приобщаемся. Причащаемся.
– Поэтому вы постепенно и превращаетесь в демонов, – заключаю я. – Это же эффект спермы Аида, ведь так?
– Сперма Аида делает нас его детьми. – Змеиные губы растягиваются в улыбке, обнажая нечеловечески тонкие острые зубы. – Вы же видели здесь могилы, которые закрыты даже в такой день. Знаете почему?
– Нет, – Настя качает головой. – Кстати, интересно, почему?
– Молодежь нынче недогадливая, – усмехается покойник. – А все очень просто. В тех могилах мертвецы, чья демоническая метаморфоза уже завершилась. Новорожденные демоны особенно опасны, потому что совершенно безумны. Разум приходит к ним позже. А поначалу это просто сгустки бешенства, которые мечутся в своих могилах – месяцы, а иногда годы. Поэтому могилы замурованы и запечатаны магией. Потом, когда демонов выпускают и переводят в демонические области некросферы, опустевшие могилы отдают новым обитателям.
– А субмертвецы? С ними что? Они ведь не дети Аида? – задаю вопрос я.
Улыбка, все еще игравшая на его губах, тут же исчезает. Помрачнев, покойник произносит:
– Это безбожники, отступники, они ушли из-под власти Аида в глубины такой тьмы, о которой лучше и не думать.
– Так вы совсем не знаете, чем они занимаются в той глубине? – уточняю я.
– Никто этого не знает. – Покойник качает головой. – Судьба субмертвых в непроглядном мраке.
– Ошибаетесь, – я усмехаюсь, – кое-кто все-таки знает. Я, например. Что вы на меня так уставились? Сказать вам? Сказать, чем они занимаются? Субмертвые ушли ниже адской бездны и обнаружили исконный ужас, губительный для демонов, губительный даже для Гекаты и Аида.
– Откуда… – бормочет мертвец.
– Откуда я знаю? Так они же мне и сказали.
Пока он глазеет на меня, изумленный, Настя потихоньку берет из его пальцев непочатую рюмку.
Одно из свойств некропсихологии в том, что мертвецы не способны раздваиваться в психологических реакциях, поэтому, пока внимание мертвеца поглощено каким-то одним раздражителем, на другие раздражители он реагирует с большой задержкой. Вот поэтому, пока наш покойник переваривает услышанное от меня, Настя, приблизившись к нему сбоку, спокойно разжимает его пальцы и перехватывает рюмку с мистической жидкостью, похожей на ртуть.
– Субмертвые сами вышли с нами на связь, – произношу я, наслаждаясь растерянностью и страхом в обоих человеческих глазах мертвеца. Вторая пара его глаз светится безумием; по демоническим глазам не разобрать никаких чувств, да похоже, те глаза и вовсе не видят реальный мир, но смотрят в какие-то недоступные нам плоскости бытия.
Я киваю Насте, и она одним глотком осушает рюмку со спермой Аида.
– Стой!!! – кричит покойник, опомнившись.
Но уже поздно.
Я целую Настю в мгновенно посиневшие губы. Живой человек, выпивший сперму Аида, должен умереть и трансформироваться в демона. Но если беременная женщина выпивает божественную сперму, то ее ребенок становится воплощением Аида, сама же она умирает без трансформации. Аид, оказавшись во чреве обычной женщины, очень быстро убивает ее. Паралич и некроз тканей вместе с сильнейшим психозом – вот что ожидает ее в ближайшие часы.
Дольше всего носить в своем чреве божественное воплощение удается ведьмам, принадлежащим к суицидальному колдовскому культу Матерей Аида. Но ведь то – ведьмы. Они зачинают от убийц, приговоренных к смерти. В тех странах, где применяется смертная казнь – а сейчас она, за редким исключением, повсеместна, – Матерям Аида разрешается казнить заключенных мужчин, превращая казнь в танато-эротический ритуал. Ведьмы овладевают смертниками, чтобы убить их в момент оргазма – задушить или перегрызть горло. Поэтому многие из смертников оскопляют себя или даже умудряются сделать себе химическую кастрацию – лишь бы избежать ритуальной казни и не отдавать ведьмам свое семя.
После зачатия, в течение полугода или дольше, ведьмы пьют колдовские зелья, влияющие на плод, занимаются вампиризмом и еще черт знает чем, чтобы подготовить себя к Ужасу Аидоношения. На седьмом или восьмом месяце беременности они выпивают сперму Аида. Тогда плод становится воплощением божества, а ведьма – Матерью Аида, ее жизнь входит в высшую фазу, для нее наступает Ужас Аидоношения, а колдовские способности усиливаются настолько, что она получает статус почти что богини. Но длится это всего несколько дней. Аид высасывает ее изнутри, формируя в ее чреве портал в ад – внутриутробную черную дыру, куда его воплощение проваливается наконец, прихватив астральное тело своей Матери-ведьмы. Ее сознание разрывается: частично уходит в ад, частично остается с умершим физическим телом, поддерживая в нем жуткое подобие жизни. Ведьма теперь – живой мертвец с двумя центрами сознания, земным и адским, между которыми устанавливается ментально-психический взаимообмен.
Обо всем этом Настя читала, готовясь к нашему ритуалу, а мне пересказывала прочитанное. И вот теперь она сама – Матерь Аида.
– Давай! – хрипит Настя сквозь черную пену, выступившую на ее губах.
Я достаю из внутреннего кармана куртки нож, над которым шептали заклятия субмертвецы. Резким движением задираю Настин свитер вместе с майкой под ним, обнажая тело. Натянутая белая кожа живота бугрится от движений изнутри. Рука дрожит, но, сцепив зубы, я вспарываю лезвием Настин живот. Из разреза лезут наружу мерзостные щупальца.
О господи! Аид уже воплотился в нашего малыша. И не психически или там трансперсонально – нет, он подверг метаморфозе само его тело. Все произошло так быстро… В принципе, этого я и ожидал, зная обо всем теоретически, но, черт возьми, я же живой человек, и я, в конце концов, отец! Как я могу сохранять спокойствие, глядя на всю эту жуть, уже поглотившую моего ребенка!
Эта чудовищная маленькая тварь, в которую превратился наш ребенок, разевает кошмарную пасть, полную кривых острых зубов, а я раз за разом всаживаю в нее нож, выкрикивая молитву, которую узнал из своего сна:
– Праотец всего! Изначальный Господь наш! – кричу я. – Открой свои недра, Исконной Бездны утробу! Пожри скверное воплощение Нечистого бога, безобразный отпрыск Смерти и Тьмы. Победу руки моей присвой, прими ее как дар, как подношение от рода человеческого, от живых и мертвых, не предавших тебя и не приклонившихся под ярмо Нечистого!
Покойник, наш гостеприимный хозяин, корчится от страха и оседает на пол у стены. Ноги не держат его. Он плохо понимает, что происходит, но запредельный ужас, поднимающийся из недоступных демонам глубин, парализует его своим дыханием. Эта проклятая тварь чувствует, что произошел метафизический прорыв, что здесь действуют такие силы, которые способны поколебать и разрушить саму структуру некросферы.
Едкой черной кровью брызгает мне в лицо, но я продолжаю кромсать ножом тошнотворное месиво нечеловеческой плоти, вчиненной в умирающее тело милой моей девочки, бедной моей Настеньки, любимой… Я уже не молюсь – я вою и рычу, будто зверь, над распростертым на полу обреченным телом, нанося удары ножом, как безумный. Да я и взаправду безумен в тот миг.
Все идет по плану, и хорошо рассчитанный план предусматривает безумие исполнителя.
А началось все четыре месяца назад, когда мы с Настей услышали шепот во сне.
Это была душная ночь в конце июля. В нашем микрорайоне отключили электричество. Сплит-система перестала работать, и мы, проснувшиеся в духоте и непроглядной тьме, обливаясь потом, рассказали друг другу одно и то же: каждый из нас услышал перед пробуждением шепот, в котором можно было явственно различить слова, произнесенные на непонятном языке. Слова врезались в память, и, когда Настя пересказала мне то, что слышала она, я понял – то же самое слышал и я.
Эти слова притягивали мое внимание, они переливались у меня на языке, дурманили мозг. Я чувствовал, что это не слова-пустышки, что в них заложен смысл – грозный, даже страшный, но при этом необыкновенно притягательный, – и чтобы докопаться до него, надо просто эти слова повторять. Раз за разом. Как молитву или мантру.
И я повторял их без конца, растворяя их звуки в моем сознании, пропитываясь их выделениями, погружаясь в них, как в некое загадочное не то пространство, не то состояние.
Наконец, слова сработали. Они составляли кодовую фразу, открывающую человеческий разум для контакта. Только я не сразу понял, с кем именно вступил в контакт.
Я начал говорить во сне.
Настя записывала мое бормотание – неразборчивую скороговорку – на диктофон смартфона и потом, обрабатывая файлы в звуковом редакторе, делала понятной мою медиумическую невнятицу.
Мы узнали, что это контакт с мертвецами, но не с обитателями подземного кладбища, лежащего под городом, а с теми, кто находится на недоступной глубине, в бездонном подполье. Мне приходилось слышать это название – «субмертвецы», – но я всегда думал, что это миф и аллегория, означающая крайнюю степень отверженности и безбожия.
Субмертвецы перевернули все наши представления о порядке вещей. То, что они шептали мне, а я, спящий, механически повторял вслух, было потоком жутких богохульств. Они называли Аида и Гекату, пришедших к власти на волне всемирной Метафизической Революции, Нечистыми богами, которые лишь потому воцарились над человечеством, что оно совершило духовно-нравственное самоубийство и начало заживо гнить и разлагаться. Как слетаются к трупу воронье и мухи, так и к живому коллективному трупу человечества пришли Нечистые боги.
Наш настоящий Господь ждет своего часа в недоступной Бездне, которая ниже любых представлений о «низком», глубже любых представлений о «глубоком» и скрыта во тьме, что черней всякой тьмы. В той сокровенной пропасти он копит ярость и гнев, которые однажды разверзнутся, словно чудовищная пасть, под ногами Нечистых богов со всеми их служителями.
Мне было не по себе от этих откровений. Я думал, что схожу с ума, что мой разум поражен какой-то формой безумия, и мне казалось, что я даже знаю – какой именно.
В прошлом году, когда мы во время Открытых Дней посетили психбольницу, тамошний главврач Сугробин, лично устроивший нам экскурсию, рассказывал, кроме прочего, про обсессии и контрастные представления, возникающие во время одного вида обсессий, который называют «навязчивым чувством антипатии». Попросту говоря, контрастные представления – это циничные, хульные и кощунственные мысли об уважаемых лицах или даже о Боге, непроизвольно приходящие к больному.
Вот это, думал я, со мной и случилось. Может быть, потому и случилось, что я тогда внимательно слушал рассказ врача на эту тему. Ведь известно же, что интерес к вопросам психиатрии у простого человека без медицинского образования часто служит симптомом психического расстройства, которое уже подтачивает разум. Внутренняя гнильца психопатологии проявляет себя в резком обострении внимания, едва только подгнивший человек заслышит рассказ на психиатрическую тему. Черт его знает, где тут следствие, а где причина – безумие обостряет интерес к психиатрии либо из самого интереса рождается безумие, – но, так или иначе, я, похоже, попал в ловушку.
Настя же переубедила меня, сумела доказать, что я нормален, а мое бормотание во сне – не психическое расстройство, но подлинное мистическое откровение. Уж не знаю, почему так вышло, только не я, а Настя фанатически уверовала в это откровение, я же заразился верой от нее. Вспыхнул и загорелся, как одна свеча от другой свечи.
Субмертвецы развернули перед нами захватывающий и кошмарный план, по которому беременная Настя выпьет сперму Аида, чтобы заставить его воплотиться в нашем малыше – воплощение произойдет мгновенно, – а я тут же принесу воплощение Нечистого бога в жертву Господу Исконной Бездны, заклав приносимое освященным лезвием. Конечно, таким способом Аида не уничтожить – погибнет лишь воплощение. Это все равно что отрезать у спрута всего одно щупальце. Но, принесенное в жертву, воплощение Аида станет ключом, отворяющим дно преисподней, ниже которого таится то, что страшнее ада.
Вырвавшись, оно пожрет ад, Нечистых богов – Аида и Гекату, демонов, которыми они окружили себя, мертвецов, поклонившихся Нечистым, и всех, кто служит им на земле. Тогда наступит Абсолютный Ужас, пред которым адская тьма покажется раем.
Ради этого мы с Настей пошли на все. Она, любимая, убедила меня, что мы должны пожертвовать всем: и нашим ребенком, и собственными жизнями.
– Ведь истина дороже всего, – говорила она, обжигая меня взглядом своих прекрасных карих глаз. – Да пусть он хоть провалится и сгорит, весь этот мир, лишь бы истина восторжествовала!
В такие вдохновенные моменты Настя впадала в патетику, начинала выражаться высокопарно, но это мне и нравилось в ней, даже физиологически возбуждало.
«Да, да, именно так, – думал я, чувствуя, как наливается кровью моя плоть, – пусть истина восторжествует! Пусть все провалится и сгорит!»
Человек ведь такое существо, которое способно к бескорыстию в самых высших его формах. А это значит, что человек может – просто так, без всякой выгоды для себя, из одного принципа – уничтожить весь мир, столкнуть его в пропасть и восторженно броситься следом.
Поэтому я сейчас и кромсаю чудовищный плод в Настином чреве – плод, из которого все еще не улетучились признаки жизни. Или мне только мерещится, что он шевелит своими отростками, своими полупрозрачными когтями?
Кажется, будто мою голову окружило обжигающее облако пара, дышать в котором – сплошное мучение. И я словно слышу чей-то заботливо-ехидный шепот. Голосом доктора Сугробина этот шепот внушает мне:
«Да у вас же типичная компульсия! Вы сами подумайте! Больных в таком состоянии одолевают навязчивые влечения – особенно сильно хочется причинить вред близким родственникам. Неужели вы не понимаете, Сергей Константинович, что у вас симптомы как раз такого рода? Ну, посмотрите же на себя: несомненное психическое расстройство!»
Слыша это в своей голове, я только с еще большей яростью наношу удары ножом, боясь, как бы подлый шепот не поколебал моей уверенности, не отнял силы. Вера без сомнений, способная взлететь над любой ловушкой, над сетью приземленного рационализма, – это единственное, что мне сейчас нужно! Голос Сугробина в голове – наверное, голос Аида, старающегося ввести меня в заблуждение, посеять страх, поколебать решимость, внушить бессилие.
Настя еще жива. В ее оцепеневшем взгляде нежность и любовь перемешаны с жутким безумным исступлением. Судороги, сотрясающие ее, напоминают сладостную дрожь любовного акта! Словно бы не нож я вонзаю в ее растерзанное чрево, но ввожу в ее лоно свою крайнюю плоть.
А вокруг уже сгущается пустое пространство, набухает от Абсолютного Ужаса, который призван жертвоприношением и вот-вот хлынет в нашу реальность, как ядовитый гной из прорвавшейся опухоли.
Что это?
Безобразные лица субмертвецов возникают в воздухе. Дымчатые и полупрозрачные, они все больше плотнеют. Глаза горят, провалы ртов кривятся в страшных улыбках.
Я останавливаюсь. Маленькая тварь в кровавом кратере вскрытого Настиного живота, похоже, мертва. Мой нож выклевал все жизненные силы из этого чудовища. Настя пока не умерла, она еще дышит.
Я озираюсь. Пространство могилы расширилось. Пропали стены и потолок, их сменил расходящийся по всем направлениям простор, тусклый полусвет примешан в нем к густому мраку. Значит, структура некросферы, да и обычной реальности, уже нарушена вторжением Исконной Бездны. Все пространство вокруг нас – Насти, меня и нашего хозяина-мертвеца – постепенно заполняется монохромными фигурами, словно сошедшими со старого пожелтевшего фото. Наш хозяин, скорчившись на полу, судорожно дергается всем телом, как при ударах электрическим током.
Тела субмертвецов не имеют зооморфных признаков, они не тронуты демонизмом, все элементы их чисто человеческие. Да, именно так они и говорили мне во снах; любое отступление от человеческих форм ненавистно субмертвецам. Однако их человечность часто избыточна. У некоторых по две, а то и по три головы либо несколько лиц на одной голове. У кого-то рук гораздо больше двух. У некоторых ноги и руки непропорционально удлинены. Иные представляют собой причудливый конгломерат сросшихся тел со множеством голов, рук и ног.
Ни в одном лице не видно безумия, свойственного демонам, все лица источают обжигающую ненависть и запредельную злобу, смешанную с холодным трезвым разумом. Что ж, все это логично, так и должно быть, ведь субмертвецы отвергают всякий демонизм во имя человечности, а злоба и ненависть – вполне человеческие эмоции, особенно если соединены с разумным расчетом. Подобное эмоциональное усиление лишь подчеркивает пристрастие к людской натуре.
Две монохромные фигуры склоняются над дрожащим хозяином разрушенной могилы, ставшей точкой Прорыва. Один субмертвец приподнимает его и крепко держит за руки со спины, другой резким движением ломает его демонический клюв, растущий над переносицей, и тут же острым концом клюва, двумя быстрыми и точными ударами, выкалывает оба демонических глаза. Мертвец распахивает рот, словно для истошного вопля, но не издает ни звука, хотя мурашки бегут у меня по коже; видимо, он кричит на языке демонического безмолвия.
Еще одна монохромная фигура склоняется над Настей и приближает лицо к ее лицу. Мне кажется, что этот мертвец сейчас вцепится в Настю своими кривыми зубами – не такими острыми, как у животных, но тем не менее способными нанести увечья. Только я ошибаюсь. Он осторожно целует Настю в лоб, как отец, благословляющий дочь. Когда он отнимает губы, ее лицо принимает религиозно-молитвенное выражение. Затем он извлекает из ее чрева искромсанный плод, перекусывает пуповину и сует это сочащееся черной кровью тельце нашему хозяину. Его грубо пихают лицом в чудовищный труп; субмертвецы явно хотят, чтобы он сожрал это. Уразумев, что от него требуется, дрожа всем телом, он принимается пожирать мертвое воплощение Аида.
Сначала мне кажется, что он дрожит от страха, но вдруг я понимаю: нет, не страх сотрясает его, по крайней мере, не только страх – он дрожит от жадности и восторга. Эта подлая тварь, не веря своему счастью и понимая, что теперь-то уж «все дозволено», урча и давясь, пожирает плоть своего божества. Субмертвецы смотрят на подлеца с ненавистью и омерзением.
И тут я прихожу к мысли, – точнее сказать, мысль сама возникает во мне:
«Смотри-ка, до чего ты дошел! – голосом доктора Сугробина говорю я себе; впрочем, черт его знает, я это говорю или не я? Прежде докторский голос внутри меня обращался ко мне на «вы», теперь говорит «ты». Мысли возникают в уме легко, без усилий и предварительного обдумывания. – Ты дошел до филицида, убил собственного ребенка, фактически убил и жену, ей недолго уже осталось. Теперь у тебя галлюцинации, ты видишь фантастические образы как бы мертвецов небывалого какого-то типа. Бедный мальчик! Что ты сделал с собой!»
Один из субмертвецов внимательно всматривается в мои глаза. Я ежусь от этого взгляда, острого и цепкого. Мертвец явно прочел мои мысли. Похоже, он учуял их, как собака – биохимические выделения человеческого мозга. Он вынюхал мысли Аида, всеянные внутрь моего черепа, будто сорные травы, и проросшие сквозь мое сознание. Мертвец приближается, его губы расползаются в людоедской улыбке.
Я чувствую, как слабеют похолодевшие немеющие ноги. Они подкашиваются, я начинаю падать.
Что случилось дальше, я так и не понял в точности. Все произошло слишком быстро. Падение я начинал живым, но закончил его уже мертвым. Отдельно от головы падало на землю мое тело. А голова, оторванная или отрезанная – этого я не смог понять, – висела над землей, мертвец держал ее на вытянутых окровавленных руках.
Мне всегда было любопытно, что происходит с людьми после смерти. Каким образом они входят в некросферу? Им предоставляется выбор – стать обитателем некросферы или отправиться в полную неизвестность? Тут ведь многое неясно, покрыто туманом недомолвок. А что творится с сознанием в самый момент смерти? Воспринимает ли оно само себя пребывающим в теле или где-то вне его?
Сейчас я не мог разобраться с собственным восприятием. Состояние было совершенно нелепым. Я понимал происходящее, но не мог понять – как именно я понимаю, где центр моего мышления, где моя точка зрения в пространстве? Я внутри себя или вне?
Руки, державшие мою голову, вскинулись, чтобы затем с силой опуститься и размозжить мой череп о каменный пол. Тогда и наступила окончательная несомненность глубокой тьмы, в которой вились черные струи.
Ко мне то ли ползли черви, то ли тянулись длинные гибкие пальцы. Побеги Исконной Бездны прорастали сквозь границу миров. Дыхание Абсолютного Ужаса леденило и жгло одновременно. Я увидел изнанку жизни. Увидел сущность субмертвецов. Не те человекообразные формы, в которых они представлялись живому глазу, но истинный вид, открытый взгляду изнутри смерти. Это были кошмарные насекомые: тараканы, богомолы, клещи, сколопендры – вся эта дрянь чудилась в их омерзительных фигурах.
Настина душа, покинувшая тело, походила на рваную ткань. Каким-то необъяснимым чувством я понял: Аид, ставший Настиным сыном, в клочья разодрал ее душу. Лохмотья душевной субстанции колыхались, как водоросли в текущей воде. Никогда не думал, что душу можно разорвать, будто тряпку, всегда считал, что душа едина и неделима. Странным было еще то, что, видя рвань этих лохмотьев, я не испытывал ни малейшего сострадания, словно бы всякое родственное чувство умерло во мне. Может, я и правда безумец, лишенный эмпатии: до поры притворялся нормальным человеком, обманывая всех и заодно себя, а теперь сбросил личину?
Пытаясь взглянуть на себя, на свою душу, я не увидел ничего, словно состоял из пустоты. То ли смерть препятствовала самовоззрению, то ли кислота Абсолютного Ужаса уже начала пожирать меня.
Будто листья, сорванные осенним ветром, кружились во тьме демоны и мертвецы. Среди них, как метеоры, пролетали живые люди: падали во плоти в Бездну, пламенея огнем запредельного безумия, бешеного страха, приправленного извращенным нечеловеческим счастьем.
Двое любовников – болезненно-прекрасные фигуры – намертво сцепились в совокуплении, будто вросли корнями друг в друга. Они уже ненавидели один другого, но не могли освободиться. Она пыталась выцарапать ему глаза, он старался разорвать ей рот. Кувыркаясь, эти двое летели в ад, а может быть, еще глубже него.
Рушился мир, его обломки превращались в блики и светотени: дыхание Бездны конвертировало материю в призрачный абсурд. А навстречу обломкам и обрывкам бытия поднимался Изначальный Господь – дикое нагромождение необъяснимого кошмара, освобожденного от уз, изголодавшееся и ненасытное Нечто, чему не найти настоящего имени, при первом взгляде похищающее разум, наделяющее антиразумом – при втором.
Субмертвецы насекомыми-паразитами вились вокруг своего Господина. Тьма углублялась, проваливаясь в саму себя. Пространство искривлялось, грани его координат лязгали, как ножи. Обрубки тел летели мимо меня, обретая собственную индивидуальность. Отрезанные пальцы смеялись, содранная кожа пела хвалу новому Богу, древнему, как само забвение, брызги крови проповедовали сокровенные тайны, чешуйки ногтей искрились восторгом. Логика вещей, ставшая почти видимой, словно марево жаркого воздуха, извивалась бесконечным змеиным клубком. Фундаментальная триада – Бытие, Небытие, Антибытие – перемешивалась в катастрофическом хаосе, порождая фантомы миров, которые, будто хищные твари, набрасывались на людей и демонов, проглатывали добычу и вскоре разрушались, то угасая, то взрываясь, то превращаясь в кошмарные провалы.
