Текст книги "Спасите, мафия! (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 96 страниц)

– Хм… Ну давай попробуем! – усмехнулся недоверчивый громкоговоритель на адекватной громкости. – Если твои страхи подтвердит кто-то, кроме сестер. Ты могла договориться с ними еще с вечера.

Вот ведь параноик… И у кого из нас расстройство, интересно? Я фыркнула и подняла свои бренные кости с лавочки.

– Идемте, недоверчивый Вы наш, – бросила я угрюмо, и господин почти-рыцарь с дурными манерами направился следом за мной. Я повела его в свою комнату, благо, документы, а точнее, свою карту, заведенную на меня психологом, хранила до сих пор. А как же иначе? Это ведь символ моей преступной деятельности – мне тогда было очень любопытно, что обо мне пишет эта мадам, и я выкрала сию карту. Зато адреналина тогда было! Эх, ностальгия…

Выудив из верхнего ящика стола карту, где психолог делала пометки о моем состоянии, и отмеченную на первой странице датой заведения на меня «дела», поверх которой располагалась печать, я отдала ее мечнику. Тот взял документ, кстати, правой рукой, опустив левую, и, воззрившись на дату, заявил:

– И это доказательство? А если…

– Карта десятилетней давности! – закатила глаза я. – Неужели не видно по состоянию бумаги и чернил? Вы мне казались человеком куда более тонко разбирающимся в подобных вопросах.

Блондин поморщился. О, понимаю: неприятно признавать правоту другого человека, тем более того, с кем только что спорил.

– Ладно, верю, – проворчал он и, шваркнув мои документки на стол, уселся в мое же кресло, аки в свое собственное, с видом «Я здесь босс, а вы все пошли вон, холопы!» Пафоса-то сколько, гражданчик! А манер ни на грош… Положив левую руку на столешницу, мечник погрузился в изучение моего психического состояния десятилетней давности, переворачивая листы правой дланью. Может, я и идиотка, но всё же мне кажется, что левая кисть у него не действует. Присмотреться, что ли?..

Я встала слева от блондинчика, молчаливо ищущего знакомые буковки, и внимательно присмотрелась к черной кожаной перчатке, кстати, не стандартной, а несколько завышенной. Что-то было не так, а вот что, я понять не могла. Поисковик знакомых литер сдвинул руку чуть правее, и до меня-таки дошло, как до жирафа. Положение пальцев! Он ведь никогда не меняет его, кулак всегда сжат, но не плотно, а словно находится в расслабленном состоянии. И это могло значить лишь одно… Я как-то резко загрустила и, попинав себя за невнимательность к деталям, отошла назад и уселась на собственную койку. Было грустно и обидно: он такой молодой, а лишился левой кисти. Это ведь явно протез, хоть и очень качественный… Нет, мне, конечно, наплевать на этот громкоговоритель, но к физическим увечьям я отношусь с пониманием: это тяжело, это даже тяжелее, чем жить с сотней фобий. Потому я ему сочувствовала.

Я сидела на кровати, подперев щеки кулаками, и смотрела на пепельные волосы, водопадом ниспадавшие на спину мечника, благо кресло у меня с низкой спинкой, так что обзор оно не особо загораживало. Почему-то захотелось сказать ему, что всё будет хорошо. Я идиотка? Наверное, да, потому «хорошо» ничего и никогда не будет, а этому типу одинаково начхать что на меня, что на подобные жалкие попытки его подбодрить. Он ведь очень сильный, раз даже с такой травмой не бросил меч. Я-то думала, почему лезвие, лишенное эфеса, всегда примотано к его руке, и он то его поднимает, то опускает и может драться, но в правую руку этот меч не взять – он же привязан. Мне казалось, он просто левша, который хорошо владеет правой рукой, а потому оружие всегда на более развитой руке, а тут… Печально это всё, очень печально, но он не сдался, а значит, он очень сильный. Ну, а это в свою очередь значит, что мне не стоит нести чушь.

– Ладно, мусор! – прервал мои размышления объект этих самых размышлений. – Допустим, ты говоришь правду. Я слышал, что с фобиями можно справится с помощью психотерапевтов – не он ли тебе помог, а? Это тогда никакое не «самопреобразование»!

Скуало повернулся ко мне вместе с креслом и победно усмехнулся. Дурак, что ли? Он меня вообще не слышал?

– Во-первых, – ехидно хмыкнула я, снова становясь язвительной, – Вы явно от своего вечного орева уже сами оглохли и ни слова, мною сказанного, не расслышали. А во-вторых, мы говорили об алхимии, как об искусстве превращения одного в другое. Алхимия подразумевает преобразование одного вещества в другое, но оно невозможно без вмешательства со стороны. Так и с внутренней алхимией: человек использует все возможности своего организма и кучу энергий. В моем же видении преобразование происходит благодаря самому человеку, но, так как мы живем не в вакууме, не в космосе и даже не на дне Марианского жёлоба, то на нас оказывают воздействие окружающие нас люди. Вот, к примеру, пару дней назад я не общалась ни с кем, не язвя больше десяти минут. А хотя нет, я вообще ни с кем больше десяти минут не общалась. А сейчас я с Вами уже битый час беседую и, как видите, не язвлю на каждом слове. То есть Вы на меня немного повлияли. А я повлияла на Вас – Вы не превращаете мой мозг в омлет своим ультразвуком каждую секунду, что открываете рот.

– И это по-твоему «не язвлю»? – фыркнул Скуало.

– Не язвлю в каждом предложении, – пожала плечами я.

– Значит, тебе всё же психоаналитик помог? – вернулись его сани всё на ту же лыжню.

– Нет, она тогда тупо поназаписывала мои симптомы, и я перестала к ней ходить, – честно ответила я. – Я у нее была всего несколько раз. А от фобий избавилась куда как позже.

– Что, ото всех? – хитро прищурился итальянский рупор.

– Нет, – резко нахмурилась я, а он вновь победно ухмыльнулся.

– Значит, ты себя не изменила. Ты всё еще трусливый мусор!

– Да пошел ты, – безразличным тоном бросила я, внутренне кипя от гнева. – Ничего-то ты не понял. Так какой смысл тебе что-то объяснять?

– Так ты же хотела меня убедить, – хмыкнул он, разваливаясь в кресле. – Ну, давай, я слушаю!

– А тебе не приходило в голову, что ты наблюдаешь за мной в процессе преобразования? – фыркнула я и, поднявшись, скрестила руки на груди. – Может, я и труслива всё еще, но многие страхи я уже поборола, и значит, я уже не так труслива, как раньше. Я медленно, но верно иду к изменению себя, к тому, чтобы стать такой, какой хочу быть. Идеала не достигнуть, но я просто делаю всё, что в моих силах, чтобы к нему приблизиться. И я не отступлю, ясно?

– Хм, – что ж они все так любят хмыкать? Тоже мне, хмыри болотные…

Скуало нахмурился и впился в мои глаза цепким и явно оценивающим взглядом. Я, как и всегда, глаз не отвела. А зачем? Хочет поиграть в гляделки – поиграем. Я в них всегда выигрываю, потому что терпелива. Минуты через три он вдруг усмехнулся и, не отрывая от моих глаз оценивающий взгляд, спросил:

– Мусор, если бы перед тобой стоял выбор: выжить, но потерять гордость, или умереть, но с честью, что бы ты выбрала?

– Глупый вопрос. А ответ очевиден.

– Потому что ты готесса?

– И кто из нас тупой? – выгнула бровь я. – Я просто считаю, что лучше умереть, чем жить, лишившись чести и достоинства, став жалким подобием самого себя…

– Мне это нравится! – перебил меня Скуало диким оревом и поднялся. – Мне нравится такая позиция! Я сам живу по этому принципу, так что ладно, я поверю тебе. Поверю, что человек может меняться. Судя по этим записям, тогда ты считала, что главное – выжить любой ценой. У тебя была танатофобия – боязнь смерти. А теперь ты почитатель смерти, да еще и явно честно говоришь, что лучше умрешь, чем лишишься гордости. Я тебе так скажу: если и можно научиться не бояться темноты с помощью каких-то там психиатров, то этот страх надо пересиливать самому, значит, ты и правда сумела себя хоть немного изменить. Ладно! Я соглашусь с тобой, что в такой трактовке, образной, алхимия может существовать! Но в философский камень я всё равно не верю.

О, а вот свое последнее «ня» всё равно надо было вякнуть, да? Ну и ладно! Главное, сам факт! Он признал мою правоту, признал, что изменения возможны, признал, что алхимия не бред, и надежда на лучшее всё же есть! А на остальное мне как-то начхать. Я расплылась в довольной улыбке и кивнула. Остальное было уже не столь важно, и я лишь едва заметно грустила из-за открытия, связанного с его травмой. Ну да ладно, лучше делать вид, что я не в курсе дела, а то мало ли, как он отреагирует? Да и не мое это дело, право слово…

– Тогда я буду Вам и дальше помогать, – заявила я и решила по обыкновению его поддеть. – Вам и Вашей «Ва» чего-то там!

– Мусор! Ты, может, изменишь это свое вечное «я язвлю всему, что движется и не движется»? – возмутился мой личный граммофон с незаедающей пластинкой, скрещивая руки на груди.

– А мне оно надо? – скептически выгнула бровь я и последовала примеру Суперби, сложив лапки на груди. – Меня всё устраивает в этом плане.

– Врой, а меня – нет!

– Так меня Ваше орево тоже не устраивает, ну и что? Я же терплю.

– Наглый мусор…

– Вечноорущий рингтон.

С минуту мы смотрели друг другу в глаза и вдруг синхронно усмехнулись. Скуало протянул мне руку и заявил:

– Ладно. Ты снова будешь моим консультантом.

– Только Вашим, мой командир? – фыркнула я.

– Да, остальные ничего не понимают в оккультизме. Разве что наш Гений разбирается в этом, но ему не до того. Он другим занят.

Спросить бы «чем» надо, наверное, но мне как-то неинтересно даже. Ну, занят чем-то этот извращенец с манией резать всё и вся ножичками, мне-то какое до этого дело?

– Ладно, – хмыкнула я и пожала Суперби лапку. – Поступаю в Ваше командование, мой генерал.

– Я капитан, – поморщился Скуало, с силой пожимая мою руку. Ох, точно говорят: сила есть, ума не надо! Как так можно? Он же мне мог запросто кости переломать! Я ж не мужик, которому запросто можно лапу так трясти… Хотя, может, это он так меня от своих слов пытается отвлечь? Фигушки ему, я стойкая… И ёрная.

– А почему «капитан»? Служили в армии? Дослужились до капитана? В Вашем-то возрасте? – завалила его вопросами вдруг ставшая особо любознательной я.

– Слишком много вопросов, мусор, – продолжая трясти мою конечность, ухмыльнулся Суперби.

– А Вы слишком скрытный. Слабо хоть на парочку ответить? – попыталась спровоцировать его я. Причем, походу, удачно, потому как человек-тремор, продолжая трясти мою конечность, заявил:

– Парочку? Ну давай! Два вопроса! Но на вопрос: «Что значило „Ва…”?» – я не отвечу, – перебил он готовый сорваться с моих уст вопрос, не дав мне и рта раскрыть.

– Ладно, – согласилась я, потому как не очень-то мне и интересно, – договорились.

– Договорились! – кивнул вибромассажер «Америка-стар» и отпустил-таки мою руку. Слава тебе, Ктулху! Меня освободили! Прощай, Шоушенк, я не буду скучать, прощай, электрический стул с кодовым названием «Суперби Скуало», по тебе я буду скучать еще меньше! Блин, до сих пор трясет…

Я потерла рукой об руку и уточнила:

– А если Вам вопрос не понравится?

– Не отвечу, – с усмешкой озвучил очевидную истину итальянский электростимулятор, и я поморщилась.

Я знаю, что бы хотела спросить, но это ж дико невежливо! А, впрочем, похоже, его не сильно задевает сейчас то, что он лишился руки, может, всё же стоит спросить? Но нормализовавшиеся отношения терять тоже неохота… Хотя что я так из-за него переживаю? Ну подумаешь, расстроится! Невелика потеря! Спросить или не спросить?.. «Вот в чем вопрос! Достойно ли терпеть безропотно позор судьбы иль нужно оказать сопротивленье?..»

– Врой, мусор, чего задумалась? – прервал мое мысленное чтение монолога Гамлета итальянский громкоговоритель. Подловил, гад. «Благодаря» его вербальному пинку, я выпалила вопрос, вертевшийся на кончике языка:

– Что с Вами произошло?

– В смысле? – озадачился он, упирая правую руку в бок и аки балерун отставляя правую ногу, перекинув весь свой вес на левую.

– Эм, ну… – пробормотала я, потупив глаза.

– Врой, надоело! Давай быстрей! – возмутился он.

– Только не расстраивайтесь, – пробормотала я, решив быть вежливой, а Скуало меня снова перебил, усмехнувшись и заявив:

– Ты из-за моей руки, что ли?

Я офигело на него воззрилась и подумала: «Не может же быть, что ему наплевать?!» Ухмылка говорила, что может, выражение лица, тон, которым эти слова были сказаны – тоже. Вот только глаза вдруг погрустнели, а потому я замялась, но всё же осторожно кивнула.

– Хочешь знать, как я ее лишился? – уточнил мечник. – Ладно. Я сегодня добрый – отвечу. Я сам себе ее отрубил.

Что?.. Что, простите?! Он сейчас что, шутит?! Да нет, не похоже. Глаза-то печальные, ухмылка – самоуверенная, а тон… Он правду говорит. Значит, он дурак. Хронический, непроходимый идиот!

– Ты дурак?! – возмутилась я и ткнула пальцем в грудь усмехавшегося балбеса, смотревшего на меня как на подопытного кролика, да и вообще как на человека, не знающего почем нынче пачка конопли. А он-то, похоже, с коноплей на «ты»… Да как он мог?! Даже меня, безразличную обычно ко всему и вся, «пробило»… – Ты дебил, идиот, болван! На фига?! Балбес полоумный!

– Заткнись, мусор! – возмутился Скуало и, перехватив мою руку за запястье, с силой ее сжал. – У меня была причина, и не смей в меня тут пальцем тыкать!

А вот мне на глаза навернулись слезы. И не из-за того, что завтра у меня стопроцентно образуется гематома на запястье, а в голове до вечера будет звенеть от его децибелов, а от того, что посочувствовала этому тупому мусорному мешку у которого, кажется, и впрямь не было выбора.

– Дурак, – прошептала я и хлюпнула носом.

Скуало меня тут же отпустил и воззрился на меня, как папуас на якута в унтах и тулупе. Я же свалила к окну и, быстро вытерев глаза платком, глубоко вздохнула и взяла себя в руки. Обернувшись я уже вновь была само спокойствие, по крайней мере, внешне, а потому холодно сказала:

– Извините, сорвалась. Больше не повторится.

– Тебя что, настолько это расстраивает? – чуть удивленно и даже не на полной громкости спросил он. Я поморщилась, но решила ответить честно:

– Более чем.

– Точно глупый мусор, – фыркнул человек, над которым, похоже, судьба вдоволь поиздевалась, и вновь упер руку в бок. – Смысл волноваться за других? О себе бы побеспокоилась!

– О, поверьте, о себе я беспокоюсь, – хмыкнула я. – А Вы просто попали в радиус действия волн моего беспокойства о самой себе, вот Вас и «зацепило»!

– Значит, я могу не волноваться о ерунде, мусор! – усмехнулся Суперби. – Вроде того, что ты будешь страдать ерундой и думать о моей руке вместо того, чтобы сосредоточиться на работе.

– Естественно! – фыркнула я и уселась на свою кровать, закинув ногу на ногу. Точно он дурак! Работа превыше всего, и уж точно превыше его руки и моих фобий! – О работе я всегда думаю в первую очередь!

– Отлично! – кивнул беспардонный итальянец. – На этом всё, завтра разберемся с оставшимся твоим вопросом. Если я сказал «два», значит, два. Суперби Скуало слов на ветер не бросает!

С этими словами Акул с мечом и не рыбьим строением горла свалил куда подальше, хлопнув дверью. Печально, что пришлось дать ему прочесть мою карту, потому как там довольно многое обо мне написано, но от половины фобий я уже избавилась, а того, о чем никто узнать не должен, в этой карте и не найти. Я же прямо-таки ниндзя: и тетрадку спионерила, и листочки самые опасные из нее вырвала и уничтожила. Собственно, ради чего и тырилась сия карта – ради изничтожения компромата. Ведь у психолога местного в кабинете вечно проходной двор – заходи, кто хочешь, читай, что хочешь, не то, что в настоящих поликлиниках, откуда тиснуть карту практически нереально… А кстати, ниндзя-пионер – это интересная картинка! В маске и с алым галстучком… Пойти, что ль, галстук повязать?..

====== 26) Возможен ли союз Ланкастеров и Йорков?.. ======

«Если война причина зол, то мир будет их исцелением». (Марк Фабий Квинтилиан)

POV Кати.

И снова утро. Обычно я просыпаюсь бодрая и с надеждой на лучшее, но сегодня мне было откровенно фигово. И кто в этом виноват? Конечно же, я сама. Может, Хибари-сан и прав был вчера, явив миру невиданный ООСище собственной личности и поддержав меня, но я битый час не могла заснуть и думала над словами Мукурыча и о том, что сотворила. Было откровенно фигово, и, разлепив сонные глаза в половине пятого, я поняла, что никуда мое настроение ужасное не делось. Я быстренько приняла душ, напялила свой старенький джинсовый комбинезон и черную футболу с надписью «Мир – театр, а я – сломанная кукла», подаренную мне недавно Ленкой, и пошла на заклание. А точнее, извиняться. Спросите: «Какого фига ты прешься в четыре тридцать утра к явно сонному мужику, который тебя за это пришибет?» Вы будете правы – я идиотка. Проблема в том, что я настолько привыкла вставать в пять утра, что полчаса туда, полчаса сюда роли не играют, и я не воспринимаю это время как раннюю рань. Вот и ступила. Как сказала бы Ленка, спроецировалась и, поддавшись глупым эмоциям, отправилась на встречу злому року, в роли «рока» плотоядный Ананас, только вчера научившийся готовить котлеты.

Я потопталась у двери с Павликом Морозовым и наконец, минуты через две, нерешительно постучала. А в ответ – тишина. Я постучала чуть громче – результат тот же. Я озадачилась и подумала, что Ананас уже свалил куда подальше, встав раньше меня, и на свою голову глянула на часы. Циферблат красноречивее любых слов сказал мне, что я идиотка. Четыре сорок пять… Я офанарелым взглядом воззрилась на портрет гражданина Морозова, а затем ломанулась куда подальше, вернее, к лестнице. И тут где-то за моей спиной распахнулась дверь и раздался шипящий приказ:

– Стоять!

О, вездесущие тараканы! О, великие труселя Тсуны в сердечко! О, накрахмаленные воротнички гимназисток девятнадцатого века!.. Спасите!!! Я застыла и обернулась… но тут меня пробрало на «хи-хи». Ананас, чей заспанный фейс поражал степенью озлобленности и раздражения, лишился своего ананаса… И это явно была не иллюзия – просто волосы его не были собраны в хвост, а падали на плечи и образовывали прическу под названием «я упала с самосвала, тормозила головой». Кстати, волосы у него до плеч, оказывается, но дико неровные – ступеньками. Видать, специально так подстрижены, чтоб ананас красивый получался. Подозреваю, что где-то за спиной должен был быть еще «хвост» до пояса, а точнее, просто длинная прядь, но мне было не до ее поисков – подавить бы ржач, потому как напялить сонный Фей без волшебной палочки успел лишь черную футболку и не менее черные треники, а потому, вытаптывая босыми пятками наш бордовый палас, сейчас приближался ко мне, явив миру картину «Вот так выглядят гениальные мафиози в быту». Он был настолько обычным, житейским и, что называется, «своим, родным», а не извечно беспредельно-пафосным, что меня от такого нетривиального зрелища пробивало на смех. И только одно мне не давало заржать – злющее выражение лица и взгляд, обещавший превратить меня в фарш и пустить на котлеты, благо я же ему вчера рецептик-то и дала, дура. А точнее, не Нострадамус. А еще точнее, идиотка, забывающая о времени. Я шумно сглотнула и пошлепала на заклание. Вернее, на встречу с «прекрасным» в трениках и без причесона.

– Извини, то есть извините, – пробормотала я, подруливая к пышущему злобой сухофрукту. – Я забыла про время, просто…

Договорить мне не дали – меня схватили за запястье, причем очень грубо и явно обещая кожному покрову скорое появление гематом, и поволокли в комнату местного Павлика Морозова. Затащив меня к себе в берлогу и захлопнув дверь, кстати, негромко, Ананас без ананаса с силищей толкнул меня на свою разобранную койку, куда я рухнула, не издав ни единого писка (не мышь таки, да).

– Какого чёрта?! – возмутился он, складывая руки на груди и пыша злобой и яростью.

– Прости, в смысле, простите, я поговорить хотела! – затараторила я, вставая. – Просто забыла, что на часах дикая рань. Ну олень я, пойду ягель щипать, извините…

– Помолчи! – рявкнул Ананас и снова толкнул меня на койку, после чего навис на до мной, схватив за плечи и процедил: – Знаешь, я бы сейчас с удовольствием тебя отправил в мир своих иллюзий до тех пор, пока ты бы не свихнулась, и никакой «Граф» не смог бы предъявить мне претензию, потому что это никчемное тело было бы живо и продолжало функционировать! – он встряхнул меня за плечи, а я с ужасом смотрела ему в глаза и думала: неужели из-за того, что его разбудили, стоит устраивать такие истерики?.. – Я открыл тебе, потому что думал, что уж к кому-кому, а ко мне ты не заявилась бы, тем более в такую рань, если бы ничего ужасного, на твой взгляд, не случилось! А ты явилась просто «поболтать»? Что, хотела вот эту картину увидеть? – Мукуро потряс перед моим носом прядью своих волос и, снова схватив меня за плечи, с силой тряханул. – Посмеяться захотела?!

– Дурак, что ли? – возмутилась я, доперев, что он злится не из-за того, что его разбудили, а из-за того, что увидели без «боевого раскраса».

– О нет, скорее, наблюдательный идиот, зачем-то открывший дверь! – рявкнул он. – Я видел, что ты, когда обернулась, ухмылку еле подавила!

Что он истерит-то? Прям как баба… Нормально он выглядит, как все люди спросонья, разве что прическа необычная, но что, мало парней с «каре», что ли?

– Чего ты истеришь? – озвучила я свои мысли и попыталась отцепить его лапы от своих плеч. – Подумаешь, не причесан! Я признаю: чуть не засмеялась, – моська Фея аж перекосилась от злобы, но я поспешила договорить до конца: – но лишь потому, что очень уж зрелище необычное! Я привыкла, что у тебя всегда на голове иголки, а тут – ничего сверхъестественного. Вот чуть и не рассмеялась. Потому что ты обычным был, не извечно-пафосным, как всегда. Удивилась и чуть не засмеялась, не больше. Но не над тобой, а над необычностью твоего вида. И чего ты паникуешь-то? Ладно, Машка истерит всегда, когда ее с бигуди на башке застанешь, а ты-то чего в панику впадаешь?

– Потому что я ненавижу, когда надо мной смеются, – процедил Мукуро, сверля меня возмущенным, но уже не жаждущим моей крови взглядом. Что-то мне как-то даже стыдно стало… Зря я так, он ведь и правда нормально выглядит, на мой взгляд, даже лучше, чем с этими вечными иголками и зашкаливающим эго…

– Ну, прости, – пробормотала я, глядя ему в глаза. – Просто я и правда очень удивилась. Ты слишком необычно выглядишь. Но не смешно – именно необычно. Как обычный, нормальный человек, а не гениальный мафиози, мечтающий всех прибить. Если честно, мне кажется, тебе такая прическа идет, но это очень непривычно.

Мукуро хмыкнул и отпустил меня. Взгляд его стал подозрительно мирным – злость ушла, ярость тоже, а возмущение сменилось раздражением и недовольством, но кокать меня и перемалывать в главный ингредиент для котлет он явно расхотел.

– Ладно. Раз пришла, говори, что нужно, – позволило мне сонное Сиятельство произнести речь и, обойдя койку, забралось на нее с ногами, накрылось одеялом, видимо, решив спрятать от меня свои пятки и тренировочные штаны, и, умостырившись полусидя, полулежа у изголовья, воззрилось на меня со смесью пренебрежения и любопытства. Кажись, ему спросонья тяжело эмоции контролировать. Дожили…

– Эм… – я замялась и, усевшись поудобнее на краешке койки ворчливого цуката, пробормотала: – Я пришла извиниться.

– В четыре утра? – скептически выгнул бровь герр Ананасэ.

– Извини, – окончательно стушевалась я, опустив взгляд и старательно пересчитывая складочки на белой простыне.

– Ну и? – хмыкнул он. – Хотела – вперед. Извиняйся. Вопрос: за что?

– За то, что так с тобой поступила, – поморщилась я, начиная теребить простыню лапками. – Я просто хотела помочь Франу. Очень волновалась за него, боялась, что ты ему что-то сделаешь. Но ведь тебе на запреты Тсуны было бы плевать: ты не считаешь его своим боссом, – Фей фыркнул. – Да и на уговоры ты бы начхал, кто бы ни просил, – он снова фыркнул, и я пробормотала: – Потому я и решила, что единственный способ – это доказать тебе, что и тебя могут обхитрить. Ведь если бы ты в честной игре в карты проиграл, ты бы мог начхать на нас, потому что это была лишь «глупая игра» и фортуна повернулась бы к тебе пятой точкой, не более. А вот в результате того, что получилось, ты вроде как и впрямь проиграл, потому что ты ведь иллюзионист, фокусник, и я видела: ты следил за Машиными руками. То есть, ты проиграл не фортуне, а ей. Потому я думала, что ты не тронешь Франа из чувства гордости. Мне казалось, ты бы просто попытался потом обыграть Машу, «восстановить справедливость» тем, что смог бы ее оставить в проигрыше. Но, если честно, я не думала, что тебя это так зацепит. Мне казалось, это лишь разожжет азарт, и ты потребуешь реванша, не более. Заинтересуешься, и всё. А ты обиделся и подумал, что тебя хотели унизить… Но этого не было! – последнюю фразу я произнесла, заставив себя посмотреть Мукуро в глаза. Я ведь говорила ему правду, всё было именно так, только мысль эта меня тогда пронзила буквально молниеносно – я не шла к ней долгими тернистыми путями, а обдумывала ее всего минут пять, и приняла решение слишком поспешно… Вот и подтверждается вновь поговорка: «Семь раз отмерь, один отрежь».

– Ку-фу-фу, и я должен в это поверить? – протянул Мукуро, подперев щеку кулаком, а локоть поставив на согнутую в колене левую ногу. – Я должен поверить, что ты не хотела победы над врагом и его унижения?

– А зачем? – устало спросила я, не отводя взгляд от его глаз.

Повисла тишина. Нет, правда, зачем? Он что, считает, что главное – унизить противника? Судя по его «бою» с Хибари-саном, да. Но это же глупо! Как он может так думать?

– Почему же ты решила извиниться, раз у тебя были такие «благородные» мотивы? – прервал наконец тишину Фей.

– Потому что ты и впрямь обиделся, – пожала плечами я. – Я вчера только поняла, насколько сильно тебя это задело. Одно дело – нападки на Машу и меня, а другое – то, как ты сказал те слова. «Ты наивна! И не видишь, что мир прогнил насквозь и бороться с этой гнилью можно лишь такими же гнилыми способами – иначе не победить». Тебе самому больно было от своих слов, я видела. Точнее, от того, что ты веришь, будто они справедливы. Ты веришь, что тебя могли победить лишь «гнилым» способом, и тебе от этого больно, вернее, от того, что этот метод применили. Это снова доказало твою правоту, а значит, причинило боль.

Повисла тишина. Мукуро, поджав губы, скрестил руки на груди и откинулся на подушку, стоявшую у изголовья, а ноги вытянул и скрестил в районе щиколоток. Он смотрел мне в глаза и искал подвох, но пардон, его там нет. Потому что я правду говорила – от начала и до конца. Наконец иллюзионист провел ладонью по лицу и, закрыв глаза, тряхнул головой. Что бы это значило? Когда он их снова распахнул, правый зрачок озарял иероглиф «один», но мне почему-то не стало жутко. Хочет погрузить в иллюзию – пусть. Я это заслужила. Но вместо того, чтобы натравить на меня иллюзорных змей или заставить верить, что я падаю, Мукуро протянул ко мне левую руку, и в ней вдруг появилась белая роза. Я опешила и, удивленно на нее воззрившись, спросила:

– Это что?

– Роза, – хмыкнул иллюзионист. – А что, не видно?

– Зачем? – поморщившись, уточнила я.

– Мир, – коротко бросил Фей.

– В смысле? – не поняла я и воззрилась на него как на диво дивное, чудо чудное.

Мукуро усмехнулся и заявил:

– А ты, похоже, не много знаешь о мифах, да?

Я пожала плечами, а он, опустив лапку с цветком, пояснил наконец:

– Белая роза – символ смерти, загробного мира, воскресения из мертвых и перерождения. Изменения. В Ветхом Завете розовый куст – символ возродившегося к жизни человека. В индуизме Брахма, отдававший предпочтение лотосу, увидев розу, показанную ему Вишну, признал свою ошибку и вместе с ней первенство Вишну. Я хочу заключить с тобой не перемирие, а мир. Ты любопытное существо, мне интересно наблюдать за тобой. Я не понимаю тебя, не понимаю твоего отношения к жизни, но, скажем так, меня оно заинтересовало. Потому я не хочу больше враждовать. Мир?

Он вновь протянул мне розу и воззрился на меня столь насторожено, что мне аж дурно стало. И не потому, что я от него подвоха ждала, а потому, что мне показалось, будто он не верит в то, что я приму его предложение. И, наверное, именно поэтому я и решила его принять. Всё-таки в его разноцветных, пугающих, холодных глазах было столько одиночества, что сказать «нет» я не смогла, хоть и понимала, что мне это еще может аукнуться. Я потянулась к розе, но вдруг вспомнила о его словах, сказанных моей сестре, и ее реакции. Я вздрогнула и пробормотала:

– А как же Маша?..

– Да поговорю я с ней, – фыркнул он и протянул цветок ближе ко мне. Я улыбнулась, кивнула и взяла его, а потом спросила:

– А если роза – символ смерти и воскрешения, – хитро прищурившись, вопросила я, – значит, она и твой символ, символ человека, познавшего все Шесть Путей?

Фей хмыкнул и в моей левой руке возникла алая роза.

– В какой-то мере, – заявил он, а я с удивлением разглядывала цветы, сложив их вместе. – А белая и красная роза – символ единства, союза. Ну что, отдашь мне красный цветок?

Я пожала плечами и протянула Мукуро творение его больного разума, отливавшее багрянцем.

– Мир – значит мир, – заявила я, а иллюзионист тиснул собственноручно созданный глюк.

– Отлично, – кивнул он.

– Ладно, я пойду, – вздохнула я и встала, но Мукуро резко нахмурился и сказал:

– Цветок придется оставить. Это иллюзия.

– Ну и что? Это лишь символ, мир-то заключен и никуда не денется, – улыбнулась я и положила розу на кровать. Иллюзионист положил рядом с моей, белой, свою, алую розу, и я рассмеялась: – Это прямо-таки союз Йорков и Ланкастеров!

– Похоже, на этот раз война Белой и Алой розы не привела к победе одной из сторон, – поддержал меня Мукуро с ехидной ухмылочкой.

– Ладно, пока! А такой вид тебе, кстати, очень даже идет. Ты в нем очень домашний и мирный, – улыбнулась я и, махнув лапкой, свалила в туман, не при Тумане Вонголы будет сказано…

Оказалось, что я катастрофически опаздываю, а потому пришлось мчаться в коровник, как в пятую точку ужаленной. Рёхей уже закончил свою часть трудовых подвигов, и мне стоило немалых усилий заставить коров перестать жевать на время дойки: я тупо оттащила от них кормушки, что вызвало волну возмущения и мычания, но, к счастью, бунт был подавлен, слава Ланкастерам, то бишь мне. Кстати, в войне Белой и Алой розы победили как раз «красные», прям как в России (видать, алый и впрямь удачный цвет для революций), а, учитывая, что Мукурище через себя перешагнул, чтоб мне, «тупой и непонятной», мир предложить, то можно сказать, что вновь Ланкастеры, то бишь я, победили. А что? Мукуро сам меня красной розой снабдил, так что нечего жаловаться… Главное, у нас всё-таки мир. Но, думается мне, вредствовать он всё равно будет. Равно как и я – язвить. К тому же, несмотря ни на что, я всё равно жду от него подвоха и не удивлюсь, если эти грабли вновь зафиндилят по моей шишке, но это, как говорится, «уже совсем другая история» – главное, не начать ему доверять!