Текст книги "Спасите, мафия! (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 96 страниц)

Я выудила из пакета оставшиеся в нем двое порточков и швырнула на свою койку. Так, и какие из них – термо-эмо, а какие – Франа? Н-да, глазомер у меня, кажись, фиговый, а потому понять сие мне не дано! Ну и пофиг, отнесу оба варианта, пусть сам разбирается. Моя логика меня бережет, кто сомневается – гуляйте дальше по коридору.

Я запихнула треники обратно в пакет и вырулила из своей комнаты. Сегодня с самого утра стояла дикая жара, и я даже умудрилась надеть кофту с коротким рукавом, причем белую, и юбку до колена, темно-серую, плиссированную. Знаю, типа «пай-школьница» и не в моем возрасте такое носить, но вот в данный момент мне было начхать, как я выгляжу, потому что мне было тупо жарко. Я подрулила к двери с лягухой и пару раз ее пнула. Фран не отозвался, да я и не ждала.

– Ты, выкидыш логики, почему-то всё еще считающий, что если ты мне не ответишь, я свалю! Я захожу, надень на лысую макушку Лягуха, на труселя – униформу, а на морду – пофигизм, а то я упаду в обморок! – проорала я и, сопроводив последние слова еще одним волшебным пенделем в дверь, вломилась к Франу. Он восседал в центре койки, как и обычно, но что-то было не так… Ага! У него была расстегнута верхняя пуговица его куртки!!! Жара, я тебя уже люблююю…

Я прорулила в комнату и, захлопнув за собой дверь, забралась на кровать Франа, скинув тапки. Я типа вежливая, надеюсь, хоть в этом сомнений нет. В том, что «типа», ага… Парниша не отреагировал, а я, умостырив подушку у изголовья, оперлась об нее спиной и, обняв пакет, протянула:

– Жааарко!

– Если ты пришла жаловаться на погоду, выход находится под углом в девяносто градусов направо от того направления, в котором ты смотришь, – заявил Фран.

– Слушай, штангенциркуль Мценского уезда, не конопать мозг, – отмахнулась я. – Правда жарко. Или ты мне сейчас лапшу на уши начнешь вешать, что тебе не душно, не жарко, и вообще кайфово? Я притворюсь Станиславским. «Не верю». У тебя куртка расстегнута.

– Какое внимание к моей скромной персоне, – заявил Фран, обнимая колени. – Ты с первого же взгляда заметила такую мелочь, значит, ты ее искала. Я интересен тебе как мужчина? Ты, как и твоя сестра, мечтаешь о стриптизе в моем исполнении?

Я призадумалась, а затем хмыкнула.

– В точку. Она хотела, чтоб ты этого дебильного Лягуха снял, и я ее в этом поддерживаю. Так что да. Твой стриптиз – моя мечта. Но как мужик – пардон. Не вариант.

– Да, земноводных не уважают ныне, – протянул Фран, покосившись на меня через плечо. – Считают бесполыми существами…

– Молчи уж, балбес! – возмутилась я, но на этот раз подушка во Франа не полетела – мне было тупо лень ее кидать в такую жарищу. – Ты не земноводное и пол у тебя есть, правда, ты его активно прячешь, изображая манекен, а у них ни пола, ни чувств, ни души.

– Душа есть у всего, – глубокомысленно изрек Фран, а затем съехидничал: – А пол свой прячут все. Мы не в каменном веке, а ведь и тогда его принято было прятать, не находишь?

– Нахожу, – хмыкнула я. – Я вообще находчивая. Но знаешь, в среду стирка, и ежели ты не хочешь всем свой пол продемонстрировать, вот тебе от щедрот наших подарочек.

Я протянула Франу пакет, не отлипая от подушки, а он на него безразлично покосился, отвернулся и вновь воззрился на творение своего любимого Шишкина. Или на «свое любимое творение Шишкина» – тоже вариант.

– Я видел у других. Глупо, – заявил он апатично.

– Может быть, – фыркнула я и шваркнула пакет на койку за его спиной. – Но если ты не сдашь свои штаны в стирку, ты будешь скоро не человеком, изображающим лягушку, а человеком, изображающим бомжа на вокзале. Выбор за тобой. Развели тут пафос из-за каких-то штанов! Лягушку эту тебе не стрёмно, типа, таскать, а нормальные штаны – стрёмно!

– А представь, как будут выглядеть эта шапка и те штаны? – безразлично вопросил Фран, но что-то в его голосе изменилось. Едва ощутимо, но… Я, кажется, поняла. Всё же ему больно из-за того, что ему приходится носить эту шапку, а выглядеть еще смешнее он не хочет.

Я призадумалась, а затем отлипла от подушки, подползла к парню и осторожно обняла его за плечи. Фран едва заметно вздрогнул, но не отстранился, а я негромко сказала:

– Знаешь, ты мог бы снять эту шапку, потому что ты никому ничего не должен. Ни тому, кто тебя заставлял ее носить, ни тому, кто изначально уничтожил твою самооценку, – Фран вновь вздрогнул, но я продолжила: – Но я не буду предлагать тебе этого, потому что несмотря на то, что тебе больно из-за этой шапки, она же тебя и защищает. Не от мира – от тебя самого. Она говорит тебе: «Эй, Фран, посмотри! Ты не такой как все! Ты можешь быть лишь шутом, мальчиком для битья! Так не разочаровывай их. Язви. Причиняй боль. Так никто к тебе не приблизится и не плюнет в душу. Отгони всех своим поведением и мной, шапкой-лягушкой, к фрику ведь никто не захочет приближаться! И ты будешь в безопасности. Ты не поверишь людям. Ты не обманешься. Ты не захочешь улыбнуться. Потому что ты тупая лягушка, не больше! И это хорошо – лягушки же не чувствуют боли, если их таковыми назвать», – почему-то, пока я говорила, Фран словно весь сжимался, и когда я произнесла последнее слово, он прошептал:

– Хватит.

Но я не послушалась. И не в том дело, что я бесчувственная скотина. Просто ему нужно было это услышать. Услышать и понять.

– Вот только если тебе всю жизнь плевали в душу, это не значит, что так будет всегда, и ты не встретишь того, кто не подведет. Того, кому ты сможешь сказать: «Я живу для тебя», – и не получить в ответ слова: «Заткнись, тупая лягушка!» – а наоборот, поймаешь в ответ улыбку и слова: «А я – для тебя». Потому что так будет, не может не быть. Я не идеалистка и знаю, что жизнь – это череда потерь и разочарований. Но во всей этой темноте не может не быть света. Черный – это пустота, Фран. А белый – это весь спектр. Это и красный – любовь, и оранжевый – радость, и желтый – оптимизм, и зеленый – надежда, и голубой – нежность, и синий – покой, и фиолетовый – мудрость. В нем есть всё. А вот в черном нет ничего. Есть одна простая истина, доказанная физиками. Абсолютно черного тела не существует. И в нашей жизни тоже есть не только черный цвет. Может, над тобой и издевались, может, тебе и плевали в душу, но это не значит, что в темноте никогда не загорится маленький белый огонек, в котором будут соединены все цвета спектра. Ты его увидишь, Фран. Потому что темнота тебя не поглотила. У тебя светлая душа, и во всем этом мраке ты сможешь разглядеть свет. Будь ты сам темным существом, ты бы этот свет не заметил. Но ты его заметишь. Заметишь и поймаешь, чтобы никогда не отпускать. Потому что свет непременно заметит своего собрата. Ты будешь счастлив, Фран.

Повисла тишина. Парень смотрел на картину Шишкина, и мне казалось, что что-то не так в его взгляде… Он не был пустым и отрешенным. Мне казалось, что я вижу, как в его глазах мелькают мысли и чувства, которые он уже не мог прятать. Или не хотел… Я просто сидела рядом с ним и обнимала его со спины, пытаясь поделиться теплом и, возможно, тем самым пресловутым светом, который был так ему необходим. И пусть у меня самой его не очень много, я поделюсь. Потому что он мой друг, и он мне дорог. А я, может, и зараза, но зараза не злая, и уж точно не жадная. Я просто хочу, чтобы ему было хорошо, вот и всё…

– А как поймать его? – едва слышно спросил Фран, прерывая молчание, и я улыбнулась.

– Не знаю. Каждый ловит по-своему. Рецепта нет, но главное, захотеть поймать его всем сердцем, – ответила я.

– А если не удастся?

– Попробуешь снова. Главное, не сдаваться. А ты сильный. И ты никогда не сдаешься. И это значит только одно – когда-нибудь ты его поймаешь. Я в тебя верю, Фран.

И снова тишина, и снова мысли, чувства и эмоции спрятаны под замок, но тишина эта – не давящая и не отчужденная. Она теплая и ее не хочется прерывать…

Фран вдруг чуть склонился вправо и впервые за всё это время сам пошел на физический контакт. До этого момента я обнимала его, а он был где-то далеко. А вот сейчас он позволил мне обнять себя по-настоящему, и я прижала его к себе изо всех сил, словно боясь потерять. Не знаю, может, я и дура, но я хочу помогать ему и по мере сил защищать. Потому что он и вправду мне как младший брат…

Не знаю, сколько мы так просидели – я обнимала парня, положив голову на его дурацкую шапку, а он прижимался ко мне, закрыв глаза и положив голову мне на плечо. Вот только идиллии, как и всё остальное, всегда заканчиваются. Закончилось и это спокойное и полное доверия время… Правда, доверие не ушло. По крайней мере, я в это верю.

– Врой, мусор! Ты несешь чушь! – раздалось в коридоре после хлопка двери, и Фран тут же отстранился от меня, резко распахнув глаза и натянув на моську вечное пофигистичное выражение. А вопли в коридоре продолжились:

– Я не знаю, что ты там себе навыдумывала, но нам не подходит теория Розенкрейцеров! Куда ты уходишь? Стоять! Я приказываю! Бесполезный отброс!!!

Орево стихло вдалеке, а я, едва слышно застонав, согнула ноги в коленях и, обняв их руками, уперлась в них лбом.

– Чего ему не сиделось спокойно?! – пробормотала я и услышала спокойный ответ:

– Ему никогда не сидится спокойно. Такой уж он человек. Или рыба. Но с его голосом на рыбу он не тянет.

Я фыркнула и, улыбнувшись, посмотрела на Франа. Что-то изменилось в нем, а если быть точнее, его голос был спокоен, но не безразличен, а пустота в глазах сменилась отдаленными намеками на чувства. Похоже, он и правда решил поймать свой свет, а для этого решил сначала попытаться не прятать все свои чувства под замок, и это заставляло меня улыбаться. Не его слова – то, как они были сказаны.

– Да, – кивнула я. – Громогласная акула – нонсенс зоологии. Но ведь она существует! Чудеса иногда случаются.

Фран покосился на меня и едва заметно кивнул, а затем, вновь воззрившись на пейзаж, вдруг спросил:

– В среду, говоришь, вы лишаете людей их имущества, чтобы попытаться поиграть в химчистку?

– Да, с самого утра, – ответила я и улеглась на койку моего друга.

– Оставь вещи. Не хочу повергать женское общество в транс, – заявил Фран пофигистично.

– Оу, ты решил о нас позаботиться? – усмехнулась я, складывая лапки на пузе и глядя в потолок.

– Нет, просто не вижу смысла устраивать массовые обмороки толпе женщин. Мало ли, потом еще и фанатки появятся? Оно мне надо?

– Не-а, не надо, – хмыкнула я, ехидно косясь на парня. – Одна фанатка есть – больше ни к чему. Я собственник, бугага! Хотя если Катька тоже зафанатеет, я против не буду – ей можно. Она человек проверенный и на гадость не способный.

– А как же то, что она предложила обыграть учителя? – съязвил Фран.

– Эх, братюня, – вздохнула я, скрещивая ноги в районе щиколоток, – знаешь выражение: «Ложь во спасение не греховна»? А знаешь, что батюшки говорят, будто убийство на войне допустимо? Вот и здесь что-то вроде. Может, ее поступок и выглядит подло, но лишь до тех пор, пока на него не посмотришь со всех сторон. Это был, по ее мнению, единственный способ защитить друга. И хоть ты ее другом и не считаешь, она записала тебя в свои товарищи. Ну, она вообще к слову «друг» относится очень ревностно, так что их у нее нет в принципе, но вот товарищи для нее и правда очень важны, и за них она готова драться до конца. Как ваш Савада. Она обычно методы выбирает очень тщательно и до такого не «опускается», но в тот момент она просто решила, что этого твоего «учителя» можно от тебя отвадить лишь хитростью, потому и поступила так. Она просто очень за тебя волновалась, хоть по ней и не скажешь.

– Ты любишь сестер? – ни к селу, ни к городу вопросил Фран и аж посмотрел на меня через плечо.

– А то! – хмыкнула я. – Я ради них кого угодно порву, как Тузик грелку! А вообще, не в этом дело даже. Просто они мне дороги.

– А у меня нет родных, – тихо сказал Фран и отвернулся к картине. Я вздрогнула и села, снова подползая к парню.

– Прости, я не знала, – пробормотала я. Стало как-то стыдно и гадко, захотелось зарыться в песок целиком и полностью и притвориться мумией, занесенной египетскими песками еще в древние времена… Когда родители только умерли, я вообще об этом говорить не могла, а потому напоминать кому-то о потере для меня самой было до сих пор болезненно. Правда, дело было даже не в самой потере, а в том, что они ушли так внезапно, что я даже не сумела сказать им, что они прощены… Нет, не так. Я не успела их простить, и от этого было в сто раз больнее.

– Ничего, – пожал плечами Фран как-то безразлично, но вместе с тем тоскливо. – Это произошло давно. Десять лет назад.

– Время притупляет боль, но не лечит, – пробормотала я, а он вдруг спросил:

– Тебе еще больно? Из-за родителей?

Я вздрогнула. Мне и правда было больно, но не так, как год назад – боль притупилась, однако я знала, что она не исчезнет окончательно – просто уйдет в глубины памяти и не будет так сильно рвать душу, но исчезнуть она не могла.

– Больно, – пробормотала я, – но не так сильно.

Я уставилась в темно-серое покрывало, которое неосознанно начала сжимать в кулаки и поджала губы. На душе скребли кошки и захотелось забиться в темный пустынный угол, а потом тихонько выть, выть, выть на луну… И тут на мои руки легла холодная ладонь. Я вздрогнула и посмотрела на Франа. Зеленые глаза не были безразличными. В них застыли тоска, понимание и молчаливая поддержка, и я едва заметно улыбнулась, а фокусник слегка кивнул и тихо сказал:

– Когда-нибудь станет полегче. Я знаю.

Я улыбнулась и кивнула. Почему-то на глаза наворачивались слезы. Блин, он меня видел в таком состоянии… Слабой. Я ведь никому, кроме сестер, не позволяла раньше видеть эту свою сторону, почему же ему позволила? Гадство… Но самое обидное даже не это. Самое обидное то, что я не против…

– Спасибо, Фран, – пробормотала я, быстро начиная вытирать глаза кулаками. – Что-то я прям вообще! Нюни распустила… Фу на меня!

– Нет, – заявил вдруг парень. – Это было… мило.

Я в полном афиге на него воззрилась и протянула:

– Фран, ты головкой не ударялся? Я не могу быть «милой»! И вообще, что за словечко из каких-то сопливых мелодрам?

– Ладно. Мне сказать, что это было отвратительно, по-детски и вообще глупо? – вопросил он в своей обычной манере, и я рассмеялась.

– Нет, если так ставить вопрос, лучше «мило», – ответила я, прохохотавшись. От сердца почему-то отлегло.

– Я подумаю, – выдал парень.

– Оу, ты мне льстишь, – усмехнулась я. – Будешь думать обо мне? Заметано! Пусть я тебе приснюсь!

– Ты желаешь мне кошмаров? – с апатичным видом съязвил Фран, но в глубине зеленых глаз промелькнуло ехидство.

– Не-а! – фыркнула я. – Наоборот! Самого прекрасного и дивного сна!

– Какое самомнение.

– Это лишь его часть.

– Нарциссизм?

– Нет, эгоцентризм.

Я рассмеялась и, потянувшись так, что аж кости затрещали, встала.

– Ладно, оставляю тебе штаники, – заявила я, кивнув на лежавшую за Франом сумку. – Правда, там еще и штаны этого пафосного енота, ну да ладно, сам разберешься по размерам.

– Неужто ты решила поверить в мои умственные способности, не проявляя своих и не пытаясь решить задачку вместо меня? – съехидничал мой друган.

– Поверь, Фран, – тяжко вздохнула я, упирая руки в боки, – моя лень сильнее моего пафоса! Ладно, до завтра. Хороших снов.

– И тебе… таких же кошмаров, – выдал парень, и я, глянув ему в глаза, усмехнулась. Если я его кошмар, то мой кошмар…

– Рада, что ты тоже хочешь мне присниться, – хмыкнула я. – Значит, у нас обоюдные желания. Покеда!

Фран не ответил, отвернувшись к полотну Шишкина, но в прощальном взгляде я углядела нечто вроде искорки тепла и в офигенно радостном настроении ломанулась к себе. А жизнь-то налаживается! Несмотря на все ее черные полосы…

Конец POV.

В саду вечноцветущей сакуры на вечнозеленой траве расположился длинный дубовый стол, накрытый белой скатертью. Тишина, давящая, пугающая, но странно-манящая окутывала это место. Казалось, что в саду никого не было, но первое впечатление было обманчивым: во главе стола стояли чашка чая и небольшой заварочный чайник из белого фарфора, и это заставляло присмотреться к стулу, на котором явно кто-то сидел. Или что-то. Потому как понять, что за существо там находилось не было никакой возможности – оно было абсолютно прозрачным. Вот только определить, что кто-то на стуле всё же сидел, было возможно, потому что ладони существа были затянуты в тонкие белые перчатки, видимые глазу стороннего наблюдателя, а правую половину его лица скрывала серая металлическая маска с неровными, будто изломанными краями. Существо смотрело на небо и молча потягивало горячий чай, стараясь не нарушать молчаливую скорбь вечноцветущего Ада.

– Ваше Сиятельство, – проскрипел хрипловатый надломленный голос где-то внизу, на уровне столешницы, и прозрачное существо покосилось на визитера.

Им оказался карлик – уродливый, безобразный, пугающий, с гнилыми желтыми клыками, серой, в струпьях и язвах, кожей, и лишь с одним-единственным целым глазом – правым. Левый отсутствовал, как данность, а пустую глазницу прикрывали лоскуты истлевшей кожи, свисавшие с надбровной дуги, словно уродливые шторы за авторством дизайнера с больной фантазией. Однако, несмотря на вид карлика, прозрачное существо не вздрогнуло и не удивилось. Напротив, оно спросило ледяным голосом, голосом неопределенного возраста, но явно мужским, волевым и решительным:

– Что еще, Ватсон?

– Прибыло письмо, которого Вы ждали, – проскрипел карлик и протянул существу небольшой круглый серебристый поднос, на котором лежал белый конверт, запечатанный алой сургучной печатью.

Белая перчатка потянулась к подносу, и карлик, приподнявшись над землей без помощи крыльев, подал письмо хозяину. Прозрачное существо распечатало конверт и, пробежав его содержимое взглядом, задумчиво протянуло:

– Интересно… Очень интересно! – Внезапно голос его изменился и из ледяного превратился в ехидный, насмешливый и игривый: – Знаешь, Ватсон, это становится всё забавнее и забавнее! Мой маленький эксперимент приносит любопытные плоды! Книга Судеб еще не дала окончательный ответ, но у меня уже просят о снисхождении! А знаешь, ответь отправителю вот что. Скажи ему, что я согласен немного смягчить условия. Знаешь, я люблю театр, Ватсон! Трагикомедии – это и впрямь весело! А уж если в них будет нотка садизма и толика душевных терзаний – это вообще идеально! Но я люблю абсолютно хорошие концовки лишь в тех книгах, в которых являюсь главным действующим лицом! А потому мы разыграем партию и посмотрим, что получится в результате. Передай ему, что я согласен смягчить плату, но она мне всё же нужна! Посмотрим, как наши марионеточки будут выкручиваться, правда Ватсон? На этом всё. Ах да, принеси мне книгу маркиза Де Сада! Это письмо привело меня в благодушное настроение – хочу почитать любимого автора! Неплохо было бы прогуляться, но не сегодня. Сегодня у меня еще так много дел, так много дел! – Его Сиятельство всплеснуло руками в белых перчатках и вновь подняло чашку с чаем. – Но мне лень. Иди, Ватсон.

Карлик исчез, а сад сакуры вновь заполнила тишина. Мертвая тишина…

POV Лены.

Утро. Опять. Как банально! Вот бы проснуться как-нибудь, а на дворе вечер. Но не потому, что я проспала, а потому, что время сместилось и теперь утро – это вечер, а вечер – это утро! Но это выбило бы меня из колеи, ведь я не люблю неожиданности. Так что лучше не стоит.

Я зевнула и отправилась на встречу с «прекрасным» – то есть с чисткой курятника и сбором яиц. К счастью, улов оказался довольно неплохим, а работу я закончила так быстро, словно была электровеником, а не апатичной улиткой, и даже не разбила ни одного яйца. Я меняюсь? Вряд ли. Убрав яйца в недра нашей крио-камеры, я побрела проверять все места, в которые могли провалиться-забиться наши коты и кошки, но, к счастью, сегодня они решили проявить чудеса воспитанности и ни во что не влипли. Закончив обход фермы, я вернулась в дом. Как обычно, завтрак проходил под раздражающий шум, разговоры, возмущения и взаимные подколки, но я заметила нечто странное: человек со странной прической, под кодовым именем «ненависть Марии» не явился, Катерина была крайне рассеяна, а Маша, напротив, сияла жизнерадостностью, периодически бросая на мальчика со странностями, являвшегося ее другом под кодовым именем «выкинь Лягушку во имя Марии», взгляды, полные одобрения и поддержки. К слову, этот самый «мальчик» (хорошо не «писающий») вел себя несколько странно. Нет, он, как и всегда, язвил, конечно, но что-то незримо изменилось: он не пытался оскорбить мою старшую сестру, а когда переводил на нее взгляд, из пустого и безразличного ко всему и вся тот становился чуть теплым – как парное молоко. И это явно вселяло в Марию оптимизм. Она вообще склонна радоваться мелочам, наивная!

По окончании трапезы я поспешила скрыться с места общественных увеселений и направила стопы свои к бытовым проблемам в виде проверки состояния конюшен. К счастью, проверка прошла успешно, правда, радостно мне от этого не стало. Кто-то удивлен? Я нет. Завершив сие благое для лошадей начинание, я погнала в сторону реки нашу «элиту», требующую помывки, а по возвращении была одарена сомнительным счастьем в виде оклика:

– Стоять, мусор! Мы не договорили!

К слову сказать, прошлым вечером я разругалась с нашей мужеподобной Рапунцель и ушла из его комнаты, хлопнув дверью. Точнее, я просто ушла, а он пошел за мной и хлопнул дверью, а после еще минут пятнадцать пытал мой слух и разум, вещая о том, как я была неправа. Спастись от него мне удалось, лишь заперевшись в ванной и включив воду, благодаря чему его слова превратились в мерное «бу-бу-бу» под моей дверью. Скажу честно: мыться, когда за стеной распинается на тему твоей глупости мужчина с голосовыми связками, крепче, чем у Лучано Поваротти (хоть в эталоны отправляй), и наглостью принца Уильяма и его братца вместе взятых, в период своих гормональных всплесков явивших Британии немало мгновений глубочайшего транса, – это вам не фунт изюма. Мне хотелось выйти и облить его с ног до головы ледяной водой из душа, но я сдержалась: в одном полотенце выпрыгивать к нему не хотелось, а одеваться лишь ради этого было лень. Когда же я завершила омовение, он уже ушел к себе, и моя отнюдь не священная «мстя» свершиться банально не сумела: объект ее сбежал куда подальше. За завтраком он вел себя подозрительно молчаливо, и я не ожидала, что он вновь ко мне обратится: поругались мы тогда серьезно. А всё почему? Да потому что это существо, наглядно доказавшее истинность фразы «долог волос – да короток ум», вчера заявило, что Розенкрейцеры несли полную чушь, и алхимия – лженаука. Да как он мог?! Философский Камень, по его мнению, – сказочка для идиотов, мечтающих о вечной жизни посреди гор золота! А ведь он не понимает, как много мог бы дать человечеству этот камень… Да, может, его и не существует, но почему он даже допустить на миг не хочет, что его когда-нибудь создадут? Еще век назад человек и подумать не мог, что полетит на луну, спустится на дно океана и создаст адронный коллайдер, но ведь всё это стало возможно! А он… скептик он, вот кто! И это расстраивает, потому как до этой темы он принимал очень многие «странные» теории. Соглашался с возможностью существования параллельных миров, божеств и демонов, мифических существ, артефактов, даже с перерождением душ, а тут вдруг заявил, что алхимия – лженаука! Да как он мог мне такую свинью подложить, бессовестный? Нет, я не склонна обижаться. Но я обиделась. Потому что это моя мечта – встретиться со сверхъестественным, и я принимаю абсолютно все его формы. Так почему он говорит, что мои мечты – фальшивка?..

Я не стала оборачиваться и просто шла вперед. Вот еще, буду я на всяких глупых блондинок внимание обращать! Вместо этого я ускорила шаг и поспешила к конюшне. Но мне не повезло – это существо быстро бегает и до безобразия назойливо…

– Врой! Хватит меня игнорировать! – раздался вопль над моим ухом, и я, скрестив руки на груди, остановилась. Смысл убегать? Всё равно догонит…

– Что Вам надо? Вы мне уже вчера высказали всё, что думаете о моей тупости, – зло прошипела я. Ой, да, не до холодности мне сейчас, я обижена…

Блондинка явно растерялась. Не ожидал, что я злиться могу? Сам дурак. Да, я нелогична, ну и что? Я вообще не дружу с логикой, особенно когда мне говорят, что я верю в ерунду.

– Мусор, мне нужны твои знания, – поморщился этот изверг через пару мгновений. – Если ты разозлилась из-за моих слов, не стоило. Каждый имеет право на свое мнение.

– Да Вы мне слова сказать не дали! – возмутилась я. – Стоило лишь мне сказать, что я верю в алхимию, Вы меня назвали тупым мусором, верящим в сказки!

– А что, это не сказки, хочешь сказать? – фыркнул мечник. Кстати, почему он всегда на левой руке перчатку носит? И почему он никогда той рукой ничего не делает? Хотя пофиг.

– Нет, не сказки! – хмыкнула я. – Хотите, докажу?

– Ну попробуй, – усмехнулся рыцарь, лишившийся не только доспехов, но и куртки, спасибо жаре – она его обездолила.

– Легко! – фыркнула я и направилась к высокой раскидистой яблоне, росшей за домом. Под ней стояла лавочка, которую смастерил еще мой отец, мир праху его, и сидя на которой человек мог наблюдать за мерно плывущими облаками и забыть о том, что он вообще среди людей, потому как дом находился за спиной, а впереди простиралось поле, на котором не было ни единой постройки. Смерть цивилизации и торжество природы – вот за что я любила это место. Могу же я хотя бы помечтать о том, что человечество вымерло, правда?.. Как в «Каникулах» Рэя Брэдбери…

Подойдя к лавочке, я села на левый край и оперлась спиной о широкую доску, заменявшую спинку. Мой нерадивый ученик приземлился справа от меня и с надменной усмешкой, полной скепсиса и ехидства, заявил:

– Ну, вперед, мусор, попробуй меня переубедить!

– Алхимия бывает разной, – перешла я сразу к делу. А чего тянуть? Обед скоро, а Катерина пойдет меня искать, если я не приду… – Есть внешняя алхимия: простейший пример – превращение свинца в золото. Этого добиться так никто и не смог, потому как алхимия подразумевает превращение одного вещества в другое. Так?

– Именно, – хмыкнул Скуало, разваливаясь на лавочке, аки принц на троне.

– Но есть также «внутренняя алхимия», ведущая к бессмертию, – продолжила я. – Считается, что его достиг Лао-Цзи, но я не об этом. Я как-то скептически настроена что к превращению свинца в золото, что к образованию зародыша самого себя в животе, вынашивании его в течении множества лет и вскармливании энергиями, после чего он выйдет через макушку, отбросив старое тело, и обретет бессмертие, – Скуало расхохотался. Понимаю, самой смешно… Но что поделать, такова в теории «внутренняя алхимия». – Повторюсь, я к этому всему тоже настроена скептически. Но! Почему Вы рассматриваете это всё так буквально?

– В смысле? – озадачился человек, не любящий, похоже, смотреть в корень проблемы.

– В прямом, – фыркнула я и пояснила: – Допустим, бессмертие недостижимо для тела, но для духа – вполне, и в этом Вы со мной согласны были, помнится, – Скуало кивнул. – А какой дух бессмертия достоин больше: жалкий и никчемный или сильный и чистый?

– К чему ты клонишь? – нахмурился мечник, складывая руки на груди. Ему там железка не помешает, не порежется? А то окропит мне лавочку своей кровякой еще, оттирай потом…

– К тому, что, по сути, внутреннюю алхимию можно, откинув все условности, интерпретировать, как работу над собой. Нет, не обо всех этих «зародышах» сейчас речь, а о том, что даже самый низкий человек, самая «тварь дрожащая» может стать чем-то большим, если всерьез за это возьмется и захочет измениться. Алхимики говорили, что для достижения бессмертия надо неустанно работать над собой, стремиться к совершенству, так почему бы нам, не стремясь к бессмертию, ни попытаться измениться в лучшую сторону? Это и будет алхимия. Внутренняя алхимия, превращающая жалкое существо в сильное.

– Не верю, что это возможно, – хмыкнул недоверчивый Суперби. – Если человек изначально слаб, сильным ему не стать!

– Физическую силу можно развить тренировками, а духовную нет? – скептически изогнула бровь я. – Допустим, у меня вялая мускулатура. Я составлю план занятий и, если буду его соблюдать, смогу стать сильнее, разве нет?

– Это физически, а духовно… – я не дала ему договорить, перебив:

– Не скажите. Допустим, человек был труслив. Боялся всего и вся. Скажем, у него было много фобий. А главное, он очень боялся темноты, – я грустно усмехнулась. – Представьте: он вдруг понимает, что его страхи мешают ему жить. Некое происшествие дает толчок к осознанию, и он спрашивает себя: «Кто я – тварь дрожащая?» После этого он решает измениться, составляет план и постепенно, день за днем, претворяет его в жизнь.

– От фобий не избавиться, – хмыкнул Скуало.

– Не правда, – пожала плечами я. – Я боялась темноты, но больше не боюсь. У меня была клаустрофобия, но сейчас я могу находиться в замкнутом пространстве. Я работаю над собой, меняю сама себя, и пусть я не достигну бессмертия, отделившись от собственной макушки, – я усмехнулась, – всё же закалю свою волю и сделаю душу сильнее. Знаете, говорят: «Душа должна работать». Я с этим согласна. Переживания, сочувствие, это всё должно быть. Другое дело, что это не обязательно всем подряд демонстрировать и не обязательно сочувствовать всем подряд. Ведь чем меньше тратишь энергии на окружающий мир, тем больше ее идет на самосовершенствование – это один из принципов внутренней алхимии. Я же его интерпретирую несколько иначе: чем меньше ты показываешь внешнему миру то, что у тебя внутри, тем меньше внешний мир влияет на твою душу, потому что всё в мире взаимосвязано, а закон сохранения энергии никто не отменял.

Повисла тишина. Мой нерадивый ученик сверлил меня взглядом и, поджав губы, явно раздумывал, стоит мне верить или нет. Но я ему сказала правду: я сумела избавиться от многих фобий, а ведь в детстве была настоящим кладезем для психоаналитика и психиатра, пишущего докторскую по фобиям. Я даже у психолога из-за этого одно время наблюдалась, который со мной терапию пытался проводить, правда, недолго – с фермы в город не особо-то наездишься…

Наконец, мне надоело это сверление меня взглядом – всё равно он не буровая вышка, а во мне нет нефти, и потому я заявила:

– Можете спросить у моих сестер, боялась ли я чего-то в детстве, например, темноты, а потом проверить меня, скажем, затолкав в темный чулан.

– И как понять, испугаешься ты или нет? – хмыкнул мой немного тормознутый на голову падаван.

– Товарищ, Вы вообще знаете, что такое «фобия»? – скептически выгнула бровь я. – Человек с клаустрофобией в лифте находиться не может, у него паника начинается, он всеми силами стремится вырваться. Этот страх иррационален, и побороть его крайне сложно. Если бы у меня еще оставалась эта фобия, я бы попыталась из чулана выбраться, я же таких попыток не предприму – мне там будет не вот прям как на курорте, но и не ужасно до безобразия.