Текст книги "Спасите, мафия! (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 96 страниц)

– Не лги себе, – устало вздохнула я. – Тебе ведь всё равно, жив ты или нет, Бэл, – Бельфегор ощутимо вздрогнул, а я продолжила: – Тебе не так важны эти игры, но ты не согласен с тем, как умер. Ты хочешь побеждать, Бэл. Потому что ты живешь победами, они дают тебе то чувство, что ты испытал, убив Расиэля – ощущение того, что твой враг мертв, а ты жив. Лишь побеждая, ты чувствуешь себя по-настоящему живым, потому и хочешь побеждать. Чтобы не чувствовать себя мертвецом, – Бельфегор вновь вздрогнул, а я закончила свою мысль: – Потому не говори, что ты не хочешь умирать. Тебе всё равно, ты ведь и так не живешь. Но проигрыш ты никогда не примешь, потому что он подтверждает, что ты мертв, что ты оказался слабее, хоть это и не так. Жизнь не интересна тебе, кроме тех мгновений, когда ты живешь на самом деле. Если бы ты мог по-настоящему жить, остановить тот миг, когда побеждаешь – ты бы хотел жить. Но существовать, Бэл, ты не хочешь. Существовать от одной вспышки жизни до другой – это не то, о чем ты мечтаешь.

Я замолчала, думая о том, что и сама лишь существую от вспышки до вспышки – от одного приступа настоящего, живого смеха, до другого, а потому чувства Бельфегора были мне до боли понятны… Путаясь в этих бессвязных мыслях, я погрузилась во тьму, что царила за закрытыми веками, и тишину, что наполняла воздух вокруг. Ладони Бельфегора на моих плечах почему-то мелко вздрагивали, словно его бил озноб, и мне почему-то вдруг захотелось обнять его и сказать, что всё будет хорошо. Глупое, наивное желание… Но разве мне нужен кто-то в моей одинокой темноте? Разве я хочу наполнить тишину звуками? Да нет, зачем? Мне и одной хорошо. А объятия – это ведь неприятно, это пугает, это…

И вдруг меня крепко обняли со спины, сметая все мои мысли и руша все барьеры, что я пыталась выстроить вокруг себя. Моя темнота исчезла, вспыхнув яркими искрами, а чужое дыхание на моей шее, такое горячее, такое… живое и близкое, почему-то вместо того, чтобы напугать меня, заставило подумать: «А может, если кто-то есть рядом, это не так уж и плохо?» Не думая, что делаю, я прижалась к Бельфегору, сидевшему рядом со мной и обнимавшему меня со спины, и, уничтожая последнее, что связывало меня с моим одиночеством, прошептала:

– Бэл, не оставляй меня.

– Не оставлю, – пробормотал он. – Ты видишь то, чего никто не видит. Не оставлю.

Я прижалась щекой к его груди и, распахнув глаза, осторожно сжала правой рукой полосатую кофту Принца. Странно, но его сердце бешено билось, равно как и мое собственное, и я подумала, что, возможно, не так уж и плохо, что я больше не одна, а еще, что объятия – это не так уж и неприятно, а, скорее, наоборот… Правая рука Бэла скользнула вверх по моей спине и зарылась в моих волосах, а левая крепко прижимала меня к Принцу, и я почему-то улыбнулась, хотя, если честно, хотелось плакать. Я, наверное, все-таки странная – противоречу сама себе, но почему-то мне и впрямь хотелось улыбаться сквозь слезы, потому что я грустила из-за предательства кого-то из новых товарищей, но была рада тому, что Бэл рядом, и что он обнимает меня, а мне не хочется сбежать на край света, крича: «Не прикасайся ко мне!» Это ведь и впрямь очень странное ощущение – доверие, покой и нежелание оставаться одной, оно несвойственно мне, а если уж совсем честно, я впервые испытала нечто подобное и не хотела, чтобы это чувство исчезало, чтобы уходило из сердца появившееся в нем тепло, а с губ слетала искренняя улыбка…

Но всё хорошее всегда заканчивается, это непреложный закон мерзкой штуки под названием «жизнь» – к нам подошел ведший в поводу лошадь работник и хмуро поинтересовался у меня, опасливо косясь на Бельфегора:

– Хозяйка, Вы в порядке? «Скорую» не надо вызвать?

Почему-то я разозлилась. На то, что он разрушил эту идиллию, заставив Бельфегора ослабить объятия, на то, что намекнул, будто я нездорова, на то, что предложил отправить меня в больницу… Я обернулась и попыталась встать, прошипев:

– Оставьте меня в покое! Я не хочу вас видеть, я не хочу в больницу! Я не больна, сколько можно говорить?! Я не…

Фразу «я не псих» мне закончить не дали: Бэл вдруг закрыл мне рот ладонью и, обхватив меня за талию, поставил на ноги, а растерянный рабочий с недоумением на лице, глазами, полными пренебрежения, и чуть ли не на лбу написанной фразой: «Она точно псих», – поспешил уйти, ведя за собой рыжую лошадь.

– Тихо, Принцесса, – прошептал Бэл мне на ухо. – Им не надо слышать от тебя слово «псих». Ты не сумасшедшая, так не стоит об этом и говорить. Они всё равно не поймут, а значит, они недостойны слышать твоих пояснений. Принц знает, что такое взгляды, полные жалости, ставящее на тебе клеймо шизофреника. Когда он убил брата, он смеялся от чувства собственного превосходства, от своей победы, а затем закопал его тело, просто потому, что в Расиэле текла та же кровь, что и в жилах Принца – королевская кровь. Принц проявил уважение к происхождению Сиэля, похоронив его, ведь его закапывал сам наследник престола. Но когда Принца нашли рядом с могилой братца, всего в крови и земле, смотрящего на горизонт и грустившего из-за того, что больше никогда он не испытает подобной эйфории, его спросили, зачем он это сделал, и Принц ответил: «Я спутал его с тараканом». Расиэль и был тараканом. Гениальным тараканом, не более. Он всегда побеждал Принца бесчестными методами и после победы издевался над ним. Жестоко издевался. И Принц был счастлив прихлопнуть его, как надоедливого таракана, уничтожить его власть над собой. Но, знаешь, Принца не поняли. Решили, что он сошел с ума. Приводили докторов, представив прессе смерть Расиэля как несчастный случай, и кремировав его тело. Докторам платили за молчание о правде, и они ставили Принцу неутешительные диагнозы, потакая его родителям, желавшим получить подтверждение того, что их сын болен, и его можно «излечить» какими-нибудь таблетками. Принца травили различными препаратами, заставлявшими его спать чуть ли не по двое суток, обкалывали какой-то мерзостью, превращавшей его в растение, но однажды Принц, привязанный к кровати ремнями, сумел освободиться и притворился спящим, ведь он сумел, несмотря на состояние, близкое к безумию, сохранить остатки разума, он ведь Гений. И, когда ему принесли таблетку, он убил слугу, свернув ему шею, а затем сбежал, прихватив ключи своей жертвы. Он пробрался в свою старую комнату и выкрал стилеты, тогда еще не оснащенные нитями. Он решил отомстить. Отомстить тем, кто превратил его жизнь в Ад. Принц нашел своих родителей и убил их, но не получил того же удовольствия, что от убийства Расиэля. Он собрал вещи, взял с собой деньги и отправился, куда глаза глядят, потому что не хотел оставаться в том доме, хоть и был единственным наследником. Предъяви Принц сейчас права на престол, ему бы их вернули, потому что он обставил всё так, будто в дом вломились посторонние и, убив короля, королеву и несколько слуг, похитили их сына, а правит страной сейчас наместник. Но Принцу не нужен был титул короля – он не хотел жить в том проклятом доме и вспоминать месяцы, что его пытались сломать, и годы унижений от подлого братца. Он хотел испытать то, что чувствовал от победы над Расиэлем, и решил, что охотиться куда увлекательнее, чем убивать тех, кто говорит тебе: «Подумай, Бэл, мы хотели как лучше, просто положи нож и выпей таблеточку, она тебя успокоит». Уговоры и полные жалости и страха глаза – это не то, чего хотел Принц. Он хотел сопротивления, но они лишь пытались уговорить его принять таблетки, а это злило. И Принц отомстил. Но удовлетворения месть не принесла, и он решил, что отныне будет убивать лишь в бою, когда противник сопротивляется или пытается убежать, потому что ужас и желание выжить любой ценой в глазах жертвы куда более настоящие и ощутимые, чем паника, прикрытая жалостью и лицемерным пониманием. Принц обнаружил, что может зажигать странное пламя, и разработал систему ножей, связанных прочными нитями, которые, наполняясь тем пламенем, подчинялись его воле, и когда всё было готово, он занялся очисткой своей страны от отбросов – насильников, работорговцев, содержателей притонов… Но это всё было не то – они не могли долго сопротивляться. Тогда-то его и нашла Вария и предложила вступить в ее ряды, пообещав битвы с интересными противниками, способными долго ему противостоять. Принц согласился – это всё же было куда интереснее, чем просто убивать тех, кто его раздражал. Но хоть бои и стали сложными, а охота и прятки – чрезвычайно захватывающими, всё же Принц не испытал того, что почувствовал, убив своего главного врага. И это раздражало. В детстве он жил лишь мечтой уничтожить Расиэля, а с того дня, как достиг своей цели, он не жил, а существовал. И оживал, лишь когда чувствовал, что снова победил, не важно, погиб его противник или нет. Когда Принц видит свою кровь – кровь, так похожую на кровь Расиэля – он вспоминает всю свою ненависть к нему и то чувство, что, он знает, никогда больше не повторится. И это выводит его из себя, срывает тормоза и заставляет все инстинкты обостриться, а на первый план выйти ненависть и жажду мщения и победы, вот тогда-то и проявляются истинные навыки Принца-Потрошителя, который убивает, несмотря на собственные ранения, какой бы тяжести они ни были. Он просто почти не чувствует боли, точнее, не замечает ее, его захватывает эйфория, близкая к той, что он испытал, увидев кровь брата. Ведь это всё же королевская кровь. И Принц побеждает, кем бы ни был его противник, но этого всё равно недостаточно, чтобы снова почувствовать то пьянящее ощущение абсолютной победы и безграничного счастья. Победы у Принца были не столь значительны, а счастлив он с тех пор и до сегодняшнего дня не был ни разу.

Бельфегор замолчал и отпустил меня, но не отстранился, и я всё еще чувствовала спиной обжигающий жар его тела и ловила себя на мысли, что хочу обнять его и сказать, что счастье – это то, что невозможно обрести, причиняя боль, и счастлив он был даже не от победы, а оттого, что освободился, наконец, от гнета и издевок брата, но почему-то не могла этого сделать. Я боялась, что Бэл оттолкнет меня, и этот иррациональный страх не давал мне пошевелиться, потому я просто стояла, замерев, как мраморное изваяние, думая о его словах и о том, что он пустил меня в свою душу, рассказал о своей главной тайне, и чувствуя, что это делает меня счастливой… Наконец, Принц тяжело вздохнул и, отстранившись, пошел в сторону амбара, а я вдруг почувствовала безумное одиночество, которое почему-то меня испугало. «Не уходи», – билась в голове единственная иррациональная мысль, а холод сковывал душу от того, что спина, которую больше не согревал жар объятий Принца, начала замерзать… «Не уходи, не уходи, не уходи…» Я не могла его отпустить. Просто не могла. И этот страх, страх потери, был куда сильнее всех моих фобий и даже сильнее страха перед тем, что Бельфегор меня оттолкнет… Впервые в жизни я не хотела оставаться одна…

Мне вдруг стало безразлично, что будет дальше – я просто поняла, что не могу сейчас позволить Принцу сделать еще хоть шаг. Кинувшись за Бэлом, я схватила подол его куртки. Он обернулся, и я поняла, что что-то не так, потому что он не улыбался, как обычно, был бледен и явно нервничал, хотя обычно ему это и не свойственно. Но я не могла отпустить его, да и не хотела, потому всё же сказала то, о чем подумала после его рассказа:

– Бэл, знаешь… Прости, но я не думаю, что ты был счастлив потому, что убил Расиэля, или потому, что ты его победил. Я думаю, ты был счастлив тогда, потому что обрел свободу, потому что понял, что сможешь наконец вздохнуть полной грудью, потому что больше никто не сможет причинить тебе боль, победить бесчестно, издеваться или заставить твоих родителей сказать, что ты всего лишь номер второй… Ты освободился, и это сделало тебя счастливым. Победа дала лишь эйфорию и чувство превосходства, удовлетворения от того, что ты был лучшим и смог одолеть того, кого считали гениальнее тебя, но счастье тебе подарила свобода. Свобода, которой ты добился своими руками, потому что свобода, подаренная кем-то – лишь подачка, а свобода, которую ты выгрыз зубами – это то, что ты получил в результате тяжелой работы над собой, собственных мучений и боли, пролив тонны пота и крови. Ты спас себя, потому ты и был счастлив, Бэл. Свобода и то, что ты достиг ее сам, заставили тебя почувствовать то, чего ты не чувствовал прежде.

– Сам, – пробормотал Бельфегор и, отцепив мою руку от своей куртки, встал напротив меня и сжал мою ладонь с такой силой, что мне стало больно. Но я не попыталась отдернуть руку, потому что это было неважно, а Принц вдруг спросил: – Ты думаешь, что я больше не смогу это испытать?

– Такую же победу – не знаю, наверное, не сможешь, – пожала плечами я, глядя на челку, скрывавшую глаза Принца. – А счастье… То же самое – нет, потому больше тебе не от кого избавляться, чтобы стать свободным, ведь ты и так свободен. Но я думаю, что ты сможешь испытать даже большее счастье, если произойдет что-то, что сможет заставить твое сердце ожить.

Бэл не ответил. Он просто молча сжимал мою ладонь, думаю, даже не осознавая, что причиняет мне боль, и смотрел мне прямо в глаза. Откуда я это знаю? Я просто чувствовала его взгляд, прожигающий меня насквозь, но не хотела отворачиваться. Я хотела замереть так навечно…

– Ты не странная, – вдруг сказал Бельфегор и, ослабив хватку, потянул меня за руку, отвернулся и быстрым шагом пошел в сторону амбара. – Ты просто такая же, как и я.

Сначала я не поняла, о чем он, бредя за ним и спотыкаясь на каждой кочке, а затем вдруг осознала, что он имел в виду. Он ведь говорил не о нашей идеологии и даже не о том, что мы оба любим смеяться, чувствуя эйфорию от того, что находимся на грани, ведь я смеюсь просто от победы, а он тем больше опьянен ею, чем опаснее была схватка, и чем призрачнее был шанс на выигрыш, а от победы над братом он получил такое удовлетворение потому, что шанс выиграть был просто ничтожен, но он всё же его использовал. Бельфегор сказал, что мы похожи, потому что оба, сами того не подозревая, хотели найти счастье, но искали его не там. Он – в охоте на людей, я – в оккультизме. Где надо его искать на самом деле – непонятно, но явно не там, и мы похожи нашими заблуждениями и нашей мечтой – найти это самое, пресловутое, но такое необходимое счастье…

– Ты прав, Бэл, – улыбнулась я, и он улыбнулся в ответ, но не ухмылкой законченного садиста, а как-то странно, по-доброму и не скрывая того, что прятал всё это время в глубине души – свою человечность и нежелание быть одному.

Мы дошли до амбара в тишине, держась за руки, и эта тишина не казалась лишней или пугающей, она была понятной и абсолютно закономерной. Рабочие недоуменно на нас воззрились, и один из них, скинув мешок с картошкой на землю, спросил:

– Что-то не так? Мы все мешки, что Игорь привез, уже выгрузили, он машины отослал, осталось только по амбарам рассортировать, но мы почти закончили, осталась только картошка.

– Мы пришли проверить, сколько вы уже наработали, – усмехнулся Бэл. – Что-то вы копаетесь – с утра никак не разберетесь с продуктами!

– Там… там ведь еще был комбикорм, – затараторил рабочий, заикаясь и с ужасом глядя на всё еще державшего меня за руку Бэла. – И зерновые для птиц! Там… там очень много привезли!

– Принц не любит, когда оправдываются, – прервал его Бельфегор. – Он видел, когда шел за своей Принцессой, как вы курили и рассказывали анекдоты вместо работы. Принц наблюдал за вами двадцать минут, решив подождать Принцессу здесь, но вы не приступили к работе, – рабочие переглянулись, и тот, с кем говорил Бэл, попятился. Всё же они и впрямь очень трусливы… Мы ведь наняли их по необходимости, если бы не она, не хотела бы я, чтобы на нас работали такие трусы… – И лишь тогда Принц направился за своей Принцессой, чтобы показать ей, насколько вы ленивы. Что ж, вас бы следовало наказать, но у Принца слишком хорошее настроение, и если до ужина вы закончите, Принц не станет превращать вас в кактусы. Иначе не обессудьте, – многообещающе протянул он, и наши работнички, переглянувшись, кинулись таскать мешки, как зайцы-энерджайзеры.

– Бэл, ты и впрямь тиран, – усмехнулась я.

– А Принцессе это не нравится? – хмыкнул он.

– Почему же? – пожала плечами я. – Я этого не говорила. Просто тиранов чаще всего пытаются свергнуть. Но знаешь, я уверена: тебя свергнуть никому не удастся.

– Ши-ши-ши, Принц рад, что Принцесса это понимает, – рассмеялся господин Самоуверенность, блистая маньячным оскалом вместо улыбки.

– А тебе настоящая улыбка больше идет, – едва слышно прошептала я, глядя на рабочих, а Бэл, резко перестав ухмыляться, посмотрел на меня, но почему-то промолчал.

Мы стояли рядом с амбаром до тех пор, пока все мешки с овощами не заняли свое место под крышей и не были спасены от дождей и вьюг нашими не слишком уж трудолюбивыми работничками, получившими волшебного монаршьего пенделя работоспособности от господина Принца. Выдохнув, наконец, с облечением, рабочие умчали подальше от любителя кактусов и необычных человеческих сафари, а Бэл вдруг отпустил мою руку, о чем я почему-то пожалела, достал из внутреннего кармана куртки свернутый в трубочку пергамент и вручил мне, со словами:

– Я получил задание в тот раз, когда мы с тобой ездили в город к специалисту по оккультизму. Помнишь, я оставил тебя? Тогда-то ко мне и пришли шинигами. Прочти.

– Вау, пергамент мира мертвых! – с восторгом прошептала я и осторожно взяла из рук Принца свиток. Развернув его, я умилилась: – Надо же! И написан явно пером! Ручками так не написать! А почерк какой витиеватый – сразу и не разобрать…

Однако стоило лишь мне прочесть текст, я нахмурилась и, перечитав его пару раз, пробормотала:

– Как-то это странно. Что это за задание еще такое? – и я зачитала написанное на пергаменте вслух: – «Бельфегор Каваллини выполнит задание в миг, когда признает чье-то счастье важнее собственного и докажет это». Что за ерунда?!

– Принц не знает, – нехотя пробормотал Бэл и заявил: – Можешь оставить эту бумажку у себя, ты же любишь всё потустороннее.

– А если она должна быть с тобой, чтобы ты сумел выполнить контракт? – озадачилась я, недоверчиво разглядывая документ из мира мертвых.

– Об этом Принц спросил шинигами, они сказали, бумагу можно хоть выбросить – суть задания не изменится, а на выполнение его это не повлияет, – рассмеялся Бельфегор, и я, радостно разулыбавшись, скрутила пергамент в свиток и прижала к сердцу, поймав себя на мысли, что впервые в жизни мне хочется в ответ на подарок кого-то чмокнуть в щеку. Бред какой… Это жутко.

– Спасибо, Бэл, – пробормотала я и почему-то почувствовала, что щеки начали гореть. – Мне никогда не дарили ничего подобного!

– Ши-ши-ши, естественно! Потому что твои знакомые с шинигами раньше не общались, по крайней мере те, кто дарил тебе подарки, – озвучил очевидную истину Принц, и я рассмеялась вместе с ним, а затем добавила:

– Точно, да и вообще ни с чем потусторонним они никогда не были связаны.

– Кроме тех шариков в лесу, – внес свою лепту в выяснение истины дотошный Принц.

– И не говори, – усмехнулась я. – Но шарик подарить нереально, а жаль.

– Интересно, что же это такое, – протянул Бэл, посмотрев на небо.

– И мне, – печально вздохнула я. – Мы выяснили не так много, но, думаю, это и впрямь был алтарь для жертвоприношений: Скуало обнаружил в царапинах, образующих символы, бурое вещество, и платная химическая экспертиза показала, что это была кровь. Еще мы узнали всё, что могли, о физических свойствах шариков и их взаимодействии с разными типами Пламени, а также реакцию на него камней, но это ты и так знаешь. Прибавь то, что ты сам выяснил: на черном рынке камень со странными символами не продавался, и потому нынешнее местоположение пропавшего камня не известно. Ну и еще мы расшифровали примерное значение послания, зашифрованного в символах на руинах, но оно неполное, и нам кажется, что где-то должны быть еще камни, хотя мы не до конца еще выяснили смысл сообщения внешнего круга. Как-то так.

– Жаль, Принц не прочь выяснить, что там зашифровано, – хмыкнул Бэл, всё еще глядя на небо.

– Какая-то ерунда, – поморщилась я. – Но мы думаем, что эта ерунда говорит о том, что алтарь – это портал в мир Мейфу. В послании всё сводится к сути возрождения и полезных изменений, к колесу Сансары, если можно так выразиться, и к тому, что в результате упорной работы можно добиться невероятного.

– Но ведь и впрямь можно, – усмехнулся Принц, обернувшись ко мне.

– Ну, возможно добиться много, но не всего, – покачала головой я. – Например, законы физики не нарушить, по крайней мере, если ты не обладаешь сверхъестественными способностями.

– Ши-ши-ши, Принцесса слишком пессимистична, – рассмеялся Бельфегор, спрятав руки в карманы. – Кто сказал, что если изначально эти способности не проявились, то их нет вовсе? А что если они есть, просто спят слишком крепко?

– Ооо, – протянула я, закатив глаза и начиная крутить в руках свиток шинигами, – чего я только в себе разбудить не пыталась. И телепатию, и телекинез, и пирокинез, и экстрасенсорику, и целительство… Да всё! Дохлый номер.

– А Пламя Предсмертной Воли? – озадачил меня Бэл с ехидной лыбой.

– Да я о нем как-то и не знала, – пробормотала я растерянно.

– О да! – пафосно изрек Принц и, выудив не пойми откуда стилет, вручил его мне. – Так почему бы Принцессе не попробовать? А вдруг в этом мире Пламя Предсмертной Воли существует, но о нем никто не знает? Попытайся направить в стилет решимость, он сделан из материала, хорошо пропускающего Пламя, вот и попытайся зажечь его на нем.

– Ладно, – ошарашенно ответила я и, взяв стилет, попыталась направить в него решимость, но ничего не получилось, потому что я существо апатичное, и моя решимость обычно равна нулю – она вся поглощена безразличием.

– Хм… – протянул Бэл, а затем выдал нечто странное: – Ты ведь хочешь, чтобы Принц был рядом? Попробуй передать стилету решимость удержать Принца.

Я удивленно на него воззрилась и почему-то подумала, что это как-то ненормально прозвучало… Что-то как-то это всё подозрительно смахивает на… Стоп! Бэл что, решил, что я в него влюбилась? Что за бред? Я не способна любить, что он несет? Любовь – это всякие там неприятности, что я Суперби перечисляла, а мне оно на фиг не надо! Но… Скуало же сказал, что это лишь мои домыслы, и любовь на самом деле не такая… Да нет, бред. Мне оно не надо. А Бэл – просто мой друг, и потому я хочу, чтобы он был всегда рядом. Очень хочу… До рези в глазах.

Я сконцентрировалась на образе Принца, глядя на нож, и направила в него всю свою решимость удержать Бельфегора рядом, хотя бы до того момента, как он выполнит задание, и помогать ему во всем. Ожидаемо ничего не произошло, но Бельфегор лишь усмехнулся и заявил, что я должна тренироваться, а потому он отдает мне этот стилет, причем насовсем, и хочет, чтобы я держала его при себе всё время: и во сне, и в душе, и на прогулке – всегда, а еще, что если на меня нападут, я обязана защититься этим стилетом. Я пообещала, что всегда буду носить его подарок с собой и буду много тренироваться, но, если честно, зажечь Пламя не рассчитывала, и у меня промелькнуло подозрение, что Принц просто таким вот образом решил выдать мне орудие самозащиты и избежать слов «это подарок» или «это для самообороны». То есть, вроде как он и не подарил мне его, знак внимания не оказал, и не сказал, что это символ того, что он обо мне волнуется и не хочет, чтобы со мной что-то случилось. Короче говоря, выкрутился наш бравый Хранитель Урагана, как обычно проявив свою скрытную натуру и развитое логическое мышление.

Бельфегор моим ответом остался доволен, и мы отправились домой, болтая о том, как правильно зажигать Пламя Предсмертной Воли и использовать его в бою и в повседневной жизни. Ужин прошел без происшествий, но почему-то я ловила себя на мысли о том, что безумно рада тому простому факту, что Принц открыл мне свои тайны и подпустил меня к себе так близко. А еще гадала, почему мне после его объятий всё время хотелось снова испытать то чувство защищенности и покоя и услышать рядом со своим ухом бешеное биение его сердца, сливающееся с моим собственным, причем именно его, а не кого-то другого, и только если он сам захочет меня обнять… Что за глупые мысли? И почему ничего похожего в моей голове после объятий Суперби не родилось? И вообще, что за ерунда? Не могла же я и правда влюбиться в Бельфегора? Или?.. Что за странное чувство, не дающее покоя, право слово! Но почему-то и отказываться от него я не хочу. То ли я мазохистка, то ли просто и впрямь всё еще наивно верю в чудо… Но ведь чудеса случаются, разве нет? И почему я не должна в них верить, если в моем доме живут одиннадцать персонажей аниме, а руины за этим самым домом порождают паранормальное свечение? Ведь, возможно, даже Принцу-Потрошителю Варии когда-нибудь захочется избавиться от своего одиночества, или всё же это чудо слишком аномально, чтобы стать реальностью, и мне не стоит мечтать о несбыточном?.. А вообще, мечтать – это разве плохо?..

====== 55) Пирожок в оплату глюка и странные идеи, им порожденные ======

«Мстить – едва ли не то же самое, что кусать собаку, которая укусила тебя». (Остин О’Малли)

POV Маши.

Ох, как же это неприятно – отходить от попойки! Чтоб я еще хоть раз назюзюкалась? Да ни в жизнь! Говорила мне Дуняша: съешь маслица перед тем, как самогонку хлобыстать, а я: «Да ладно, я три стопочки, и хватит!» Ага, три стопочки! Сначала три, потом еще три, а потом неадекват! «Пить надо меньше, а закусывать больше!» – золотые слова! Мне б их кто в мозги впаял до того, как я набухалась в зюзю! Печально это и бооольно! Мама, роди меня обратно, палач, укороти меня на голову, если мама откажется… Всё, с пьянками я завязала. Только если бутылку пива на радостях или бокал шампусика по праздникам. Да, совсем от алкоголя отказываться из-за бодуна, даже из-за зверского бодуна – уточним, я всё же не собираюсь. Вот такая я алкашка, ну и пофиг.

Весь день я мучилась от сушняка, мигрени и тошноты, но ближе к вечеру вроде оклемалась и пришла в норму. Жизнь снова заиграла разными красками, а мир перестал видеться в депрессивных оттенках. Правда, этих самых оттенков попытался нагнать высказавший всё, что обо мне думает, Гокудера, но «врагу не сдается наш гордый Варяг», так что я огрызалась в ответ. Ну а что? Да, я виновата, но я просто ненавижу, когда на меня орут! И начинаю орать в ответ. От подрыва дома и посыла динамитчика так далеко, что он бы не выплыл, нас спасла Катька, умело сменившая тему на более насущную – поиск предателя. Взрывной агрессор заинтересовался, но я показала ему язык и утащила сестру на переговоры с биг-боссом. А вот не фиг на девушек, страдающих от жуткого отходняка, орать, вызывая у них новые приступы мигрени! «Я мстю, и мстя моя страшна», ага! В результате мы поговорили с Савадой, а он – с мафиози, но толку от этого не было, напротив, добавился еще один вопрос. Почему его гипер-интуиция не работает, и возможно ли, что ее заблокировали? Сей вопрос мы за ужином сгрузили на хрупкие анорексичные плечи нашей мисс Мрачности, почему-то постоянно косившейся на Принца, довольного, как утыривший связку колбасы чау-чау, и даже лыбившегося не столь маньячно и садистично, как всегда. После ужина она со своими варийцами направилась искать что-нибудь о заклятиях ограничения паранормальных способностей, пробормотав, что ей кажется, что виноват всё же Граф, а я ушла к себе. Однако поваляться на койке, предаваясь меланхолии и жалея себя, болезную, мне не дали: в комнату постучали, и, получив разрешение войти, ко мне вломился мой хмурый братик. Мне вдруг стало очень стыдно за свое вчерашнее поведение, и я, резко сев на койке и схватившись за тут же загудевшую башковенцию, пробормотала:

– Фран, прости, я идиотка. Я не должна была вот так сбегать.

– Идиотка, – кивнул иллюзионист, протопал к моей кровати, уселся слева от меня и затараторил с пофигистичной моськой: – Совсем глупая. Бестолковая. Безмозглая. Безголовая. Недалекая. Ограниченная. Скудоумная. Дубина. Балбеска. Олух царя небесного…

– Фран, Фран, – ошалело замахала я руками на парня, – стоп! Я поняла уже. Ты что, всю ночь словарь синонимов зубрил на статье «Дура»?

– Нет, я эти слова выучил давно. Как только решил с тобой подружиться, – съязвил мой братик.

– Ну да, я заслужила, – поникла я и, поджав колени к груди, обняла их руками и оперлась о них подбородком.

– Несомненно, – кивнул Фран, а я лишь тяжело вздохнула, понимая, что он прав. – Но я тебя прощаю.

– Прощаешь? – опешила я и обернулась к парню.

– Ты ведь расстроилась из-за того, что кто-то из нас может быть предателем, – глядя в черный экран моего компа, протянул Фран. – Так что я понимаю. Ты очень ранимая, хоть и взрывная.

– Ну… Спасибо, – пробормотала я и тоже уставилась на монитор. – Фран, я должна была остаться с вами, но почему-то побежала к Дуняше. Я просто привыкла, что со всеми своими проблемами бегу к ней – она ведь была мне как старшая сестра и всегда помогала…

– Не оправдывайся, это не в твоем стиле, – перебил меня лишившийся Лягушки иллюзионист Варии. – Я понимаю, почему ты пошла к ней. Она тебе ближе, чем я, необъезженный Конек-горбунок, Динамитный цундере или даже твои сестры, потому что со всеми нами ты вынуждена быть старшей сестрой и заботиться о нас, даже о Взрывоопасном балбесе, который всё время доставляет тебе неприятности, и ты вынуждена успокаивать его после ссор с работниками. Бьякуран же казался тебе надежным, но в результате ты его же и начала подозревать. А та женщина всегда о тебе заботилась, потому ты и пошла к ней. Ты ведь можешь с ней не делать вид, что ты сильная и можешь обо всем позаботиться, можешь побыть слабой и показать, что у тебя на душе. Только знаешь… И твои сестры, и я точно примем твою слабую сторону. Насчет остальных ничего не знаю, и мне всё равно. Но я точно знаю, что и я, и твои сестры не сочтем тебя слабой, если ты иногда будешь позволять себе немного побыть женщиной, а не воином в матроске. Ты можешь быть иногда слабой – это не позорно и не вызовет отторжения… В общем, это всё, что я хотел сказать, пока.

– Куда?! – возмутилась я, поймав рыпнувшегося было к двери иллюзиониста за рукав. – Не пущу!

– А смысл? – закосплеив соционического Бальзака, ни к месту вякнул Фран.

– Смысл в том, что я приняла твои слова к сведению, – улыбнулась я и, похлопав по койке рядом с собой, отползла к изголовью и закончила мысль: – и теперь ты должен взять на себя ответственность за мои душевные терзания и посидеть со мной.