Текст книги "Спасите, мафия! (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 91 (всего у книги 96 страниц)

– Спасибо, – пробормотала я. – Ты не заслужил того, чтобы в тебе сомневались.

– О нет, пусть сомневаются! – вновь разулыбался Бьякуран и сощурился. – Это бодрит! Но я больше не хочу умирать и, конечно же, не хочу больше быть обвиненным в предательстве.

– Теперь-то Вонгола тебя точно ни в чем не обвинит, – улыбнулась я, а Джессо выудил лапки, лишенные рубашки, но щедро одаренные бинтами, из-под одеяла и, взяв меня за руку, распахнул глаза.

– Будем друзьями, Маша-чан, – с улыбкой, но не хитрющей, а доброй и мудрой, сказал он.

– Будем, – кивнула я и сжала его ладонь.

Поймав в фиолетовых глазах нотку облегчения и радости, я тепло улыбнулась, а Джессо вдруг заявил:

– Кстати, у меня для тебя подарок.

– Какой? – опешив, полюбопытствовала наглая и меркантильная я.

– На ваших лошадей совершались нападения, но выяснить, кто за этим стоит, вы не могли, сначала подозревая Шалиных, а затем столкнувшись с отсутствием улик, – с хитрющей улыбочкой пояснил Бьякуран (которого мне после прочтения Наруто временами хочется назвать «Бьякуган» – дурдом на выезде. Да-да, я не только на сёдзё подсела, а вообще на эти японские картинки! Классные картинки… Совсем дурдом, блин!). – Я же сумел это выяснить, потому что поначалу улики были, но я их потом ликвидировал. Шалины, равно как и вообще шинигами, тут ни при чем, а виновата во всем вечная соперница Кати-чан в конкуре, вот уже два года подряд из-за твоей сестры занимающая второе место.

– Ох… – так, я зацензурю всё то, что я вещала дальше, вскочив и начав орать, как потерпевшая, коей, собственно, я и была – мои же лошади страдали! Жаргон перемежался кое с чем покрепче, хотя я обычно матом не ругаюсь, а возмущению моему не было предела. Какая-то мымра пучеглазая ради того, чтоб Катьку с Торром победить, хотела этого самого Торра в могилу свести?! Да как она могла?! Ах, она… Нет, успокойся, Маша, успокойся. Нефиг из-за падали расходиться!

Наконец я сумела собраться и относительно подуспокоиться, так что рухнула в кресло, надувшись, как мышь на крупу.

– Волноваться больше не о чем, – как ни в чем не бывало заявил Джессо, тихо-мирно выслушавший все мои излияния и продолжавший лыбиться так, словно я только что и не косплеила зека-сапожника своим словесным… кхм. Рогом изобилия, да.

– В смысле? – хмуро спросила я, теребя край свитера.

– В прямом, – утекла от ответа наша молочная реченька, но тут же к нему вернулась: – Я нашел эту девушку, как только предотвратил вредительство. Тогда Торнадо подсыпали в кормушку стекло, и я сразу подумал, что Шалины бы на это не пошли – не тот склад ума и характер. Я слишком хорошо понял их натуру за время нашего общения – они не способны на низость. Потому начал расследование, нашел ту девушку и сделал очень убедительное внушение. Она больше не опасна. Но она в порядке: я ее не тронул… Только припугнул. А затем уничтожил, а точнее, припрятал все доказательства ее вины, чтобы остальные не смогли докопаться до истины.

– А зачем их прятать было? Почему ты молчал и ничего не рассказал? – поморщилась я, не врубаясь в ситуацию, но и не ожидая подвоха.

– Потому что ты, Маша-чан, не стремилась улучшать систему безопасности, – пнул меня по больному этот интриган. – И я подумал, что если ты будешь волноваться за лошадей, то быстрее примешь мою помощь. А систему безопасности срочно надо было менять – на всякий случай.

– Спасибо, – пробормотала я, чувствуя огромное уважение к этому человеку, помогавшему друзьям скрытно, незаметно, ничего не прося взамен, и которого все эти друзья, включая меня, подозревали в измене Родине… – И прости меня, дуру. За всё.

– Ничего, – улыбнулся Бьякуран. – Для того ведь и нужны друзья – чтобы помогать в тяжелой ситуации. А на обвинения я не обижаюсь. Это слишком глупо.

– Хороший ты.

– Кто знает.

– Я знаю, – уверенно ответила я. На секунду в мгновенно распахнувшихся глазах Джессо я увидела радость, а затем он вновь сощурился и, тут же состроив хитрую рожицу, заявил:

– Тогда, быть может, ты не откажешь своему другу в небольшой помощи?

– В какой? – озадачилась я, предчувствуя подвох.

– Мне бы надо сменить повязку, да и лекарства, раз уж ты здесь, уже куплены, и мне не мешало бы их выпить.

– Ладно, помогу страждущему народонаселению, – хмыкнула я и поднялась.

– Захвати чаю, если тебе не трудно, – всё с той же милой лыбой повелел Джессо. – Да, и раз уж ты идешь на кухню, может быть, захватишь чего-то съестного? А то маковой росинки во рту с утра не было. Надеюсь, я не ошибся с идиомой?

«С идиомой – нет, с рабыней – да!» – возмущенно подумала я, но решила сжалиться над этим полу-альбиносом с фиалковыми глазами и ответила:

– Фиг с тобой, эксплуататор. Кашку приготовлю рисовую. Молочную. Тебе по цвету подойдет.

– Было бы замечательно, – ответил Джессо. – Но больному организму необходим белок, а бифштекс с кровью его восполнит как нельзя лучше.

– Н-да? Ну ладно, попытаюсь, – сдалась на милость победителя я и потопала на выход.

– И захвати какую-нибудь книжечку, если не трудно, а то у меня уже скоро голова болеть начнет от ничегонеделания, – донеслось мне вслед.

– А не охамел ли ты? – возмутилась я в дверях.

– Детектив желательно, – ни к селу ни к городу с ехидной лыбой ответила эта седая мерзость, умудренная жизненным опытом и умением манипулировать другими.

Я аж задохнулась от возмущения и не знала, что ответить – просто стояла с открытым ртом, выбирая эпитет поточнее да поцензурнее. Но мысли мои сбили слова той самой болезной гадости, что вогнала меня в дикий афиг:

– Маша-чан, зима на дворе, а ты дверь открыла и сквозняк устраиваешь. Я ведь без рубашки, ты же не хочешь наградить меня осложнениями и спровадить своего друга домой раньше времени?

Если честно, я заржала. Ну не могу я обижаться, когда вот так запросто меня другом называют и лыбу такую милашную давят – хитрую, но совсем не злую. Дура, да. Используют меня. Ну и начхать, потому что этой гадости моя помощь всё же была нужна, и она хотела, чтобы я ей ее оказала. Вот только попросить по-человечески Джессо западло было, и он просто-напросто решил меня заэксплуатировать.

– Ну ты и гад! – беззлобно заявила я, отсмеявшись и вытирая выступившие на глазах от смеха слезы. – Жди уж, «будет тебе и ванна, будет тебе и кофе, будет тебе и какава с чаем!»

Процитировав «Бриллиантовую руку», я свалила на фиг, а точнее, в коридор, а вслед мне донеслось довольное:

– Куда же я денусь?

И впрямь, куда? Хе-хе. Я помчала вниз, а мимо меня проскакала Ленка, тащившая своему ленивому Принцу испеченные ею же меренги. О, а Джессо их очень любит. Мне, что ль, тоже испечь?.. А? Чего?.. Чего?! Да блин!!! Что за муть?! Я вступила в ряды этих мазохисток с пунктиком заботы о ближнем и фанатизмом от подчиненного положения?! С фига ль меня этот бледнолицый инквизитор, тогу ему римскую в качестве ночнушки, в рабство взял?! Злясь на весь белый (особенно белый, да-да) свет, я ломанулась на кухню и начала в усиленном темпе ваять кашу и бифштекс, параллельно с этим придумывая сотню способов затроллить нашу бледную поганку с пунктиком на мировом господстве. Так, а где там у нас сахар? Без него меренги не сварганить…

====== 77) Я буду сильной. Для тебя... ======

«Ничего нельзя любить, кроме вечности, и нельзя любить никакой любовью, кроме вечной любви». (Николай Александрович Бердяев)

Дни потекли вяло, нудно и уныло. Мафия постепенно шла на поправку, Рёхей-сан и Тсуна-сан свалили из больницы, а Скуало уже носился по дому, как электровеник, преследуя мою младшенькую сеструху, которая продолжала исполнять капризы болеющего монаршьего нахала, явно тащившегося, как шланг по газону, от того простого факта, что о нем кто-то заботится не как о принце, а как о человеке. Вот потому Бельфегорина полосатая и продолжала, хоть и активно шла на поправку, юзать Ленку в качестве горничной, сиделки и компаньонки, а Суперби, которому откровенно не фиг делать было, мотался за ней, когда готесса наша покидала берлогу своего демонического принца, и обсуждал с ней варианты того, что из себя представляет портал, мир Мейфу, и что за вопрос должны были задать страждущие. Им казалось, что мы должны понять, почему нам присвоили те самые символы, и сформулировать это, то бишь спросить у самого себя: «Чем я подхожу этому символу?» – и дать ответ. Я понятия не имела ничего о символике и потому прочла про Ом, крест Бригид и символ Розенкрейцеров, но так и не вникла, с чего все решили, будто мне подходил первый звук вселенной. Нет, Франу-то он как раз подходил, иллюзионист ведь – само спокойствие, а вот мне… Ну да ладно, это были мелочи (пока мелочи), потому как я всё еще не объяснилась с иллюзионистом и это пугало куда больше! Кстати, о птичках.

Каждый день я навещала Франа в больнице, но ни разу мы не заговорили о том, что чувствовали, хотя порой я ловила его полные тоски взгляды и чувствовала, что он хочет что-то сказать, но не решается. Да и попробуй решись, когда лежал он в общей палате на шесть человек, причем все его соседи постоянно нас сватали, а в коридоре был проходной двор. На улицу же выходить больным не разрешали, и нам просто негде было поговорить. Когда его выписали, а произошло это примерно через неделю после его попадания в карцер, пардон, в больницу (строгого режима, блин! Даже погулять нельзя…), а точнее, тринадцатого декабря, в пятницу, я забрала его домой на своем жигулёнке. Пока иллюзионист отмокал в ванной и отсыпался на нормальной кровати без звукового сопровождения в виде жуткого храпа и истерик дедуси в маразме, я умудрилась напечь пирогов, и в результате вечером мы закатили пир. К слову сказать, я все эти дни усердно училась готовить, как и Ленка, и неплохо в этом поднаторела, так что пироги получились знатные и нареканий у народа не вызвали. И только наш помешанный на традициях глава разведки всего мира жевал свои овощи в кляре. Чем они лучше пирога с капустой?! Не понимаю, хоть убейте… Короче говоря, Фран опять всех троллил, и, казалось бы, ничего не изменилось, но как только меня начинало «заносить», он умудрялся выровнять ситуацию, причем как – я и сама понять не могла. Катька даже сказала, что Фран – Серый Кардинал (хорошо хоть не из Икэбукуро! Пардон, я подфанатела с «Дюрарары») и пользуется ее же методами, но это я и так понимала, а вот чего я понять не могла, так это того, как парню удается так ловко меня в моей неправоте убедить, что мне даже не обидно от этого… Раньше ведь он только наедине мне мозги вправлял, а теперь и при всем честном народе начал, и это, если честно, должно было раздражать: я ж ненавижу, когда меня титула правителя фермы лишают! Но на Франа я почему-то не обижалась…

А теперь о главном… В день выписки иллюзиониста я решила-таки с ним поговорить, но Фран меня опередил, самолично зарулив в мою комнату. Кстати, одет он был лишь в брюки и черную рубашку, а куртки Варии не было и в помине, что для него было нонсенсом, и я эту самую черную рубашечку видела впервые. Опершись спиной о дверь, Фран спросил:

– Поговорим?

По его тону я поняла, что разговор будет крайне серьезный и сразу напряглась, но иллюзионист, подойдя к кровати, на которой я сидела, улыбнулся и сказал, абсолютно не растягивая слова, а как-то очень по-взрослому, тихо и спокойно:

– Ничего ужасного я не скажу. Плохого, думаю, тоже. Всё в мире относительно, но не думаю, что тебе будет неприятно. По крайней мере, надеюсь на это. Я присяду?

Я кивнула, а Фран, забравшись с ногами на мою кровать, сел слева от меня лицом к изголовью и, глядя мне в глаза, тихо сказал:

– Знаю, тебе нравилось видеть во мне брата, и я думал, что мне хватит этой роли, поскольку на большее не рассчитывал. Ты ведь считала меня ребенком, и я подыгрывал тебе, чтобы ты от меня не отдалилась. Глупо, знаю, но у меня никогда не было друзей, ты стала первым человеком, вынесшим всю мою язвительность и сумевшим пробиться под мой защитный панцирь. Потому я боялся потерять тебя. Сначала я вел себя с тобой как со всеми, и ты решила, что я просто ребенок, и предложила мне стать твоим братом. Я согласился, потому что тогда видел в тебе лишь друга, а когда понял, что это нечто большее, было уже поздно. Я думал, что ты всё еще неравнодушна к человеку, спасшему тебя, и мне казалось, что надеяться мне не на что, а привилегия родственника – всегда быть рядом, и я думал, что мне этого хватит, потому не решился показать тебе, что могу быть другим. Вот только когда ты рассмеялась, сказав, что я лишь ребенок и «ничего тебе не сделаю», меня это задело и я сорвался. Прости.

– Ты прости, – пробормотала я, но Фран приложил палец к своим губам, призывая меня к молчанию, и я послушалась, а он продолжил:

– Не думал, если честно, что тебя так заденет тот мой поступок, что ты пересмотришь свое отношение ко мне. А когда ты встретила Маэстро, у меня и вовсе сердце оборвалось. Но его слова дали мне надежду, и я решил, что если выживу, больше не буду скрывать от тебя правду, даже если это положит конец всему. Потому что мне важнее всего знать, что ты счастлива – остальное второстепенно, и если тем, о ком говорил Маэстро, был кто-то другой, я буду рад за вас. Но молчать даже в этом случае я больше не собирался, потому что подумал, что умереть, не открыв тебе свое сердце, я бы не хотел. Но я ничего не сказал, даже когда меня ранили, потому что только мысль о том, что я должен сказать тебе о своих чувствах и непременно зажечь Пламя, если хочу иметь хоть тень надежды на то, чтобы быть с тобой, давали мне силы не упасть… – Фран вдруг тяжело вздохнул, поморщился и, слегка покачав головой, сказал: – Прости, мне как-то непривычно говорить такие длинные речи, хоть я ее всё это время составлял в больнице, и хоть там еще много всякого должно было быть… Так что я, пожалуй, просто скажу главное, что хотел, а дальше решай сама. Я тебя люблю, но не очень понимаю, каково это – жить с тем, кого любишь. Хоть я и могу быть заботливым, проявляю это редко, да и вообще я язва моровая.

– Знаю, – улыбнулась я, чувствуя, что сердце готово из груди выпрыгнуть от счастья. – Но я тебя и таким люблю. Прости, что столько времени тупила.

– Прощаю, – улыбнулся иллюзионист, и в глазах его, до того полных беспокойства и безумного напряжения, появились радость и облегчение. – Столько времени прощал, неужели сейчас не прощу?

– Ехидна, – рассмеялась я, отвесив парню щелбан.

– И не спорю, – пожал плечами он и подполз ко мне. Как-то странно-заботливо и очень нежно заправив мне за ухо выбившуюся прядь, он притянул меня к себе и осторожно обнял, а я уткнулась носом в его шею и, закрыв глаза, вцепилась в черную форменную рубашку Варии. Он нежно гладил меня по волосам и молчал, а я наслаждалась небывалым ощущением покоя и умиротворения, коего не испытывала, наверное, никогда в жизни. Минут через пять парень отстранился, и я пробормотала:

– Фран, ты мой личный нейролептик.

– Ну, это же хорошо, – усмехнулся он. – А то ты слишком буйная. Зато я слишком апатичный, и ты мой личный катализатор.

– Это да, – хмыкнула я и, чмокнув парня в щеку, обняла его, положив голову иллюзионисту на плечо. Фран едва заметно покраснел, и мне в голову закрались смутные сомнения, отчего-то больно ударившие по моей совести. Я, искоса глядя на парня, провела рукой по его губам, и он вздрогнул, а я уткнулась лбом в его плечо и чуть не застонала от чувства собственной никчемности и… порочности? Наверное, так, потому что, когда я встречалась с Маэстро, мы жили, как муж с женой со всеми вытекающими, а Фран, похоже, и впрямь был для меня слишком чистым… Я вдруг почувствовала себя грязной, запятнанной, ущербной… Захотелось сбежать на край света и никогда больше не смотреть этому ангелу в глаза…

Вот только Фран мою реакцию истолковал по-своему и, отстранившись, пробормотал:

– Поняла, да? Я не подпускал к себе никого, а чтобы Луссурия не язвил, говорил, что ухожу к женщинам, на деле просто уходя на прогулку. Я ведь… Без любви это глупо, так что думай, что хочешь, но я не жалею.

– Прости, – пробормотала я, сгорая со стыда, отползла от парня к изголовью кровати и, обняв колени руками, прижалась к ним лбом. – Мне так стыдно, прости меня… Я такая дура… такая дура…

Хотелось плакать, выть и биться головой о стену, но было поздно: изменить собственное прошлое я не могла. А жаль. Повисла тишина, я кусала губы и пыталась подавить слезы, подступавшие к горлу, и ощущение собственной никчемности, а затем Фран вдруг осторожно начал гладить меня по голове и, сев рядом со мной, прошептал:

– Не страшно. Я ведь понял это, когда ты рассказала о Маэстро. Я не совсем идиот, хотя иногда бывает – вот сейчас, например… Не вини себя. Ты его любила, так что я понимаю, хоть и обидно немного. Я ведь собственник жуткий. Но этот собственник сейчас ехидно усмехается, думая о том, что в того гражданина ты была просто влюблена, а меня любишь. Разве чувства не важнее? К тому же, теперь ты моя, и я никогда никому тебя не отдам, разве этого мало?

– Мне так стыдно, – пробормотала я, чувствуя просто невероятную благодарность к Франу за его понимание и доброту.

– Ну… будем прагматиками, – отозвался парень. – Я стеснительный, а ты нет, будешь катализатором и здесь. Хватит кукситься. Если ты о себе плохого мнения, это не так уж и важно, потому что я никогда не изменю своего мнения о тебе – абсолютно положительного, за исключением, правда, твоих умственных способностей в моменты, когда ты неоправданно себя винишь. Не изменю, что бы ни случилось – ни хорошую часть этого мнения, ни плохую, разве что если ты возьмешь себя в руки и перестанешь заниматься ненужным самоедством. Я тебя простил? Простил. А ты ведь не настолько Нарцисс, чтобы считать, что в данном вопросе твое мнение решающее, правда?

– Угу, – пробормотала я и, шмыгнув носом, прижалась к парню. Вот всегда он так – выворачивает всё с ног на голову и убеждает меня в том, что ему надо, при этом умудряясь спасти меня из мною же расставленных капканов… Точно Серый Кардинал! Но такой хороший…

– Ну наконец-то, – усмехнулся он. – Вот теперь мнение исключительно положительное. Кстати, ты пироги стала печь не хуже сестры. Тренировалась?

– Язва! – фыркнула я и, стукнув парня по лбу – для проформы, рассмеялась.

– Ну почему же? – глубокомысленно изрек он. – Мне приятно. Значит, ты обо мне заботишься и хочешь стать хозяйственной женой…

– Женой? – перебила я Франа, удивленно распахнув глаза, резко отстранившись и уставившись на него растерянным взглядом.

– А ты против? – вскинул бровь он. – Я вроде бы как планирую тут остаться, разве это не намекает так прозрачно на то, что отношения нам стоит узаконить?

– Ты… ты… – я аж задохнулась от возмущения и радости одновременно, а затем рассмеялась и, уронив голову ему на плечо, простонала: – Фран! Ты испортил мою мечту о том, как мне делают предложение по всем правилам! Редиска!

– Ах, какой я нехороший, – притворно-печально протянул он, и я вдруг почувствовала, что кровать качается.

Вздрогнув от неожиданности, я открыла глаза и, обернувшись, обомлела. Мы сидели в гондоле, устланной мягкими алыми подушками, и плыли по ночному каналу Венеции. В воздухе звенела приятная ненавязчивая мелодия, а по обеим сторонам канала прогуливались люди в масках и мрачных карнавальных костюмах с факелами в руках. В каждом окне старинных двухэтажных домов сияли свечи, а над каналом были развешены фонари, привязанные к натянутым между домами веревкам. Нашей гондолой с багровыми бархатными подушками никто не управлял, но она ровно и неспешно плыла точно по центру канала, на котором больше не было ни единой лодки.

– Фран… – прошептала я, восторженно глядя на это великолепие. – Как ты узнал, что я всегда мечтала побывать в Венеции на карнавале?..

– Я внимательный, – ответил парень, обнимая меня со спины. – Видел на сундуке сувениры из Венеции, стоявшие обособлено, на полках – книги об этом городе. Да и ты как-то упоминала, что любишь карнавалы, но бразильские слишком помпезные и яркие. Вот результат.

– Спасибо, – пробормотала я.

– Это еще не всё, ты на себя-то посмотри, – посоветовал парень, и я, окинув себя взглядом, буквально застыла с открытым ртом: на мне было серебристое средневековое бальное платье с юбкой-колоколом, корсетом, расшитым жемчугом, и прикрепленным к плечам со спины черным плащом. Фран же, как оказалось, был одет в черный камзол, расшитый серебряной нитью, и средневековые обтягивающие лосины, а на голове его красовалась черная шляпа с круглым верхом и узкими мягкими полями, отдаленно напоминавшая берет и, как мне помнится, называвшаяся калоттой, украшенная серебристой брошью с огромным белым страусиным пером.

– Ох ты ж ёёё… – протянула я восхищенно, а иллюзионист усмехнулся и расшифровал:

– У тебя нет слов, но ты в восхищении.

– Угу, – кивнула я, косплея филина от нехватки словарного запаса, ибо эмоций было через край, а на жаргоне всего, что хотелось сказать, не скажешь.

– Это хорошо, – улыбнулся Фран и, поймав мою правую руку, спросил: – Я слегка поторопил события, забывшись, но теперь хочу исправить ситуацию. Ты выйдешь за меня замуж?

– Конечно! – прошептала я, хотя хотелось кричать об этом на всю вселенную.

– Не волнуйся, нас не линчуют, если ты немного пошумишь, – подмигнул мне парень, и я повисла у него на шее, возопив на всю Венецию:

– Фран, я так рада!

Музыка сменилась с торжественной на романтическую, иллюзионист, беззвучно рассмеявшись, обнял меня и, вновь поймав мою правую руку, осторожно поцеловал тыльную сторону моей ладони. Я буквально растекалась булькающей от удовольствия лужицей, но когда он ненавязчиво заставил меня посмотреть на руку, поднеся ее к своему сердцу, я от счастья чуть в реку не упала, причем в прямом смысле, потому как я вскочила, и лодка опасливо покачнулась, но всё же чудом устояла, и Фран, схватив меня за талию, заставил сесть. Я не могла налюбоваться надетым на мой безымянный палец простеньким, но очень изящным золотым колечком с фианитом (ну не мог же это быть бриллиант, правда? Блин, я такой прагматик – о минералах разглагольствую…) и улыбалась, как ребенок, который попал в сказку.

– Фран, это чудо, – прошептала я.

– Всё может быть, – туманно ответил Хранитель Тумана, и я крепко его обняла.

Парень поморщился, и я ослабила хватку, затараторив извинения, но он лишь улыбнулся и покачал головой, а я осторожно поймала его лицо ладонями и, заглянув в глубокие малахитовые глаза, тихо спросила:

– Можно?

Фран не ответил – он приблизился к моим губам своими и, закрыв глаза, осторожно и несмело поцеловал меня. Я не заметила, как тоже закрыла глаза, нежно целуя иллюзиониста и наслаждаясь каждой секундой незабываемых ощущений. В этот миг я поняла, чем отличается поцелуй мужчины, который тебе нравится, от поцелуя того, кого ты на самом деле любишь, и вновь подумала, что была просто идиоткой… Ладони Франа скользили по моей спине, а губы неумело, но безумно ласково целовали мои собственные. Наконец, парень отстранился, и я, с сожалением открыв глаза, увидела, что мы вновь были в нашей комнате, а ночная Венеция исчезла.

– Прости, – смущенно пробормотал фокусник. – Не сумел удержать иллюзию.

– Это же здорово, – улыбнулась я, обнимая его. – Потому что это значит, что тебе было хорошо.

– Инцест процветает, – привычным мне ехидно-апатичным тоном протянул Фран, и я, на секунду замешкавшись, рассмеялась, а затем стукнула его по голове подушкой. Фран не обиделся – он просто улегся на эту самую подушку, сложил лапки на груди и, закрыв глаза, заявил:

– Я умер, прошу в моей смерти винить гражданку Убийцу Подушковну Светлову.

– Ну, раз ты умер, выхода нет. Я с тобой, – фыркнула я и улеглась рядом с парнем в той же самой позе трупика.

– Ну вот, превратили Лягушонка в Лягуха-зомби, – протянул он и вдруг навис надо мной. – Потому как «без милой принцессы мне жизнь не мила».

– Фран, что я слышу? Пока я читала сёдзё-мангу, ты смотрел русские мультики? – съязвила я, намекая на то, что цитатку он из «Бременских музыкантов» прикарманил.

– Постигаем культуру, близкую нашим половинкам, – глубокомысленно изрек парень, не растягивая слова, и в глазах его промелькнул ехидных огонек. – Вот только я француз, хоть и вырос с учителем «не-мафиози» в Японии, среди мафии, а затем часто бывал в стране самураев и Ананасовых Фей с трезубцами: Вария таскала, чтоб ей без меня Маммон глобальный финансовый кризис устроил.

– Всё так плохо? – фыркнула я, намекая на жадность Вайпера.

– Так он без патлатого капитана и меня, в качестве второго иллюзиониста, свою зарплату вздернет до небес, – хмыкнул фокусник со знанием дела.

– Фран, это всё лирика, – обняв парня за шею, сказала я. – А мне больше интересны научные трактаты. Например, о паспортных данных моего будущего мужа…

– Ладно, – закатив глаза, сдался на милость идиотки парень и, чмокнув меня в нос, улегся рядом. – Ты была права, полное имя – Франческо. Типичное, французское, без излишеств, хотя многие считают, что «Фран» – это от сорта десерта под названием «Флан» пошло. Я что, похож на третье блюдо «к компоту», что ли?

– Нет, определенно, – хмыкнула я, глядя в потолок.

– Вот! А фамилия – Легранд. Тоже ничего сверхъестественного и похожего на французский торт – привыкай, скоро станешь мадам Легранд.

– Пугающая перспектива, – усмехнулась я.

– Почему же? – насторожился парень.

– Потому что в моем плебейском восприятии «мадам» – это такая тетенька лет сорока, – хмыкнула я и получила щелбан. – Заслужила, да, не спорю. Но я еще так молода! А ты меня «мадамкаешь»…

Я заломила руки, а Фран фыркнул и, вдруг нахмурившись, пробормотал:

– Я хочу тебе кое-что рассказать. Как я тут оказался. Только не говори остальным – не хочу, чтобы они знали, как я умер, а то могут предотвратить это: они ведь в прошлое вернутся…

– Хорошо, – кивнула я и резко посерьезнела.

– Мы были на задании вместе с Вонголой, и я попал в засаду. Я был с Принцем-Извращенцем, в очередной раз утыкавшим меня ножичками, и Ламбо Бовино, который не расстается со своей базукой десятилетия, как детсадовец с любимым плюшевым медведем. Базука повредилась из-за попадания в нее вражеского снаряда, и меня, на которого она обрушилась, вылетев из рук коровы-нытика, перенесло не на десять, а всего на пять лет, причем в прошлое, а не в будущее. Я думал, что посижу тихонько пять минут и вернусь в будущее, но оказалось, что мы были в эпицентре боя. Эти демоны… Никогда ничего подобного не видел. Черные трехголовые псы с огромными окровавленными пастями, которых невозможно убить… На моих глазах они разорвали на куски боксера и мечника Вонголы. Мы с учителем дрались плечом к плечу, и только он знал, что я погиб тогда вместе с ними: остальным не до того было, на нас никто не смотрел. Меня убили раньше, чем учителя: буквально за пять минут сражения. Гордиться тут нечем, но, как сказал учитель, его убили ровно через две минуты после меня, так что, можно сказать, не так уж сильно я и опозорился…

– Фран, не говори ерунды, – поморщилась я и нависла над парнем. – Иллюзионисты слабы физически, а иллюзии на демонов не действуют. В чем ты себя винишь?

– В том, что не сумел помочь, – грустно вздохнул парень, глядя мне прямо в глаза. – Свою жизнь я никогда не ценил, равно как и чужую, но отлично знаю, что такое помощь товарищам, и единственное, о чем я сожалею – что не смог никого спасти. Напрасная смерть.

– Ну, скажем так: не совсем уж напрасная, – улыбнулась я и поцеловала парня в щеку. – Ты же здесь.

– Это да, – кивнул он. – Потому не говори остальным – я не хочу, чтобы они изменили будущее.

– Не скажу, – кивнула я и легла рядом с иллюзионистом, устроив голову у него на плече. Мне вдруг вспомнилось то, как я увидела первую иллюзию Франа, и я, не понимая, зачем он тогда это сотворил, спросила: – Фран, а почему ты тогда летел? Ну, когда ты меня в сумасшествии обвинил, а сам под потолком зависал.

– Я не обвинил, я уклонился от атаки, – извернулся хитрый фокусник. – А под потолком я кое-что искал, причем успешно.

– Что именно? – удивилась я.

– Не поверишь – «жучки», – усмехнулся парень. – К гардине над окном был прикреплен один, направленный в сторону твоей комнаты.

– Откуда дровишки? – опешила я.

– От Феи, вестимо, – хмыкнул Фран, но соизволил пояснить: – От Зефирной Феи, если конкретизировать. Помнишь, Бьякуран каким-то чудесным образом узнавал все тайны? Его постоянно снабжали прослушивающими устройствами – вот разгадка.

– А почему ты сразу не сказал? – озадачилась я.

– Учитель просил скрыть ото всех, – поморщился парень. – Он пообещал, что не причинит вам вреда, но боялся, что если о его планах узнают, Шалины сумеют ему помешать. Он ведь знал, что они связаны с Графом, но не был в курсе абсолютно всех их возможностей. Он попросил меня помочь отыскать все «жучки», случайно натолкнувшись на один, и я помог, тогда он и сказал, что не тронет вас, а наоборот, поможет, но я должен молчать до тех пор, пока он всё не выяснит: кто поставил «жучки», зачем, от кого получил их… А я ему всё же верил, потому и промолчал. Когда он всё выяснил, я снова поговорил с ним, и он сказал, что не тронет вас, но говорить никому ничего нельзя, потому что враг слишком могущественен, и я снова поверил ему. Мы с ним вечно препираемся, и из-за наших одновременных поисков камней он даже пытался меня трезубцем пырнуть, чтобы по своему обыкновению «воззвать к моему разуму» и заставить отказаться от поисков в тех областях, где их вел он, однако мой полет к этому не имеет никакого отношения. Но сказать вам из-за его просьбы я об этом не мог.

– Фран, – пробормотала я нерешительно, понимая, что если подниму эту тему, иллюзионисту будет больно, но не в силах не задать его, – а те шрамы…

– Разной этимологии, – перебил он меня. – На спине и на руках по большей части из-за чокнутого Принца, на груди многие от трезубца, но некоторые оставили ММ и Кен. Я часто с Кеном тренировался в иллюзиях, а он не рассчитывал силу и бил меня по груди, забывая убрать когти – отсюда скальпированные и рваные раны. Правда, он из-за этого всегда очень переживал, хоть и никогда не извинялся. А ММ меня просто терпеть не могла, считая, что я слишком много времени провожу с учителем, и просто ревнуя. Она вообще на нем помешана была. Ну и в результате за провинности она легко могла меня ударить – иногда кулаком, иногда тем, что в этом кулаке зажато было.

– Сколько тебе было, когда тебя забрали варийцы? – ледяным тоном спросила я, мечтая порвать Мукуро на конфетти.

– Двенадцать, – безразлично ответил парень. – Они забрали меня, по моим подсчетам, за два месяца до того, как те демоны вырвались на свободу.