Текст книги "Спасите, мафия! (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 77 (всего у книги 96 страниц)

– Я подумала, что ты проголодаться мог, так как за ужином почти ничего не съел, так что вот… Я бы поговорить с тобой хотела, но если ты занят, завтра зайду.

– Подожди минут десять, – хмуро ответил Хибари-сан, не поднимая глаз от испещренного мелким острым почерком листа, и я уселась на край его идеально заправленной темно-серым покрывалом кровати, а рядом со мной вдруг появился Ролл. Со шкафа же мне на плечо спикировал Хибёрд, и я прошептала:

– Привет, мои хорошие, идите сюда.

Ролла дважды просить не пришлось, и он на всех порах ломанулся к протянутой мной ладони, а вот канарейка, чирикнув, перелетела мне на макушку и прочно окопалась в моих волосах, чуть ли не гнездо там решив свить. Я беззвучно рассмеялась и начала тискать Ролла, подумав, что, видать, именно потому Хибёрд и не полетел на протянутую ладонь – не хотел стать плюшевой игрушкой для тисканья. А вот ёжику такое обращение явно нравилось, и он блаженно щурился, витая в облаках и явно жалея о том, что нельзя «покьюкать» или «покикать», сообщая мне тем самым степень своего балдежа, потому как хозяин работает, а отвлекать его от работы – прямо-таки смертный грех. Минут пятнадцать мы с ёжиком возились, изображая «девочку с плюшевой игрушкой», а Хибёрд почесывал мою макушку коготками и явно не собирался улетать, прибалдев не меньше, чем высунувший от удовольствия кончик языка ёжик. Наконец Хибари-сан дописал свой опус, отложил ручку, встал, потер шею и пересел на кровать справа от меня.

– Закончил? – осторожно спросила я, а он кивнул и ответил вопросом на вопрос:

– А ты Ролла решила совсем разнежить?

– Нет, просто мы немножко побалдели, – усмехнулась я. – Вместе.

– Ясно, – хмыкнул комитетчик. – Так что ты хотела сказать?

Ролл, лежавший пузом кверху, при этом умудряясь меня не уколоть, сразу насторожился и вскочил на лапки, а Хибёрд очнулся от периода гнездования и сменил место дислокации на верхушку шкафа.

– Ну… Я пришла ответить на твой вопрос, – пробормотала я и обратилась к ёжику: – Спасибо тебе за совет, Ролл, он мне очень помог.

– Кии! – радостно ответил ёжик без тумана (к счастью… Кыш, лишние мысли об иллюзиях!), и пошел прятаться под кровать, соскочив с моих коленей. Понятливый он – жуть! Равно как и Хибёрд… Лучше людей всё понимают, право слово.

– Ну и? – нахмурился Хибари-сан, ощутимо нервничая.

– Я хотела сразу ответить, – вздохнула я, потирая ладони и глядя в пол, – но не могла, потому что боялась, что сестры сочтут такой поступок предательством. Но Ролл посоветовал мне поговорить с сестрами, и они сказали, что не будут против. Прости, что рассказала им…

– Ничего, – перебил меня комитетчик нетерпеливо. – Так каков твой ответ?

– Конечно, «да», – улыбнулась я, чувствуя, что начинаю краснеть и отчаянно начав растирать ладони. – Разве могут быть варианты? Ты… Ты слишком важен для меня. Я люблю сестер, но если выбирать, остаться с ними в родном мире или пойти в неизвестный, где мне не знакомы ни язык, ни обычаи, нет ни документов, ни образования, но с тобой, я выберу второе. Главное, чтобы ты был рядом, остальное уже не так важно, хоть и плохо так говорить о родном мире. Я не хочу бросать сестер, но… если выбирать между ними и тобой, я выберу тебя. Это так эгоистично… Но я не могу по-другому.

– Спасибо, – тихо сказал Хибари-сан и крепко обнял меня, зарывшись носом в мои волосы. Я прижалась к нему и закрыла глаза, вдыхая знакомый аромат хвойного мыла, а Хибёрд вдруг чирикнул, сидя на верхушке шкафа, и запел гимн Намимори.

– Мне кажется, или он так пытается дать добро на наши отношения? – протянула я.

– Нет, тебе не кажется, – усмехнулся Хибари-сан и, чмокнув меня в висок, отправился к окну. Усевшись в кресло, он тиснул со стола тарелку с тамаго яки, а из ящика – палочки, и, обернувшись, начал меланхолично жевать, глядя на выползшего из укрытия Ролла, начавшего наматывать круги по полу между кроватью и креслом.

– Что за спринт, товарищ Облачный Ёж? – усмехнулась я, а Хибари-сан пояснил:

– Он мне показывает картинки наших обедов, того, что ты ему целое блюдце молока налила, и что-то вроде образа растолстевшего Хибёрда, меня и его самого, и пожелания мне заниматься спортом. А бег – наглядная демонстрация.

– Не думала, что Ролл – такая ехидна, – пробормотала я.

– Да нет, – усмехнулся Хибари-сан, – он, конечно, любит пошутить, но всё всегда в пределах допустимого. А сейчас он, честно говоря, рад, а шутит так потому, что я сам всегда говорю: после ужина есть нельзя.

– Да ты и не ужинал ни фига! – возмутилась я, поймала Ролла, возмущенно зафырчавшего, уселась обратно на кровать и заявила ему: – Ты чего ехидничаешь, няша? Кёя вообще не ужинал практически – два кусочка темпуры съел, и всё! Это что, полноценный ужин для двадцатиоднолетнего мужчины? А тебя я больше закармливать не буду, чтобы не нужно было марафонские забеги с целью похудеть устраивать. Считай, что это была благодарность за полезный совет. Хотя, если честно, мне просто хотелось тебя посытнее покормить, но мы этот факт опустим, ладно?

– Кьюпии! – кивнул ёжик и лизнул мою ладонь. Язык у него, кстати, очень шершавый и на удивление длинный, чем-то похож на кошачий, хотя, ясное дело, намного меньше…

– Ути, какие нежности, – рассмеялась я и почесала горлышко тут же разнежившегося ёжика.

– Да, это он любит, в отличие от Хибёрда, – хмыкнул Хибари-сан.

– А ты его часто гладишь? – полюбопытствовала я, не отрываясь от процесса осчастливливания белого колючего комочка.

– Не очень, – ответил Хибари-сан. – Точнее, я его глажу каждый день, но не так фанатично, как ты, а ему этого мало. Хотя, думаю, его сколько не гладь, всё мало будет: он готов сутки напролет нежиться. Правда, кроме меня он раньше никого к себе не подпускал. То настырное травоядное с хлыстом часто пыталось его погладить, – Хибари-сан поморщился, но затем усмехнулся и закончил мысль: – но Ролл всякий раз принимал форму колючей сферы и угрожал колючками или просто улетал подальше от него. Хибёрд тоже, кстати, чужаков не подпускает, так что то, что он так запросто к тебе на плечо сел буквально через пару дней после знакомства, меня очень удивило.

– А почему так? – озадачилась я.

– Ролл чувствует, что ты хороший человек, и что ты мне важна, да и вообще ты ему нравишься, – нехотя пояснил комитетчик, дожевав последний кусок яичного рулета и поставив тарелку на стол. – А Хибёрду ты сразу понравилась – раньше, чем мне, если честно. Потому он всё время пытался показать мне, что я должен присмотреться к тебе повнимательнее и улучшить свое мнение.

– Спасибо, Хибёрд, – пробормотала я, найдя взглядом желтый пушистый комочек, оккупировавший шкаф, и канарейка довольно чирикнула.

– Кьюю? – ткнувшись в меня носом, потребовал внимания Ролл, которого я от удивления перестала почесывать. И я, вернувшись к прерванному занятию, рассмеялась и сказала:

– И тебе спасибо, няша моя игольчатая.

– Кии, – обрадовался Ролл и зафырчал, плюхнувшись спиной мне на колени и подставляя для почесывания белое брюшко. И ведь умудряется меня не уколоть – внимательный…

– Для животных показать живот – верх доверия, – усмехнулся Хибари-сан, а я, пощекотав пузико довольно расфырчавшейся животинки, кивнула и ответила:

– Знаю, так что я очень рада, что Ролл меня принял. Как и Хибёрд, кстати. Не думаю, что он бы стал петь дуэтом с тем, кому не доверяет, я права?

– Да, – кивнул комитетчик и протянул руку канарейке, которая тут же вспорхнула со шкафа и приземлилась на протянутую ладонь.

Хибари-сан начал осторожно гладить Хибёрда, довольно нахохлившегося, а я тискала откровенно балдевшего Ролла, подставлявшего мне то бочка, то лапки, то пузико и радостно фырчавшего и «киикавшего». Вот так мы и просидели до самого вечера, изредка перекидываясь парой фраз и наслаждаясь тишиной и мирной, по-домашнему уютной, семейной атмосферой.

Без пятнадцати десять Хибари-сан бросил взгляд на часы и скомандовал:

– Отбой. В десять – комендантский час.

– Ох, я даже не заметила, как время пролетело, – растерялась я и, ткнув Ролла в нос кончиком пальца, спросила у него: – Ну что, отпустишь меня, няша?

Ёжик ответил согласием и расстроенным набором звуков, а затем лизнул мою ладонь и, спрыгнув на пол, снова заныкался под кровать. Я встала, подошла к Хибари-сану и, погладив Хибёрда, сказала:

– Спокойной ночи, первоптиц.

Канарейка чирикнула и, ткнувшись в мою ладонь клювом, вспорхнула на шкаф, как и Ролл сделав вид, что ее здесь нет и не было, а я кивнула комитетчику, сидевшему в кресле, взяла со стола тарелку с чашкой и, сказав: «Спокойной ночи, Кёя», – направилась к двери, но меня перехватили на полпути, поймав за локоть. Отобрав у меня посуду и вернув ее на Родину, Хибари-сан скомандовал:

– Хибёрд, отвернись.

Канарейка, чирикнув, явно выполнила указание. Глава Дисциплинарного Комитета же притянул меня к себе и, крепко обняв, осторожно поцеловал, зарываясь правой рукой в мои волосы и явно желая продлить эти мгновения как можно дольше, да и я сама хотела того же – нажать кнопку паузы на проигрывателе жизни и как можно дольше не отходить от человека, которого любила больше жизни… Его губы мягко и нежно касались моих собственных, а я робко и неумело отвечала на его осторожный поцелуй, обнимая единственного мужчину своей жизни за шею и отдавая ему всю свою любовь. Но у жизни нет функции паузы или перемотки, а потому Хибари-сан отстранился и прошептал:

– Иди.

– Угу, – нехотя кивнула я, не отходя от него. – Спокойной ночи.

– И тебе, – ответил комитетчик и отпустил меня.

Я чмокнула его в щеку и помчала к двери, прихватив посуду и уже на выходе крикнув:

– Всем счастливых снов!

Ответом мне послужило радостное чириканье, довольное фырчание и вопль: «Киии!» – из-под кровати, а также слова главы CEDEF, отнюдь не раздраженные, но грозные: «Иди уже, а то опоздаешь!» Здесь правильнее было бы сказать: «А то так и останешься здесь, и я тебя не сумею выпроводить», – но кто-кто, а Хибари-сан меня выпроводить бы сумел, да и всю ночь тискать Ролла и петь песни с Хибёрдом, сидя возле главы вонгольской разведки, – не лучшее времяпрепровождение (хотя до ужаса приятное), если учесть, что мне в пять утра заступать на трудовые подвиги, а я и так уже полтора суток не спала. Потому я, скрепя сердце, поспешила в душ, а затем быстро заныкалась под одеяло, закосплеив гусеницу в коконе и подумав, что жаль, что эта гусеница в прекрасную бабочку не превратится, разве что в моль бледную, потому как Хибари-сан заслуживает куда большего, чем ничем непримечательная девчонка без намека на манеры и способности к боевым искусствам, из положительных черт выделяющаяся лишь любовью к животным и мягкосердечностью. Хотя, может, этого всё же хватит?.. Ведь главное, что он увидел во мне что-то хорошее, а не то, что сама я этого увидеть не могу, правда?..

Вот с такими мыслями я и заснула, а снился мне дом в японском стиле, сад камней и толпа белых ёжиков, летавшая за стаей пушистых желтых канареек над напоминавшим море белым гравием этого самого, дивного сада…

Конец POV.

«Тик-так». «Тук-тук». Часы – это сердце. Время – это пульс. После смерти пульс замирает. Сердце останавливается. Воцаряется тишина…

В большой мраморной зале не было слышно ни единого шороха. Даже шестеренки часов не издавали привычных людям звуков. Ведь в этом доме вообще не было часов. А время замерло, вместе со сломавшимся механизмом жизни. Ведь в этом мире жизни не было никогда…

Воздух, холодный, свежий, явно зимний, был пропитан тонким, едва уловимым ароматом лепестков сакуры. Залитый синим светом мрамор стен казался призрачным и невесомым, словно туманным, и оттого еще более пугающим, чем в коридорах особняка. Тысячи свечей стояли в сотнях подсвечников, и их мертвое голубоватое пламя говорило о том, что чье-то сердце еще бьется…

Внезапно дверь бесшумно распахнулась, и в залу вошло прозрачное существо, которое заметить можно было лишь благодаря маске и белым перчаткам. Бесшумно ступая по белым мраморным плитам, оно подошло к одному из подсвечников и пристально посмотрело на одну из стоявших на нем свечей. На свечу, что почти догорела. Белая перчатка потянулась к серому воску и осторожно сняла свечу с ее постамента. Жизнь человека оказалась в руках шинигами. Никто в мире мертвых не способен прикоснуться к свечам, что являются жизнями смертных. Никто, кроме Его Сиятельства Графа, хранителя Дома Тысячи Свечей. Мерное синее пламя колебалось, порождая на стенах загадочные туманные блики. Дверь вновь распахнулась, и в залу вошло существо еще более странное, нежели Граф. Это был высокий мужчина, укутанный в черный плащ, полностью скрывавший его лицо. Однако странным в нем была не одежда, а походка – текучая, словно он и не шел вовсе, а летел над белым мрамором, так ярко контрастировавшим с его плащом, но так отлично его дополнявшим…

Подойдя к Графу, мужчина тихим, едва различимым, но безмерно властным и словно ледяным голосом произнес:

– Ты принимаешь мой вариант платы, Граф? Я давал тебе время подумать до сего дня. Мне нужен ответ.

– Знаешь, дорогой мой, это всё так забавно! – рассмеялся прозрачный шинигами звонким смехом, от которого у любого мурашки побежали бы по коже. Ведь в нем не было ни нотки веселья – лишь холод и жесткость… – Ты приходишь ко мне, хотя тебе здесь не место, ты развлекаешь меня в моем одиночестве! А всё ради чего? Ради трех глупых девочек? Почему ты не хочешь согласиться на мой вариант? Это было бы так забавно! Просто взять и отнять у них самое дорогое! И ничего не давать взамен! Ну, хорошо, от этого плана я отказался, ввиду небольшой услуги, что ты оказал мне. Но скажи, почему ты не хочешь забрать у них самое дорогое, подарив нечто меньшее взамен?

– Тебе ни к чему знать, почему я всё это спланировал, Граф, – было ему ответом. – Так же, как я не спрашивал о причинах того, что ты обратился ко мне за помощью. Мы заключили договор. И ты смягчил плату сестер. Теперь ответ за тобой.

– Знаешь, дорогой мой, – протянул Граф не предвещавшим ничего хорошего тоном, – я приму твое предложение с оговоркой. Смерть. Она будет неизбежна. Расставание. Оно будет неотвратимо. Ты пытаешься свести потери к минимуму, но тебе это не удастся. Сестры потеряют нечто безмерно важное и испытают вкус самой смерти. Ведь это так забавно – видеть, как кто-то из смертных всеми силами пытается выжить! Тебе ли не знать, как я люблю устраивать людям небольшие испытания? Но если бы они ощутили лишь боль, это было бы скучно. Я люблю дарить испытания, которые закаляют души, делают их сильнее, помогают обрести душевное равновесие и непоколебимую твердость! Иначе всё бессмысленно! Мне неинтересны слабые люди – я могу любоваться лишь теми, чей дух силен! Но как же скучно, когда сильный считает себя слабаком! Это удручает, право слово, дорогой мой! Потому еще больше я люблю даровать сильным еще большую силу и веру в себя! Но силу можно обрести лишь через боль, а еще боль – это очень эффектно и театрально, а я так люблю театр! Ну же, посмотри, какой я щедрый, мой сладенький! Я дам этим сестричкам силу духа, дам им то, что ты хочешь дать, смягчив контракт, дам то, что изначально было запланировано! Разве не честно будет дать мне что-то взамен? Хорошее шоу! Настоящие, а не глицериновые, слезы! Эмоции, которые здесь, в этом унылом склепе, мне не испытать! Это равноценный обмен, да-да! Мы дали им полгода счастья. Испытания даруют им силу духа. Но ведь они сами говорят: «За всё надо платить». Вот жизнь и выставит им счет. А я поработаю кассиром, ха-ха!

Граф зашелся в приступе холодного, но довольного смеха, а затем вдруг резко замолчал и протянул свечу собеседнику. Тот не пошевелился и даже не попытался коснуться ее, и лишь смотрел из-под капюшона пристальным взглядом на синеватое мертвое пламя самой жизни.

– Знаешь, я даровал жизни этим мальчикам, – ехидно протянул Граф. – А ведь они умерли. Я снова зажег их свечи. И их жизнь продолжилась. Вот так… – повинуясь мановению белой перчатки, почти догоревшая свеча вдруг вытянулась и стала почти как новая, обещая долгую жизнь одному из смертных. – Но я же могу у них эту жизнь и забрать. В любой момент. Просто потому, что так игра станет намного веселее. А пока я принимаю твое предложение. Боль сестер за возвращение тех, кому всё же суждено выжить. Горе за счастье. Смерть за жизнь. В этом мире всё подчиняется балансу, тебе ли не знать? И если один свою жизнь продлит, другой ее потеряет! Если один испытает счастье, другой погрузится в пучину отчаяния! И тогда всё в мире будет сбалансировано! А потому я соглашусь, но именно на тех условиях, что мне интересны. Я хочу играть по-крупному и до конца!

– Хорошо, я согласен, – прошелестел тихий голос.

– Отлично! – воскликнул Граф, манерно взмахнув ладонью. – Тогда мы разыграем длинный спектакль, полный крови, боли и смерти, абсолютным победителем из которого выйду, конечно же, только я! А-ха-ха! Мы с тобой еще посмеемся, дорогой мой, над глупыми смертными, пытающимися противостоять судьбе! Ах, они такие глупенькие – всё бегут куда-то, всё суетятся и не знают, что через секунду им на голову может упасть кирпич или горшок со столетником! Забавно было бы, право слово, умереть от символа долголетия! Ну да ладно, это всё мелочи! Давай подумаем над деталями спектакля! Распределим роли! И хорошо бы поболтать со всеми теми, кто знает о маленькой тайне тех камешков – не хочу, чтобы кто-то из них связался с сестричками и сообщил что-то лишнее! А то ведь ныне что живые, что мертвые – все норовят сунуть свой нос в чужой вопрос! Пообщаемся со всеми, кто знает, для чего были созданы камешки, и убедимся, что они не пересекутся с сестричками с целью сболтнуть то, что не нужно! Ты ведь знаешь, дорогой мой, как отлично я умею… убеждать! – манерные жесты, веселый, ехидный голос, театрализованность и манерность, вот что видел перед собой мужчина в плаще. А еще абсолютную безжалостность и непреклонность самой Судьбы… – Наши сестрички до последнего не поймут, почему именно тот камень был убран. Ведь те три символа так важны, так важны! И только когда мы подкинем им намек, они догадаются. Но времени будет уже совсем мало! И у меня появится отличный шанс понаблюдать за интригой – сумеют ли они «задать верный вопрос» и найти на него ответ? Ты ведь знаешь, Книга Судеб прописывает жизни на годы вперед, но если вмешиваемся мы, текст начинает проявляться, захватывая лишь небольшой период грядущего времени, и то лишь частями! И частенько эти части переписываются! А потому ты не представляешь, дорогой мой, как это захватывающе – читать о том, как судьба меняется, как переплетаются новые нити жизни и рвутся-рвутся-рвутся! Это самые захватывающие романы, поверь, правда, после тех, в которых описан я сам, но это уже мелочи! И ведь в конец не заглянуть, что лишь подогревает интерес! Это лучшее развлечение, правда-правда! И оно мне безмерно нравится! А потому, дорогой мой, идем – составим детальный план нашего спектакля, пропишем кульминационную сцену! И не забудь переложить дела на своего родича, когда настанет момент сыграть последний акт нашей трагикомедии! А то ты вечно весь в делах, в заботах. Запомни: на родственников перекладывать работу очень приятно! Как и на друзей. А вот на слуг неинтересно, но это мелочи. Итак, идем же! И помни: человеческая жизнь слишком хрупка, чтобы позволять себе с ней заиграться, но если ты всё же решился… – голос его вдруг стал ледяным и безжалостным, словно сама Судьба говорила губами шинигами: – не щади.

Секунда. Взмах белой перчатки. Вспышка. И в зале, полном синего мерцающего пламени, стало на одну тысячную темнее. На ладони шинигами стояла высокая свеча, говорившая о том, что человеку предстоит долгая жизнь. Вот только фитиль ее был мертв. Погашенное пламя – погашенная жизнь.

И никому более ненужная свеча была возвращена в подсвечник.

Вскоре придет в одну из многих зал Дома Тысячи Свечей уродливый карлик Ватсон. С кряхтением поднимется в воздух возле подсвечника. Снимет погасшую свечу и положит ее в холщовый черный мешок. А затем просто уйдет, просто разожжет черный адский огонь в печи, просто отправит в него мешок, полный огарков. Безразлично вспыхнет черное пламя, даруя душам вечный покой. А, быть может, дорогу к себе в гости. В не менее вечный Ад…

====== 65) Нет, конечно, у нас всё хорошо, но могло бы быть и лучше. Или не могло, и это совсем печально... ======

«Дружба и любовь, два великих чувства, совершенно изменяют человека». (Жан Полль Рихтер)

POV Лены.

Время полетело со скоростью самолета братьев Райт, и вскоре мы уже прощались с последними днями ноября. За это время нам удалось совершить довольно многое: мы полностью сменили рабочий состав фермы на довольно приемлемых граждан, отобранных мафией, которые, правда, так же, как и предыдущий состав, побаивались Бэла… А хотя нет, вру, не так же – меньше, потому как они лишь однажды видели его «в деле», когда он метнул сразу три стилета в парня, который, заметив, что я черчу на снегу странные символы и бубню что-то непонятное под руководством Суперби, пробормотал: «Психи, блин». У Принца оказался отменный слух, и он наградил парня стилетами, вонзившимися тому в левое предплечье, а затем прочел ему лекцию на тему: «За языком надо следить, и если ты не психиатр, лучше такими словами не бросаться». Вот тогда-то его и начали бояться, хотя опасались еще до этого, а среди рабочего контингента прочно обосновалось мнение, что Бэл – маньяк, а я абсолютный псих, потому как на его поступок Суперби никак не прореагировал, а я поблагодарила Принца за то, что он за меня вступился.

Также мы наняли «управляющего», заменившего Игоря и взвалившего на себя его обязанности, которые всё это время мы с сестрами делили между собой, причем его мафиози выбирали особенно тщательно и сошлись на кандидатуре сорокалетнего Ивана Леонидовича Власова, короткостриженного шатена с карими глазами, очень эрудированного и трудолюбивого, но довольно замкнутого, однако имевшего лишь положительные отзывы с прежнего места работы. Наши мафиози, кстати, беседовали с его бывшими коллегами и выяснили, что уволился он из-за разногласий с нечистым на руку начальником, так как являлся правдолюбом, и характеризовали его честные сотрудники исключительно положительно, а любящие нечестный заработок – как педанта, зануду и склочного человека, не умеющего ладить с людьми, и это при том, что с честной частью общества Власов общался на удивление ровно и интенсивно – и на дни рождения к ним ходил, и сам сабантуи по поводу своих именин устраивал. Семьи у него не было, а по образованию он был животноводом, и нас его кандидатура вполне устраивала, как и его – порядок ведения дел на ферме, вот и влился он в коллектив, подобранный мафией по принципу честности, очень быстро и начал руководить рабочими с огромнейшим энтузиазмом, который те, кстати, поощряли и трудились на совесть.

Кроме смены персонала были и еще приятные моменты: за этот месяц Маша умудрилась заключить просто-таки уйму контрактов, и практически весь молодняк был распродан, а также были заключены сделки на следующий год – на тех лошадок, которые пока были необъезжены. А еще мы каким-то макаром смогли договориться с Шалиными об игре в карты, вернее, это сделали наши иллюзионисты, и не ведаю уж, какими правдами и неправдами они заманили близнецов на игру, но те пришли. Также заявились в тот вечер и Машины друзья-приятели со странными кличками: Север, Хохма и Валет, причем последний явно был неравнодушен к Марии. В результате, все присутствовавшие на игре уселись полукругом за Машей и Севером – мужчиной лет сорока со шрамом на левой щеке, который он успешно скрыл пластырем, сказав, что порезался, когда брился. Наши «мухлеваторы» расположились рядышком за кухонным столом, а напротив них, у окна, уселись братья Шалины. Надо сказать, Маша попросила нас вести непринужденную беседу во время игры и сама активно в ней участвовала, равно как и ее помощнички, причем Валет и Хохма предварительно оборудовали нашу кухню какой-то ерундой, вроде зеркал и прочих маленьких радостей шулера, для того, чтобы следить, не передернут ли карты господа Шалины, если Маша случайно отвлечется от игры. Зеркала, кстати, были иллюзорные, равно как и крап на картах – Фран постарался, причем они с Машей около недели тренировались в создании качественных иллюзий и восприятии их моей сестрой, как обычных шулерских меток. В результате у Шалиных не было ни единого шанса уличить Марию в жульничестве, и нам оставалось лишь надеяться на их с Севером мастерство.

Шалины заявились минута в минуту, блеснув пунктуальностью, после чего мы с мафиози и гражданами уголовничками вступили в неравный бой с Шалиным-младшим, раздухарившимся не на шутку и постоянно дававшим всем подряд советы по моде, здоровому питанию, уходу за волосами, ногтями и кожей и верному использованию косметических средств. Затем, наконец, подал голос Алексей, всё это время молчавший и хмуро взиравший на сосредоточенную Марию, вертевшую в руках запечатанную колоду, и сказал:

– Хватит. Начнем игру.

Вадим тут же замолчал, и Маша протянула Алексею колоду для того, чтобы он ее распечатал. Алексей выполнил требуемое, затем проверил карты на наличие крапа и, ясное дело, такового не нашел, потому как его там не было, после чего то же самое сделала Мария, и игра началась. Шалины не передергивали карты, а вот Маша и Север старались во всю. Первый кон выиграл Алексей, и Мария с напарником на это никак не повлияла, а вот второй кон выиграл Север, так натурально сыгравший афигение, что даже я бы поверила, не будь я в курсе его профессии. Кстати, ни Мария, ни ее союзники ни разу не перешли на жаргон, что примечательно, потому как лично я, грешным делом, думала, что люди, подобные им, без жаргона общаться просто не умеют… Далее последовал выигрыш Маши, а затем они сравняли счет, сдав игру Шалиным, причем выиграл на этот раз Вадим. Кстати говоря, Север выиграл «неожиданно», буквально вырвав победу у Алексея, вышедшего вторым, а вот моя сестра выиграла с неплохим отрывом. Всё должен был решить пятый кон, и даже я немного занервничала, потому как сумма, оговоренная Франом при заключении пари, была довольно существенной, а терять заработанные потом и кровью денежки мне не хотелось. Однако пятый кон выиграл Север, заставивший нас понервничать и буквально зубами вырвавший победу у Вадима (по крайней мере, так этот балаган выглядел со стороны). Но, что интересно, Шалины не расстроились, а точнее, не расстроился Алексей, сказавший:

– Приятно было сыграть, хорошо, что вы не злитесь за то, что мы выиграли у вас в заключении контракта с Крапивиным.

А вот Вадим как раз таки расстроился и начал вопить, что жизнь несправедлива, что он не привык проигрывать, и что с его-то феноменальным везением он мог проиграть лишь своему любимому братику. Наконец он заявил, что что-то тут нечисто, но Мария возмутиться не успела – это сделал Алексей. Он холодно посмотрел на брата и процедил:

– Закрой рот, иначе я уйду.

Странно, но это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Я всегда думала, что Вадим – это некая беспокойная субстанция, вечно находящаяся «на позитиве», ничем не прошибаемая и ценящая только себя, но он вдруг резко побледнел и, вцепившись в запястье брата, прошептал:

– Ты же не серьезно? Лёш, не надо, пожалуйста. Я без тебя не выживу, не бросай меня. Я замолчу, только не уходи, хочешь, я принесу извинения? Любые…

Кстати говоря, даже Маша с ее отличным пониманием людей и Савада с его гипер-интуицией потом сказали, что Вадим не играл – он на самом деле испугался, что Алексей уйдет, и мы поняли, что Шалин-младший полностью зависит от брата, а вот тот от этого в восторге явно не был, потому как поморщился и, отцепив руки брата от своего запястья, холодно бросил:

– Извинись. И веди себя достойно, мы не дома. Не смей показывать свои слабости, ты меня понял?

– Д… да, – пробормотал Вадим дрожащими губами, чуть ли не посерев, и поднялся, после чего всё тем же тихим, но уже не напуганным, хотя явно нервным голосом, произнес: – Я приношу извинения за то, что высказался некорректно.

– Да ладно, ничего, – пробормотала опешившая Маша, и Вадим, кивнув, сел обратно и настороженно воззрился на брата, который словно не заметил его состояния, так что у меня сложилось впечатление, что Вадим для него – обуза, которую он презирает.

А затем Алексей обратился к Маше всё тем же ледяным тоном, что и всегда:

– Итак, что бы Вы хотели получить в качестве оплаты карточного долга?

– Ну… – протянула Мария, словно никак не могла решить, что выбрать, а затем, сделав вид, что ей в голову пришла отличная идея, заявила: – Чтобы не потрошить ваш кошелек, давайте остановимся на том камне, что исчез из руин, находящихся в нашем лесу. Как вам такая идея?

– С чего Вы взяли, что он у нас? – безразличным тоном поинтересовался Шалин-старший.

– А я вообще много чего знаю, – хмыкнула моя сестра.

– Однако здесь Вы заблуждаетесь, – пожал плечами Алексей. – Камня в нашем распоряжении нет.

– Значит, вам стоит его найти, – усмехнулась Мария. – Потому как ограничений не было, кроме денежного, и я с тем же успехом могла попросить у вас шляпку королевы Елизаветы.

– Шляпку достать было бы проще, – нахмурился Шалин-старший. – Вы не передумаете?

– Нет, я очень упрямая, – развела руками Мария.

– Хорошо, мы попробуем достать его, – ответил Алексей и поднялся, а следом за ним вскочил странно-притихший Вадим, ловивший каждый жест брата и старавшийся буквально сливаться с обстановкой, и это в алом плащеёчке-то с серебристой вышивкой.

– Буду ждать, – кивнула Маша. – Но помните, что срок возврата долга, обговоренный вами с Франом – второе декабря сего года.

– Я знаю, – процедил Шалин-старший и направился к выходу. Вадим кинулся за ним следом и, быстро собравшись, пока Алексей обувался, снял с вешалки длинное черное пальто брата и осторожно протянул его ему, расправив так, словно хотел помочь надеть. Алексей сей поступок брата проигнорировал и, забрав у него пальто, быстро оделся, после чего бросил ему:

– Попрощайся, мы уходим.

– До свидания, – пробормотал Вадим таким тоном, словно ему на нас всех было глубоко наплевать, а его заставляли с нами прощаться в то время, как у него жизнь рушится, но при этом он не имеет права быть невежливым.

– До встречи, – хором ответили мои сестры, а Алексей, открыв дверь, сказал:

– Не думаю, что этот камень принесет вам что-то хорошее, вам же было бы лучше, если бы он оставался там, где находится сейчас, хотя бы до Нового Года. Впрочем, это лишь мое личное мнение. Но раз вы настаиваете, мы выполним договор, потому что я всегда выполняю обязательства. Однако советую вам еще раз подумать, потому что вы хотите открыть ящик Пандоры.