Текст книги "Спасите, мафия! (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 96 страниц)

Хибари-сан не ответил и тронул поводья, слегка пришпорив Торра. Жеребец мотнул головой и остался стоять.

– Ах ты ж моя бяка! – фыркнула я умиленно, но слегка обиженно, а Глава Дисциплинарного Комитета вдруг начал осторожно, ритмично и очень уверенно гладить Торнадо по шее и, наконец, сказал:

– Ну что, отвезешь?

Торр покосился на нового рулевого, возмущенно заржал, а затем, фыркнув, встряхнул гривой и без понуканий медленно двинулся в сторону фермы.

– Здорово, – офигело прошептала я и буквально затылком почувствовала довольную улыбку Хибёрдоносца. Доволен, что Торнадо его признал? Понимаю… Этот конь – птица гордая. Не пнешь – не полетит, ага… Да и пнешь – в глаз копытом заработаешь.

Мы не спеша поехали домой, а канарейка тут же умостырилась мне на плечо, и я ехидно подумала, что мы с Хибари-саном живностями поменялись. Я старалась не прислоняться спиной к «водителю коня», но совсем избежать физического контакта было нереально, и, думается мне, именно из-за этого он и не хотел со мной ехать. Благодаря тому, что я всеми силами старалась от него отодвинуться, чтобы не причинять неудобства, да и потому, что сама подобные вещи не любила, уже через пять минут молчаливой неспешной езды мой седалищный нерв готов был пойти повеситься на ближайшей осине вместе со мной, и у меня на глазах начали слезы выступать. Нет, если нормально ехать, то максимум, чем подобная прогулка грозит – неудобством. Однако в том положении, которое избрала я, поездка превращалась просто в пытку… Но что поделать? Откинься я – комитетчика бы как ветром сдуло, или, учитывая его характер, он бы меня попросту отпихнул. Печалька, ну а что поделаешь? Надо было заранее думать… Вот только результат был бы тот же.

Я всеми силами старалась не показать, что мне неудобно, но, похоже, глава разведки это всё же заметил, потому как ни с того ни с сего отпустил левой рукой поводья и прижал меня к себе.

– Зачем?.. – опешила я, удерживаемая за талию сильной, но абсолютно отрешенной рукой главы CEDEF.

– Потому что тебе неудобно, но ты никогда в этом не признаешься, – послышался у меня над головой ответ. Спасибо, КЭП! Вопрос: зачем ты меня от неудобства спас? Ты, которому пафос глаза застилает и помочь травоядному для тебя… Стоп. А ведь он, помнится, жизнь Дино в будущем спас, да и Намимори он защищал от хулиганов, то есть, по сути, помогал травоядным. И это не так уж удивительно. Удивительно другое: он помог травоядному в ущерб себе и своим предпочтениям, а также собственному личному пространству, а вот это – уже нонсенс.

– А как же Вы? – растерянно пробормотала я.

– Переживу, – несколько напряженно ответил он, и я поморщилась, попытавшись всё же отстраниться, но была остановлена рукой комитетчика и его возмущенными словами: – Травоядное, сиди спокойно! Если я разрешил, значит, не упрямься.

Я тяжко вздохнула и, подумав: «Ну и фиг с тобой, сам нарвался», – прижалась спиной к груди господина «Я сам по себе, а на других мне начхать, до тех пор, пока мне не захочется закатать их в асфальт». Он едва различимо вздрогнул, а я расслабилась и попросту решила получать удовольствие от своего любимого занятия – прогулки верхом. Торнадо изредка недовольно всхрапывал, мерно ступая по сочной зеленой траве, облака лениво плыли по глубокому синему небосводу, ветер едва различимо играл моими волосами, а на моем плече весело чирикал Хибёрд. Накатили умиротворение и покой, тихая радость и абсолютная уверенность в том, что всё будет хорошо. Почему-то с людьми я всегда беспокоилась о каких-то мелочах и думала, что непременно скоро произойдет какая-либо пакость, но стоило лишь мне сесть в седло, как проблемы исчезали и появлялась уверенность в завтрашнем дне. Странно, что она появилась и в этот миг, учитывая наличие у меня за спиной молчаливого спутника, но похоже именно его позиция «меня здесь нет и не было – у вас просто глюк» сделала свое дело, и я не воспринимала его как излишний в данном пейзаже элемент. На мои губы сама собой выплыла довольная улыбка, отчаянно захотелось петь, и я, начхав на присутствие посторонних, негромко запела гимн Намимори. Ну а что? Одна из любимых песен ведь, да и наличие на плече ее оригинального исполнителя сделало свое дело. Хибёрд, радостно чирикнув, присоединился к моим завываниям, и мы с ним дуэтом от начала до конца воспроизвели всю песню.

– Спасибо, Хибёрд, ты такая добрая няша, – прошептала я и закрыла глаза.

Канарейка чирикнула и куда-то упорхнула. Я открыла глаза и проводила ее разочарованным взглядом, но тут над моей головой послышался голос забытого мною комитетчика, и я от неожиданности аж вздрогнула:

– Он вернется. Просто он не привык, что его хвалят посторонние.

– Хибёрд… стесняется? – опешила я и обернулась на своего спутника.

Хибари-сан смотрел на удалявшегося друга с тоской и пониманием, на губах его играла легкая печальная улыбка, и я почему-то тоже улыбнулась. Ответом меня не одарили, и я, вновь усевшись ровно и прижавшись затылком к плечу местного Дядя Степы, заявила:

– Я вообще не люблю петь при посторонних. Не перевариваю просто. Даже при сестрах не пою. Так что я его отлично понимаю.

– Травоядное, – усмехнулся водитель коняги, – ты хоть понимаешь, что я, вообще-то, твое пение уже второй раз слышу?

Я вновь обернулась и растерянно на него воззрилась. Зря я это сделала, ой, зря, потому как вид моего провожатого вверг меня в дичайший афиг. Явив миру невероятнейший ООС собственной личности, Хибари-сан беззвучно смеялся, глядя на меня чуть снисходительно и с примесью понимания, ехидства и даже веселья. Мама, роди меня обратно! Неужто я это увидела?!..

– Ой… – пробормотала я, вызвав у этого царевича-несмеяна новый приступ беззвучного смеха. Отсмеявшись, он бросил:

– Ты мне, фактически, сказала, что я для тебя со стенкой сливаюсь.

– Неправда! – возмутилась я до глубины души и собиралась было отстаивать собственную позицию, как вдруг углядела в его газах лукавый огонек и поняла, что усмешка его – не надменная, а ехидная, и потому, усмехнувшись точно так же, съязвила: – А знаете, стеночкой быть не так уж и плохо – удобно. Никто к тебе не пристает. Это просто высшая похвала для настоящего разведчика!

– Нет, – резко посерьезнев и всё так же не отводя от моих глаз взгляд, ставший вдруг настороженным и полным сомнения, ответил Хибари-сан. – Это знак доверия.

Я улыбнулась и кивнула. Можете считать меня полной идиоткой, но я была согласна с ним, потому что лично для меня спеть при посторонних – нонсенс, а Хибари-сана я хоть и опасалась, но доверяла ему, потому что чувствовала на уровне интуиции, что этот человек не способен ни предать, ни подставить, ни причинить боль чисто из прихоти или из корысти – только если ты сам нарвешься. В черных глазах Главы Дисциплинарного Комитета на миг промелькнуло облегчение, а затем взгляд его стал как обычно холодным и жестким, и он скомандовал:

– Смотри вперед, а то упадешь.

– Это вряд ли, – ответила я, но послушалась и уютно устроилась на луке седла, глядя на линию горизонта. – Я же с детства в седле.

– Ты всю жизнь жила на ферме? – ни с того ни с сего проявило интерес к жизни простого смертного наше божество дисциплины.

– Ага, – кивнула я. – Мы сюда переехали, как только Ленке шесть месяцев исполнилось, так что я не помню какого это – жить в городе. Здесь такой чистый свежий воздух, что как только я оказываюсь в том рассаднике выхлопных газов, мне дышать нечем. Так что для меня представить жизнь в городе просто невозможно. Хотя, наверное, ко всему можно привыкнуть.

– Человек вообще существо приспосабливаемое, – почему-то печально произнес мой сопровождающий.

– Это да, – кивнула я. – Помнится, когда мне тринадцать было, мы с Ленкой больше недели прожили в лесу. Сначала было дико неудобно, ну как же – без ванны, без электричества… А потом настолько привыкли, что ни о каких благах цивилизации и не вспоминали. Это так здорово: встаешь поутру, а вокруг – тишина, и никого нет, никто на тебя не орет… – я погрустнела, но отмахнулась от неприятных воспоминаний и вернулась к хорошим: – Воздух чистый и свежий, а рассвет такой яркий, что слепит глаза. Ночью кажется, что звезды можно достать, стоит лишь протянуть руку, а днем чувствуешь себя птицей и можешь бежать куда угодно, потому что свободен…

Повисла тишина. Я улыбалась своим воспоминаниям и прислушивалась к мерному сердцебиению своего спутника и шумному дыханию своего единственного Друга по имени Торнадо. Ветер стал более сильным, ощутимо похолодало, и я, поежившись, тихо спросила:

– Хибари-сан, Вам не холодно? У Вас волосы мокрые, да и вообще Вы только из воды…

– Почему ты такая?! – ни с того ни с сего сорвался он и вцепился в поводья обеими руками, яростно сверля меня полным раздражения взглядом.

– Какая? – опешила я, воззрившись на него снизу вверх, как средневековый рыцарь на пилотируемого робота.

– Такая… добрая! – рявкнул он. – Почему ты обо всех заботишься?! Тебе грубят, причиняют боль, а ты словно не замечаешь и продолжаешь помогать, улыбаться, да еще и заботиться! Кто ты? Мать Тереза? Монашка? Ты человек вообще?! Ты умеешь злиться?!

Я окончательно растерялась и почувствовала, как к горлу подступает ком. Всю жизнь мне говорили, что я должна заботиться о других, всю жизнь мне внушали, что я живу для того, чтобы помогать окружающим. И всегда всеми это воспринималось, как нечто само собой разумеющееся и необходимое, а вот теперь в один миг всё, что я умела, всё, чем жила, вдруг стало абсолютно ненужным, лишним и вызывало только неприятие и раздражение. Мне стало больно, дико больно, хотелось спрятаться в темный пустой угол и биться головой о стену, пока не потеряю сознание, и эта боль не исчезнет…

– Глупое травоядное, – донесся до моего слуха почему-то ничуть не злой шепот, и я почувствовала, что меня вдруг снова крепко обняли и прижали к груди, а Хибари-сан как-то странно-отрешенно и очень тихо сказал: – Люди всегда живут для себя. А ты живешь для других. Я такого никогда не встречал. Почему?

– А Вы? – еще тише спросила я, уставившись пустым взглядом на черный пиджак комитетчика. – Вы ведь тоже не для себя живете, а для Намимори. Вы готовы умереть ради города, Вы готовы уничтожить любого ради него. Это ли не полная самоотдача? Вы ведь не живете для себя.

– Меня таким сделали родители, – явно пересилив себя, произнес Хибари-сан едва слышно.

Я вздрогнула. В памяти всплыли его шрамы, и я поняла, что никто кроме тех, кому он позволил бы подойти, не мог их оставить, а это значило лишь одно…

– Вот и меня такой сделали родители, – прошептала я. – Но я не думаю, что это плохо – то, что я такая. Потому что я хоть кому-то, хоть когда-то могу помочь, а это уже плюс, разве нет?

– Не знаю. Для других плюс, а для тебя – минус, – пожал плечами он.

– Не скажите, – тяжко вздохнула я, закрывая глаза и прислушиваясь к гулкому сердцебиению у себя над ухом. – Мне нравится помогать другим. Правда нравится. Это не только из-за внушенных мне вещей. Просто когда удается помочь кому-то чего-то достичь и видишь улыбку на его губах, это лучшая награда, а на душе так тепло вдруг становится… Это ни с чем не сравнить.

– Но тебя ведь легко обмануть. Уверен, тебя не раз предавали, – процедил Хибари-сан несколько раздраженно.

– О да, – грустно усмехнулась я. – Подставить меня считает своим святым долгом каждый второй, способный на это. И я постоянно бьюсь лбом о те же грабли. Но… По сути ведь я мало кому верю на все сто, и жду подвоха практически ото всех. Так что мне, конечно, больно, когда меня подставляют, но не смертельно, потому что я к этому готова.

Я почувствовала, что Хибари-сан вдруг напрягся, а затем он ни с того ни с сего едва слышно прошептал:

– Травоядное… Я не предаю.

– Я знаю, – улыбнулась я и осторожно поправила завернувшийся уголок ворота его пиджака. Стало вдруг тепло и очень спокойно на душе… – По сути, я сейчас всего троим людям верю, как себе: Маше, Лене и Вам. Не знаю почему. Я просто чувствую, что Вы не способны на низость. А своей интуиции я привыкла доверять.

Он не ответил, и повисла тишина, но не напряженная, а уютная и спокойная. Я смотрела вперед, на горизонт, и размышляла о том, что, возможно, он не такой уж одинокий волк, и ему тоже нужен кто-то рядом, но, в силу своего неверия в людей и нежелания быть обманутым, он отпугивал от себя всех и вся, не подпускал никого близко и в результате сам поверил, что ему никто не нужен. Но если бы это было правдой, он бы не сказал мне тех слов. Не сказал, что он не предаст. Потому что, хоть это и очень самонадеянно, думаю, он уже подпустил меня чуть ближе, чем других. И я не подведу его. Я сделаю всё, чтобы он понял, что не все люди предают и причиняют боль. Потому что он хороший человек и заслужил, чтобы кто-то подарил ему веру и надежду на лучшее, которую у него когда-то отобрали…

====== 36) Доярка, ее подопытные кролики и закулисные игрища ======

«Трудности порождают в человеке способности, необходимые для их преодоления». (Уэнделл Филлипс)

POV Кати.

Доехали до фермы мы с Хибари-саном в абсолютной тишине, и, добравшись до конюшен, я с толикой разочарования лишилась теплой подпорки для спины в виде молчаливого спутника. Я спрыгнула на землю следом за ним, и ни с того ни с сего вопросила, неожиданно для главы всея мафиозных спецслужб, да и для самой себя, если честно, тоже:

– Хибари-сан, а Вы когда-нибудь парное молоко пили?

– Нет, – холодно бросил он, мгновенно хмурясь и поправляя пиджак, мною, наглой, помятый. Галстук у него, кстати, тоже сбился в сторону, и я, узрев такое хамское нарушение дисциплины, забыв об осторожности, кинулась изничтожать оное, аки врага народа номер раз.

– А хотите попробовать? – с улыбкой вопросила я и осторожно поправила узел галстука комитетчика. Поймав его возмущенный взгляд, я спрятала руки за спину и, растерянно улыбнувшись, выдала: – Ой…

– Ты очень наглое травоядное, – выделив интонационно степень моей наглости почему-то беззлобно усмехнулся он и, самолично поправив свой галстук (а то как же! Вдруг травоядное накосячило?), заявил: – И когда ты мне его собираешься выдать?

– Кого? – растерялась я.

– Молоко! – посмотрев на меня, как на полную идиотку, пояснил он.

– Ааа, – рассмеялась я. – Ну, как только подою коров, так и «выдам».

– Уточняю, – с мученическим видом снова одернув пиджак, заявил комитетчик. – Когда ты собираешься доить коров?

– Как только расседлаю Торнадо, – пожала плечами я.

– Тогда почему ты всё еще здесь? – вскинул бровь Хибари-сан, и я, на секунду растерявшись, ломанулась в конюшню с улыбкой от уха до уха. Как человеку для счастья мало надо! Всего-то втюхать хоть кому-то из городских парного молочка…

Расседлав Торра, я вылетела на улицу и бегом бросилась в коровник. Так как время было неурочное, Рёхея еще не наблюдалось, зато наблюдался мой подопытный, который стоял у входа, сложив руки на груди, и пристально разглядывал коров. Я вихрем промчала мимо него и, тиснув ведро, поскакала к колонке. Вернувшись, я подрулила к Зорьке и, как обычно начав болтать с коровой обо всякой ерунде, приступила к обработке вымени и массажу. О да, чтобы подоить корову, вымя надо сначала помассировать, так что именно этим я и занялась. Хибари-сан прошлепал в коровник и, остановившись у морды с любопытством его разглядывавшей Зорьки, вопросил:

– Травоядное, тебе ведь помогает боксёр?

– Ага, он их кормит и поит, – пояснила я с улыбкой, не отрываясь от процесса мучения коровы, ну, или помощи – тут уж как посмотреть.

– И когда он придет?

– Не волнуйтесь, я успею Зорьку до этого момента подоить, – хмыкнула я. – Так что не пересечетесь. Я сегодня несколько раньше пришла, чем обычно. Ну, разве что у него форс-мажор случится, и он тоже примчит раньше срока.

Наш гордый птиц хмыкнул и с интересом воззрился на мои руки, а я, наконец, приступила к дойке.

– Хибари-сан, а Вы когда-нибудь видели, как коров доят? – вопросила я с любопытством.

– Я жил в городе, – тоном лектора, три часа пытающегося у сына ректора зачет принять, заявил он. – Вот и скажи, видел ли я это?

– Ну, мало ли, – протянула я. – Вдруг Вы в деревне бывали?

– И ты считаешь, что тогда мой ответ на вопрос, пробовал ли я парное молоко, был бы «нет»? – продолжал мучиться «лектор».

– Ну, мало ли, – снова протянула я. – Может, Вам не предлагали попробовать?

Почему-то мысль о том, что Хибари-сан, как Дино со товарищи, мог испугаться выпить парного молока, мне в голову даже не пришла. С его любовью к животным это было бы просто нонсенсом.

– А можно позвать смотреть за дойкой и не предложить попробовать результат своих стараний? – хмыкнул господин Штирлиц. – Ты доярка, вот и скажи, разве вы не пытаетесь всех напоить молоком?

– Тоже верно, – сдалась я и рассмеялась. – Ну, не дружу я с логикой, что поделать? Она у меня в вечном запое.

– Ты же не пьешь, – фыркнул мой командир ехидно.

– Я нет, но она, предательница, в вечном подпитии, да еще и другие мои качества споить пытается, – заговорщическим шепотом пояснила я и краем глаза углядела, что Хибари-сан усмехается совсем не злобно, а очень даже по-доброму. Как Хибёрду, к примеру. Ого, ничего себе прогресс всего за два дня общения…

Я закончила мучения Зорьки, перетащила ведро к бидонам, натянула на два из них марлю и осторожно перелила молоко. Скинув марлю в ведро для мусора, я налила в чашку, обычно припрятанную в небольшом шкафу у окна, молока и протянула гладившему Зорьку подопытному. Тот тиснул у меня кружечку и, втянув носом аромат молока, загадочным тоном изрек:

– Даже пахнет по-другому.

– Сравнили, тоже мне! – праведно возмутилась я, упирая руки в боки. – Да покупное молоко, разбавленное, натуральному в подметки не годится, а охлажденное с парным сравнивать – это как… Ну… Вот как Хибёрда с попугаем! Нонсенс!

– А чем тебе попугаи не угодили? – с усмешкой вопросил Хибари-сан и присуседился к парному молоку.

– Ну… В большинстве случаев они просто повторяют выученные слова, – призадумалась я. – А Хибёрд, хоть и выучил песню у Вас, всё же не просто так ничего не значащие слова по одному говорит, а целую песню поет. К тому же, попугаи – это попугаи. Сидят в клетках и всё, хоть и умные птицы, с этим я не спорю. А Хибёрд помогал Вам, передавая информацию, подавал сигнал «SOS», камешки вон кидал… Он гораздо умнее среднестатистических попугаев и канареек, хотя я не говорю, что он умнее абсолютно всех их представителей.

– Верно, – кивнул явно довольный жизнью на данный момент комитетчик, с интересом воззрившийся на остатки молока в кружке. – Кстати, вкус и впрямь совсем другой.

– Нравится? – с надеждой вопросила я и к неземному своему счастью получила утвердительный кивок, а Хибари-сан снова присуседился к чашке. Да! Я таки споила парным молочком городского типчика! Ура мне, бугага!

– Ес! – радостно вскинув руки к потолку, воскликнула я и помчала обрабатывать вымя Зорьки вазелином. За моей спиной послышалась возня, и я, обернувшись, с удивлением обнаружила, что Хибари-сан наливает себе еще одну кружку. Он не лопнет?.. Он же обычно мало ест… Впрочем, он таки мужик, причем за два метра ростом, так что вряд ли. Я решила не смущать нашего исследователя непознанного от светосфер до парного молока и высказываться не стала, тихо-мирно закончив работу с Зорькой и потопав к Ромашке. Хибари-сан с кружкой наперевес подрулил к морде коровы и, переборов себя, вопросил:

– Если я буду ее гладить во время дойки, это не помешает?

– Нет, конечно, – пожала плечами я, усаживаясь на крошечную лавочку справа от коровы. – Но скоро Сасагава-сан придет…

– Плевать, – перебил меня глава канареек и начал чесать нос тут же счастливо замычавшей коровы.

– Ага, Ромашка! – хихикнула я, протирая вымя коровы влажной тряпкой. – Дождалась? Видела я, каким ты взором глядела на товарку, когда ее гладили! Зависть – плохое чувство, солнце мое, очень плохое!

– Если зависть белая, не такое уж и плохое, – хмыкнул любитель молока и коров.

– Ой, мало кто умудряется удержаться на белой зависти, – вздохнула я, приступая к массажу. – Обычно все в черную скатываются, так что сама по себе белая зависть, может, и не плохая, но может рассматриваться как трамплин к черной.

– А животные на черную не способны, – с уверенностью в голосе заявил Хибари-сан.

– Это да, – кивнула полностью с ним согласная я.

– Вот и не попрекай животное, – подвел итог этот вредитель.

– Лааадно, – протянула я, сдаваясь, и обратилась к коровке: – Ну что, Ромашка, раз ты так балдеешь, может, и молока больше будет, а?

– Наживаться на радости животных нехорошо, – съязвил Хибари-сан.

– Почему же? – усмехнулась я. – Ежели у нее молока больше будет, его по-любому до конца выдоить надо. Таким образом, мы в любом случае «наживемся». А Ромашке от этого только радость дополнительная. А то с полным выменем-то особо не поживешь.

– Ты точно любишь риторику, – фыркнул комитетчик.

– Ага, – хихикнула я. – Как и Вы.

– Нет, я больше люблю действовать, – разоткровенничался мой вождь.

– Но философия Ваша крайне интересна, – пожала плечами я и, наконец, приступила к дойке.

Мы с Хибари-саном болтали о том, что есть «нажива», а что – «разумная выгода», с ехидными подколами друг друга, правда, я старалась в этом не перебарщивать, как вдруг в коровник влетел Рёхей и, затормозив у порога, с недоумением воззрился на картину Репина «Приплыли». Мрачный глава CEDEF, Намимори и просто одинокий волк (хорошо хоть не морской, у нас тут на Бельфегоре полосочек хватает) с ехидной усмешкой чесал нос блаженно щурящейся корове, потягивая молоко из белой кружки с синими ромашками, а ехидная девица, любящая язвить, доила эту самую корову с довольным выражением на моське лица и хитрой ухмылкой. Почему хитрой? Да потому что я как раз в миг перед эпичным вторжением Мамая, пардон, Рёхея, удачно съехидничала, рассмешив нашу вечную буку! Он, бедный, аж усмехнулся! Согласитесь, есть чем гордиться?

– А что тут происходит? – растерянно вопросил боксер, глядя на Хибари-сана полными суеверного ужаса глазами, словно вообще не веря, что это не его неудачный клон или призрак, его облик принявший.

– А мы тут плюшками балуемся, – хихикнула я, цитируя Карлсона. – А если точнее, парным молоком. Хочешь?

– Это что… правда вкусно? – растерянно вопросил он у Главы всея Намимори.

– Сам попробуй, – хмыкнул тот, при появлении солнышка Вонголы мгновенно натянув на моську выражение «я стукнул носом бетонную стену и прошиб в ней дыру силой воли».

– Ну… ладно! – не повышая голос, но явно с желаем заорать на всю вселенную заявил Рёхей, эпично сжимая кулаки и сияя решимостью. – Я экстремально попробую и сделаю свои выводы!

– Давай-давай, парное молочко полезно, – тоном мамочки, одобряющей стремление дитятки кушать манную кашу, одобрила я.

Рёхей уставился на кружку Хибари-сана с выжидательным видом, а тот с ехидной ухмылкой продолжил почесывать Ромашку и начал не спеша и нарочито медленно допивать остатки молока. Но Рёхей – не та личность, которую можно вывести из себя или прогнать так просто, и он таки дождался, пока кружка освободится, причем, что интересно, без воплей и подгоняний. Просто знал, наверное, что ежели Хибари-сана попытаться поторопить, он на бой вызовет. Эх, обломилось комитетчику сегодня тонфамахалово… ура! Я же пацифист, не люблю насилие…

Сасагава же, тиснув у собрата по мафиозной семье кружечку, ломанулся к колонке – мыть ее, и с улицы донеслось наконец-то громкое и от души сказанное, а точнее, провоплённое (хоть и корявое слово получилось):

– Я экстремально преодолею это испытание и попробую парное молоко!

– И чего они все так боятся? – сокрушенно пробормотала я. – Как будто не понимают, что, по сути, всё молоко, которое они пили когда-то, было добыто именно так!

– Стереотипы, – пожал плечами Хибари-сан, платком вытерев губы. – Люди абстрагируются от образа коровы, покупая пакет молока.

– Ну и зря, – фыркнула я. – Да и вообще, что ужасного в виде того, как корову доят?

– Ничего, – хмыкнул глава разведки, возвращаясь к почесыванию морды Ромашки. – Но некоторым неприятно осознавать, что молоко только что было, по сути, в теле животного.

– Ну и зря, – снова фыркнула я. – Можно подумать, они, когда младенцами были, исключительно из бутылочки молоко тянули! Тоже мне, брезгливые какие!

Хибари-сан ответить не успел: в коровник ворвался боксер с решимостью в глазах и чистой кружкой в руке.

– Погоди, немного осталось, – бросила я. – Только кружку вытри, там в шкафчике, где она лежит обычно, полотенце есть.

– Ага, – кивнул Сасагава и ломанулся к небольшому шкафчику, висевшему между окнами коровника, расположенными в стене напротив стойбища наших буренок.

Вскоре я завершила процесс дойки и перетащила ведро к бидонам, заявив:

– И впрямь Ромашка постаралась! Хибари-сан, я таки, похоже, нажилась на ее кайфующем состоянии!

– Травоядное, ты ерунду-то не говори! – возмутился он, складывая руки на груди и глядя на то, как я наматываю на бидоны марлю, с видом «и вот с этим дитём мне мучиться приходится». Ничего, терпи, казак, атаманом будешь! Хотя он и так атаман – организации CEDEF, бугага!

– Да ладно, иногда можно, если эта ерунда никого не обидит, – усмехнулась я и начала переливать молоко в бидоны. Закончив сие нелегкое дело, я налила молока в кружку и протянула ее Рёхею. Тот тиснул чашечку и воззрился на ее содержимое так, словно ему таракана под нос подсунули.

– Травоядное! – процедил Хибари-сан, обращаясь к боксеру. – Неужели ты даже кружку молока выпить не способен?

Сасагава возмущенно воззрился на Хранителя Облака и, с трудом сдержав голос, возопил:

– Я сделаю это! Сделаю!

А затем он эпично заглотил одним глотком полкружки. Как только молоко провалилось в бездонные недра Рёхеевского желудка, боксер с удивлением воззрился на чашку, затем на бидоны, потом на корову, следом на меня, а затем, сверкая белыми молочными усами, протянул офигевшим голосом:

– Это теплое молоко, но оно… вкусное!

– Еще бы! – рассмеялась я. – Это же тебе не в кастрюльке его подогревать, безуспешно с пеночками борясь!

Хибари-сан фыркнул, глядя на боксера, как на того самого таракана, коим этому самому боксеру минуту назад парное молоко казалось, а тот, засияв решимостью во взгляде заявил:

– Катя-сан, теперь я каждый день буду пить парное молоко!!!

– Да кто ж тебе запрещает? – рассмеялась я вновь и, покачав головой, встала напротив нашего спортсмена. – Допивай и потопали кроликов кормить, горе мое луковое.

– Почему это «горе»? – оскорбился Рёхей, возвращаясь к поглощению молока. Правда, на этот раз совсем не стараясь его заглотить одним махом.

– А потому что, скажи мне честно: стоило, учитывая какая это вкусность, от него шарахаться, как от чумы? – фыркнула я, складывая руки на груди.

– Ну… Наверное, нет, – протянул тот. – Но уж больно непривычно видеть процесс его добычи! – о как сказанул-то… «Добычи»… – Потому я думал, вкус и запах будут неприятные.

– Да у нас коровки всегда чистые! – возмутилась я, упирая руки в боки. – Откуда запаху взяться? А вкус… Что, он потом выветрился бы, после охлаждения, что ли?

– Ну… приятный-то выветривается? – выкрутился боксер.

– Так остывает же, – развела руками я. – Допивай давай быстрее, зайцы заждались!

– Ага, – кивнул Рёхей и, одним глотком допив молоко, поставил пустую кружку на невысокий столбик у окна, подхватил два бидона и помчал к дому.

– Вот неугомонный, – улыбнулась я и подняла два оставшихся бидона.

Однако донести молоко до дома мне не дали. Главный Штирлиц Орловской губернии подрулил ко мне, ни слова не говоря забрал у меня бидоны и пошлепал к дому. Это ж на каком баобабе вырос колокольчик, раз наш господин «Я один и мне на общество чхать, но я его с удовольствием разрежаю» решил помочь ближнему своему не путем изничтожения напавших на него травоядных, а путем простого переноса относительных тяжестей?.. ООС, сгинь! А хотя нет, останься, мне такой Глава Дисциплины хоть шею не свернет, ежели я нарываться не стану… Или всё-таки свернет? Боюсь, второй вариант верен…

Я пошлепала к колонке, прихватив ведро с мусором, кружку и ведро воды, и, избавившись от лишнего и помыв утварь, ломанулась домой – проверять, куда эти деятели молоко запихнули, потому как Рёхеюшка наш экстремальный вечно наводил в холодильнике бедлам, засовывая бидоны так, что половину пакетов с хавчивком сминал. Однако, к счастью, Хибари-сан, пришедший домой после этого экстремала с жаждой деятельности, за ним кавардак убрал, и в холодильнике царил идеальный порядок. Сам же дисциплинарный вождь куда-то смылся, а я, с ухмылкой на полфейса, поскакала к клетке с кроликами – напомнить Рёхею, что он так и не успел покормить коров. Потому как мне этим заняться он всё равно не дал бы.

Конец POV.

Мир Мейфу – это мир вечноцветущей сакуры. Мир полный проблем и забот, точное отражение мира живых, за одним исключением – смертных в нем нет, а шинигами куда меньше, нежели людей. Одиноко стоящий Дом Тысячи Свечей – это вечное пристанище покоя и тишины, поскольку живых или же относительно живых существ в нем обитает всего двое. Гробовая тишина сковывает вечно мрачные стены, озаренные синим пламенем символов жизни смертных, и лишь иногда ее разрывает странный, надрывный, громкий смех. Однако как только звуки мужского голоса замирают, Дом Тысячи Свечей вновь впадает в анабиоз, и тишина, окутывающая его, становится еще более вязкой, давящей, пугающей… Ведь в гробу всегда тихо, не правда ли?..

Граф, прозрачное существо, заметное лишь благодаря белым перчаткам и серебристой половинчатой маске, сидел в кресле за столом своего кабинета и читал книгу, написанную благодаря колдовству, похожему на магию, заставившую начать проявляться строки в Книге Судеб. Графу оставалось лишь придумать главную сюжетную линию, чуть поколдовать, и книга сама начинала себя писать. Именно веселые повороты сюжета порой заставляли Его Сиятельство смеяться, но сейчас ему было не до смеха – книга вновь описала драматичный момент. Размышления шинигами прервал стук в дверь, и на холодное «войдите» дверь ответила тихим скрипом. На пороге возникла высокая фигура, закутанная в черный, широкий, до самого пола плащ с капюшоном, напоминавший средневековый. Капюшон полностью скрывал лицо прибывшего, однако Граф его сразу же узнал и, изменив тон на ехидный и веселый, затараторил, всплеснув руками:

– Кого я вижу! И что же тебя сюда привело, дорогой мой? Неужто наше маленькое дельце? Так Ватсон тебе должен был всё передать, и решение свое я не изменю. Ай-яй-яй, тащился сюда, в мою скромную обитель, за тридевять земель, в тридесятое царство, чтобы услышать всё тот же ответ! Но что же ты? Либо присаживайся и поболтай со мной, либо – до свидания, потому как я не изменю своего решения, ты же знаешь: я дико упрям! И угрозы на меня не действуют, равно как и посулы, а совесть – настолько отдаленное от меня понятие, что с моего берега ее и не разглядеть.