Текст книги "Спасите, мафия! (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 96 страниц)

– Заткнись, – процедила я и встала. Черное вязкое чувство появлялось в груди, застилая глаза алым. Злость? Нет. Ярость? Опять нет. Ненависть…

– Почему же? – скрестив руки на груди, усмехнулся Суперби. – А я думал, мы с тобой любители строить теории. Вот и послушай мою теорию…

– Еще слово, – зло прошипела я, подходя к нему вплотную, – и ты вылетишь отсюда без возможности вернуться.

– Ты и впрямь похожа на Бэла, – хмыкнул Скуало. – Вы оба ненавидите, когда вам говорят, что вы не в себе. Но ведь это так!

– Что бы ты понимал! – рявкнула я, отчаянно желая разорвать сидевшего передо мной человека на клочки.

– В шизофрении? – усмехнулся Скуало.

Ненавижу. Ненавижу, когда мне так говорят!!! Твари, твари, твари!!!

Паника подкралась к горлу вместе с ненавистью. Не думая, что делаю, я замахнулась для пощечины, но мою руку перехватили на подлете. Суперби схватил мое левое запястье здоровой рукой и больно сжал. Боль отрезвляет? Нет. Она лишь рождает в памяти глупые образы, которые ты хотел стереть, и отвлекает на них. Алая пелена перед глазами чуть побледнела. Такое уже бывало, мне не раз говорили эти глупые слова. Что ж. Человек должен отвечать за свои слова… Я зло посмотрела в серые глаза, полные раздражения, и усмехнулась, невероятным усилием воли подавив свой иррациональный страх. Шизофрения, говоришь? Ошибка. Я не страдаю шизофренией. Но почему бы мне не подыграть?.. Шизофрения характеризуется галлюцинациями, бредом и изменением личности. Что ж, поиграем, Суперби Скуало. Ненавижу, когда меня называют шизофреником… Ведь «болезнь», которую мне приписали, называется иначе…

Я усмехнулась. Взгляд стал приторно-сахарным и елейным. Я склонилась над Суперби и проворковала:

– Что ж, ты, кажется, глупее, чем я думала, но определенно очень настойчив. Знаешь, интересное сочетание: ум, настойчивость, честь, красота, и самое главное – связь с потусторонним, – я провела рукой по ниспадающим водопадом серебристым волосам мечника, наплевав на отвращение, горящее в груди, и, склонившись к его уху, прошептала: – Знаешь, ты просто идеальный кандидат. Мое потомство просто обязано обладать сверхспособностями, а Пламя Предсмертной Воли – любопытный вариант. Я обязана стать матерью ребенка, который сможет стать чудом. Что скажешь? Любопытно… Да… Очень любопытно…

Я зарылась пальцами в волосы Суперби, всё еще сжимавшего мое левое запястье, и продолжила бормотать нечто не очень связное, но кружившее вокруг темы сверхъестественного и материнства, а затем положила руку ему на спину, но была тут же отдернута, а затем Скуало оттолкнул меня к столу и встал, бросив на меня презрительный взгляд, а я зашлась в приступе безудержного смеха. Абсолютно безумного смеха, полного сарказма и иронии. Повелся, мечник? Поверил, что я и впрямь помешалась на идеях сверхъестественного? А знаешь, это бодрит! Играть вот так с сознанием других людей – это довольно любопытно! Почти так же смешно, как летать! Почти, но не совсем. Потому что быть на грани всё же интереснее, чем управлять глупой марионеткой! Но как же я понимаю Принца – это и правда весело!

– А-ха-ха, ты такой странный! – крикнула я, согнувшись в три погибели и хохоча, как ненормальная. – Ты такой странный!

– Заткнись! – рявкнул Скуало и с силой встряхнул меня за плечи.

– Нееет, – пропела я, продолжая смеяться. – И не надейся! А-ха-ха…

– Дура! – крикнул он и вновь меня встряхнул. – Это была неудачная шутка! Ты бы видела себя сейчас! Как проститутка какая-то! Что за мерзкий взгляд шлюхи?! Ты же не такая, как весь тот мусор!

Я вдруг резко замолчала и, с силой оттолкнув мечника, посмотрела на него полным ярости взглядом. Веселье резко исчезло. Мусор? Нет, я не мусор. Шизофреник? Нет, я не шизофреник. Одно оскорбление накладывалось на другое, сливаясь и рождая ту самую, жгучую и одновременно с тем леденящую душу ненависть, подавлявшую даже глупый, необоснованный страх. Как только алые сполохи перед глазами стали меркнуть, я процедила:

– Запомни, Суперби Скуало. Я не шизофреник. И никогда не называй меня так. Родители всегда называли меня именно так, но мой «диагноз», выставленный этими глупыми людьми в белых халатах, не имеет с шизофренией ничего общего. И это – самое страшное оскорбление, которое ты только можешь произнести. Я не привыкла мстить, но если меня так называют, отрываюсь по полной. Я ненавижу это слово. Ненавижу всех, кто так называет меня, не заглянув в саму суть. И потому я причиняю им боль так же, как они причиняют боль мне. Легко и с наслаждением. Прах к праху, пепел к пеплу…

– Ты совсем спятила? – перебил меня Суперби, глядя на меня злым, но растерянным взглядом.

– Нет! – усмехнулась я и, рванувшись к нему, вцепилась в ворот его рубашки. – Ненавижу, слышишь?! Ненавижу это слово!!! «Шизофреник, шизофреник»… Я не шизофреник!!! Почему меня так называли?! Почему?!

Ярость, боль, обида, негодование захватывали сознание. Я судорожно сжимала ворот его черной рубашки и мечтала, чтобы он исчез, растворился вместе с этим раздраженно-снисходительным выражением лица и этим мерзким словом. Ненавижу это сочетание звуков, ненавижу. Так же, как ненавижу любого, кто его произносит. Я слишком часто слышала в свой адрес эти слова. Напрасные слова, лживые, не соответствующие истине. Так почему я должна снова, даже после смерти тех, кто так звал меня, слышать это слово?! Пожалуй, это единственное, что и впрямь может задеть меня. Никогда и ни на что я не реагирую, всё проходит мимо, как песок сквозь пальцы, но это слово… Ненавижу его. Как же я его ненавижу…

– Ясно… – почему-то едва слышно сказал Скуало. – Значит, тебя родители так называли, потому это и стало твоим «пунктиком»?

Что? Он всё это затеял, чтобы вытащить из меня информацию? Как он мог? Как он мог?.. Я поверила ему, а он… Как же так?..

Мои руки безвольно повисли вдоль тела, а взгляд стал пустым и безжизненным. Ненависть исчезла вместе со злобой: он не считает меня шизофреником. Но он меня предал. Накатила моя вечная апатия, усиленная десятикратно, и желание сесть в одиночестве в полутемный угол и читать, читать, читать истории о Вальхалле, о победе Беовульфа над Гренделлем, о том, как добро всегда побеждает зло и смеется, празднуя его кончину и свою победу. Победу над самой смертью… Но вместе с тем к горлу вновь начал подкрадываться страх – холодный, беспощадный, рвущий душу на части. Вот только сил не было даже на то, чтобы убежать и забиться в темный угол, не то, что на подвиг в виде чтения успокаивающих меня книг. В памяти всплывали неприглядные картины прошлого. Меня бил озноб, сердце предательски заболело, как и голова, а панику мне удавалось подавить даже не усилием воли, а безразличием. Безразличием к этому жестокому миру.

– Вон, – прошептала я едва слышно. – Вон отсюда и никогда не возвращайся.

– Это еще почему?! – возмутился он.

– Только… чтобы узнать… ты издевался надо мной? Вон. Вон отсюда… вон… – прошептала я и вялым, безразличным движением слегка толкнула мечника в грудь, а он почему-то не стал сопротивляться и лишь сказал:

– Я не издевался и не выпытывал информацию. Я лишь сделал предположение. Но если тебе полегчает, можешь выпустить пар. Всё равно твои удары даже до уровня укуса комара не дотягивают.

Ударить? А вдруг и правда полегчает? Бэлу же было весело, когда он метал стилеты в Руслана. Может, и мне будет?

– Предатель… – пробормотала я и начала судорожно, но всё же безразлично, не получая абсолютно никакого удовольствия, колотить мужчину по груди кулаками, словно долбилась в закрытую дверь.

Почему всегда так? Почему все, кому я хоть на йоту начинаю верить, плюют мне в душу? Почему люди не способны остановиться в своем стремлении узнать тайны любой ценой? Почему знак «стоп» и чужая боль не являются помехой ни для кого и никогда? Почему так легко перешагнуть через чужой труп, чужие надежды, мечты и стремления, чужую боль, ненависть и доверие? Почему так легко растоптать, предать, унизить, оскорбить? Почему эго всегда ставится выше всего остального? Почему? И почему на эти вопросы нет ответа?..

Я замерла и ткнулась лбом в грудь мечника. Бесполезно. Это не весело, не смешно и ни капли не помогает… Руки мои повисли безвольными плетьми, а на глаза навернулись слезы, но я не могла разрыдаться – чисто физически не могла, потому что безразличие поглощало боль, преобразуя ее в монотонную беспросветную депрессию, а паника заставляла дрожать всем телом, но и отойти от мечника я была не в состоянии: ноги не двигались. Темнота накатывала волнами, скрывая черную рубашку из видимости и принося тишину и одиночество, а затем снова развеиваясь, и так снова и снова, по замкнутому кругу. Накатили апатия и сонливость, тоска и глухая, ноющая боль в груди. Хотелось забыться и никогда больше не открывать глаз, не делать вдох, не произносить ни слова, а главное, не бояться… Просто лежать, не шевелясь, а потом… И вдруг мне на спину легла теплая ладонь, и меня прижали к сильной груди.

– Дура ты, – тихо и как-то устало сказал Скуало. – Я не собирался тебе боль причинять. И издеваться не собирался. Просто теорию выдвинул. Кто же знал, что ты так психанешь? И что плохого в том, что я из твоей истерики сделал выводы? Это поможет в будущем не наступать на те же грабли и не ляпнуть снова то, что доведет тебя до такого состояния. Какого чёрта ты распсиховалась? Не хотел я тебя унизить и оскорбить. Какой в этом смысл?

Я шумно выдохнула и осела на пол. И правда, какой смысл? Я опять поддалась эмоциям, опять накрутила себя… Но я не верю людям. От них одни проблемы. Потому я всегда одна, потому мне никто не нужен. Я даже к сестрам привязана лишь относительно: они важны для меня, но я смогу прожить и без них, как бы странно это ни звучало. Одиночество – это лучшее из состояний. Только когда ты один, ты можешь самосовершенствоваться, не оглядываясь на других, можешь стремиться к познанию непознанного, и никто не отвлекает, не мешает, не заставляет смотреть на мир его глазами. Да, я выделяюсь среди других полным их неприятием, ну и что? В детстве заставить меня пойти в место скопления народа вообще было невозможно, и не только из-за фобии. Я просто не люблю людей. Я просто не люблю, когда на меня смотрят, что-то мне говорят, заставляют что-то делать… Все всегда смеялись над тем, что мои движения угловаты и судорожны, почему? Потому что я отличаюсь. Но я не хочу меняться, меня всё устраивает, а смех их лишь показывает их глупость, до которой мне нет дела. Главное, чтобы я не была идиоткой. Главное, чтобы я была довольна собой. Но я не довольна – мне еще многое надо изменить… Потому я и углубилась в изучение психологии. Но люди не смогут изменить меня – только я сама. И я меняюсь. Понемногу, потихоньку, я иду к своему идеалу – избавляюсь от фобий. Ну и что, что мне его не достигнуть? Всё равно всё заканчивается смертью. Так какой смысл считать, что надо завершить все дела, что это – святая обязанность смертного? Я не понимаю людей. Не понимаю их стремлений и ожиданий. Не понимаю глупых слов «любовь», «дружба», «вера» и «надежда». Потому что я не верю людям, не надеюсь на лучшее, не хочу быть любима и любить и не ищу друзей. Впрочем, я и впрямь привязалась к человеку, который смеется на грани так же, как я. Он похож на меня, и потому я рискнула поверить ему. Если он и причинит мне боль, я посмеюсь вместе с ним. Потому что сумею его простить. Нельзя прощать только одно существо на этом свете. Себя. Потому что лишь за себя я несу ответственность. Остальные мне не интересны, и я не отвечаю за них, а потому их можно простить. Но не себя. И если Бельфегор причинит мне боль, я прощу его, и он останется моим другом. Потому что он понимает, каково это – смеяться на могиле и ненавидеть толпу. Но он другой, и это заставляет пытаться его разгадать, хотя обычно мне на людей плевать. И я прощу его, если он меня уничтожит. Прощу, как и Скуало сейчас, потому что он лишь человек, а людям свойственно ошибаться. Он ошибся, признал ошибку, и больше это всё не имеет значения. Я просто хочу спать, и всё. Терпеть не могу подобные срывы. Они мне не свойственны. Слишком много эмоций. Это выматывает… Нет сил… Уже нет…

Я не заметила, как легла прямо на пол и, свернувшись клубком, закрыла глаза. Паника постепенно отступала, ведь я всё же сумела с ней справиться, и оставались только мрак перед моими закрытыми глазами, безразличие ко всему и звенящая тишина. Одинокая темнота – это так прекрасно… Но меня вдруг подняли и переложили на кровать. Я даже не подумала открыть глаза и посмотреть на «благодетеля» – мне хотелось остаться одной и не видеть никого вообще. А над ухом вдруг раздался тихий мужской голос:

– Не думал, что это так тебя заденет. Ты… ты интересный человек, так что не хотелось бы, чтобы ты отказалась со мной сотрудничать.

– Плевать, – пробормотала я, устраиваясь на правом боку и поджимая колени к груди. – Я уже тебя простила. Забудь. Это всё бред, не имеющий значения.

– Ты и правда нечто, – усмехнулся мечник и добавил: – Хотелось бы, чтобы ты поверила: я не причиню тебе боль.

«Я никому не верю», – промелькнуло у меня в голове и я, зевнув, пробормотала:

– Ага, поняла. Я спать хочу.

– Не веришь? – хмыкнул Суперби. – Да, доверие – штука тонкая. Его надо зарабатывать. Я тоже никому не верю, потому что люди всегда обманывают, предают и причиняют боль. Одному быть лучше. У меня нет друзей, потому что я не подпускаю людей ближе, чем на расстояние меча. Но я хочу попробовать добиться твоего доверия. Потому что в чем я уверен на все сто, так это в себе, и если я даю слово, то обязательно держу его. А я дал тебе слово – я никогда не причиню тебе боли намеренно и без крайней на то необходимости. Ни физической, ни душевной. Можешь мне не верить. Но я тебе это докажу. У нас впереди много времени.

– Ну попробуй, – безразлично бросила я и положила щеку на ладони. Не сможет он, да и наплевать.

– Я никогда не сдаюсь, – усмехнулся Скуало и отстранился. Послышалось шуршание бумаги, звук выключаемого принтера, а затем хлопок входной двери. Отлично… Наконец-то меня оставили одну… Я натянула на себя покрывало, мечтая провалиться в глубокий спасительный сон, полный одиночества и темноты. Но я точно знала, что за гранью яви, переходящей в дрему, Гипнос снова подарит мне только кошмары. Ведь сны мне показывает не он и не Морфей, а Геката – покровительница ужаса…

POV Маши.

Вчера я весь день пахала как лошадь, а теперь вынуждена по настоянию наших интервентов топать в лес и смотреть на «представление», как выразился Фран! Что за фигня? Нельзя просто сказать: «Будет то и это»? Нет – у них таинственность преобладает в словах! Бессовестные… Ну и ладно. Всё утро я работала, а после обеда мы собрались всей толпой: одиннадцать мафиози, я, Катька, довольная, как обожравшаяся сметаны кошка, и на удивление мрачная и молчаливая Ленка. Нет, она всегда молчалива, всегда ведет себя так, словно ей ни до чего дела нет, и всегда сторонится толп народа, но сегодня это зашло слишком далеко! Она вообще не открывала рта, даже когда Фран над ней прикалывался, а ведь обычно язвит с торицей, она отказалась что от завтрака, что от обеда, и работу свою хоть и выполнила, но из рук вон плохо – три яйца раскокала, к рабочим вообще идти отказалась, а когда мы пошлепали к лесу плотным табуном, отделилась ото всех и плелась в конце – на таком расстоянии, что я думала, она вообще решила с нами не ходить и затерялась где-то! Добавьте ко всему прочему то, что она напялила в тридцатиградусную жару водолазку с начесом и завязала волосы длинной, до самой земли, бордовой лентой. У нее что, опять началось ухудшение и депрессия? Почему? Она ведь так долго была в состоянии ремиссии! Ну, или как там это называется? Я знала, что ее лучше в таком состоянии не трогать и потому переживала молча, не приближаясь к сестре, как и Катька, которая лишь бросала на нее печальные обеспокоенные взгляды. Фран тоже заметил отклонения от нормы в Ленке и съязвил в мою сторону:

– Что же ты сестре из депрессии не прикажешь выйти?

– Она не послушает, – хмыкнула я в ответ, а когда парниша шепотом поинтересовался, почему я не поговорю с сестрой, я едва слышно ответила, что ее в таком состоянии лучше не трогать, а то будет только хуже. Катьку, похоже, тоже засыпали подобными вопросами, по крайней мере Ямамото, Тсуна, Рёхей и Суперби к ней подходили, бросая на Ленку косые взгляды, при этом в разговоре со Скуало Катька сорвалась и, назвав его беспросветным идиотом, который не умеет, цитирую: «за своим долбаным языком следить», ломанулась к руинам, пустив Торнадо в галоп – видать, сорваться на Акулу Варии не хотела. Кстати, мы все были на лошадях, включая Ленусика – животных она подпускает к себе в любом состоянии. Когда мы доехали до края леса и спешились, привязав лошадей, наш шишишикающий маньяк от нас отстал и, привалившись спиной к дереву, решил дождаться Лену. Я подумала, что он может нарваться на неприятности, ну, или, что вероятнее, устроить их моей сестре, а потому, подрулив к нему, заявила:

– Шел бы ты в лес, а то хуже будет.

– Это угроза? – усмехнулся термо-принц.

– Нет, – покачала головой я. – Потому что я не о тебе, а о Ленке. Ей хуже будет, если ты вмешаешься.

– А Принц так не думает, – манерно изрек он, приправив эгоцентризм тонной пафоса. – Принцу лучше знать, как его смех подействует на его друга.

– Друга? – фыркнула я. – Не смеши мои портянки, сапогам щекотно! Ты хочешь сказать, что у тебя, маньяка первостатейного, друг может быть? Ну, даже если так, скажу о Ленке. И не надейся стать ее другом. Ее отличительная черта – любовь к одиночеству. И людей она не то, что не ценит – она их терпеть не может. Так что шел бы ты… к руинам. И не лез к моей сестре.

– Ши-ши-ши, ты напоминаешь самку гиппопотама, защищающую детеныша, – съязвил Бельфегор, отходя от березы. – Но Принца это не волнует. Он не имеет привычки слушать других и всегда всё решает сам! Я знаю, что для Принцессы важно мое общество, и я ей его дам. Потому что она мой друг. А твое мнение здесь роли не играет. Ведь ты для нее как все. А потому – пока-пока!

Он рассмеялся и, крутанувшись на каблуке вокруг своей оси, побежал навстречу Ленке, только подъезжавшей к краю леса. Я закатила глаза и ломанулась в лес. Пусть сами разбираются, ну их. Даже если Ленусик его и отошьет, вряд ли он с таким настроем сделает ей какую-нибудь гадость.

Но, несмотря на свои мысли, я, зайдя в лес, притормозила и решила понаблюдать за ними. Ну что я, виновата, что ли, что волнуюсь о сестре?! Однако, что удивительно, когда Ленуська подъехала к деревьям, Принц, шествовавший слева от ее коня, подал ей руку, и она ее приняла, а затем, спрыгнув на землю, привязала Сета к ветке и, взяв Принца под локоть, молча направилась в лес. Это с какого перепоя? Неужели… он и правда стал ее другом? Но я же четко помню, что врачи в один голос твердили, будто она всегда будет стремиться к одиночеству и даже к нам с сестрой не сможет привязаться настолько, что мы ей станем очень нужны, важны и вообще любимы до потери пульса. Когда у нее случаются вот такие вот ухудшения, она всегда от нас с Катькой отдаляется, а тут идет под ручку с почти незнакомым ей парнем. Что за ерунда? Хотя, помнится, врачи также говорили, что одна, максимум, две дружеских связи у нее могут возникнуть, ежели ее эти люди крайне заинтересуют и действительно станут необходимыми, но… это же еще хуже! Потому что через полгода Бельфегор исчезнет! Кошмар… На кого она потратила одну из двух своих возможностей стать счастливой?..

Я тяжко вздохнула и, пиная ветки и траву, поплелась к руинам. На душе было мерзко и гадко, а полумрак, царивший в лесу, только добавлял пессимизма в мое и так фиговое настроение. Подрулив к поляне, я имела сомнительное счастье лицезреть Катьку, усевшуюся на корточки рядом с канавой, вырытой у внешнего круга камней примерно на цифре «четыре», ежели рассматривать круги как циферблат, и толпу вонгольских, варийских и прочих мафиозных интервентов, окруживших алтарь, причем один из них, носящий звучную фамилию «Савада», стоял в сторонке, напротив узкой части алтаря, дальней от моего местоположения, и чуть ли не спиной врезался в высоченный вертикальный камень, а в руке у него была горсть земли. Я подрулила к парням и, встав справа от Франа, ютившегося у левой стороны алтаря, хмуро вопросила:

– Ну и чего вы нам решили показать? Обряд? Жертвоприношение? Вызов духов?

– Последнее недалеко от истины, – ухмыльнулся Хаято, подруливая ко мне и вставая с правой стороны. Вечно он хочет «Правой рукой» быть, параноик, блин.

– Конкретизируй, мальчик с папиросой, – хмыкнула я и добавила, – и не дыми в мою сторону.

– Да я вообще не затягиваюсь! – возмутился он, уперев руки в бока.

– А папироса твоя дымит! – фыркнула я, Гокудера же, закатив глаза, с какого-то перепуга затушил цыбульку о собственный напульсник и, видать, чтобы не мусорить на месте самореализации древних народов, спрятал окурок в выуженную из кармана пачку сигарет. Марку мне разглядеть не удалось – эта «редиска» припрятала пачку обратно в мгновение ока! Фыркнув, я воззрилась на Саваду-сана и повторила вопрос:

– Братюнь, ну и на фиг ты нас собрал?

– А ты не хочешь подождать сестру? – удивился Тсуна-сан.

– Да ей неинтересно будет, – хмыкнула я. – Ей вообще на всё начхать.

– Не скажи, – крикнула мне Катька, не отрывая взгляд от канавы. – Ее это заинтересует, я уверена!

– О, блин, – усмехнулась я. – Видать, вы и впрямь решили в мистику удариться. Тогда ладно, подождем.

Вскоре послышался хруст веток, и на поляне появились Бэл и Ленка, молча топавшие под ручку. Как им это удается, интересно, – так долго молчать? Я б уже от переинтоксикации собственными мыслями скопытилась… Подрулив к нам, они заняли место у внутреннего круга камней напротив Савады-сана, то есть на отметке в «шесть часов», и наш мафиозный главный босс заявил:

– Пожалуйста, во время проведения эксперимента соблюдайте тишину и ни в коем случае не прикасайтесь, как бы ни хотелось, к тому, что появится из алтаря.

– Лады, – хмыкнула я, а Савадыч повелел Катюньке:

– Читай.

– Yanagi ni yuki orenashi, – громко и четко произнесла Катька, а наш биг-босс сразу же шваркнул горсть земли прямо на алтарь. Катюха тут же подбежала к нам и коснулась левой ладонью алтаря, секунд эдак на десять, а затем выудила из кармана перочинный нож. Вау, кажись, и правда жертвоприношения собираются проводить! И кого будут резать? Хоть бы Принца, хоть бы Принца! Чтоб Ленка к нему привязаться не успела. Ну, или Дикобраза, потому что его не жалко…

И тут мои размышления, кровожадные и нелицеприятные, прервало Нечто! От алтаря отделилось что-то белое с золотистыми прожилками, идеальной сферической формы, размером с кулак, и поплыло вверх. Следом за этим шаром из алтаря начали появляться и другие, причем казалось, что они просто всплывали из его недр, как из воды, и я, не веря глазам своим, потерла их кулаками, а затем ущипнула себя за запястье, но, поняв, что это всё реально, застыла с открытым ртом. Хотелось заорать: «Какого фига?!» – но, помня наказ Савады-сана, я держалась и лишь глотала воздух, аки карп, шваркнутый на берег садистом-рыболовом. Катюха же времени даром не теряла и, явно наслаждаясь ситуацией, поймала один из шариков у самого алтаря. Пырнув собственное запястье ножичком, эта мазохистка потянула шарик на себя, как только с кожи сорвалась первая багряная капля. Блин, что еще за ритуалы сатанистские, что за приношение жертв?! Что вообще происходит?!

Притянув шар к себе, Катюха поднесла его Саваде-сану, и тот, сделав моську кирпичом, зажег на лбу и на перстнях рыжее пламя. Ох, мамочки… Что-то мне как-то откровенно фигово… Такое ощущение, что у нашего вонгольского хомяка-воителя самовозгорание началось! Страшно выглядит это его «Пламя Предсмертной Воли», если честно… У меня аж ноги подкосились, но меня подхватили с двух сторон одновременно: Фран с вечно пофигистичным видом, но в глазах которого мелькнуло беспокойство, и шовинист Гокудера, в глазах которого раздражение смешивалось с волнением. Ну, что мой братан за меня переживает, я не удивлена, но Хаято! Вот ведь нонсенс! Он же терпеть не может представительниц относительно-прекрасного и иногда-слабого пола!

А тем временем события разворачивались с поразительной быстротой. Тсуна-сан поднес правую руку, ту, что с перстнями и костром на них, к шарику и, не касаясь его лапой, усилил пламя, которое тут же начало впитываться в сферу. Она становилась насыщенного белого цвета из мутно-белой с желтыми искрами. Тут же к ним подошел наш одинокий волк с японской фамилией и зажег пламя на кончике пальца, добавив его в шар. Сфера начала пульсировать и расти в размерах, не прекращая взлетать вверх. Чем больше пламени в нее вливал Хранитель Облака, тем больше становился шар, причем остальные сферы никак на сей беспредел не реагировали и продолжали подниматься вертикально вверх, а алтарь являл нашим очумевшим взорам всё новые и новые световые эффекты. В моем неадекватном на данный момент разуме промелькнула тупая мысль: «Хоть дискотеку устраивай», – и я беззвучно хихикнула. Шар в руках моей сестры тем временем в диаметре достиг полуметра, и Хранитель Облака ткнул его перстом, после чего шар мгновенно исчез, словно его и не было, вместе со всеми своими собратьями. Повисла тишина. Я ошалело смотрела то на Катьку, то на алтарь, а затем, чуть придя в себя, заорала:

– Это что было?! Вы, маньяки-извращенцы, вы чё устроили?! Мас не…

– Маша, стоп! – рявкнула Катька и тихо добавила: – Ты опять переходишь…

Я ойкнула и, почесав нос, глубоко вздохнула, а затем, собравшись с мыслями, завалила сестру вопросами:

– Что это такое? Что за шары? И почему вы не предупредили?! А если б меня инфаркт хватил? Я девушка нежная, хоть и серной кислотой наполненная! Ну что, слабо было заранее сказать?

– Извини, – пробормотала она, уставившись в землю виноватым взглядом. – Я не думала, что тебя это так напугает…

– Я не испугалась, – фыркнула я. – Я опешила! Разные вещи! Но блин, так что это было-то?

– Мы не знаем, – со смущенной лыбой заявил Тсуна-сан. Чего? Они не знают, но демонстрируют? А если это опасно?! Савада! Ты, блин, точно тунец! Без единой извилины! Какого фига ты мою сестру в эксперименты втянул?! Вот ведь…

– Ну ты бажбан, – протянула я. – А если б локш? Хорохорился б, чтоб хвостом накрыться? Ну ты и колованский…

– Маш, хватит! Опять!

А? Опять? Вот блин! Я и правда очень нервничаю… Но Катька на мое «ой» не отреагировала и перевела присутствующим мою тираду:

– Савада-сан, ты извини ее, она бред ляпнула. Не обращай внимания на это словесное недержание. «Ну ты и дурак! А если б неудача? Оправдывался бы, чтоб ответственности избежать? Ну ты и растяпа». Она просто не понимает, не слушай ее.

– Ну а чего сразу: «Не слушай»? – вскинулась я, а Гокудера тут же отпустил мою руку и бросил на меня возмущенный взгляд. – Может, он и не дурак, я переборщила, но на фиг он тебя втянул? Ты не воин, ты вообще слабая физически, а он тебя втравил в такое дело!

– Да я сама «втравилась», – пожала плечами эта мазохистка. Ну а как иначе назвать человека, преспокойно режущего запястье и никак не пытающегося этого избежать? – Никто, наделенный Пламенем Предсмертной Воли, не может сдвинуть шар с места, потому я и вызвалась помочь.

– А почему ты себя резала? – возмутилась я. – Вон, пырнула бы… Дикобраза!

– Ку-фу-фу, какая жгучая ненависть, – отозвался этот самый иглоносец.

– Иди в баню, – фыркнула я. – Тебе не только…

– Брейк! – холодно крикнула Катька, и я заткнулась. – Поясняю: только тот, кто касался алтаря, может принести в жертву свою кровь, чтобы сдвинуть шар.

– Я хочу попробовать, – раздался тихий голос за спиной стоявшего у узкого края алтаря Ямамото-сана. Мы все разом воззрились на подрулившую к мечнику Ленку, сопровождаемую давившим лыбу Принцем, а та продолжила: – Это ведь может быть кто угодно, не обладающий Пламенем? Дайте мне попробовать. Я поняла алгоритм, я хочу сама это сделать.

– Конечно! – в один голос заявили мы с Катькой, и народ на нас удивленно воззрился.

– Не ты ли только что об опасности твердила? – съязвил Хаято, хмуро на меня глядя.

– Лучше пусть она вместе со всеми нами опыты ставит, чем ночью одна, – пожала плечами я, а Катька начала давать сеструхе указульки:

– Произнося фразу, смотри на иероглифы, высеченные на камне, потом положи руки на алтарь не менее чем на восемь секунд, когда появится шар, поймай его, не касаясь алтаря рукой, причем ловить надо у самого алтаря, а то опыт не успеешь поставить. Дальше пропырни руку ножом, чтобы капля крови упала – именно упала – а затем не спеша тяни шар на себя.

– Поняла, – заявила Ленка бесцветным голосом, но с нескрываемым огнем энтузиазма и восторга в глазах, и ломанулась к канаве.

– Я порежу Принцессе руку? – вопросил шизанутый термо-принц будничным тоном у Ленусика, следуя за ней. Точно маньяк, блин! Садист-извращенец!

– Разбежался! – возмутилась я.

– Конечно, – улыбнулась краешками губ Ленка, заигнорив мой вопль банши. Она что, издевается? Или она мазохистка? Или она просто Принцу приятное сделать хочет? Да ни фига подобного. Она, кажись, просто не против и даже рада будет, если это именно он сделает. Вот уж точно когда Катькина любимая фраза к месту будет, потому как кроме нее и сказать-то нечего. «Печалька»!

– Ну и фиг с вами, – закатив глаза, пробормотала я, а Тсуна-сан проскакал к канавке, набрал горсть земли, вернулся к алтарю и, смахнув с него тряпочкой следы своей прошлой кротовой деятельности, скомандовал:

– Мукуро, твоя очередь. Распространение Облака заставляет сферы увеличиваться в размерах при поддержке Гармонии Неба. Посмотрим, что будет с Созиданием Тумана. Лена-сан, поймав шар, несите ко мне, и мы с Мукуро вольем в него свое Пламя.

Ленка не ответила – за нее высказался Принц:

– Мы поняли, давай, начинай уже.

– Что за неуважение к Джудайме! – возмутился его самый укуренный приспешник.

– Да ладно тебе, Гокудера, – рассмеялся Савада-сан. – Ничего страшного. Начали!

Ленка зачитала какую-то байду на японском, подбежала к алтарю и, когда Тсуна шваркнул на него землю, с фанатским блеском в глазах и абсолютно безумной лыбой оперлась на него левой рукой. Через десять секунд она отстранилась, а когда шарики начали появляться, со счастливой улыбкой и взглядом человека, достигшего нирваны, поймала один из них. Тут же к ней подрулил челкастый шизик и полоснул стилетом по левому запястью, но, что интересно, полоснул так, что с раны сорвалась лишь одна-единственная капля, да и место пореза он выбрал крайне удачно – наименее болезненное в этой части руки. Он и правда о ней заботится, что ль? Ради этого как раз и вызвался ее пилить, как батон «Докторской» – чтобы моей сеструхе-колбасюхе больно не было? Приплыли тапочки к дивану, начхав на неплавательное состояние не залитого соседями пола…