Текст книги "Возмездие (СИ)"
Автор книги: Lana Fabler
сообщить о нарушении
Текущая страница: 80 (всего у книги 91 страниц)
– Фюлане, – предостерегающе воскликнула Гевхерхан Султан, видя, что дочь и не собирается прислушиваться к ней. – Не встречалась, но уверена, что он тебе в отцы годится. Ты этого желаешь для себя?
– У вас с отцом тоже была большая разница в возрасте, но вы жили с ним в мире и любви, – спокойно возразила Фюлане Султан. – К счастью для вас, ведь вы всегда ставили превыше всего чувства. Но для меня чувства, а уж тем более любовь – это непозволительная слабость. Я и не желаю ее обрести. Глядя на вас, на тетушку, я вижу, что в конечном итоге любовь приносит одни лишь проблемы и огорчения. А мне проблемы не нужны. Я желаю обрести благополучие.
С печальной улыбкой Гевхерхан Султан покачала головой, смотря на дочь, которая была так непохожа на нее.
– Дай Аллах, ты его обретешь. Но что это за жизнь, если в ней нет любви? Ты говоришь так, не ведая, от чего отказываешься. Брак без любви – тяжелая ноша, которую ты будешь вынуждена влачить на себе всю жизнь и погибать от ее тяжести. Я не хочу для тебя такой судьбы, Фюлане.
Та с теплотой посмотрела на мать, но улыбнулась ей чуть снисходительно, словно она не понимала чего-то.
– А какой судьбы вы хотите для меня, мама? Как у вас? Или как у Хюррем Султан? При всем уважении, но я такой судьбы не желаю. Семья, дети, ведение дел дворца и спокойные вечера за вышивкой, похожие друг на друга, как один, а после вечные боль и скорбь, когда моего супруга вдруг не станет – это не для меня, как бы не было жаль.
– Тогда что же для тебя, Фюлане? – с непониманием смотрела на нее Гевхерхан Султан.
– Вы, верно, осудите меня, но я восхищаюсь тем, чего смогла добиться Хафса Султан, – заметив, как изменилась в лице мать, Фюлане Султан поспешила объяснить: – Нет, я восхищаюсь не ею, а именно тем, какой власти она вопреки своему происхождению добилась. Сам султан к ней прислушивается и делает все, чего она пожелает. Даже отдал приказ о казни когда-то любимой жены, стоило султанше обвинить ее. Она правит гаремом, обойдя в этом праве двух хасеки и родных сестер повелителя. У нее свой благотворительный фонд, который приносит благо простому народу. Она возводит мечети, фонтаны и подобные вещи, которые навсегда оставят ее в истории. Даже после развода она не потеряла своего могущества. Вот, чего я хочу. Быть значимой, иметь власть и пользоваться уважением. Не прозябать в собственном дворце в безделии. И если брак с Ахмедом-пашой позволит мне приблизиться к желаемому, я выйду за него.
Гевхерхан Султан со смятением выслушала ее и промолчала, понимая, что не сможет переубедить дочь. Она ведь знала, что однажды так будет. Ее Фюлане была действительно очень похожа на свою бабушку, а та всю жизнь была пленницей неуемной жажды власти. Скольких мужей она сменила? И ни одного не любила. Увы, власть часто убивает тех, кто держит ее в своих руках. Это и случилось с Хюма Шах Султан. Гевхерхан Султан боялась, что ее дочь пойдет по тому же пути, но была не в силах ей помешать, ибо восхищалась та не ею, а женщиной, променявшей все на власть.
Разговор их прервал приход Хюррем Султан, глаза которой были полны нездоровым возбуждением. В руке она держала стопку писем, увидев которую, Гевхерхан Султан все поняла.
– Он прислал их, Гевхерхан! – ликовала Хюррем Султан и, подойдя, передала письма сестре. – Я прочла все до одного. Хафса с мужем даже не таились. Это они, они устроили ловушку Альказу! И, клянусь Аллахом, я заставлю ее поплатиться за содеянное, – уже с жаждой мести в голосе процедила она. – С этими письмами я…
– Что ты с ними сделаешь, Хюррем? – не заразившись ее настроением, спокойно перебила ее Гевхерхан Султан, разглядывая письма, но не читая их. Она подняла голову и увидела, что сестра растерянно смотрит на нее. – Пойдешь к повелителю и предъявишь их, как доказательство вины Хафсы Султан? Как думаешь, что он ответит?
– Султанша, сомневаюсь, что повелитель поверит в их подлинность, учитывая, сколь глубоким его доверием пользуется Хафса Султан, – с сожалением заметила Фюлане Султан. – Их легко счесть поддельными, ведь на письмах нет печати или даже подписи.
– Нет, если их подлинность подтвердят те, кому они были адресованы! – как одержимая, горячо возразила Хюррем Султан. – Ахмед-паша и Ферхат-паша на моей стороне, они готовы поддержать меня в обвинении.
– Да, но это не вызывает удивления, ведь они, как и ты, желают отомстить Хафсе Султан после того, как та поступила с ними, использовав в своих интригах. Один лишился всего и пребывает в ссылке, другой чуть не остался без головы из-за несправедливых обвинений. Их свидетельства мало, чем помогут.
– И что ты предлагаешь? – истерично усмехнулась Хюррем Султан. – Остановиться? Простить ей все? Забыть, что она сделала с Альказом?! – гнев и сила ее голоса нарастали с каждой фразой. – Никогда этого не будет! И я не остановлюсь, пока не уничтожу ее!
– Хюррем, прошу, успокойся, – покосившись на испугавшихся от материнского крика детей, приглушенно воскликнула Гевхерхан Султан. – Я сознаю, что ты не остановишься, но в этом деле нужно быть осторожными, иначе ты навредишь лишь самой себе.
– Тогда что же ты предлагаешь?
– А если вдобавок к свидетельствам пашей ваше обвинение поддержал бы кто-то еще, кто мог быть осведомлен о происходящем в Сивасе, но при этом не имеет мотива отомстить Хафсе Султан? Человек, которому повелитель мог бы довериться, чье мнение он бы услышал, – вместо матери заговорила Фюлане Султан, размышляя вслух. – Но разве такой человек есть?
Гевхерхан Султан и Хюррем Султан обменялись взглядами, но они обе также не знали человека, способного выступить в этой роли.
Дворец Эсмы Султан.
Оказавшись в опочивальне, Эсма Султан мельком огляделась и заключила, что здесь властвуют те же непомерная роскошь и безвкусица, с которыми прежде Сельминаз обустроила их с мужем покои. Везде и всюду любимый зеленый цвет девушки, позолота, зеркала, много-много декоративных украшений и терпкий травяной запах, который распространялся из подставки для благовоний, дымящейся на столике возле кровати с пышным балдахином. На ней возлежала Сельминаз, которая в этот поздний час читала книгу. Она повернула русоволосую голову на вошедшую султаншу и, неприятно удивившись, отложила книгу на одеяло рядом с собой.
– Чем обязана вашему визиту, султанша?
– Решила навестить тебя, Сельминаз, и узнать, как ты себя чувствуешь, – разыграв дружелюбие, ответила Эсма Султан и, подойдя к ложу, присела на него, не обратив при этом внимания на недовольство, скользнувшее во взгляде девушки. – Надеюсь, идешь на поправку?
– Вас вдруг обеспокоило состояние моего здоровья? – с мрачной иронией откликнулась Сельминаз.
– Ты знаешь, что паша решил устроить твою жизнь и снова выдать тебя замуж, но его намерению помешала твоя неожиданная болезнь, которая все никак не отступает, – невозмутимо заговорила султанша. – В ожидании твоего выздоровления я пожелала оказать помощь своему супругу и подыскала человека, достойного твоей руки.
– Это так мило с вашей стороны, султанша, – чуть язвительно ответила Сельминаз и сладко улыбнулась. – Любопытно, и кого же вы сочли достойным меня?
– Искандер-ага, главный конюший при дворе. Он, между прочим, из династии и приходится сыном Гевхерхан Султан – племяннице покойного султана Мехмета. Еще молод – твой ровесник, если не ошибаюсь. Я сама еще не видела его, но по слухам он очень хорош собой, да и будущее его будет, несомненно, достойным. Давуд-паша еще не знает о нем, так как прежде я решила поговорить с тобой.
Сельминаз выслушала ее с долей скептицизма, явно не понимая, зачем султанше предлагать ей эту слишком уж удачную партию в то время, когда она ее терпеть не может.
– И зачем вам оказывать мне такую услугу? Сомневаюсь, что вас интересует мое счастье в браке.
– Мы обе понимаем, что твое счастье мне безразлично, – неприязненно улыбнулась Эсма Султан. – Но если я помогу тебе выйти замуж за достойного молодого человека, который устроит тебя и положением, и наружностью, ты пойдешь нам с твоим отцом навстречу и прекратишь, наконец, изображать болезнь, чтобы остаться подле нас и нашего золота. Ты ведь молодая, красивая девушка, которая может и должна обрести свою семью, любить и быть любимой.
Удивленно уставившись на нее, Сельминаз после чуть прищурила свои раскосые зеленые глаза и усмехнулась.
– А вы не так глупы, как кажетесь поначалу. И что же меня выдало?
Эсма Султан перевела взгляд на подставку для благовоний, дымящуюся рядом, а затем вернула его к девушке.
– Я просто догадалась. Так что, мы договорились?
Сельминаз не спешила с ответом, смотря на нее оценивающе и задумчиво, словно раздумывая, можно ли доверять ей или же нет.
– Прежде хочу его увидеть и убедиться в том, что вы не лжете.
– Что же, пусть так, – спокойно улыбнулась Эсма Султан, поскольку она, к счастью для обеих, не врала. – Завтра же наведаемся с тобой в конюшню Топкапы, где ты увидишь Искандера-агу собственными глазами. Доброй ночи, Сельминаз.
Возвращаясь в свои покои, Эсма Султан спустя столько времени печали была довольна собой и тем, как складывались обстоятельства. Если Сельминаз приглянется этот Искандер-ага, она, наконец, избавит себя от ее присутствия в ее дворце и жизни.
Давуд-паша, который уже закончил свои дела в кабинете, переодевался в гардеробной, где его Эсма Султан и застала, явившись туда по той же причине. После того, как их отношения изменились, неловкость ушла, сделав супругов ближе друг к другу, а доверие между ними – глубже.
– Султанша, – расстегивая пуговицы кафтана, улыбнулся Давуд-паша жене, подошедшей к нему. – Где вы были?
– Я заглянула к Сельминаз, – объяснила она свое отсутствие и, потянувшись, подвинула руки мужа, который убрал их, позволив ей закончить с пуговицами. – Она чувствует себя лучше. Мы даже условились завтра съездить в Топкапы, прогуляться вместе.
– Неужели? – мягко усмехнулся паша, наблюдая за ней. – Мне казалось, вы с ней не очень-то ладите.
– Ради вас, паша, мы с Сельминаз согласны преодолеть все противоречия, возникшие между нами.
Эсма Султан, наконец, закончила с пуговицами и стянула с широких плеч мужа кафтан, который он затем снял и отложил в сторону.
– Вы вдруг прониклись ко мне теплыми чувствами? – шутливо подначивая ее, воскликнул паша, когда повернулся обратно к жене.
Она мягко улыбнулась и все еще со смущением заглянула ему в глаза, но руки ее уже бесстрашно легли поверх его груди, спрятанной под одной лишь льняной рубашкой.
– Вы только заметили? – иронично отозвалась Эсма Султан, но после чуть взволнованно спросила: – Надеюсь, вы питаете ко мне ту же привязанность, какую зародили во мне сами?
Давуд-паша поднял руку с и нежностью коснулся ладонью ее щеки, затем скользнув ею на шею и плечо девушки. Это незамысловатое движение тут же изменило характер их разговора, точнее, вовсе его оборвало. Ощутив, как кожа вспыхнула в том месте, где ее касались пальцы мужа, а кровь в жилах ускорила свой бег, Эсма Султан уже сама подалась ему навстречу. И он, зная, о чем та просит, второй рукой сжал ее волосы на затылке и накрыл её губы своими.
Стамбул.
Оказавшись перед уже хорошо знакомым домом в сопровождении двух охранников, Искандер-паша, перекинув ногу через седло, спешился с коня и подвел его под уздцы к одному из подручных. Оглянувшись у дверей в вечернюю темноту за плечом, тем самым подставив под лунный свет свое лицо и избавив от сомнений в том, что это именно он, паша отворил двери и скрылся из виду.
Увы, в темноте он не разглядел нескольких фигур, облаченных в плащи, что затаились за углом одного из домов неподалеку. Самая маленькая из фигур, находящаяся в центре, вскинула изящную руку с тонким запястьем и плавным движением скинула с головы глубокий капюшон плаща. Лицо Хафсы Султан с его тонкими детскими чертами предстало в бледном сиянии луны. И на нем медленно воцарилась полная коварства улыбка, неприятно его исказившая.
Тем временем Искандер-паша, не ведая о том, как близок он к пропасти, даже не взглянул на охранников, спокойно отреагировавших на его обычный вечерний визит, и поднялся по лестнице в заветную комнату. Месяц назад султанша встречала его надменным взглядом и каждый раз изводила своими ядовитыми речами и безжалостными насмешками над чувствами паши. Но она явно недооценила эти чувства или же сочла их куда более низкими, чем они были на самом деле.
Что бы она не говорила, как бы неприязненно и злобно не смотрела на него, что бы не делала (а поступала она, мягко говоря, некрасиво и без всякого уважения), Искандер-паша появлялся вновь и смотрел на нее все с тем же тяжелым болезненным чувством в голубых глазах, похожим на нездоровую любовь с оттенком отчаяния, которую он, видимо, и сам пытался убить в себе, но не мог. И, несмотря на унижения, он каждый раз возвращался, зная, что его ждет все тот же холодный, даже оскорбительный прием. Паша и сам был не рад бывать здесь, но не быть не имел сил.
Эмине Султан изнемогала от беспокойства и тоски по детям и ненавидела себя за то, что из-за собственных ошибок лишилась возможности когда-либо еще увидеть их. Ее также тяготило ее затворничество, в котором она действительно чувствовала себя пленницей. Но даже ей – с тоской в сердце по прежней жизни и по детям, со скверным нравом и испытываемым отторжением к мужчине, который воспылал к ней вопреки всему и держал взаперти, как пленницу – было трудно остаться равнодушной и по-прежнему холодной к такому обожанию и преданности.
Проблески потепления Искандер-паша заметил не сразу, так как они были незначительны. Когда оскорбительных замечаний и едких фраз становилось меньше, Эмине Султан, противясь себе, намного больше старалась избегать смотреть на пашу и принимала невозмутимо-равнодушный вид. Даже когда он что-то говорил, султанша игнорировала все его слова и молчала, смотря в окно. Искандер-паша не обижался и, наоборот, чувствовал облегчение – лучше уж пусть молчит, чем убивает презрительными речами.
Он продолжал приходить чуть ли не каждый вечер, испытывая потребность даже просто видеть ее и с ненавистью коря себя за слабость. За то, что не может прекратить это, отправить ее из столицы, что и следовало сделать сразу, а после постараться забыть и жить своей жизнью. Собственными руками отказаться от преступного наслаждения встреч с нею? Для паши это было сродни вырванному из груди сердцу. Смертному приговору. И он все больше тонул, увязал все сильнее в своей запретной страсти. Стремительно шел ко дну, сознавая это, но даже не пытаясь вынырнуть на поверхность.
Он продолжал обустраивать дом, желая предоставить ей все, в чем она нуждается и даже сверх этого. Дарил роскошные драгоценности, которые она никогда не принимала – они так и лежали на столике, одиноко сверкая в дрожащем свете свеч. Говорил мало и редко – ему нечего было сказать кроме того, что неистово пылало в его взгляде, и не требуя быть высказанным. Но постепенно холодное молчание превращалось в подобие разговора, когда паша о чем-то спрашивал, а Эмине Султан невольно ему отвечала.
Как-то Искандер-паша увлекся и стал рассказывать ей сначала о своих делах, после о своем прошлом и детстве. Эмине Султан все также не смотрела на него, но было видно, что она слушала. Все же паша был ее единственным собеседником в этом заточении, и она не могла противиться желанию кого-то послушать, если уж не говорить самой. Постепенно султанша открывалась ему и, сама этого не сознавая, иногда стала задавать вопросы или чуть улыбаться, но тут же прятать эту улыбку.
Однажды, когда Искандер-паша пришел к ней в очередной раз, он застал султаншу крайне печальной и, поинтересовавшись, в чем причина, услышал полный тоски вопрос: «как там мои дети?» Ему было страшно говорить, что ее сын мертв. Прежде он боялся это сказать, чтобы не расстраивать ее, а теперь потому, что знал – это разрушит их только-только начавшие теплеть отношения. Эмине Султан не простит ему малодушного молчания о таких вещах. Да и она будет убита горем… Паша тогда поступил нечестно, эгоистично и ответил, что ее дети в порядке, мысленно коря себя за ложь.
Не зная о случившемся, Эмине Султан медленно расцветала, купаясь в безоговорочной любви, которую так жаждала получить прежде, но от другого мужчины. Она пыталась скрыть свое облегчение, когда Искандер-паша переступал порог этой комнаты и смотрел на нее все с тем же обожанием, что и прошлым вечером. Спустя недели почти что ежедневных встреч в ее душе поселился странный страх, что однажды он не придет. Оставит ее или отправит куда-нибудь подальше, вернется к своей любящей жене, что вскоре родит ему ребенка. И тогда из ее жизни исчезнет этот единственный человек, который любил ее много больше, чем она того заслуживала.
Глупо было полагать, что это продлится долго, но Эмине Султан не хотела думать о том, к чему все приведет. Она, наконец, дождалась того, о чем мечтала всю свою жизнь – безоговорочной любви мужчины, который и сам был достоин того, чтобы его полюбили. Тот, к кому она прежде питала подобные чувства, отверг ее, решив лишить ее жизни. Эмине Султан разочаровалась в своей любви, которая теперь, оставшаяся в воспоминаниях, была больше похожа на слепое обожание, завязанное на желании сохранить власть и быть лучшей. Любящий мужчина, думала она, несмотря на любой по силе гнев не смог бы убить любимую женщину. А повелитель заточил ее в темницу и отдал приказ об ее казни, пусть она и была виновна. Она могла принять что угодно, даже вечную ссылку в нищете и одиночестве, но не казнь.
С каждым вечером Искандер-паша задерживался у нее все дольше теперь, когда они начали разговаривать обо всем на свете, как по-настоящему близкие люди, и уходил лишь ближе к полуночи. Эмине Султан не знала, как он объясняет это жене, но тайком ревновала его к женщине, к которой он всегда уходил от нее и возвращался в их общий дом. Зная о его любви, она эгоистично не хотела ни с кем ее делить. Она жаждала, чтобы он дарил внимание только ей, ей одной и больше никому. И боялась, все сильнее боялась, что он к ней остынет.
Их отношения были платоническими все это время – Искандер-паша исполнил обещание не притрагиваться к ней, но прежде испытывавшая от этого облегчение султанша спустя месяц стала этим тяготиться. Ей хотелось дотронуться до его руки или просто положить голову на его широкое плечо, как и любой женщине, чувствующей любовь и откликающейся на нее.
Видимо, паша и сам желал большей близости, но лишь недавно он переступил через свое обещание. Их руки лежали рядом на тахте и, заметив это при разговоре, Искандер-паша вдруг умолк, помедлил и, не встретив сопротивления, накрыл своей ладонью руку султанши. Он тут же поднял взгляд, чтобы оценить ее реакцию, но Эмине Султан смотрела ему в глаза также спокойно, как прежде, а ее красивые полные губы, которые он когда-то с таким обожанием рисовал, ему чуть улыбнулись.
С тех пор касания рук становились все чаще, а прошлым вечером, прощаясь, паша и вовсе коснулся ее лица, с недоверием и трепетом смотря на то, как она подается навстречу его пальцам. И сегодня вечером, войдя в ее комнату, он ощутил пока еще неуверенное, пугливое счастье, когда Эмине Султан, обернувшись на него на тахте, осветилась искренней радостью.
– Искандер, – облегченно воскликнула она, смотря на то, как он подходит и садится рядом. – Уже так поздно… Я думала, ты не придешь.
Он снял чалму и посмотрел на нее чуть насмешливо, но с любовью. Знала же, что он обязательно придет. Не мог не прийти теперь, когда чувствовал себя рядом с ней самым счастливым человеком в мире.
– Как ты здесь? – с заботой спросил он, упоенно разглядывая любимое лицо.
– Одиноко и тоскливо, – с толикой сожаления ответила Эмине Султан, опустив взгляд. – Дни так тянутся, что мне кажется, будто с прошлой нашей встречи прошел год, не меньше.
Не удержавшись, Искандер-паша протянул руку и, коснувшись пальцами ее подбородка, приподнял тем самым лицо, заставив султаншу посмотреть себе в глаза.
– И вот я снова здесь, с тобой.
– Со мной, – эхом раздался ее голос, но почему-то тронутый грустью. Удивив его, она вдруг тоже протянула к нему руку и положила ее поверх его щеки, поросшей бородой. Сердце его тут же зашлось в груди, как у мальчишки. – Лишь на час.
– Ты хотела бы дольше? – ласково усмехнулся паша и, осмелев, перехватил ее руку и поцеловал сначала внутреннюю сторону ладони, а после коснулся губами запястья. И она позволяла.
Эмине Султан не ответила ему, но ее глаза все сказали за нее – в них одиночество перемежалось с тоской. Наполненный счастьем от долгожданной выстраданной взаимности, Искандер-паша впервые подался к ней и прижал к своей груди, не веря, что она с ним, обнимает его в ответ. В молчании они долго не разрывали объятий, каждый найдя в них утешение. Дрова в камине уютно потрескивали, сгорая в пламени, что освещало умиротворенные лица тех, кто не ведал о том, что ждало их впереди.
Комментарий к Глава 46. Ростки любви
Буду благодарна, если отметите замеченные вами ошибки и опечатки, а также очень надеюсь на отзывы.
Группа – https://vk.com/validehurrem
========== Глава 47. Золотые пески ==========
Египет.
Она словно оказалась в своем сне, о котором уже успела давным-давно позабыть. Тогда она не придала ему значения, решив, что сон этот – следствие ее тревожных мыслей об Артаферне и ее попыток понять, как же тот связан с Египтом и его древней царицей. Но теперь Эдже понимала – то был не сон, а пророческое видение. Провидение в который раз предупреждало ее, но она не сумела понять.
И вот теперь она лежала совсем как в том сне на широком каменном пьедестале, облаченная в свободную длинную тунику красного цвета. На ней сверкали старинные драгоценности из золота, поражающие своей тяжестью. И не было ни единой возможности пошевелиться, так как руки ее и ноги были скованы золотыми цепями, тянущимися откуда-то из-под пьедестала, больше похожего на алтарь. Судя по тому, что сейчас происходило, он им и являлся. Сердце Эдже все тревожнее трепетало у нее в груди, когда она вспоминала о жертвоприношении.
Со всех сторон до нее доносилось пробирающее до мурашек многоголосое бормотание на неизвестном ей языке, которое пугало также сильно, как и во сне, своей идеальной синхронностью. Жрецы в одинаковых красных туниках обступили ее кругом, стоя на коленях. Они подняли свои лица с закрытыми глазами к бесконечно высоким сводам храма, в которых эхом отозвались их голоса.
Прямо над лежащей на алтаре Эдже в далеком потолке было большое круглое отверстие, через которое виднелся кусочек лазурного неба. Эдже помнила, как она жаждала в том сне, чтобы сквозь это отверстие на нее пролился солнечный свет, почему-то подозревая, что он положит конец этому действу. Но храм все оставался тонуть в полумраке, лишая ее последней надежды на спасение.
И когда спустя долгие минуты по-прежнему ничего не произошло, жрецы вдруг умолкли. Эдже замерла в напряжении, видя, как они медленно поднимаются с колен в тишине, воцарившейся в стенах храма. Один из них – единственный, на ком был странный головной убор из золота, по всему, демонстрирующий его главенствующее среди жрецов положение – медленно двинулся к ней, на ходу доставая из-за пояса туники кинжал с драгоценной рукоятью, выглядящий как древняя реликвия.
Похоже, настало время принести ее в жертву, и на лицах разочарованных жрецов отражалась жажда поскорее воплотить в реальность свое кровавое намерение. В настигшем ее ужасе Эдже пошевелила скованными руками, и золотые цепи разразились металлическим звоном, но они были так тяжелы, что женщина даже не могла как следует приподнять свои руки. А жрец с обнаженным кинжалом, лезвие которого угрожающе блестело, уже возвышался над ней с решительным лицом и взглядом, горящим одержимостью. Под возобновившееся бормотание остальных он двумя руками сжал рукоять кинжала и воздел их над головой, занеся для смертельного удара.
За несколько дней до этого…
Они оставили Стамбул далеко позади, но все еще пребывали на крайних землях Османской империи – близ Антальи, простирающейся на морском побережье. Впереди их ждало относительно недолгое плавание к берегам Египта, но прежде необходимо было раздобыть корабль. Эдже не видела в этом проблемы, учитывая, сколько золота, подаренного ей султаном, теперь верно, пожалевшем о своей щедрости, они взяли с собой.
Стояла теплая летняя ночь с ясным небом, усеянным тускло мерцающими звездами, на котором одиноко светила бледно-желтая растущая луна, выглядящая как тонкий, едва очерченный серп. Воины уже спали, расположившись на своих плащах прямо на траве, немного поодаль от дороги, ведущей в Анталью. Джоан Капрано также был в числе своих спящих подручных, однако Серхат не спал. Он точно так же лежал на спине поверх плаща, расстеленного на траве, и с задумчивостью, ему несвойственной, вглядывался в звездное небо. Эдже, которая сидела напротив него на собственном плаще и печально разглядывала кинжал Артаферна, знала, что за мысли бередят его голову. Они же мучили и ее – оба находились в вынужденной разлуке с человеком, который был им дороже всего мира.
– Тебе, возможно, было бы легче, если бы ты ее отпустил. В мыслях.
Серхат повернул к ней голову и посмотрел как-то уж слишком мрачно.
– Полагаю, и вам было бы легче, отпусти вы его. Но это не в ваших силах. Потому вы и стремитесь в Египет, поклявшись потратить годы на поиски, если потребуется.
Переведя взгляд на кинжал Артаферна в своих руках, Эдже не нашлась, что ответить. Некоторое время она хранила молчание, а после вскинула на Серхата чуть отчаянный взгляд.
– А если наши с ними пути разошлись навсегда?
– Всегда можно сделать так, чтобы они вновь сошлись, я думаю. Если преграда – не смерть, конечно. Остальное можно преодолеть. Только это не всегда приносит благо. Ведь если ради воссоединения приходится жертвовать всем остальным, оно в конце концов принесет много больше горестей и боли, чем счастья.
Больше они в ту ночь не разговаривали. Серхат вскоре задремал, и Эдже, утомленная многодневной дорогой, не совмещенной с какими бы то ни было удобствами, сама провалилась в сон, стоило ей прилечь на плащ. Но сон их был бесцеремонно потревожен, когда рассвет только стал заниматься на востоке. Эдже резко проснулась от какого-то шума и, распахнув глаза, тут же подорвалась с плаща, увидев, как ее воины точно так же вскакивают на ноги и обнажают мечи.
– Защищать королеву! – раздался громогласный голос Серхата, который вместе с остальными воинами обступил Эдже кругом – спинами к ней и лицами к врагам.
Судя по одеждам, в которые те были облачены, их все же нагнали и сумели выследить люди султана. Янычары, около трех десятков, выступили из темноты с обнаженными саблями, окружив их со всех сторон и отрезав пути к отступлению. Напряжение сгустилось в воздухе, пока обе стороны враждебно разглядывали одну другую, держа наготове мечи, но не решаясь броситься в атаку. Они словно оценивали силы друг друга. И Эдже понимала, что перевес сил был явно не на их стороне. Это понимали и янычары.
В отличие от своих воинов, Эдже не имела в своем распоряжении меча, но у нее в руке по-прежнему был кинжал Артаферна, рукоять которого она крепче сжала. Что же, она бывала и в худших ситуациях, но сумела выжить. Попытается и сейчас. Словно по какому-то тайному сигналу янычары вдруг кинулись на них с воинственными криками, разбудившими еще спящий лес, что окаймлял дорогу с двух сторон. Птицы, закричав, стаей вспорхнули с ветвей деревьев и облаком пронеслись над их головами – это последнее, что успела заметить Эдже прежде, чем разразилось сражение неравных сил.
Вскоре круг из воинов, защищавших ее, распался, когда нескольких из них убили, а другие в схватке с врагом против воли отступили. Серхат разил мечом одного за другим атаковавших его янычар, даже в один миг сражался с двумя сразу, но и такой славный воин, как он, не был недосягаем для чужих мечей – его ранили в плечо, и он сдавленно вскрикнул. Эдже, которая только сейчас, когда ее воинов становилось все меньше, и она лишилась их защиты, смогла, наконец, сама вступить в бой, встревоженно на него оглянулась. Ее настигло облегчение, когда она увидела, что Серхат продолжает сражаться – значит, его рана не слишком серьезная.
Этих нескольких секунд, когда она отвлеклась на раненого воина, хватило, чтобы один из янычар, воспользовавшись ее замешательством, бросился на нее с мечом и чудом не убил – меч просвистел в воздухе всего в нескольких сантиметрах от живота Эдже. Благо, она успела вовремя среагировать на его выпад и отклонилась в сторону. Ее слава воина дошла и до Османской империи, но, похоже, янычары не воспринимали эти слухи всерьез. Ведь перед ними была женщина, да еще и знатная. Ох уж этот извечный предрассудок, что подобные существа – изнежены и беззащитны. На нее почти не нападали – только этот единственный янычар, который, видимо, решил без особого труда схватить ее. Возможно даже, султан в гневе велел убить ее, иначе бы этот его слуга не стал бы так резво махать мечом в явном намерении ее пронзить.
Эдже захватил тот самый пьянящий азарт, который каждый раз просыпался в ней, стоило ей оказаться в гуще сражения. Это чувство было сродни кровавой пелене, устилающей взор. И все чувства вмиг притуплялись, а сознание сосредотачивалось лишь на одном – жажде убийства. И, ведомая ею, Эдже уже не до конца понимала, что делает – в такие моменты способность мыслить куда-то исчезала. Она снова увернулась от вражеского меча и, улучив момент, быстро приблизилась к янычару и хорошо отработанным движением полоснула кинжалом по его горлу, из которого тут же брызнула кровь. Оттолкнув убитого, который повалился на траву, она подобрала его меч и уже сама атаковала следующего, бросившись на помощь Серхату. Рядом с ними сражался и Капрано, но он тоже был ранен, только в бедро, и с трудом отбивался.
И вот, когда уже солнечные лучи окрасили небо в предрассветные светло-розовые и сиреневые оттенки, Серхат и Эдже остались лишь в обществе двух чудом выживших воинов, остальные же покоились на земле – изуродованные и окровавленные. Пытаясь восстановить дыхание, Эдже огляделась и напряглась, не увидев одного человека.
– Где Капрано?
– Здесь, – раздался мрачный голос Серхата и, подойдя к нему, Эдже увидела своего адмирала лежащим на траве с остекленевшим взглядом, направленным в небо, и окровавленным торсом, несколько раз пронзенным вражеским мечом. – Что же, госпожа, теперь в вашем распоряжении лишь трое воинов и то изрядно потрепанных.
– Это все же лучше, чем если бы нас всех убили, – безрадостно заключила она и вытерла рукой пот, выступивший на лбу. – Только не представляю, как мы теперь вчетвером управимся с кораблем. Мы даже из порта не выйдем.
