Текст книги "Спасите, мафия! (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 96 страниц)

– Ши-ши-ши, рад что Принцесса это понимает, – довольно изрек Принц, а на кухню заползли остальные пострадавшие от пара. Мечники вполголоса что-то обсуждали, а Суперби с влажными волосами, цвета стали, поправлял протез. Что-то мне как-то нехорошо…

– Скуало, ты как? – немного нервничая, спросила я и была удостоена ответа не по теме:

– Теперь твоя сестра, надеюсь, больше не будет открывать рот, чтобы сказать, будто капитан Варии не способен перенести какую-то ерунду!

– Это когда это я такое говорила? – возмутилась Мария.

– С утра! – пуще кобры (или Бэла) зашипела я.

Скуало сел на место Игоря справа от меня, а мы с сестрой начали спорить, выясняя, подначивала она меня и моих друзей или нет. Ужин прошел довольно успешно, Гокудера, правда, был очень хмурым, а вот Ямамото с Рёхеем веселились во всю, и боксер даже сказал, что обязательно еще раз сходит в баню. Больше его подвиг повторить никто не захотел. Вечером мы разошлись по своим комнатам, и я была осчастливлена научной беседой с влажноволосым мечником, явно после парки пребывавшем в состоянии, близком к нирване: он не орал и был подозрительно мирным и разомлевшим. Просто сидел в креслице и лениво, словно нехотя, обсуждал со мной символику. Наконец я не выдержала и сказала:

– Иди спать уже! А то сейчас прямо здесь отрубишься!

– Я не собираюсь «отрубаться»! – как-то очень вяло, хоть и громко, возмутился Суперби.

– Тогда отрублюсь я, – хмыкнула я, решив-таки его прогнать, но всё же не смогла не спросить: – Скуало, а как прошло? Ну, рука… Я забыла предупредить, извини.

– Ничего, – отмахнулся мечник без меча. – Подумаешь, какой-то мусор узнал. Это не самая большая тайна. Зато теперь твоя сестра не сможет говорить ерунду!

– Это да, – кивнула я, а мечник встал, потянулся и пошел на выход. – Красивых снов из копилки Гипноса тебе!

– И тебе, – отмахнулся мужчина, но в дверях затормозил и добавил: – Какого-нибудь сна про бой! Так, чтобы захватывало!

– Ты хочешь мне присниться? – скептически выгнула бровь я.

– Врой! Нет! – о, а вот и привычная активность гражданчика Акулки.

– Ладно, ладно, поняла, – перебила его я, не желая, чтобы он расходился, и Варийский громкоговоритель, ворча, уполз к себе. Я вяло подумала, что, к сожалению, мне всё же не приснится бой – мне приснятся кошмары, и поплелась в душ. Легла спать я вовремя, но часов до одиннадцати промаялась от бессонницы, а затем провалилась в вязкую дрему, не принесшую облегчения…

Конец POV.

Порой сны реальнее яви. И этот был точной копией старого воспоминания, воспроизвести которое в памяти абсолютно точно Елена Светлова не смогла бы. Вот только, уничтожив возможность вспомнить, человек не избавится от напоминаний, стучащихся в его разум по ночам…

Женщина с длинными черными волосами волокла за руку девочку лет двенадцати, угловатую, болезненно-худую, с огромными, полными ужаса синими глазами. Босые ноги ребенка отчаянно упирались в холодную землю, но с губ не срывалось ни звука. Она не пыталась ни вырваться, ни позвать на помощь, ведь убежать она всё равно не сможет – женщина сильнее, а крик… Никто не придет. Никто не поможет. Никто не спасет…

Женщина, внешне удивительно похожая на девочку, была абсолютно спокойна, а на губах ее играла надменная усмешка. Причинить боль? Это просто. Для этого не надо прилагать много усилий, да и сильным быть не надо. Ведь по-настоящему сильный никогда не обидит слабого… Синие глаза ее переполняло отвращение к ребенку, которого она тянула к небольшому амбару, а в сумерках отчетливо слышалось конское ржание.

Звуки. Запахи. Чувства. Всё это не имело значения, теряясь перед острым ужасом, ножом вспарывавшим душу девочки, перед глухой паникой, зашивавшей ее уши, перед безучастной безысходностью, заставлявшей ребенка всё же подчиниться. Потому что иначе быть не может. И девочка это знала точно, потому что иначе никогда не было. Только для нее, ведь другие люди – они другие, и их никогда не волокли по еще сочной, живой траве босиком, чтобы оставить на ночь в амбаре лишь за то, что она опять разбила два яйца…

Амбар встретил палача и жертву молчанием и высокой спортивной мужской фигурой у двери. Брюнет с презрением посмотрел на девочку и усмехнулся. Жестоко. Беспощадно. Надменно. Мусору нет места в этом мире, даже если этот мусор – его биологическая дочь. Даже если жена, которую он, кажется, любит, родила этого ребенка. Потому что девочка ущербна. А у них не может быть больного ребенка. Вот только кто был болен на самом деле?..

Увидев отца, ребенок сжался и начал упираться еще сильнее, но ее втолкнули в амбар и положили на лавку, стоявшую там специально на такой случай. Отец снял со стены хлыст, а мать встала рядом с дочерью и спросила мужа:

– Дорогой, как думаешь, может, стоит сегодня быть помягче? Мария начала задавать вопросы. «Почему вы меня не бьете, а сестер – постоянно?» Боюсь, она может понять.

– Она не поймет, она глупа, – усмехнулся мужчина. Хлыст рассек воздух и врезался в землю. Щелчок. Но девочка даже не вздрогнула, услышав этот звук. И не потому, что она не воспринимала звуков – просто она привыкла к боли…

– Мария не лучше их. Она абсолютно такая же. Никчемное существо, – безразлично продолжил мужчина, с презрением глядя на спину дочери, затянутую в черную майку. – Они лишь наш эксперимент. Я никогда не хотел детей, ты тоже, дорогая. Проблема в том, что наше истинное детище – ферму – не на кого будет оставить, когда мы умрем.

– Потому приходится их терпеть, – поморщилась женщина, складывая руки на груди. – Но наш эксперимент дает интересные плоды. Не находишь?

– Нахожу, – усмехнулся брюнет. – Они стали абсолютно разными. Троих сестер мы превратили в абсолютно непохожих существ. Жаль лишь, третий экземпляр изначально был бракован.

– Если бы не внешнее сходство, я бы подумала, что ее подменили в роддоме! – зло прошипела мать девочки, словно ребенка рядом не было. Почему они говорили всё это при ней? Потому что, расскажи она кому о том, что с ней происходило, ей не поверили бы, но девочка бы и не стала что-то говорить. Потому что она не верила людям…

– А я всё же думаю, что она подкидыш. В роддоме была брюнетка, когда ты рожала. Возможно, Лена ее дочь, – усмехнулся мужчина.

– Возможно, – кивнула женщина.

– Приступим! – скомандовал отец девочки, и мать быстро закатала футболку дочери. – Слушай и запоминай Лена! Ты же любишь мистику, вот и слушай!

Взмах руки. Свист хлыста. Удар.

– Знаешь, люди не способны ничего сделать сами, – вкрадчивый женский шепот ядом проникал в разум ребенка и выжигал на душе очередное клеймо. Вот только душа его отторгала и, закрываясь на тысячу замков, оставалась светлой, чистой и незапятнанной… – Люди – продукт генетического сбоя природы. Животные куда лучше людей. А еще те, кто стоит превыше них. Божества, демоны – все они лучше.

Удар. Нервная дрожь худощавого тела. Закушенная до крови губа.

– Знаешь, когда человек что-то делает, он всегда сомневается. Потому что он несовершенен. И никогда не станет абсолютом. Абсолюта в этом мире нет. Но есть те, кто превыше этого. Они почти идеальны. И им можно верить.

Щелчок. Алые капли на белом. Рваные раны на обнаженной спине.

– Знаешь, когда человек умирает, он предстает перед божеством. Перед высшим существом. Почти идеальным. Перед тем, кто никогда не унизит, не ударит, не оскорбит. Он будет милосерден, потому что он лучше людей. Он добр, как животное, но мудр, как книга. Он почти идеален. Неидеально лишь то, что он похож на человека внешне. Но это ведь мелочи.

Хлесткий звук, разрывающий воздух. Болезненный удар, с глухим треском разрывающий кожу. И тишина. Потому что боли девочка давно не боится. Она боится звуков. Слов, что говорит эта женщина. Слов, которые манят. Манят в могилу…

– Знаешь, это всё так бесполезно. Смерть и перерождение. Перерождение и смерть. Это рутина. Важно иное. Важно, что когда ты умираешь, ты встречаешь его – существо, настолько близкое к идеалу. Ты можешь не говорить с ним – он просто будет рядом. В тишине. И он улыбнется тебе. Искренне. А ты заглянешь ему в глаза и поймешь, что он не лжет. Никогда не лжет.

Острая боль. Бесполезная дрожь худого тела. Полный ненависти, сомнений и желания умереть взгляд испуганных синих глаз. И лишь одна мысль, наполняющая пустой разум. «Я не хочу жить, я не хочу жить, я не хочу жить»…

– Знаешь, боль – это то, что можно вытерпеть. Унижение – то, что можно снести. Но они не подарят счастья. Смерть – это миг боли, за которым последует полет. Абсолютный полет. Потому что смерть – это победа над жизнью. Победа улыбки почти идеального существа над болью, ненавистью и унижениями жизни. Его искренняя добрая улыбка и есть полет. Потому что полет – это счастье.

Взмах. Удар. Дрожь. «Я хочу умереть». Мысли, от которых не избавиться. Мысли, порожденные чужой речью. Лживые слова, елейный голос – вы не нужны. Даже боль можно принять, но не вас. Только не вас. Потому что вы – предатели всего сущего. А место вам – в пасти Люцифера. В центре девятого круга Ада.

– Знаешь, человек не может летать. Потому что он несовершенен. А божества могут. Как и демоны. И попади ты даже в Ад, демон будет куда добрее людей, ведь он не умеет предавать. Просто потому, что ему не нужна вера человека. Он сразу подарит тебе боль. И если ты ее вынесешь, он признает тебя. Признает, что ты достойна его улыбки. И улыбнется. Искренне. А затем поднимет тебя в воздух и пронесет над огненным Адом. Полет и его улыбка подарят тебе счастье. Потому что даже демон может быть добрее человека.

«Я хочу умереть». Но смерть – это неизвестность. А неизвестное пугает. Вот только порой страхи и ненависть преодолеть куда проще, чем презрение. Потому что страх – это миг. Ненависть – вспышка, сжигающая душу дотла. А презрение – монотонное, серое, затягивающее болото.

– Знаешь, если ты сумеешь преодолеть эту боль, вынести ее, ты увидишь того, кто не предаст. Он улыбнется и поднимет к небесам. Ты будешь счастлива. Ты будешь летать. Потому что полет – это победа, а победа – это счастье. Ты победишь жизнь и тех, кто тебя унижает. Ты умрешь, но станешь счастливой. Лететь – это прекрасно!

Усмешки. Ненависть. Боль. Сжатые кулаки, впивающиеся в кожу ногти и срывающиеся на пол с тонких пальцев багряные капли. Спина, исполосованная багровыми росчерками неумелого художника-абстракциониста, который решил поэкспериментировать и написал картину кровью… Человеческой кровью.

– Знаешь, затем колесо Сансары снова закружится, и тебя отберут из рук этого существа. И снова отдадут людям. И они вновь будут унижать тебя, потому что это в их природе. Но ты снова сможешь уйти. Уйти к тому, кто не предаст. К тому, кому ты сможешь поверить. К тому, кто будет думать, как ты. К тому, кто будет понимать тебя. К тому, кто будет любить полет победы смерти над жизнью, как ты. Потому что он почти идеален. И с ним тебе будет хорошо. Но не с человеком. Ведь все люди лгут.

Деревянный пол, холодный воздух, черное небо над камерой пыток. И закушенная до крови губа. Не для того, чтобы не закричать. Для того, чтобы отрезвить себя дополнительной болью. Отрезвить и не поддаться лживым уговорам. Ведь…

«Я хочу умереть!»

– Знаешь, надо не так много сделать, чтобы стать счастливой. Разочароваться в людях, почувствовать боль, встретить почти идеал и улыбнуться ему. Рассмеяться вместе с ним над никчемной жизнью. Это ли не победа? Ведь победа – это полет. Это сладко. Это пьянит. Это дает силы.

Свист, черной змеей рассекающий воздух, и вспышки боли, ставшей монотонной и бесполезной. Ненужной. Губы уже не закушены. Руки не впиваются ногтями в ладони. А в глазах застыло безразличие. Потому что…

«Я умру».

– Знаешь, надо лишь сделать шаг. Лишь быть смелой. И тогда станет весело, хорошо, легко. Полет подарит счастье! Надо лишь победить саму себя. Только так и никак иначе, потому что твой главный враг – ты сама.

– Сама, – прошептали искусанные в кровь губы девочки, и ее родители переглянулись. Одинаковые усмешки расползлись на их лицах. Усмешки ученых, стоящих на пороге гениального открытия.

– Да. Сама.

Хлыст последний раз рассек воздух, последним шрамом наградил худую, с выпирающими ребрами спину, и последняя багровая капля сорвалась с бледной кожи вниз. Во мрак.

Мужчина и женщина вышли из амбара, и брюнет положил на пол рядом с дверью нож. Маленький перочинный нож. Острый.

Они бесшумно закрыли дверь амбара, и за ней раздался звонкий голос женщины, сопровождаемый скрежетом засова:

– Ты, шизофреничка! Ты нам не дочь! Ты не достойна ею быть!

– Мы никогда не полюбим тебя. Это всё никогда не прекратится. Тебя не за что любить, тебя никто не полюбит, – добавил мужской, чуть хрипловатый, но явно довольный происходящим.

– Тебя никто не примет. Никогда.

– Ты никому не нужна. Никому на всем свете.

Голоса смолкли, а затем в ночи послышался приглушенный разговор удалявшейся семейной пары.

– Дорогой, думаю, она готова. Жаль, мы только год назад додумались довести ее до суицида. Если бы раньше это сделали, всё проще было бы.

– Согласен, дорогая. Она просто никчемное существо, она нам не дочь. Вот пусть и берет грех на душу. Если мы ее убьем, нас посадят. А так никому не будет дела до суицида какой-то шизофренички. Если что, придется слегка раскошелиться, чтобы не возбудили дело по поводу «доведения до самоубийства». Но не хотелось бы – такие дела вообще редко заводят.

– Да, и Лена должна сделать это побыстрее.

– У меня есть запасной план, если не сделает. Мы заплатим психиатрам, и они превратят ее в растение химикатами. А затем мы отправим ее с глаз долой. В заведение для ей подобных.

– Но лучше бы она умерла. А то деловые партнеры вечно спрашивают: «Где ваша младшенькая?» Лучше бы ее не было.

– Но на ее смерти можно будет сыграть. Заработать сочувствие коллег и неплохие скидки, а то и новые контракты.

– Дорогой, ты столь прагматичен.

– Скорее, я просто очень заботлив. Наше детище, наша ферма, не должна пострадать. Она должна расцвести!

– И мы ее к этому приведем.

– «Мы»?.. – в голосе мужчины засквозила злоба. – О нет. «Я». А ты лишь шавка у моих ног! Ты живешь для меня! Или мне выпороть тебя, как ту тварь?! А может, похлеще? Я ее щажу, чтобы не убить, а тебя, может, выпороть со всей силы?!

– Нет-нет, дорогой, – в голосе женщины отчетливо была слышна паника. Она пятилась, но не могла отвести взгляд от полных немой ярости глаз супруга. – Я оговорилась. Я такая дура. Прости меня, такого не повторится…

– То-то же, – усмехнулся мужчина. – Но за всё надо платить.

Глухой удар. Звук падения. Тишина. Ни крика, ни стона, ни всхлипа. Потому что она уже привыкла. Она любила до беспамятства садиста с серьезными нарушениями психики. Она подыгрывала ему во всем. Она сама жила его чувствами. Он был ее абсолютом, законом ее жизни. Тем самым «почти идеальным существом», вот только слово «почти» было явно лишним. Она жила для него, она жила им, она жила его улыбкой. Но она не «летала». Потому что полет – это счастье. А счастье не может быть иллюзорным, навязанным или вбитым с помощью силы. Наваждение – не более. Кошмарный сон, полный сладости, от которого не хочешь просыпаться, потому что реальность еще страшнее.

– Идем, наш эксперимент удался, – довольным голосом произнес мужчина и подал жене руку. – Милая, ты замерзнешь если будешь тут сидеть. Пойдем в дом.

– Конечно, дорогой, ты, как всегда, прав, – улыбнулась женщина, преданно глядя в глаза супруга, и встала, подав ему руку, но не опираясь на нее. – Надеюсь, Лена уже умерла. Нам хватит двух наследниц. Двух глупых подопытных кроликов.

– Мама… Папа… – раздался голос за их спинами, и супружеская чета дружно обернулась. – Это правда?.. Вы меня не любили? Как и их?.. Но вы же говорили…

– Заткнись! – рявкнул мужчина, и его жена вздрогнула. – Мария, ты идиотка! Ты такая же, как Катька! Но Ленка хуже! Она вообще никчемна! Больна! Она увечна! А вы нет. Значит, вы лучше!

– Папа…

– Ты слышала отца, – холодно бросила женщина, складывая руки на груди. – Поди прочь.

– Ты наказана. Неделю будешь драить коровник без перчаток, и не смей ослушаться! – зло прошипел отец.

– Папа… Мама… Вы… – голос девочки с длинными черными волосами и черными, как ночь, глазами утонул в ее всхлипе, а затем глаза ее вдруг высохли, вспыхнули яростью, и она с ненавистью в голосе прошипела: – Ненавижу вас. Обоих! Вы не родители – вы монстры! Как Ленкины демоны!

– Спасибо за комплимент, – усмехнулся мужчина, а затем резко помрачнел и процедил: – Ты будешь наказана. Как Лена. Знай свое место.

– Ненавижу, – прошипела девочка вновь. – Я всё видела, всё слышала! И Катька уже пошла к Ленке, чтобы не дать ей себя убить! А вы… вы просто… ненавижу!!!

Мужчина и женщина переглянулись, и в глазах их отразилось разочарование, смешанное с ненавистью и приправленное злостью.

– Твари мелкие! – рявкнул мужчина. – Мария, моя дочь не…

– Я вам больше не дочь! – перебила его девочка так громко, как только могла, сжав кулаки столь яростно, что костяшки пальцев побелели. – И мое имя больше – не Мария! Ненавижу вас!

Она кинулась во тьму, а мужчина, бросив жене: «Проверь их», – кинулся за ней. Но было поздно. Ребенок растворился в ночи…

В амбаре стояла гулкая тишина. Монотонная, затягивающая, беспросветная. И лишь багровые капли срывались с бледного запястья на деревянный пол. А девочка со шрамами на спине сидела у стены сарая и, касаясь порванной кожей деревянных планок, безразлично смотрела в потолок. Она не хотела жить. Она хотела летать. Она хотела счастья, но думала, что счастье – это смерть, и полететь при жизни она не может. Вот только…

«Твой главный враг – ты сама». «Человек несовершенен». «Все люди лгут». «Абсолюта в этом мире нет, но есть те, кто превыше этого». «Полет – это победа». «Полет – это счастье». «Победа – это счастье». «Победи саму себя!»

– Победить… себя, – прошептали истерзанные губы, а в синих глазах вдруг вспыхнула решимость. Любимые строки с детства постоянно перечитываемого рассказа Рэя Брэдбери зазвенели в голове набатом. Строки, в которые она верила всей душой. Строки, которые спасали ее в те дни, что она оказывалась в школе: первого сентября, и когда учителя заставляли приехать…

«Дети – это чудовища, которых дьявол вышвыривает из преисподней, потому что не может совладать с ними. И я твердо верю, что всё должно быть сделано для того, чтобы исправить их грубые примитивные мозги».

«Я должна… исправиться? Стать… ближе к идеалу? Я должна… улыбнуться… себе? Я должна… изменить себя, чтобы стать похожей на него – тогда я смогу улыбнуться ему, и только тогда он улыбнется мне, ведь такая жалкая душа как сейчас… не достойна счастья… Но… может, я сумею стать сильной? Сумею стать… достойной? А что для этого надо? Не… бояться? А чего я больше всего… боюсь? Раньше – смерти. Теперь… жить. Но если я… переборю страх… я сумею стать счастливой? Да. Потому что мои мозги… изменятся. Станут достойными… Не как у людей, не как… у детей. Как у того, кто почти идеален. Я… просто буду всегда бороться. А уходить – это побег. Слабость… Если я умру, то не так. Я… выживу, чтобы стать сильной».

В тот же миг строки в памяти сменились. И иные слова гениального фантаста зазвучали в ее голове набатом, раскалывая виски.

«Где это видано, где это слыхано —

Смерть превратили в сущую мелочь, так, в ерунду!»

«Нет, я не умру так. Только не так. Я выживу. И посмеюсь. Посмеюсь, потому что каждый раз, когда я буду выживать, я буду становиться сильнее. Сильнее и ближе к улыбке того, кто не предаст и не обманет… к почти идеалу! Идеалу, который не может быть человеком…»

Пальцы девочки судорожно сжались на ее запястье, останавливая кровь. Она попыталась встать, но сил уже не было. Ребенок привалился к стене вновь, а в бледную кожу впились острые занозы. Но она этого даже не почувствовала.

Борись. Не сдавайся. Ты не можешь умереть. Потому что ты дала себе слово. А ты не предаёшь. Даже саму себя.

И еще одна попытка. И еще. Всё больше деревянных заусенцев в коже, всё больше алого на стене и на полу. Сердце бьется неохотно, и тьма поглощает сознание, разжимая пальцы. А в голове звенит лишь одна фраза.

«Я хочу победить!»

Но сможешь ли ты выиграть у смерти, Елена? Ведь твое имя означает «Солнечная». Придет ли свет на помощь? Или тебя поглотит вечная тьма?..

Внезапно тишину мглы прорезал сдавленный вскрик. Девочка из последних сил распахнула глаза и увидела, что над ней склонилась брюнетка лет тринадцати с черными глазами, полными ужаса, и дрожащими губами. Она судорожно накладывала жгут и шептала:

– Сейчас, моя хорошая, потерпи. Сестренка рядом. Просто потерпи немножечко. Ты же у меня сильная, Лена. Просто борись, ладно? А я помогу, чем смогу. Пожалуйста. Очень прошу, держись. Не сдавайся. Не уходи. Ты сможешь, я знаю, ты же моя маленькая сестренка, сильная сестренка, держись, Лена, пожалуйста…

В черных глазах не было слез – лишь отчаянная решимость спасти сестру. Любой ценой.

Быстро обработав рану, девочка помогла Елене встать и буквально потащила на выход.

– Тебя… изобьют, – прохрипела синеглазая окровавленная девочка.

– Наплевать, главное, ты в порядке, – тоскливо улыбнулась черноглазая. – Ты мне не веришь, знаю. Не важно это. Потому что я тебя люблю не по приказу родителей. Я тебя люблю, потому что люблю. Потому что так чувствую. Вот и пусть бьют, зато ты будешь жива и здорова. Ты ведь не больна, Лена. Они врут. Я точно знаю. Диагноз – это глупость. Ты здоровее многих. И не какая ты не шизофреничка. Ты самая добрая девочка на свете. Ты моя сестренка. Не сдавайся, ладно? И я не сдамся – ради тебя. Я всегда буду помогать тебе. Во всем.

– Правда? – тихо спросила голубоглазая.

«Не верю», – промелькнуло у нее в голове.

– Ты всё равно не поверишь, – улыбнулась ее сестра краешками губ. Печально. Одиноко. Безысходно. – И не надо. Мне не нужно, чтобы в меня верили. Я просто хочу помогать. Главное не то, что кто-то думает, а что я делаю. Кто я есть.

– Ты… права.

– Знаю. Но мы никому не скажем, правда? Пусть думают, что мы глупые и не правы. Потому что они не поймут. Никто не поймет.

– Никто…

– Кроме тех, кому можно верить.

– Никому… нельзя.

– Кто знает. Я верю лошадям. Вообще животным.

– И я, – слабо улыбнулась девочка, чьи раны оставляли за ней кровавый след.

– О да. Вот сейчас я тебе ранки обработаю, а завтра мы пойдем кормить кроликов. Я тебе их дам погладить.

– Ммм. Ладно…

– А ну, стоять! – раздался злой голос за их спинами, и девочки одновременно вздрогнули. Синие глаза налились ненавистью, а черные наполнились покорностью и безысходностью.

– Катя! Ты что сделала?! Ты ее освободила! Против нас пошла! Почему?!

– Она была ранена, – пробормотала черноглазая.

– Плевать! Ты не имеешь права не подчиняться!

– Прости…

– Нет! Тебя ждет порка! Готовь спину! Только сначала убери с глаз моих эту шизофреничку! А отец как Машку поймает, всех троих выпорем! Ишь, разошлись – своевольничать!

– Да, прости, – пробормотала Катя и тихо спросила: – Могу я отвести Лену в дом?

– Тащи, конечно! Я же приказала!

– Да.

Девочки побрели к дому, сливавшемуся с ночной мглой. Катя, пошатываясь, тащила за собой сестру и думала: «Маша, не возвращайся. Найди тех, с кем будешь счастлива». Лена, едва перебирая подкашивавшимся ногами, отгоняла назойливую мысль: «Маша не вернется. Потому что все предают. Вот и она нас бросит. Потому что все люди одинаковы. Дети тоже. Но это не важно. Я должна уметь прощать. И должна стать лучше. Значит, нельзя простить только одно существо. Себя».

Девочки были правы. Маша не вернулась. Ни в этот день, ни спустя несколько лет. Она нашла людей, что подарили ей счастье. Она поняла, что предала. И через четыре года она вернулась. Вернулась, чтобы заплатить сполна за свое предательство. Вернулась, чтобы ее спину украсили такие же шрамы, как у сестер. Вернулась, чтобы больше никогда не предавать. И ей поверили…

– Знаете, Лена, Катя, Маша. Вы все недостойны жить!

Взмах. Щелчок. Боль…

– Ааа!!!

Громкий крик прорезал тишину темной комнаты. Голубоглазая девушка лет восемнадцати рывком села на кровати и схватилась за сердце. Паника накатывала волнами, ужас детства, пришедший из глубин памяти, захватывал душу. Темнота пугала еще больше, и девушка поспешила включить ночник.

Судорожное движение пальцев. Щелчок. Вспышка.

Родные черные обои с серебристыми лилиями накрепко приковали ее взгляд. Паника начала стихать, сердцебиение замедляться, дыхание выравниваться. Она перевела взгляд на картину, и ее губы изогнулись в безумной усмешке. Гора черепов, черные вороны, смерть. «Апофеоз войны». Бесконечная победа выжившего в пустыне смерти ворона. Ворона, тоскующего о смерти, но продолжающего бороться за жизнь.

– Я победила, – четко произнесла девушка. – И никогда не проиграю. И я знаю, что идеала нет. Но есть тот, кто смеется так же, как и я. Неидеально. Но наслаждаясь полетом. Ведь мы побеждаем. Оба. Всегда. И я не сдамся. Ради себя. И ради того, чтобы улыбаться как он – с гордостью. Не просто от ощущения полета. Оттого, что я достойна его. Этого счастья… И не только счастья от полета и побед. Я просто буду счастлива. И хочу быть этого достойна. И буду. Обязательно. Как он. Бэл…

Девушка улыбнулась черепам на картине, а затем улыбка превратилась в ухмылку. Уверенную, беспощадную, решительную.

– Я никогда не сдамся. Я всегда буду играть до конца. Кто бы ни пытался помешать. И я буду выигрывать. Как ты, Бельфегор.

Тишина поглотила демоническое имя, принадлежавшее человеку, и унесла его во мглу ночи. Там ему самое место, этому демону. Как и ей, этой больной жестокой девушке. Вот только демон ли он? И больна ли она? И есть ли шанс пробиться через тьму к свету?.. Есть. Потому что за ночью всегда приходит рассвет. Неизбежно. Неотвратимо. Как поворот колеса Сансары. И как появление улыбки, дарующей счастье, если ты сумел найти того, кто тебя понимает. Того, кому ты веришь.

Всегда.

====== 58) Подарочки от шинигами или «Вздрогнем, товарищи! Ура нам!» ======

«Скажи мне так, чтоб я тебя увидел». (Аристотель)

POV Кати.

Мирные деньки вернулись на ферму. Весь октябрь мы трудились, не покладая рук: например, переустановили систему безопасности по периметру фермы, разместили камеры на ее территории, установили сигнализацию в доме и посадили в одной из комнат на первом этаже, куда вывели данные с камер видеонаблюдения, охранника, вернее, их было трое, и работали они по схеме «сутки-двое», причем отбирали их наши мафиози всей гурьбой из кандидатур, предложенных Хибари-саном в его отчете, ну или бизнес-плане, короче говоря, в той объемной папке, что он выдал Саваде. Кстати, Рёхей с одним из охранников отлично ладил, и я пару раз даже видела, как они боксировали – наконец-то нашла наша экстремальная няша друга по интересам! Но вернемся к вопросу о прогрессе дел на ферме. Машка заключила кучу сделок, а в переговорах ей помогал Дино, потому как ни Мукуро, ни Бьякурану она больше не доверяла, а Фран сказал, что его внешность и характер не располагают к беседам, хотя он и умеет просчитывать варианты бизнес-предложений. Где только научился, мне прям интересно! Ну да ладно, не буду придираться, Фран хороший парень и на Маню влияет исключительно положительно, разве что она куда ехиднее стала с момента его прихода, но это компенсировалось тем, что она стала поспокойнее, даже несмотря на то, что постоянно общалась с господином Взрывом номер раз, то есть с Гокудерой. Он, как и обещал, учил Маню метать ножи в несколько мишеней разом, и иногда им в этом нелегком деле помогал Бельфегор. Кстати, о нем. Принц накрепко приковал взгляд, внимание и мысли второй моей сестры, и это было заметно даже слепому: рядом с ним она менялась, и вместо выражения лица жертвы медузы горгоны на ее моське появлялась искренняя улыбка, а глаза загорались жаждой жизни, стоило лишь Принцу замаячить на горизонте. Да и сам он всё чаще и чаще навязывался к Ленке в собеседники, и даже начал помогать ей в работе по ферме, ясное дело, не марая царственные ручки в курином помете, но запросто помогая дотащить яйца до дома, например. Скуало же всё больше погружался в тайны руин и всё чаще говорил, что обязательно узнает, для чего они были построены «на нашем заднем дворе» – это я говорливую рыбку цитирую, кстати. Ленка всеми силами ему помогала, а в конце октября, когда Хибари-сан сделал все возможные выводы о спрятанной под водой плите и камне у берега, он записал всё это на бумагу и вместе с фотографиями, сделанными им еще во время его заплывов, путем припрятывания моего фотоаппарата в водонепроницаемый прозрачный чехол для подводной съемки, выдал Ленке с подробными пояснениями. Она была счастлива до безобразия и, заявив: «Я так и знала, что где-то есть еще камни и догадывалась, что именно там, но Скуало велел не лезть, и я не лезла», – приступила к обмозговыванию новой информации. Оказалось, что комитетчик и впрямь нарыл всё, что только можно было, и в результате Ленка и Суперби расшифровали послание на камнях как призыв того, кто установил камни, никогда не сдаваться и менять самого себя в лучшую сторону, стремясь к благополучию, миру и процветанию, а также как попытку сказать: «Худой мир лучше доброй драки», – и пояснить потомкам, что, как бы сложно ни было, надо до конца верить в лучшее и надеяться на чудо, перерождение и новое начало. Короче говоря, было ясно, что ничего не ясно, но Ленка заявляла, что это всё имеет смысл и пускалась в пространные объяснения, которые сводились к тому, что алтарь – это портал, а Король Ада – его создатель, защитник, да еще и «помощничек» тех, кто живет рядом. Ее фантазия всё же – зло… Ну как Владыка Ада может кому-то помогать, скажите на милость? И с какого перепоя?..

Однако кое-что всё же прояснилось: ребята из нового Дисциплинарного Комитета умудрились услышать разговор братьев Шалиных, на улице упоминавших какой-то камень и говоривших: «По крайней мере, теперь путь закрыт, и всё, что они смогут – любоваться на светопреставление, не больше. Они не должны пересечься с кем не надо». Из этого мы сделали вывод, что теория варийцев и Ленусика о том, что руины – это портал, призванный открыть врата в мир Мейфу, причем к кому-то конкретному, а не на главную площадь перед министерством шинигами, верна, но вот откуда о нем знали Шалины, было не ясно. Одно стало понятно – камень сперли эти два деятеля, и мы решили его вернуть, но пока не знали, как.

Короче говоря, Ленка влюбилась в Бельфегора и стала официальной помощницей капитана Варии, который на ней фактически пахал и был сим фактом крайне доволен, возведя мою сестру в ранг лучшего друга, на которого всегда можно опереться, наорать и спустить всех собак, и который обязательно поставит его на место, но незлобно, поможет всем, чем может, выкладываясь на все сто, и устроит спор, после которого довольны останутся обе стороны. У них было абсолютное взаимопонимание, и я даже порой жалела, что она не в Суперби влюбилась, а в этого тирана, у которого на уме вечно было не пойми что. Маня же с головой погрузилась в выполнение планов мафии, выплескивала раздражение на тренировках с Хаято, по вечерам успокаивала нервы у себя в комнате, устраивая парады чудес с Франом, и постоянно создавала ловушки Дино, к которым он уже привык и даже стал куда менее неуклюжим, а если точнее, тот Дробящий Мустанг, которого мы видели, и тот, что появился на ферме – это было просто небо и земля, разные люди, и мне даже казалось, что где-то в кустах постоянно прячется Ромарио или кто-нибудь еще из семьи Каваллоне. С Бьякураном же у Мани сложились довольно странные отношения: она всё так же спокойно с ним болтала и, казалось бы, сняла с него все подозрения, но к вопросам бизнеса подпускала лишь частично, не давая заглянуть в свой ноутбук, ведя переговоры с «поставляемыми» им клиентами только с Дино и не выдавая Джессо никакой информации о подробностях контрактов. Он делал вид, что не обижается, и продолжал окучивать новых клиентов, но Хибари-сан посоветовал Маше свести его участие в этом к минимуму и воздержаться от поспешного заключения контрактов с теми, кого приведет Джессо, и, что интересно, Маша послушалась и намеренно затягивала переговоры с людьми, приводимыми Бьякураном, самолично или с помощью Дино ища тех клиентов, договор с которыми не вызвал бы никаких подозрений. В конце концов Бьякуран встал на позицию «одного человека окучу, приведу к вам, дождусь, пока вы заключите с ним контракт, и только после этого пойду окучивать второго», и всех это устроило. Что интересно, подобное положение дел устраивало даже самого Зефирного Снеговика, и он не пытался обвинить Машку во всех смертных грехах и призвать к ответу за недоверчивость, потому как говорил, что это бодрит и заставляет работать усерднее, доказывая каждый раз, «что он не верблюд», говоря чисто по-русски, а не по Мельфиоревски пафосно.