Текст книги "Спасите, мафия! (СИ)"

Автор книги: Tamashi1

сообщить о нарушении

Текущая страница: 90 (всего у книги 96 страниц)

– И не надо было: я ему верила. Только вы умудрились друг друга покалечить! Мужчины, блин! Вечно всё кулаками решают, – последнюю фразу я сказала ворчливо и расстроенно, потому как, по сути, получалось, что Мукуро начал драться с Кёей не только из-за своего «гениального» шпионско-многоходового плана, но и из-за ревности, из-за желания выплеснуть обиду на более удачливого соперника.

– Не твоя вина, – хмыкнул глава разведки, потрепав меня по волосам. – Это было неизбежно.

– Я же говорю: мужики! – фыркнула я. – Упертые…

– Не так уж это и плохо. А драться за то, что тебе важно, правильно, – глубокомысленно изрек комитетчик, и я улыбнулась, подумав, что он абсолютно прав. Ведь, несмотря на то, что его раны болели, они были свидетельством того, что он боролся за то, что было дорого его сердцу. Не за то, что его научили любить, а за то, что он полюбил сам…

Я кивнула и начала осторожно перебирать черные шелковистые пряди его волос, а затем осторожно спросила:

– Кёя… Поговоришь со мной?

Глава CEDEF поморщился, понимая, что я хочу поговорить о том, что его вины в смерти Анны нет, но, поколебавшись, всё же кивнул. Я отстранилась от него, забралась на кровать с ногами, взбила подушки и стянула с матраса покрывало, на что мой герр Штирлиц лишь фыркнул (ну чем не ёжик, право слово?) и заполз на кровать, сев у изголовья. Я накрыла наши ноги покрывалом и осторожно взяла его за руку. Говорить, что это не его вина, смысла не было, ведь роковой удар нанес всё же он, а потому я тихо сказала:

– Я тебя не виню. Не вини и ты себя. Потому что ты заслужил прощение.

Кёя едва различимо вздрогнул и перевел на меня взгляд, полный боли и смутно различимой надежды, а я улыбнулась и сжала его руку. Прощение – это очень дорогая вещь, и порой, чтобы простить самого себя, человеку необходимо, чтобы его простил кто-то другой. Я не винила его и знала, что он заслужил покой, а потому тихо, но очень четко сказала:

– Я тебя прощаю.

В черных бездонных воронках промелькнуло облегчение, и я осторожно сжала ладонь комитетчика. Он сжал ее в ответ, и уголки его губ дрогнули, подарив мне слабую, но теплую, полную надежды улыбку. И я улыбнулась ему в ответ.

Мы разговаривали до самого отбоя, а точнее, говорила в основном я, а Кёя внимательно слушал и иногда вносил ремарки, но к десяти часам ему явно стало несколько легче, он уже не винил себя во всех смертных грехах и явно не считал, что он один во всем виноват и должен понести наказание за то, что убил беззащитного человека. А еще очень важно, что он не начал сходить с ума на тему: «Нет, теперь ты не должна быть со мной, потому то я предал собственные принципы», – и за это я была ему отдельно благодарна. Всё же несмотря на то, что все знают, что Хибари Кёя – очень и очень сильный человек, мало кто догадывается насколько он сильный, и я не о физических возможностях сейчас говорю…

В десять часов он отправил меня к себе, и, что удивительно, кошмары мне ночью не приснились. Дни потекли размеренно и спокойно, постепенно мне удалось вывести главу CEDEF из депрессии, но не «промыванием мозгов» и долгими одами о том, что он ни в чем не виноват, а ненавязчивыми беседами, заботой и вниманием. Что интересно, Кёя это оценил, хотя и не очень любил, когда я пыталась потихоря на него повлиять. Он правильно меня понял, и когда окончательно пришел в норму, даже сказал мне, что выбрал в жены самую заботливую девушку на свете, а от него ведь комплимента дождаться – как снега в июле на экваторе, но меня всё устраивало, потому что слова – вода, а любовь свою он показывал ненавязчивой заботой и вниманием. Так что тот факт, что он принял и понял мои поползновения направить его в русло прощения самого себя, безумно грел душу. Ведь он был главным человеком в моей жизни, человеком, которого я хотела поддерживать, что бы ни случилось. И то, что он эту поддержку принял, делало меня по настоящему счастливой…

К слову сказать, все мы решили принять предложение владыки Эмма и остаться с теми, кого любили, а Фран сказал Маше, что не уйдет от нее, и Вария ему как была до лампочки, так и осталась, а здесь – его дом. Я сначала недоумевала по поводу довольно странного выбора Марии, ведь со стороны они и впрямь смотрелись как брат с сестрой, но когда иллюзионист выписался из больницы, я пересмотрела свое мнение. С нами он обращался как прежде – язвил, хамил и вел себя как дитятко неразумное, однако как только рядом с ним оказывалась Маша, менялся до неузнаваемости и показывал ту часть свой души, что прятал ото всех, кроме нее – жесткую, сильную и безумно рано повзрослевшую. Это «дитятко» было на удивление мудрым и умело так разговаривать с моей сестрой, что она, вспыльчивая и резкая, незаметно для себя меняла мнение по раздражавшему ее вопросу и принимала сторону Франа. Я уже давно заметила за ним такую вот склонность к манипулированию Маришей, но раньше Фран с ней вел себя довольно отстраненно, и такое вот «промывание мозгов» устраивал редко (а может, просто мы об этом не знали, и они шифровались – тоже вариант). Но после выписки иллюзионист начал командовать моей сестрой даже при посторонних, ничуть нас не смущаясь, потому как, видимо, всё же понял, что никто ему в нос за такое поведение не даст, особенно сама Маша, всегда принимавшая к сведению все указульки Тумана Варии, поданные под соусом «ненавязчивого совета, которому невозможно не последовать». Короче говоря, парень и впрямь оказался Серым Кардиналом, прямо как я, только любящим впадать в длительное предкоматозное молчаливое состояние или троллить всех и вся, о чем я сказала Машке вечером его выписки. Маша прониклась – заявила: «Мне не жалко, он мне вреда не пожелает»… Ленка же от Принца не отказалась бы ни за какие коврижки, потому как обожала его до фанатизма, и ляпнула, что, фактически, это будет «жизнь после смерти», так что она начнет в новом мире всё с чистого листа и будет пытаться заботиться о Принце и капитане Варии, который должен был стать ее боссом.

Мир у Кёи с Мукуро, конечно же, не настал, но и открытых конфронтаций, доходящих до почесывания кулаков (ну, или тонфа с трезубцами) о челюсть противника, не происходило – непримиримые (надеюсь, только пока) враги ограничивались словесными баталиями, а точнее, Мукуро бросал язвительные замечания, а Кёя, резко мрачнея, высказывал Фею малюсенькую такую часть того, что о нем думал, потоптавшись этой «частью» по больным мозолям иллюзиониста. Но хоть оружие не призывали – уже плюс. Маша пообщалась с Джессо и сказала нам, что он гадость, но гадость хорошая, никогда не собиравшаяся нас предавать и устроившая весь этот спектакль с целью подобраться к Шалиным. Рёхей с Тсуной поправились довольно быстро, а вот Фран в стационаре несколько задержался – как сказал Мукуро, иллюзионисты (за исключением него, гениального, шикарного, непревзойденного и во всех отношениях уникального, а точнее, поправившегося по меркам фокусников до неприличия быстро) были довольно слабы физически, а потому и восстанавливались всегда очень долго. Но как только Фран всё же выписался из больницы, где Маша ежедневно его навещала, мы решили открыть портал…

====== 76) Волшебный пендель от друзей? Ну, раз от друзей, то... полетели! ======

«Кто сам хороший друг, тот имеет и хороших друзей». (Никколо Макиавелли)

POV Маши.

Дурдом «Ромашка» отдыхает! Эмма-Дай-О оказался не совсем уж злодеем, Шалины – ходячими трупаками, а я влюбилась в своего друга… Нет, это, конечно, лучше, чем влюбиться во врага, но не в том случае, когда ты его младшим братиком зовешь! Когда мы с Франом перед боем остались ночевать в одной комнате, он решил лечь на полу, а я съязвила: «Ой, да ладно, что ты мне сделаешь? Ложись в кровать!» Вот тогда-то до меня и дошло, что Фран – не маленький «обделенный гормонами» мальчик, коим я его всегда считала, а взрослый мужчина, потому что его мои слова явно разозлили, и он впечатал меня за плечи в шкаф, а затем, неотрывно глядя мне в глаза, прошипел не хуже кобры: «Я не ребенок. Я мужчина. И если ты этого не понимаешь…» Что «если» я не узнала, потому как он вдруг отпустил меня, сел на край кровати и закрыл лицо руками, а я, растерявшись, сверлила его полным непонимания взглядом и чувствовала, что что-то во мне ломается. Всё это время я думала, что полюбить Франа могла бы исключительно платонической любовью, потому что мы с ним всегда были на одной волне, прекрасно понимали друг друга, никогда серьезно не ссорились, прощали за всё, не раздумывая, да и вообще дышали в унисон. Он был словно моим продолжением, и я ощущала себя рядом с ним настолько уютно и спокойно, что наивно полагала, будто такой любовь не может быть ни в коем случае, и что в ней просто обязаны присутствовать страсть, ревность, бурные выяснения отношений и пылкие чувства. Фран же был мирным домашним очагом, к тому же я просто представить себе не могла, что поцелую это невинное, чистое, светлое создание. Я всегда, а точнее, уже очень долгое время знала, что Фран лишь притворяется эдаким ребенком, а на самом деле он давно повзрослел, если не постарел, и его язвительность – это средство атаки, а холодность – защиты, которые он использует, чтобы не подпустить к себе тех, кто может ранить его еще сильнее. Но он был очень мудр для своего возраста, и я понимала, что в душе ему далеко не семнадцать лет. Однако он каким-то непостижимым образом, наверное, благодаря этой своей системе защиты, умудрился сохранить часть души светлой, чистой и абсолютно невинной, и потому я, давно уже списавшая себя со счетов добрых и наивных людей, считала, что, по сравнению со мной, он просто маленький мальчик – не по тому, сколько он вынес в жизни, и не по тому, каков возраст его души, а по тому, насколько его душа подвержена коррозии – сколько в ней желчи, злости и низменных желаний. Я легко могла выпить, когда-то курила (к счастью, только табак – наркотики я никогда не пробовала), любила шумные компании и азартные игры, а вот Фран был тихим и домашним, и это сбило меня с панталыку, заставив думать, что всё же по сравнению со мной он еще ребенок, хоть и давно повзрослевший. А вот когда он сорвался, я поняла, что всё совсем не так, и я просто слепая идиотка.

Я подошла к парню, села напротив него на корточки и, поймав его ладони, тихо сказала:

– Прости.

– Ничего, – улыбнулся он, отводя взгляд, и, потрепав меня по волосам, не раздеваясь лег на кровать, отвернувшись от меня к окну.

Я была одета в спортивный костюм и тоже юркнула под одеяло, а когда проснулась, имела счастье лицезреть наимилейшую картину: «Спящий Фран, просыпающийся Фран, сонный Фран, не желающий вставать Фран». Пока мы валялись, и я делилась с ним своими треволнениями, он как-то очень тонко и ненавязчиво настроил меня на мысли о том, что мы просто не можем проиграть, и я подумала, что Фран – это кладезь мудрости, который и впрямь легко удерживает меня как от безумств, так и от лишней нервотрепки. Если честно, я пересмотрела свое отношение к нему и поняла, что всё это время мне не давало осознать собственные чувства мое же собственное заблуждение, и я подумала, что Фран был бы просто идеальным мужем, но отогнала эти мысли прочь. Просто потому, что не имела на них права: я ведь всё же называла его «братом» и взять эти слова назад не могла. Потому что боялась причинить ему боль.

Когда я увидела в лесу Маэстро и узнала, что он может умереть, у меня сердце в пятки ушло, но, что интересно, я не почувствовала того, что чувствовала к нему раньше. Только уважение, благодарность и желание быть его другом, но не более. Когда же Франа ранили, мир для меня словно исчез. Я видела только его бледное, окровавленное лицо и шрамы, испещрявшее безумно худое тело с выступавшими ребрами. Мне было так больно, как никогда прежде, и я поняла, что дороже этого мальчика с глазами старика у меня никого нет… Лена была права, когда говорила, что платоническая любовь – куда чище и куда сильнее любви, основанной на низменных страстях, я поняла это, когда осознала, что всё, что мне нужно – чтобы Фран был жив. Где он будет, с кем, и что произойдет со мной было не важно. Потому, когда Граф спросил, почувствовала бы я облечение, если бы он умер, а я осталась жива, я подумала: «Никогда. Я бы не смогла жить, зная, что умер». Нет, я бы не кинулась под поезд, но и жизнью мое существование уже назвать было бы нельзя – это я знала точно. А потому до меня, наконец, дошло, что то, что я испытывала к Франу, было далеко не сестринской или дружеской привязанностью – это было куда более глубокое и сильное чувство, которое я по собственной глупости считала слишком мирным и спокойным для того, чтобы назвать любовью.

Когда мы вернулись домой с поля боя, Катюха обработала народу раны, а вскоре (ну, как «вскоре» – через час. Бывает и хуже, но и так помереть десять раз успеешь) приехали вызванные ею кареты «скорой помощи», и наших травмированных (психически, хе-хе) гавриков отправили в больничку. Я была вся на взводе и поехала с Франом, боясь оставить его одного, но как только его документы оформили, меня из больницы пнули совсем не добренькие дяди в белых халатах, заявив, что время посещений окончено. Мне, бедной, и Гокудере, поехавшему (так и хочется сказать «за цыганской мечтой», но нет!) за Джудайме, пришлось-таки выпинываться на улицу – не разносить же стационар динамитом? А то Джудайме и компашке не менее пристукнутых раны зализывать негде будет…

Так как автобус давным-давно ушел, а нового не предвиделось, я предложила пойти на катран и переночевать у Дуняши. Если честно, я не только за ночлегом туда стремилась, но и чтобы узнать хоть что-то о Валете… Хаято же был очень хмурый, что неудивительно, но почему-то мне показалось, что он на меня обижен. И мое предположение подтвердил его отказ.

– Какого фига? – озадачилась я, замирая посреди темной улицы вечернего заснеженного города. – Решил окочуриться в тени зимних лип, потому как Джудайме от травм не уберег?

– Дура! – зло бросил Хаято. Нет, скорее, умная: специально ж спровоцировала. – Что бы ты понимала!

– А ты скажи – я пойму, – нахмурилась я, складывая руки на груди, а курильщик поморщился и спросил:

– Не отцепишься, да?

– Нет, я репей, – усмехнулась я, с тоской вспоминая, как сим колючим сорняком меня называл Фран.

– Ладно, идем, – бросил Хаято и потащил меня к одному из дворов.

Зарулив во мгле ночной в крохотный грязный дворик, где под высоким тополем стояла одинокая, каким-то чудом еще не свергнутая в небытие хулиганами лавочка, мы с подрывником, протопав к ней, уселись на ее спинку, нагло затаптывая грязными подошвами седушку. Да чхать: кто вообще зимой на сидении сидит? Старушки? Ну, газетку положат – не проблема. Добрая я, да… Вот так вот мы с динамитным мальчиком и сидели, загрязняя общественную собственность и начиная подмерзать. Вот, надо было наши тулупчики рабочие надевать! А то все «мода, стиль»… Китайский ширпотреб, а не мода! Тонкий и холодный…

– Я расстроился, – прервал, наконец, затянувшееся молчание Хаято. Спасибо, КЭП! А то я не доперла!

– Из-за чего? – осторожно спросила я, глядя на снег.

– Ну… – он явно не хотел этого говорить, но всё же сказал: – Гуси те, придурочные, правы были. Я тебя и правда считаю другом. Несмотря на то, что ты женщина. Ну, ты просто аномальная женщина! – а, ну да, я ж еще и виновата. Зашибись, позиция. Шовинизм рулит и бибикает! – Я, если честно, надеялся, что вас с сестрами к нам отправят. И я смогу продолжить общение. Моего увлечения сверхъестественным никто не разделяет из знакомых, а такого, чтобы мое хамство переносили с наплевательством, да еще и сами в ответ хамили, а я из-за этого динамит не доставал, еще не бывало. Все либо молча терпят, либо драка начинается. Короче говоря, ты мой друг. И я не хочу тебя потерять. Ну чего вас с Франом не могут к нам отправить? Пусть ты бы в Италии жила, но мы бы хоть созванивались. А то… это грустно.

Я тяжело вдохнула, понимая, что курильщик прав и это не только грустно, но и больно, и, осторожно взяв его за руку, тихо сказала:

– Самой паршиво, Хаято. Но знаешь, тот психанутый шинигами со своим божеством японского розлива был прав: всё, что нас не ломает, делает нас сильнее. Ты найдешь еще того, кто тебя вытерпит и будет ставить тебя на место, а ты будешь в ответ ставить на место его, но словами, а не взрывами.

– Вот спасибо! – сжав мою ладонь, рассмеялся парень, причем совсем не обидевшись, а как-то очень мирно и даже согласно со мной. – Это что за будущее ты мне тут пожелала? Нет бы сказала: «Найди верных друзей, понимающих, которых сможешь принять, как равных!» – а то: «Найдешь того, кто тебя вытерпит»! Точно глупая женщина!

– Не глупее некоторых, над моей глупостью ржущих, – съязвила я и была скинута с лавочки волшебным пенделем. А точнее, наш Джудайме-фил (ну, хорошо хоть не «зоофил», как Катькиного женишка Граф обозвал) вскочил на ноги, не спрыгивая со скамейки, и угрожающе на меня двинулся.

Я взвизгнула и ломанулась прочь от заржавшего, как лошадь Пржевальского, динамитного маньяка, а он погнался за мной по пустынным улицам ночного города. Идиоты, да. Ну и что? Кому какое дело? «Спящим в Сиэтле», что в окрестных домах жили? Да мне как-то параллельно, если честно. Нам было грустно и весело одновременно, мы прощались, но обещали всегда помнить друг друга, а потому мы смеялись и не очень быстро бежали по улицам, пугая котов, ворон и жителей моим хохотом и периодическими воплями Хаято: «Стой, глупая женщина!» или «Поймаю – не обрадуешься!» Он был ранен, а потому я бежала довольно медленно, но он явно не горел желанием меня поймать, потому как, возжелай он этого, наплевал бы на собственную боль, он ведь упертый – жуть! А может, еще и мазохист, кто ж его знает… Каким-то странным образом ноги сами привели меня к дому, где располагалась хата Дуняши, и, подрулив к подъезду, я резко нахмурилась.

– Хочешь узнать что-нибудь о том парне? – тихо спросил Гокудера, подходя ко мне. Я кивнула, а он, взяв меня за руку, четко сказал: – Я с тобой. И только попробуй сказать «нет» – всё равно поднимусь следом!

– И не собиралась, – фыркнула я и открыла железную дверь с кодовым замком, благо шифр я отлично знала.

Катран встретил нас трауром и гробовой тишиной: Дуняша была одна, ни катал, ни клиентов не было. Просто потому, что на нас обрушилась беда. И именно здесь я почувствовала всю ее тяжесть, ведь вплоть до этого момента надеялась на чудо. Но чуда не произошло. Валет умер… Умер. Исчез. Был стерт с лица земли! Его ранили прошлым вечером в драке, а утром нашли в канаве. До меня не могли дозвониться, потому что перед боем я отключила мобильный, а совсем недавно, на закате, Валет скончался. Остановилось сердце. Вот так просто. Словно и не билось никогда. Мы помянули друга вместе с Гокудерой, которого Дуняша приняла безразлично и безэмоционально – не до гостеприимства сейчас было, но напиваться в стельку я не стала. Да и подругу от этого отговорила. Когда Хаято ушел спать, мы с женщиной обнялись и расплакались. А затем выпили еще «по одной» и отправились на боковую. Сил уже не было ни на что. Я не винила Франа в смерти друга – он был тут абсолютно не при чем, и надеялась, что он и сам себя винить не станет. Но осознание того, что человек, который меня любил и много лет был моим верным другом, погиб, рвало душу на части. Только здесь, на катране, услышав слова: «Валета больше нет», – из уст лучшей и единственной подруги, я, наконец, поняла, что всё это – реальность. Жестокая и беспощадная. И что «волшебник в голубом вертолете» не прилетел. Не махнул волшебной палочкой и не заставил свечу жизни моего друга снова вспыхнуть. Всю ночь я ворочалась под боком храпевшей подруги и думала о том, что жизнь до безобразия несправедливая штука и убивает лучших из нас слишком рано, а заснуть я смогла лишь под утро и встала часов в девять.

Весь день Хаято помогал мне и Дуняше, очень радушно принявшей его, после того, как успокоилась и выспалась, заниматься организацией похорон, ведь у Валета не было родных. Когда же часы показали, что близится время посещений, мы дуэтом ломанулись в больницу – к нашим особо травмированным, где (спасибо тамошней аптеке) заодно купили все лекарства, что выписали врачи «скорых» нашим не до «состояния не стояния» раненным, отказавшимся от госпитализации. На пятичасовом автобусе мы с Хаято вернулись домой, и я тепло поблагодарила его за помощь, а он усмехнулся и ответил: «Друзья должны поддерживать друг друга в сложную минуту, разве нет?» Я была ему очень благодарна, а он, наконец, пришел в норму и, хоть и продолжал немного грустить, взял курс на то, чтобы пересмотреть свою позицию относительно того, что абсолютно все женщины – идиотки. Он даже мне по секрету поведал, что мои сестры не совсем уж никчемные женщины, и он даже, возможно, смог бы с ними нормально общаться, а значит, наверняка где-то были и еще подобные индивидуумы. А еще он заявил, что, возможно, когда-нибудь найдет себе миссис Гокудеру, чему я была несказанно рада. К тому же, он твердо решил, что не будет судить о людях поверхностно, а это значило, что он найдет-таки тех, кто сможет «вытерпеть его хамство и хамить в ответ».

Дом нас встретил болезной мафией, снующей туда-сюда Катькой, до безобразия похожей на курицу наседку и носившейся от одного пострадавшего от действий злобных трупаков к другому, а также Ленкой, сконцентрировавшейся только на двух эксплуататорах, которых ей, думаю, хватало с лихвой. Наш больной (на всю голову) Принц капризничал по-монаршьи – с размахом. Равно как и болел, кстати: он развалился на койке моей сестры и наотрез отказывался из нее выметаться, как я ни пыталась его спровадить, шишишикая и говоря, что «имеет право спать в постели своей невесты». Так бы и дала ему в лоб с разворота сковородкой чугунной! Да нельзя было – лежачего не бьют… Короче говоря, Ленуська шуршала, как электровеник: то готовила Принцу суп-пюре, заказанный этой Монаршьей Наглостью, то читала ему вслух книги по оккультизму, то приносила лекарства и колола ему в вену (а вот в пятую точку наш маньяк себя сам ширял – это мне Ленуська поведала. Молодец, уважаю, нечего невинных девушек своей царственной филейной частью соблазнять!), то укутывала его в одеяло, если Высочеству вдруг становилось жарко, и оно из них выпутывалось (наверное, это была ее мелкая «мстя» за эксплуатацию рабского труда в ее лице), а то и вовсе таскала этой наглой роже чай с печеньками в постель. И вся эта канитель периодически прерывалась воплем из другого крыла здания, отчетливо слышным на весь дом: «Врой! Лена! Ко мне!» Хорошо не «мусор» – исправился наш хамоватый капитан в этом вопросе, хотя это уже давно произошло – он Ленку сто лет как мусором не обзывал. А еще хорошо, что не «Бобик»! А то это его «ко мне» уж больно на приказ собаковода походило… Я ворчала, а Ленка, спотыкаясь, сломя голову неслась к болезной Акулке, то требовавшей принести ей очередную брошюру по оккультизму (он их прям заглатывал, право слово!), то чай, то лекарства, то просто заявлявшей: «Поговори со мной! Мне надоело просто так валяться в койке!» Вот так вот и поняла я, что Ленка влипла. А точнее, оказалась в рабстве у двух эгоцентричных, но явно ценящих ее мужиков, один из который ее стопудово до безобразия любил. У Ленуськи, что любопытно, подобное хамство со стороны этих эксплуататоров отторжения не вызывало, и я подумала, что впервые вижу, чтобы сестра о ком-то так фанатично заботилась, а потому решила махнуть на них рукой. Пусть сами разбираются, главное, Ленке это было в кайф. Она косплеит Катьку или просто мазохистка?.. Риторический вопрос.

Я же проведала свою больную поняшу, совсем не наглую, а очень мирную, тихонько лежавшую в койке и читавшую Платона, никого никуда не гоняя. С полчасика я болтала с Дино, в процессе чего получила поздравления от всего сердца на тему: «Вот видишь, не хотела искать любовь, а нашла – разве не здорово?» Я подумала: «Ни фига не здорово, потому что я ему еще не призналась, и мне, блин, страшно, в натуре!» – и поспешила свалить на фиг (с Новым Годом, пардон, юморист один вспомнился). Оставив этого хитрого пегаса, превращенного судьбой-злодейкой в няшного болезного пони, я потопала на убой. А точнее, объясняться с Джессо. Неохота было, но куда ж деваться? Труба звала… Нет, я не боялась услышать от него слова: «Да, я вас предал, а потом и их заодно», – просто не хотела вспоминать тот жуткий момент, когда белую фигуру скрыло алое пламя…

Подолбившись в дверь с изображением зефирного торта, я была одарена позволением войти и обнаружила Бьякурана, лежавшего в койке с бледной харей (хотя разве она была когда-то другой?) и не сходящей с губ улыбкой.

– Поговорить бы, – вздохнула я, подруливая к укрытому до самого подбородка одеялом боссу Мельфиоре.

– О моем предательстве? – хитро вопросила эта белая мерзость, и я, поморщившись, покачала головой и ответила:

– Предательства не было.

– Было, но не по отношению к вам, – выдал этот любитель риторики.

– Слышь, Джессо, не страдай фигней! – возмутилась я и, подтащив кресло к левому краю койки, буквально рухнула в него. – Лучше колись, за фиг ты эту байду устроил?

– Разве не понятно? – озадачился Зефирный монстр. – Чтобы подобраться к врагам.

– На фига ты умер, идиотина! – не сдержалась я, чувствуя, что сердце сжалось от звука произнесенного страшного слова и жутких воспоминаний.

– Чтобы победить, – мило улыбнулся этот выкидыш пьяной логики.

– Дурдом, – резюмировала я, приходя в себя.

– Я не собирался умирать, Маша-чан, – всё же соизволил пояснить этот хитрож… кхм. Как бы помягче сказать? А, во: хитромудрый интриган. – Хочешь, чтобы я пояснил?

– Уж пожалуйста, – фыркнула я. – А то устроил мне нервотрепку… Знаешь, как я переживала, когда Савада огонечком-то жахнул?!

– И всё же ты мне поверила, – вдруг распахнув глаза и пристально глядя на меня, без тени улыбки сказал Джессо. – Я это ценю. Ты думала, я предатель, но нашла в себе силы в меня поверить.

– Ну да, мы ж друзья, – кивнула я, не отводя взгляд от глубоких, безумно мудрых глаз.

– Тогда я поясню, – снова улыбнулся он и, наконец, одарил меня адекватной историей без выпендрежа. – Сначала я подумал, что надо просто получить задание и его выполнить. Но потом решил, что это будет скучно, да и неэффективно. В первый же день пребывания здесь, взломав твой компьютер и выяснив, что к чему на ферме, я нашел всю доступную информацию на Шалиных и решил немного поиграть. Тогда все мы думали, что нас прислали к вам ради помощи в делах фермы, а потому я решил внедриться к вашему врагу и развалить его бизнес изнутри. Я люблю играть, а интрига – это та же игра, только не шутер, а пошаговая стратегия, а они куда интереснее! Вот только Шалины оказались связаны с Графом, и мои планы изменились. Они предложили мне договор, по которому я должен был следовать указаниям Владыки и помогать им, а за это меня бы отправили домой без выполнения контракта. Понимаешь ли, Маша-чан, я очень хочу вернуться к Юни-чан, к Ирие-кун, к моим товарищам… в свой мир. Но я понимал, что задания – это явно не всё, ради чего нас сюда прислали. И я решил, что помогу Вонголе, моим союзникам, несколько иначе – не развалом бизнеса Шалиных, а подобравшись к главному врагу, выяснив, чего он добивается. Ну а ради этого можно было и ферме немного навредить. Вся эта глупость с Крапивиным была нужна лишь чтобы вас с сестрами дезорганизовать, но я планомерно пытался улучшить состояние дел на ферме, чтобы большого шока у вас это не вызвало. Также я поставлял Шалиным некоторую информацию, которую, конечно же, тщательно отбирал и разбавлял дезинформацией. Я не знал, что они шинигами, но, как оказалось в результате, им были неизвестны данные из Книги Судеб, так что это всё было не зря. Мне удалось выяснить, что грядет бой, что камень Владыка забрал для того, чтобы проход не открылся раньше времени, а еще что Мукуро-кун последовал моему примеру, правда, это была лишь догадка, верить я ему не мог. Но этот глупый мальчик имел неосторожность влюбиться, и я решил, что могу скоординировать свои действия в бою с ним, потому как вряд ли он подставил бы твою сестру. В вечер перед боем мы разработали небольшой план по передаче мне трезубца, которым я должен был оцарапать одного из братьев Шалиных, однако я также просчитал вариант того, что Мукуро-кун меня предаст, и у меня было несколько запасных вариантов действий. Впрочем, всё прошло на удивление гладко за исключением того, что я умер, – он так спокойно это сказал, что мне аж жутко стало… Есть ли вообще предел его силе воли?.. – По моим расчетам, я должен был отвлекать Тсуну-кун до тех пор, пока Мукуро-кун не вступит в игру – то есть, пока он не захватит тело одного из врагов. Я не собирался наносить Десятому Вонголе серьезных ранений, но бой должен был выглядеть правдоподобно, потому что и я, и Мукуро-кун считали, что Граф может и не рассказать Владыке о наших планах – сочтет, что так будет веселее. Я вывел Тсуну-кун из-под линии атаки братьев Шалиных, которые, по их законам, видимо, не имели права находиться выше Владыки. Отвел его в сторону – подальше, чтобы его не ранили серьезно. Вот только его интуиция была заглушена Владыкой, и потому он решил, что я и впрямь вас предал. Он дрался на полную, я же в атаках сдерживался, все силы направляя в оборону. Если честно, я рассчитывал, что «белые аплодисменты» всё же защитят меня от его Х-баннера, но, похоже, со времени нашего боя в будущем Тсуна-кун стал намного сильнее – он ведь даже сумел пробить защиту божества! И в результате я умер в третий раз. Неприятно довольно-таки сгорать. Хотя быть разорванным демонами еще неприятнее, – я вздрогнула, а Джессо, всё с той же улыбкой, но распахнув глаза, в которых застыла боль, сказал: – Странно, но когда я умер и оказался в своем мире, я не был рад. Я сказал правду тогда: я не играл, я понял, что хочу просто жить. Но когда я ожил, мне вдруг стало как-то очень грустно оттого, что Тсуна-кун и остальные поверили в мое предательство. А ведь я не раз доказывал им, что мне можно верить. Например, в бою с демонами я отвлек двух церберов на себя, и тем самым спас Ламбо-куна, которому удалось выжить. Просто буквально через несколько минут после моей смерти, как рассказывал Граф, демонов сковали их смотрители. И потому маленькая Коровка-кун выжил. Я не знал, что будет шанс возродиться, но закрыл собой одного из Вонголы. И всё равно мои товарищи решили, что я их предал. Это было несколько обидно, потому что когда тебе не доверяют – это бодрит, а когда линчуют как предателя – это… больно, – улыбка исчезла с губ Джессо. Передо мной лежал печальный, мудрый, израненный жизнью человек, чья душа была вся в шрамах и постоянно кровоточила. Человек, переживший столько, что казался стариком, и сейчас его пепельно-белый цвет волос казался мне абсолютно понятным и уместным. Он отражал возраст души Бьякурана Джессо, познавшего жизнь, смерть, предательство, понявшего самого себя и постигшего высшую мудрость – умение прощать… – Это было больно, но я подумал, что сделал всё, что мог: я ведь поделился с Мукуро-кун своими знаниями о Владыке. Дальше дело было за ним. Но меня вдруг вернули обратно и сказали, что ты, Маша-чан, об этом попросила. Я был рад, потому что понял, что ты поверила в меня и приняла со всеми моими достоинствами и недостатками, но я продолжил играть свою роль, ведь главное было – победить врага. А еще я понял, что раз меня всё же вернули, значит, Вонгола на это согласилась. А это, в свою очередь, значило, что Тсуна-кун благодаря тебе тоже решил в меня поверить. И это было даже немного… приятно. Поэтому я бы хотел сказать тебе «спасибо» за то, что приняла меня и сумела прогнать сомнения. Благодаря этому я смог помочь товарищам. А еще смог найти еще одного хорошего друга. Думаю, Юни-чан бы с тобой поладила. Вы совсем разные, но кое в чем похожи. В вашей доброте и вере в людей.