Текст книги "Спасите, мафия! (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 79 (всего у книги 96 страниц)

Фран же вел себя как всегда – словно был маленьким мальчиком, о котором заботится мамаша-наседка, но чем дольше я за ними наблюдала, тем яснее мне становилась простая истина: видимость эта была обманчива. Почему? Да просто потому, что когда Франу это было выгодно, он притворялся ехидным подростком, но как только Мария влипала в неприятности или ей просто становилось тяжело на душе, он менялся с ней ролями, и в первом случае подрабатывал Серым Кардиналом, ненавязчиво заставляя мою буйную сестричку менять свое мнение, а во втором – наставляя ее на путь истинный или же просто утешая подозрительно взрослыми словами – я однажды за такой сценой издалека наблюдала и после этого поняла, что Фран слишком взрослый для того образа, что сам себе навязал. Вот только Маша, кажется, это не просто воспринимала как должное – она словно не замечала таких вот казусов в поведении Тумана Варии. А может, и замечала, просто виду не подавала – я не знаю, да и как-то мне всё равно. Я за людьми наблюдаю, но не волнуюсь о них и уж тем более не вмешиваюсь в их жизнь. За небольшими исключениями, правда.

Ну и раз уж заговорила о себе, стоит сказать, что у меня самой в амурном плане никаких продвижений не было, хоть я и последовала совету сестер и не ставила больше Бэла в один ряд с другими гражданами. Создавалось впечатление, что он видит мои чувства, но игнорирует их, и я решила, что смысла продолжать это всё и дальше нет. Жила я себе одна раньше и буду жить – ничего ужасного в этом нет, наоборот, это очень хорошо. А надеяться на чудо в данном случае было бессмысленно, и я решила предпринять последнюю попытку показать Бельфегору, что он особенный, после чего, если не поможет, просто оставить все свои мечты в темном чулане, сделать вид, что он просто мой друг, и не думать о том, что могло бы быть, окажись мои чувства взаимными…

====== 66) Отпусти, отпусти, отпусти!.. Нет, лучше поймай. Навсегда... ======

«Любить – значит желать другому того, что считаешь за благо, и желать притом не ради себя, но ради того, кого любишь, и стараться по возможности доставить ему это благо». (Аристотель)

Первого декабря я предложила Бэлу прогуляться, и мы, оседлав лошадей, не спеша поехали по территории фермы. Я сказала, что хочу показать ему свои самые любимые места на участке, а Бэл попросил уточнить, на что я ответила, что самое мое любимое место – это, конечно же, руины, но туда мы не поедем, потому как уже сто раз бывали, а на втором почетном месте в моем списке находилась полянка неподалеку от реки, которая в этом месте разливалась довольно широко, и где мы с Катей ночевали первую неделю после того, как сбежали из дома, когда мне было двенадцать. Бэл о чем-то призадумался, и мы ехали в абсолютной тишине, как вдруг у меня зазвонил мобильный, причем мелодией, стоявшей на неизвестных входящих, и я, с удивлением выудив телефон из кармана куртки, ответила на звонок, притормозив своего милого коника, тут же начавшего вяло принюхиваться к снегу.

– Елена Семёновна? – послышался хриплый женский голос на том конце провода, и мне показалось, что говоривший сильно простужен – голос был смутно знаком, но из-за того, что женщина осипла и хрипела, вспомнить я ее не могла…

– Да, – ответила я, всё еще не понимая, кому это я понадобилась.

– Вас из психдиспансера беспокоят.

Сердце рухнуло в пятки. После смерти родителей Катя сказала, что не позволит упечь меня в психушку, несмотря на то, что срывы у меня были постоянно и эти эскулапы долбаные говорили, будто мне просто необходимо «отдохнуть в стационаре». Но мои сестры ответили твердым: «Нет», – и подписали отказ от госпитализации – мне ведь тогда семнадцать было, и Мария оформила на себя опеку обо мне. Вот только они тогда сказали, что мне всё равно необходимо наблюдаться у врача, а мы сей факт проигнорировали, и я вот уже полтора года как не появлялась в больнице. Они сначала названивали Маше, говорили, что я должна прийти на прием, но она отвечала, что мне лучше будет, если я вообще к ним больше ходить не буду, потому как их лекарства мне никогда не помогали, и мы их сами отменили – «по науке», постепенно, но отменили. Кстати, я после этого себя и впрямь лучше почувствовала, потому как каждый раз, глотая таблетку, вспоминала лечебницу, и мне становилось плохо. Я думала, они от нас отстали, потому как примерно через пару месяцев после смерти родителей звонки прекратились, но, видимо, я ошиблась, потому как голос в трубке произнес:

– Вы не хотите прийти на прием?

– Нет, – бесцветным голосом ответила я. В голове было пусто, а сердце отчаянно не хотело делать каждый новый удар и мечтало замереть навечно.

– Тогда я Вам задам пару вопросов. Вы как себя чувствуете? Вы меня должны помнить, я Анна Валентиновна, Ваш бывший лечащий врач, наблюдающий вас с шестнадцати лет, не припоминаете?

Не припоминаю?.. Не припоминаю?! Да ты мне жизнь исковеркала, мымра старая! Это ты меня упекла в психушку, когда мне шестнадцать было, и меня тогда чуть в растение не превратили, закалывая какой-то мерзостью! Знаю, это по просьбе родителей сделано было, но твоей вины не меньше! Я слышала ваш разговор: они тебе заплатили тогда, в надежде на то, что меня потом не вернут домой – слечу с катушек, превратившись в овощ, и сдадут они меня в дом инвалидов или еще куда, уже не помню… Когда Маша вернулась, родители нарушили договор с Катей и решили от меня избавиться, а ты им в этом помогала, а спасла меня всё та же Катя, поговорив с Марией и подсказав ей, как уломать родителей вернуть меня домой! Но у них на это две недели почти ушло! Десять дней я не жила, а существовала в темноте, из которой не могла выбраться, и чувствовала, что схожу с ума, а теперь ты звонишь мне и спрашиваешь, помню ли я тебя? Да я тебя никогда не забуду! Я тебя ненавижу, карга старая! Только вот голос твой тогда не был таким хриплым, потому я тебя и не узнала…

– О да, – с ненавистью процедила я. – Я тебя помню. Никогда не забуду, как ты приходила к моей кровати, давала мне пощечину, чтобы привести в чувство, и елейным голоском интересовалась: «Ну, как мы себя чувствуем? Еще нужен укольчик?» Ты свою работу выполняла на «ура» – я и впрямь чуть не свихнулась, вот только «чуть» не считается – меня спасли! Медсестра, не дававшая таблетки, и сестры! А ты свои деньги от моего папаши получила? Вот и не звони мне больше!

– Так, я не знаю, о чем Вы говорите, – холодно процедила она, – но, похоже, у Вас началось ухудшение. Вам надо срочно прийти в больницу, и мы оформим Вам направление в стационар. Поколем Вам укольчики – будете как новенькая, и агрессия уйдет… Полежите немного и…

– Агрессия?! – рявкнула я с ненавистью сжимая поводья. – Агрессия?! Полежу?! Ложись в свой дурдом сама! И себя в растение превращай! А меня не трогай! Я те десять дней, что ты надо мной издевалась, никогда не забуду! Не смей мне звонить больше!

– Похоже, уход за Вами всё же ведется ненадлежащим образом, – притворно вздохнула она. – А ведь Ваш опекун говорил, что всё будет в порядке, если Вы перестанете пить лекарства. Но, похоже, Вам нужна срочная помощь. Я вызову скорую и…

– Скорую?! – завопила я, чувствуя, что меня трясет так, словно через тело пустили ток.

И вдруг телефон вырвали из моих рук, и спокойный, уверенный голос Принца, долетавший до меня, словно сквозь вату, сказал в трубку:

– Добрый день. Вы, видимо, не совсем осознаете ситуацию: шизоидное расстройство – не то заболевание, при котором дееспособного человека можно без его согласия положить в психиатрическую лечебницу. Это не шизофрения, и приступов, при которых пациент несет угрозу окружающим или самому себе, обычно не возникает. Даже с учетом того, что в результате детской психологической травмы развилось множество фобий и посттравматическое стрессовое расстройство, а потому картина течения заболеваний смазалась, такой пациент не является угрозой обществу, а значит, забирать его в лечебницу силой Вы права не имеете. Однако Вы, психиатр, решили позвонить, зная, что это вызовет ухудшения в состоянии Вашей пациентки. Возможно, Вы меня просветите на тему того, почему детский врач звонит взрослому пациенту, в то время как с восемнадцати лет больных ведут другие специалисты, и почему Вы, зная, что не имеете права забрать Елену, угрожаете ей психиатрической лечебницей? – ненадолго повисла тишина, а затем Бэл ответил собеседнице:

– Кто я такой, значения не имеет. Важно лишь то, что я желаю ей только добра. А вот Ваши мотивы куда любопытнее. Возможно, история повторяется? Вот только на этот раз в роли семейной четы Светловых выступают братья Шалины? Не стоит на меня кричать и обвинять в том, что я болен – я здоровее Вас, – в голосе Принца зазвенел металл. – А Вы, похоже, некомпетентный психиатр, если разбрасываетесь словом «параноик» так легко. Забудьте этот номер, иначе мы вынуждены будем обратиться к Вашему начальству. В следующий раз разговор будет записываться на диктофон для предъявления главврачу. Если он не предпримет меры, мы обратимся в вышестоящие инстанции, – снова тишина, а затем Бельфегор довольным тоном сказал: – Так-то лучше. Рад, что Вы решили прислушаться к голосу разума. Прощайте.

Всё это время меня бил озноб, а руки судорожно сжимали поводья. Пустым взглядом я смотрела на горизонт, а в голове мелькали образы прошлого – темные, мрачные, пугающие… Моей руки коснулось что-то холодное, и я, испуганно вздрогнув, пришпорила коня. Бежать. Бежать, не оглядываясь, и никогда больше не возвращаться в этот кошмар!..

В ушах шумело, голова раскалывалась на части от боли, а из глаз текли слезы. Руины моей жизни вставали перед внутренним взором уродливыми обломками и говорили голосами тех, о ком я не хотела вспоминать…

– Она никчемный ребенок – ее даже коллегам не показать!

Мама, за что?..

– Она просто тупая малявка! Даже приготовить себе завтрак не способна, и это в шесть-то лет!

Папа, как же так?..

– Она просто неадекватна. Говорить научилась поздно, работу по дому выполняет из рук вон плохо, не дура, конечно, но учит только то, что ей нравится. Лена просто эгоистка!

Мама, почему?..

– Она псих, вот и всё. Ее надо отправить в дурку: так мы хоть от нее отдохнуть сможем, а то достала эта ее вечная апатия и неуклюжесть! Такого ребенка даже коллегам не показать, а они всё время спрашивают: «Где же ваша третья дочурка?» Какая она нам дочурка? Она просто брак!

Папа, зачем?..

– Она меня пугает! Это ее увлечение… А что, если она на наш дом беду навлечет? Я иногда думаю, что она сама демон, а не ребенок! Вот бы она исчезла!

Мама, отчего?..

– Наконец-то мы сможем от нее избавиться! Хоть какая-то польза от Машкиного возвращения – теперь мы можем сделать то, что давно хотели, да и человечек для этого у меня есть. Анна Валентиновна, ее лечащий врач. Я уже договорился – она не слишком большую сумму в отличие от своих предшественников запросила, так что можно и заплатить. Скоро она заберет эту шизофреничку, и мы навсегда от нее избавимся! И на еду денег меньше уходить будет.

Папа, к чему?..

– Ну что, проснулась? Может, тебе еще укольчик, а? Чтобы ты еще поспала. Да, ты мне не можешь ответить – сил нет, знаю. Но молчание – знак согласия, правда? Это тебе на пользу пойдет. Отмучаешься, хе-хе…

С какой целью всё это происходит?!

– Знаешь, мама, я вас ненавижу. Знаешь, папа, я вас всегда ненавидела. И если бы только вы умерли…

– Ааа!..

Я спрыгнула с лошади у края леса и кинулась в чащу. Спрятаться, убежать, скрыться от воспоминаний и никогда больше не слышать слов, разрывающих меня на части! Я не псих, я не псих, сколько можно повторять?! Сколько можно отправлять меня к врачам, на какие-то «комплексные терапии», бросать посреди рынка в ненавистной мне толпе, говоря, что «клин клином вышибают», усылать в деревню к сестре отца, которая только и делает, что таскает меня по пьянкам?! Сколько можно заставлять меня делать то, чего я не хочу делать, сколько можно ломать меня?! Это вы ненормальные, а не я! Почему вы всегда хотели, чтобы я умерла, но я жива, а стоило лишь мне пожелать вашей смерти, как вы умерли?! Почему, почему, почему?..

Я выбежала к поляне, на которой мы с сестрой жили целую неделю, и упала на колени. Снег, такой белый, мягкий и пушистый, манил, обещая покой и забвение. Закрыть глаза и уснуть, исчезнуть навсегда… Нет. Почему я должна сдаваться? Никогда. Я буду самосовершенствоваться, я буду идти к своей цели, я буду бороться до конца и умру тогда, когда третья мойра перережет нить моей жизни, и я закрою глаза навечно. Смерть – неотвратимая фатальность, не более, но судьбу не обмануть, и то, что ссудила вторая мойра, взвесив на своих весах, обязательно будет пройдено. Сколько веревочке не виться – конец один, но никто не в силах распоряжаться своей жизнью, потому что первая мойра крепко держит в руках веретено и нить, что люди так отчаянно стремятся взять под контроль. Переплетаясь в причудливый узор, нити разных людей сплетаются, но никогда им не стать хозяевами своей судьбы или судьбы кого-то другого. Лишь три богини, три сестры-мойры знают, сколько еще виться на этом свете веревочке жизни человека, и будет ли она кататься, как сыр в масле, или извиваться на сковороде мук. Только вот сдаваться нельзя – надо принимать свою судьбу с высоко поднятой головой и идти по жизни с честью, иначе конец принесет лишь разочарование и боль, но никак не мысли: «Я сделал всё, что мог, теперь и умирать не жаль».

Страх, сковывавший сердце стальными тисками, постепенно начинал отдаляться, отступать и тускнеть. Я обнаружила, что лежу в снегу, и села на колени, безразлично глядя на белые холодные кристаллы. По щекам бежала глупая, никому ненужная влага, а в голове раскаленным молотом бились воспоминания, спутанные и смазанные, перемежающиеся вспышками очень четких картин прошлого. Но и это начало отступать. Ведь всё в этом мире имеет свойство заканчиваться…

Не знаю, сколько я сидела на снегу и роняла на белое пушистое покрывало слезы. Глупо, так глупо… Накатили апатия и сонливость, хотелось лечь и забыться сном, вечным сном, но я не могла даже пошевелиться и лишь роняла на замерзшие кристаллы льда горячую соленую влагу. Ведь если я засну, мне опять приснится кошмар…

Зачем всё это, к чему?.. Хватит. Больше я не позволю никому так издеваться над собой. Я всегда была одна и всегда буду, и это хорошо. Скоро мои друзья уйдут, а я снова останусь в родной спокойной тишине одиночества, куда не смогут ворваться ни те, кого я ненавижу, ни те, на кого мне наплевать. Я не люблю полутонов, а друзья в моей жизни – это изменение меня самой. Это то, от чего я не могу отказаться, но чего боюсь, и что у меня скоро заберут. Но это и к лучшему, потому что они не захотели бы быть со мной до самого конца, до щелчка ножниц греческой богини. Потому что, хоть я и их друг, я лишь этап в их жизни. Так же, как в моей жизни этапом являются люди в белых халатах. Всё проходит, пройдет и этап жизни, что свел нас вместе. Вот только мне больно от этого, особенно из-за того, что я лишь этап в жизни человека, чьих глаз я никогда не видела, и который прячет от меня не только глаза, но и саму душу…

Внезапно кто-то загородил от меня свет солнца. Я вздрогнула и почувствовала, что паника вновь поднимается в душе, но, покосившись в сторону пришедшего, увидела знакомые черные кожаные ботинки, которые помогала выбирать Принцу, и страх почему-то начал отступать. Я отвела взгляд от башмаков и тяжело вздохнула. Сил не было – даже на то, чтобы пошевелиться, даже на то, чтобы связно оформить мысли в речь. Я ведь не могла даже упасть, продолжая сидеть на коленях, не то, что сказать ему хоть слово…

– Ну и что ты так реагируешь? – протянул Бельфегор, усаживаясь передо мной на корточки. – Она больше не позвонит, я всё уладил. Стоит так переживать из-за какого-то отброса?

Я не ответила, пустым взглядом глядя на белую снежную пелену и чувствуя, как с сердца падет огромный черный камень.

– Ты же знаешь, если что случится, обращайся ко мне, я всегда помогу тебе. Потому что я Принц! – усмехнулся Бэл и коснулся моей ладони своей. Я вздрогнула и отдернула руку, судорожно отползая подальше от него. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но его прикосновения вызывали ужас и боль, от которой я хотела скрыться, как и его слова. «Потому, что я Принц». Только поэтому, да? Ну как же так? Как же так, почему я влюбилась в того, кто видит во мне лишь подданного? Ну зачем всё это, зачем?..

– Что не так? – нахмурился Бельфегор, сияя короной в лучах утреннего солнца и не пытаясь приблизится ко мне. – Почему моя Принцесса избегает прикосновений Принца?

– Пото… Потому что я не принцесса, – заплетающимся языком ответила я, глядя в снег. Говорить было трудно, непривычный, давно уже не проявлявшийся шквал эмоций пугал, а ощущение страха, беспомощности и безысходности сковывало сердце, душу и разум. – По крайней… мере, не твоя. Я… одна из сотен подданных, и всё. Ты та… такой один, а я од… одна из тысяч. Хва… хватит, не хочу больше ви… видеть твою доброту. Не мучай меня, да… давая ложные надежды, прос… просто оставь меня уже.

– Оставить? – раздраженно процедил Бельфегор и встал. – Что ж, скоро я так и так должен буду уйти, так что я оставлю тебя в любом случае. Только вот ты и впрямь хочешь этого? Хочешь, чтобы Принц ушел?

Принц, принц, принц! Как же это бесит! Это лишь еще раз показывает, что я тебе не ровня… Ну почему всё так, почему?..

– Да! – зло прошипела я. Ярость, злость, раздражение сменили апатию и страх, давая силы не только говорить, но и сжимать кулаки так, что костяшки пальцев побелели. Как же всё это бесит! Бесит! – Я хочу, чтобы Принц ушел! Принц! Ушел и оставил Бельфегора! Но это невозможно, потому что ты Принц, и этого не изменить! И потому что через месяц ты исчезнешь!.. И по… потому что ты… никогда…

Истерика подкрадывалась к горлу, а Бэл вдруг раздраженно перебил меня, взмахнув руками:

– Вот именно! Через месяц я уйду! И не хочу делать тебе еще больнее! Если бы всё было иначе, я бы давно всё изменил, но я вынужден уйти, а значит, не могу причинить тебе еще больше боли, дав надежду на то, что у нас что-то может получиться! Если бы не это проклятое условие, по которому мы должны расстаться всего через месяц, я бы сказал тебе всё, что чувствую, но я не могу, потому что не хочу причинить тебе еще большую боль своим уходом! Твое счастье для меня важнее всего, потому я не буду с тобой, понимаешь ты или нет?!

Сердце пропустило один удар, и я, резко подняв взгляд на Бельфегора, замерла, глядя на мужчину, закрывшего глаза правой ладонью и сжимавшего левую руку в кулак. Не может быть. Он… и правда молчал только ради меня? И он тоже меня?..

– Пожалуйста, – едва слышно сказала я, – хотя бы месяц…

Бэл опустил руки и посмотрел на меня. Челка немного сбилась, но глаз его всё равно видно не было, и мне почему-то отчаянно захотелось заглянуть в них, но не для того, чтобы узнать их цвет, а чтобы увидеть, что творится у него в душе…

– Ты будешь счастлива, даже если это продлится всего месяц? – тихо спросил он.

– Мне главное знать, что это взаимно, – прошептала я, а Бельфегор сделал пару шагов мне навстречу и опустился передо мной на колени.

– Взаимно, – четко сказал он, и я улыбнулась.

Голова гудела, раскалываясь от боли, но на это мне было наплевать. Потому что с трудом до моего спутанного сознания доходил тот простой факт, что я люблю и любима… Хотелось смеяться и плакать одновременно, хотелось сказать, что я никогда не была так счастлива, но я просто смотрела на самого дорогого в мире человека и чувствовала, как по щекам бегут слезы, а в душе появляется странное тепло, успокаивающее все тревоги, убивающее всю ярость и дарующее мягкую, ненавязчивую, но такую необходимую надежду…

Однако, несмотря ни на что, мне не давал покоя тот факт, что я не вижу его глаз, не могу заглянуть ему в душу, и Бельфегор, словно поняв это, тихо сказал:

– У меня есть причина прятать глаза: они странные. Все всегда смеялись. Но если хочешь, я покажу.

Я не ответила, да это и не нужно было. Бэл снял диадему и, подняв челку, снова надел символ королевской власти, который больше не давал ей упасть на лоб. Глаза его были закрыты, но как только диадема заняла свое законное место, Бельфегор резко распахнул их, и я застыла в немом восхищении. Его глаза были потрясающего багрового оттенка, как у альбиносов, а может, даже ярче, и пусть я знала, что это лишь игра свето-теней на полупрозрачной радужке, они казались кроваво-алыми в залитом белым светом мире. И я невольно потянулась рукой к щеке самого дорогого в моей жизни мужчины.

– Удивлена? – хмуро спросил он.

– Это… чудесно… – прошептала я и осторожно коснулась его щеки кончиками пальцев. Он вздрогнул и удивленно спросил:

– И ты не считаешь их уродливыми?

– Ты что, шутишь? – возмутилась я, игнорируя настойчивую пульсацию боли в висках. – Они прекрасны! Как у альбиносов, а может, и ярче… Они уникальны! Ты… Ты что, правда думал, что это чудо может вызвать отторжение?

– Так оно и вызывало, – пробормотал Бэл и в глубине кроваво-алых омутов промелькнула растерянность. – Все, кто видел мои глаза в детстве, смеялись.

– Идиоты, – зло бросила я и коснулась кончиками пальцев века принца. Бэл закрыл глаза, а я убрала руку и, покачав головой, сказала: – Открой, не прячь их… Они идеально отражают твою душу.

– Обагренную кровью жертв? – спросил Бэл напряженно, не открывая глаз.

– Нет, – снова покачала головой я. – Просто твоя душа вся в ранах и кровоточит. Это твоя кровь, Бэл. Твоя.

Он резко распахнул глаза и осторожно коснулся ладонью моей щеки.

– Теперь я не могу не сказать, – прошептал самый дорогой в моей жизни человек. – Я тебя люблю. И не хочу тебя отпускать…

– Я тоже не хочу тебя отпускать, – пробормотала я и прижалась к Бельфегору, а он тут же меня обнял, зарываясь пальцами в мои волосы. Шапку я потеряла еще по дороге, но холода не чувствовала: сердце затопляли непонятные, никогда прежде не посещавшие меня чувства – счастье, нежность, любовь… – Потому что я тебя тоже люблю, Бэл…

– Значит, я сделаю все, чтобы мы были вместе, даже если шансов нет, – выдохнул он, явно облегченно. – Я думал, что ты испугаешься подпустить меня к себе из-за генофобии и гаптофобии, но ты сильнее…

Я вздрогнула и, отстранившись, насторожено посмотрела на Бельфегора.

– Боязнь прикосновений я уже поборола, – пробормотала я. – Как и гетерофобию – боязнь противоположного пола. Но… откуда ты знаешь о том, что я боюсь… постельных отношений?

– Я же гений, – усмехнулся Бэл и как-то странно, печально на меня посмотрев, сказал: – Не бойся, если ты всё еще этот страх не переборола, я не предложу тебе ничего, что могло бы напугать тебя.

– И тебя это устроит? – тихо спросила я, чувствуя просто безграничную благодарность к Бельфегору…

– Да, – кивнул он. – Я не железный, но если ты и правда так этого боишься, я буду ждать и помогать тебе справиться со страхом, как в случае с высотой.

– Что-то мне уже страшно от таких перспектив, – поморщилась я, поудобнее устраиваясь на холодной земле.

– Поверь, При… – Бэл запнулся, а затем, видимо, вспомнив мою реакцию на то, что он назвал себя «принцем», сказал: – Я не буду, когда мы одни называть себя принцем, но при других… Это нормально для особ королевской крови – говорить о себе в третьем лице. Нас с Расиэлем к этому приучали с детства. Потому при посторонних я всё же буду так о себе говорить. Но запомни: для тебя я не принц. Просто Бельфегор, поняла?

– Поняла, – кивнула я и улыбнулась, безумно радуясь такому решению принца. Моего принца…

– Тогда иди сюда, – скомандовал Бэл, усаживаясь справа от меня и жестом показывая, что я просто обязана его обнять.

– А иначе гильотина? – съязвила я.

– Нет, – усмехнулся Бельфегор, и в глазах его появился лукавый огонек. – Иначе я сам тебя поймаю, и поверь, лучше тебе подчиниться добровольно.

– Тиран, – фыркнула я и прижалась щекой к его плечу.

– Что поделать, – хитро протянул Бэл и крепко меня обнял. – С сегодняшнего дня начинаем работать над твоей фобией.

– Может, не надо? – вяло пробормотала я, а Принц фыркнул и заявил:

– Думаешь, это только мне надо? Поверь, если мы сумеем добиться того, чтобы шинигами нас не разлучали, это понадобится и тебе. Потому что При… – Бэл запнулся, но тут же поправился: – я не собираюсь оставлять тебя. Ты станешь моей Принцессой не только на словах, но и на бумаге, хоть это и мелочи. И поверь, я не причиню тебе боли. Никогда.

– Знаю, – пробормотала я, понимая, что он говорит о боли душевной, а не физической. Порезать стилетом – это мелочь, недостойная внимания, но заставить меня мучиться… На это Бельфегор никогда бы не пошел.

На душе стало тепло и хорошо от осознания того, что, фактически, он сделал мне предложение, и от того, что моя безрассудная, не имевшая надежды на исполнение мечта каким-то чудом сбылась. Он рядом, он меня любит – разве нужно что-то еще для счастья? Нет, больше не нужно ничего. И хоть он и думает, что может быть что-то прекраснее, чем сидеть вот так у берега реки в объятиях любимого человека, я считаю иначе, потому что это и есть самое настоящее счастье.

– Бэл, я так счастлива, – прошептала я, прижимаясь щекой к черной кожаной куртке.

– Я тоже, – улыбнулся он, причем не своей обычной садисткой усмешкой, а доброй, мягкой улыбкой. – И я всё сделаю, чтобы наше счастье не исчезло.

– Знаю, – кивнула я. – Потому что ты Бельфегор Каваллини, человек, который никогда не бросает слов на ветер.

– Точно, – рассмеялся Принц, и вдруг мир полыхнул белым, но на этот раз он почему-то не застыл.

Перед нами появились два странных существа, отдаленно напоминавшие белых птиц, похожих на гусей, но перья их топорщились, делая их похожими на белые пушистые комочки. На вытянутые вперед лапки были обуты черные тряпичные ботиночки, а тушки скрывали одинаковые белые с золотыми бантами на шеях одеяния, напоминавшие монашеские, но так отдаленно, что дальше только Индо-Пакистан… Головы птиц украшали белые беретки, а в руках правого из них был свиток. Неужели Бэл выполнил задание?.. Значит, он поставил мое счастье выше своего собственного и доказал это? Даже не знаю, радоваться или нервничать, ведь сейчас будет решаться наша судьба…

Бельфегор отпустил меня и встал, а я поднялась следом и пошатнулась, но Принц поддержал меня, а шинигами со свитком развернул свою ношу и, прокашлявшись, зачитал:

– «Сим документом подтверждается, что Бельфегор Каваллини выполнил задание и может вернуться в свой мир в любой момент. Для этого он должен умереть. Если этого не произойдет до двадцати четырех часов тридцать первого декабря сего года, он будет отправлен в свой мир Графом».

Я побледнела, а Бельфегор нахмурился и спросил:

– У меня есть возможность не расставаться с этой девушкой?

– А не ты ли искал ей замену? – хитро протянул шинигами слева. О чем он?..

– Я хотел забыться, – зло прошипел Бэл. – Но тебе отлично известно, что я отказался от этой идеи, потому вы ведь и пришли тогда!

– Да, мы пришли, потому что ты подумал, цитирую: «Если она узнает, ей, возможно, будет больно. И почему я об этом думаю? Я ведь принц!» – ехидно протянула всё та же аномалия без свитка, пока его брат-близнец сворачивал пергамент. – Может, расскажешь девушке, как всё было?

– Она поймет, – уверенно ответил Бэл и, повернувшись ко мне, растерянной и удивленной, сказал: – Помнишь тот день, когда мы поехали к специалисту по оккультизму? – я кивнула, а Бэл продолжил: – Я тогда был в растерянности, потому что ты значила для меня слишком много, и решил, что будет лучше, если я забудусь. А если точнее, отвлекусь от мыслей о тебе. Я решил пойти в «квартал красных фонарей», – в глазах Бельфегора промелькнула злость на самого себя, раздражение и даже отвращение, и я растерялась еще больше, потому что подобные эмоции, обращенные на самого себя, Принцу были несвойственны. Но мое сердце ощутимо кольнуло. Я что… ревную? – Но по дороге я подумал о том, что тебе будет больно, если ты узнаешь, и повернул назад, – я почувствовала облегчение и заметила, что в глазах Принца появилось чувство вины, но он завершил рассказ: – Тогда я разозлился на себя, потому что понимал, что слишком много о тебе думаю и избавиться от этих мыслей не могу, в то время как «я Принц, а она просто сельская девчонка». Но когда ты выслушала мою историю и сказала мне те слова, я понял, что лучше тебя меня никто не поймет. Да я и сам себя не понимаю так, как ты меня понимаешь. И тогда я осознал, что происхождение, воспитание, способности и сила – это всё не важно. Потому… прости за те мысли.

– Ничего, – пробормотала я, начав растирать ладони. Это скорее нервное, чем от холода, ну да ладно. – Только… Бэл, ты ведь не дошел, да?..

В глазах Принца появилось удивление, а затем какая-то непонятная радость, и он, покачав головой, ответил:

– Нет, я тебе не изменял и не сделаю этого.

Я почувствовала облегчение и улыбнулась, а шинигами без свитка, ехидно усмехнувшись (и это клювом-то!), прокрякал:

– Что, всю жизнь будешь верен ее памяти?

Я вздрогнула, а Бельфегор, резко нахмурившись, обернулся к птицам-мертвякам и спросил:

– Есть ли способ нам остаться вместе? Я готов заключить с Графом любой контракт. Что надо, чтобы она осталась со мной?

– Ты готов на всё? Даже если вам придется остаться в этом мире? – хитро спросил Гу-Со-Син слева.

– Да, – без тени сомнения ответил Бэл.

– А если придется идти в твой мир, твоя «принцесса» за тобой пойдет? – прищурился моральный инквизитор кавайной наружности.

– Да, – ответила я, не раздумывая, и заметила, что Бэл улыбнулся краешками губ.

– Значит, место не имеет значения? – уточнил шинигами. – Хоть средневековая деревушка в Альпах, населенная гномами?

– Без разницы, – нахмурился Принц, и я кивнула.

– Тогда шанс есть, – протягивая Бэлу пергамент, сказал Гу-Со-Син справа. – Здесь указано, что нужно сделать для того, чтобы вы, причем именно вы двое, были вместе. Другим данные действия не помогут, хотя еще двум мафиози некоторые пункты списка понадобятся, хоть и в несколько измененном варианте.

Бэл взял свиток и развернул его, а шинигами, помахав нам крылышками, как Брежнев народу с трибуны, исчезли в белой вспышке.

– Что за?.. – зло процедил Бэл и зачитал: – «Сим документом подтверждается, что Бельфегор Каваллини выполнил задание и может вернуться в свой мир в любой момент. Для этого он должен умереть. Если этого не произойдет до двадцати четырех часов тридцать первого декабря сего года, он будет отправлен в свой мир Графом. Если он не желает расставаться с Еленой Светловой, то они обязаны выполнить нижеследующие пункты. Первое: открыть Врата. Второе: доказать свою любовь. Третье: мирно переговорить с Графом за чаепитием. Четвертое: задать вопрос». Я им что, сэр Персиваль, а Граф – Король Рыбак, что ли?! Какой еще вопрос?!