Текст книги "Возмездие (СИ)"
Автор книги: Lana Fabler
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 91 страниц)
Возможно, будь рядом с ней то последнее, что у неё осталось, султанша легче бы пережила жизнь здесь, но её дочери отвернулись от неё. То, что удерживало её в этом мире, больше не держало её. Нилюфер, на какое-то время приблизившаяся к матери, вернулась к прежней обособленности, проводя всё своё время на охоте или в одиночестве в своих покоях. Что-то её терзало, султанша видела это, но дочь не желала делиться с ней причиной своих терзаний и закрылась в себе.
Единственным человеком, в любовь которого Эсен Султан всегда верила, была Михримах. Раньше она бы у неё нашла утешение, ведь именно любовь и забота названной дочери помогала ей существовать все эти годы. Но между ними пролегла пропасть, именуемая Искандером-пашой. Эсен Султан догадывалась, что так произойдёт, потому всем сердцем противилась этой свадьбе. Но она не ожидала, что брак так изменит Михримах, из кроткой и мягкой девушки сделав её какой-то чужой, неожиданно твёрдой женщиной, искренне преданной своему мужу.
Оказавшись наедине со своей болью и страдая от своего одиночества, Эсен Султан снова падала в бездну безумия, как тогда, после смерти мужа и сына.
После утренней прогулки во дворцовом саду и случившегося там разговора с Фатьмой Султан ей стало только хуже, потому как он разбередил её и без того кровоточащие раны.
Вернувшись в свои покои, султанша опустилась на тахту, выбрав место у окна, выходящего во дворцовый сад, и осталась сидеть на нём в той же позе вплоть до вечера, в печальной задумчивости смотря в окно.
Бирсен-хатун, пытаясь привести её в чувство, несколько раз подсаживалась к ней и заводила разговор, но Эсен Султан не откликалась, только раздражённо хмурилась. Напуганная происходящим, служанка решила обратиться за помощью к Нилюфер Султан, но той не оказалось в её покоях.
Обратившись к одной из служанок султанши, Бирсен-хатун узнала о том, что Нилюфер Султан отправилась в хамам. Бирсен-хатун поспешила вернуться к Эсен Султан, боясь оставлять её одну.
Вернувшись в её покои, служанка осознала, что боялась не зря. Её госпожа, стоя возле тахты, напряжённо смотрела на стоявшую перед ней Зеррин Султан. Обе султанши, обернувшись, посмотрели на вошедшую в покои Бирсен-хатун, которая замерла у порога.
– Выйди, – процедила Зеррин Султан, властно кивнув рыжеволосой головой на двери.
Не двинувшись с места, Бирсен-хатун вопросительно посмотрела на свою госпожу, всем своим существом источая беспокойство.
– Оставь нас, Бирсен, – спокойным, но слегка дрожащим голосом велела Эсен Султан и, заметив сомнение в глазах служанки, заставила себя приподнять уголки губ в жалком подобии улыбки. – Всё в порядке. Иди.
Когда двери за ушедшей Бирсен-хатун закрылись, Эсен Султан перевела взгляд серо-голубых глаз к стоявшей перед ней Зеррин Султан. Она выглядела также, как и всегда. Красивая, надменная и холодная. Тёмно-синее платье, подчёркивающее необычный цвет её синих глаз и выгодно оттеняющее длинные густые волосы цвета осенних листьев, было дополнено одной лишь изящной диадемой с россыпью сапфиров, которые переливались и сверкали в свете зажжённых свеч.
– Зачем вы пришли? – настороженно спросила Эсен Султан, нарушив затянувшееся тягостное молчание.
– Как известно, в Топкапы слухи расходятся быстро, – ухмыльнулась Зеррин Султан, и в этом было столько высокомерия и издёвки, что слушавшая её женщина неприязненно поморщилась. – Они дошли и до меня. Бедная Эсен Султан заперлась в покоях и плачет, ведь от неё отвернулись даже дочери. Она так страдает… Брошенная и никому не нужная.
Она говорила медленно, наслаждаясь вспыхнувшей в серо-голубых глазах болью.
– Уходите, – выдохнула Эсен Султан, отвернувшись и обняв себя руками за плечи в защитном жесте.
– Всевышний покарал вас за то, что вы сотворили, – безжалостно продолжала Зеррин Султан. – Вы расплатились смертью за смерть. Своими руками уничтожили чужую семью и в наказание лишились своей. Но, как по мне, этой кары недостаточно. Я поклялась себе, что только тогда обрету покой, когда вы познаете ту же боль, что вы заставили меня ощутить. Когда вы останетесь в одиночестве, как и я, похоронив тех, кого любила. Когда вас постигнет та же участь, на которую вы обрекли мою мать, моего брата, его жену и детей. Та же участь, которая постигла вашего мужа и вашего сына. Смерть от яда.
С каждым её словом Эсен Султан сжималась в попытках избежать овладевающей ею боли, а на последних словах вздрогнула и медленно обернулась. В смотревших на неё синих глазах тлела ненависть, холодная и чистая, а в протянутой руке на ладони лежал стеклянный пузырёк с маслянистой чёрной жидкостью.
– Что это? – дрожащим голосом спросила Эсен Султан, хотя ей не требовался ответ.
– Ваша кара и одновременно ваше избавление.
Воцарилась гнетущая тишина, пока Эсен Султан растерянно и испуганно смотрела на стеклянный пузырёк, лежавший на ладони девушки.
– Избавление? – непонимающе переспросила она.
– Как бы я не ненавидела вас, я вижу, – отозвалась Зеррин Султан, медленно подойдя к столику у тахты и положив на него яд. – Вижу, как и все. Вы сломлены. Потери и боль сломали вас, лишив желания жить. Посмотрите на себя. Живой мертвец. В вашей жизни только страдания и горькие воспоминания о прошлом, в которое вам уже никогда не вернуться. Зачем вам продолжать такую жизнь, если вы можете, как и мечтали, воссоединиться с теми, кого потеряли? Этот яд поможет вам в этом. И избавит вас от мук.
Тяжело дыша, Эсен Султан всё это время смотрела на стеклянный пузырёк, вслушиваясь в пронзающие её разум слова Зеррин Султан. Избавление? Только о нём она и мечтает. У неё ничего не осталось в этом мире. Какой смысл жить, день ото дня страдая, если можно прекратить всё это? Обрести свободу. Присоединиться к тем, кого любила и потеряла.
– К тому же, подобная ваша смерть будет справедливой расплатой за то, что вы сотворили. А вы ведь так цените справедливость…
Ухмыльнувшись, Зеррин Султан развернулась и покинула покои, оставив Эсен Султан наедине с её пугающе спокойными и кажущимися ей такими правильными мыслями о самоубийстве.
Мраморное море.
Османский флот всё ещё находился в водах Мраморного моря. До встречи с генуэзским флотом и непосредственного начала военных действий ещё было довольно много времени, и султан Баязид во главе со своими пашами и беями использовал это время на выработку военной стратегии и разностороннее обсуждение грядущей войны.
С наступлением вечера султан Баязид остался наедине с самим собой в каюте корабля. Стоя у стола, на котором была расстелена карта, он задумчиво разглядывал её и разноцветные камни, разложенные на ней, служившие стратегическими фигурами.
Вздохнув, он устало потёр рукой лицо и, отойдя от карты, сел за свой письменный стол, находившийся в углу каюты. Перед ним оказалось незаконченное письмо, которое он писал… ей.
Несмотря на их ссору, произошедшую незадолго до его отъезда, повелитель тосковал. Здесь, вдали от неё и не имея возможности увидеть ярко-зелёных глаз, ссора казалась ему глупой и незначительной. Прошло несколько дней, а он уже изнывал от тоски и потому старался не оставаться один. Ведь стоило этому произойти, и он тут же становился пленником своих мыслей о ней и об оставленной им семье.
Пробежавшись взглядом по уже написанным строкам, султан Баязид горько усмехнулся и, взяв письмо, поднёс его к стоявшей на столе свече. Пламя вспыхнуло, пожирая бумагу и, наблюдая за этим, повелитель хмурился.
Тем временем Искандер-паша, стоя на палубе и оперевшись руками о борт корабля, вглядывался куда-то вдаль поверх качающихся волн. В его голубых глазах также властвовала тоска и, по воле судьбы, её причиной была та же женщина.
То изумрудное кольцо, которое желал подарить ей и однажды увидеть на одном из её пальцев, он побоялся отправлять перед отъездом, решив, что не стоит так рисковать. Но сдался, оказавшись сломленным тоской по ней здесь, вдали от Стамбула и посреди бескрайнего моря.
Недозволенные мысли об Эмине Султан вытесняли иногда проскальзывающие мысли о жене. К сожалению, запретные чувства к первой не оставили в его сердце места для чувств ко второй. Как бы он не старался, это было неизменно.
Вне сомнения, Михримах Султан была хорошей девушкой и не менее хорошей женой. Юная, красивая, нежная, заботливая и покорная. О таких жёнах мечтают, а он… Иногда ей удавалось удивить его и тем самым обратить на себя его внимание, но для Искандера-паши это было лишь кратковременным отвлечением.
Оказалось, чем больше препятствий вставало перед его чувствами к Эмине Султан, тем сильнее они разгорались.
Не его одного одолели сердечные муки и, посмотрев в ту сторону, где у противоположного борта корабля почти у самого его носа стояли шехзаде Мурад и Серхат Бей, Искандер-паша понимающе усмехнулся. Оба выглядели печально-задумчивыми. Развернувшись, он направился в каюту повелителя, дабы отвлечься разговором с ним.
– Вас что-то тревожит, шехзаде? – нарушил затянувшееся молчание Серхат Бей, задумчиво посмотрев на юношу.
Усмехнувшись, шехзаде Мурад отрицательно покачал темноволосой головой и, вздохнув, повернулся к наставнику.
– Я впервые покинул дом. Наверно, тоскую.
– Уезжая на войну, мы вынуждены оставлять свои сердца, – спокойно, но с едва различимой тоской в голосе произнёс Серхат Бей, посмотрев вдаль.
Вглядевшись в его лицо, шехзаде Мурад понимающе усмехнулся.
– Я знаю, кому принадлежит ваше сердце.
Вздрогнув от его слов, Серхат Бей в целом остался невозмутимым и перевёл на него тяжёлый взгляд карих глаз.
– Не понимаю, о чём вы говорите, шехзаде, – твёрдо процедил он.
Слегка растерявшись, тот лишь пожал плечами.
– Я не осуждаю. И, поверьте, никто и никогда не узнает об этом из моих уст.
Серхат Бей промолчал, угрюмо посмотрев на него и отвернувшись, видимо, не желая говорить об этом. Но всё же он больше не отрицал.
– У меня нет сердца, – неожиданно проговорил воин, нарушив очередное затянувшееся молчание. – Сказав, что уезжая, мы оставляем свои сердца, я не себя имел в виду. А вас.
– Меня? – изумился шехзаде Мурад и, напрягшись, пытливо вгляделся в жёсткое лицо наставника. – Так вам известно… об этом?
– Обожание, вспыхивающее в ваших глазах всякий раз, когда они касаются Дафны-хатун, трудно не заметить, – усмехнулся Серхат Бей.
– С вами то же самое, поверьте, – хмыкнул юноша и, поймав на себе очередной хмурый взгляд, виновато потупился.
– Уже поздно, – поспешил закончить разговор, ушедший в опасное русло, Серхат Бей и поклонился. – Доброй ночи, шехзаде.
– И вам, – кивнул тот, провожая долгим задумчивым взглядом удаляющуюся крупную фигуру воина. Его спина была напряжена, а широкие плечи опущены, что говорило том, что его что-то гнетёт. Невесело усмехнувшись, шехзаде Мурад в последний раз пробежался взглядом по ночному морскому пейзажу и тоже покинул палубу.
Лесная дорога.
Прошло два дня с тех пор как они, покинув корабль, пребывали на пути в неизвестность вместо того, чтобы стать товаром на невольничьем рынке столицы. Эти два дня и сменившие их две ночи семеро рабынь провели запертыми в тесной повозке, изнывая от неудобств и страха.
Фелисия свыклась с условиями своей новой жизни и вроде бы мирилась со всеми неудобствами, но внутри неё постепенно нарастало сдерживаемое недовольство. Оно вышло из под её контроля, когда этим вечером пираты открыли дверцы повозки, чтобы дать им еду.
Фелисия, сидя в углу повозки с прижатыми к груди коленями, хмуро смотрела куда-то в пространство перед собой, увлечённая своими явно безрадостными раздумьями. Если жизнь на корабле ещё была более-менее сносна, то здесь, в повозке, она ощущала себя словно в клетке. Их заперли, как зверей, и везли на продажу в качестве товара. Ещё никогда ощущение своего рабства не было для неё столь унизительным и болезненным.
Анна, как всегда, была рядом, сидя под боком, и дремала, положив голову ей на плечо. Другие рабыни, которые были венецианками, а именно Беатрис, Ромильда и Энрика, теснились вокруг них.
Беатрис тоже дремала, лёжа прямо на полу повозки, Ромильда тихо плакала, что стало её любимым занятием за время, проведённое в пути, а Энрика, как и Фелисия, бездумно смотрела куда-то перед собой.
Рабыни-славянки, которых не без участия обозлённой на них Фелисии невзлюбили ещё на корабле, жались друг к другу в противоположном углу повозки. Они, наконец, перестали с опаской коситься на Фелисию и её подруг, но держались по-прежнему обособленно.
Мерное покачивание повозки некоторое время назад прекратилось, что значило остановку. Рабыни стали напряжённо переглядываться, хотя уже знали, что это означает. Их хотели покормить на ночь, как и в прошлые два вечера, и вынести ведро для естественных нужд, которое стояло возле дверей повозки, подальше от находившихся в ней девушек, и испускало зловонный запах.
Раздался скрежет открывающегося засова, и дверцы повозки открылись, впустив в неё холодный свежий воздух. Один из показавшихся в дверях пиратов кинул им мешок с засохшими корками хлеба и яблоками, что было неизменной за время пути едой рабынь.
Беатрис и Ромильда, бросившиеся к мешку, спешно раздали всем хлебные корки и яблоки, не забыв презрительно швырнуть их рабыням-славянкам, и отползли на свои места.
С омерзением оглядев засохшую хлебную корку и подгнившее яблоко, Фелисия ощутила, как в ней вспыхивают долгое время тлевшие в ней недовольство и унижение. Оттолкнув растерявшуюся Анну, она выползла из угла, в котором корчилась, и гневно швырнула корку в пирата, который уже закрывал дверцы повозки.
– Сам это ешь! – отчаянно закричала она и, воспользовавшись замешательством пирата, бросила в него и яблоко, которое угодило ему прямо в глаз.
Выругавшись, пират убийственно медленно распрямился в воцарившейся гнетущей тишине и с полыхающим гневом в чёрных глазах посмотрел на Фелисию, стоявшую на коленях посреди повозки в окружении замерших от страха рабынь.
Его рука дёрнулась к кинжалу, заткнутому за пояс. Обнажив его, он схватил вскрикнувшую Фелисию за руку и выволок её из повозки, с силой бросив на сырую землю.
Закашлявшись, Фелисия поморщилась от боли, опалившей её плечо, на которое она упала, и снова вскрикнула, когда пират схватил её за обрезанные каштановые волосы и, заставив её сесть на земле, приставил кинжал к горлу.
– Нет, пожалуйста! – раздался испуганный возглас Анны, но появились другие пираты, привлечённые криками, и дверцы повозки заперли. Видимо, пираты опасались, что рабыни сбегут, воспользовавшись суматохой.
Чувствуя как лезвие кинжала впивается в кожу на её шее, Фелисия тяжело дышала. Пираты, окружившие их, на турецком языке о чём-то спросили у того, что держал её, на что последний что-то гневно процедил, но кинжал убрал.
Он отпустил её волосы и, обмякнув на земле, Фелисия прижала дрожавшую руку к своей шее, растирая её. Только сейчас она ощутила холод, от которого её пробрала дрожь. С потемневшего к вечеру неба падали, медленно кружась, хлопья снега.
Затравленно покосившись на окруживших её пиратов, которые о чём-то переговаривались, девушка непонимающе нахмурилась, когда они неожиданно умолкли и, как один, настороженно уставились ей за спину. Обернувшись, она увидела Махмуда Реиса в окружении двух других пиратов, которые как личная охрана стояли по обе стороны от него.
Его карие глаза коснулись Фелисии, сидевшей на земле, затем её шеи, на которой, видимо, всё же остался тонкий порез от лезвия, что слегка саднил, и, наконец, остановились на том самом пирате.
Увидев в них гнев, Фелисия ощутила злорадство и, посмотрев на причинившего ей вред мужчину, с трудом сдержала ухмылку. Он затравленно смотрел на своего господина, который явно был недоволен произошедшим.
Махмуд Реис, хмурясь, властно сказал что-то на турецком языке, и пират, видимо, оправдывая свои действия, принялся что-то сбивчиво рассказывать, указав на напряжённую Филисию и на яблоко, валявшееся у одного из колёс повозки.
Зная, что вряд ли Махмуд Реис похвалит её за протест и, если можно так выразиться, нападение на одного из его людей, девушка ждала своей участи. Её накажут? Если наказанием снова послужат розги, она этого не выдержит. Лучше смерть.
Выслушав рассказ, Махмуд Реис, по всему, приказал пиратам заняться своими делами, так как после его слов они спешно разошлись, оставив своего господина и сидевшую на земле рабыню наедине, не считая его личную охрану.
Сглотнув, Фелисия напряжённо посмотрела на мужчину снизу-вверх, когда тот медленно подошёл к ней и уже привычным жестом сжал её подбородок жёсткими мозолистыми пальцами.
– Хотеть жить – быть тихо, – с трудом произнёс на итальянском языке Махмуд Реис и, потянув её вверх за подбородок, заставил подняться с земли. Снова коснувшись взглядом шеи девушки, он неодобрительно поджал губы. – Боль?
Ей показалось, или он спросил, больно ли ей? Недоумевая, Фелисия заставила себя коротко кивнуть. Она думала, что её ждёт наказание, а он интересуется у неё, рабыни, больно ли ей. Что происходит?
Покачав черноволосой головой, покрытой чалмой, мужчина снял со своих плеч поношенный серый плащ и накинул его на дрожавшую от холода Фелисию, которая от этого окончательно растерялась.
– Идти, – велел Махмуд Реис, подтолкнув её в спину прочь от повозки.
Настороженная Фелисия, кутаясь в плащ, босиком пошлёпала по сырой земле, покрытой тонким слоем всё ещё падающего снега, в ту сторону, в которую он ее подталкивал. Она услышала, как Махмуд Реис что-то приказал охранникам и, обернувшись, заметила, что они остановились, перестав следовать за ними, и растерянно переглянулись.
Оказалось, остановка была не для того, чтобы покормить их, рабынь, а потому что у пиратов был привал. Повозка стояла на обочине дороги, а неподалёку на небольшой поляне пираты разожгли костёр, устроившись вокруг него, и даже установили несколько тканевых платок. Видимо, привал до самого утра или даже на несколько дней.
Все пираты подняли головы, когда Фелисия и следовавший за ней Махмуд Реис прошли мимо них. Ушей девушки коснулась волна перешёптываний и приглушённых смешков. Но она стихла, стоило капитану скользнуть взглядом по пиратам. Красный шатёр, возвышающийся над остальными палатками, стоял в отдалении от костра и, видимо, именно в него её вел мужчина.
Осознав это, Фелисия напряглась. Для чего он вел её туда? Он же собирался её продать, сказав, что она послужит “особым подарком”. Неужели, он передумал и решил… как это называется? Сделать её своей собственной рабыней для утех? Теперь она уже не особенно радовалась тому, что не получила наказания. Или это и есть её наказание?
Испугавшись, девушка замерла у входа в шатёр и обернулась через плечо на Махмуда Реиса, но он настойчиво подтолкнул её вперёд и, увидев раздражение в его карих глазах, Фелисия покорилась и вошла внутрь.
В шатре было тепло. Ощутив босыми ногами мягкий ковёр, а не холодную землю, Фелисия облегчённо выдохнула, но опомнилась и снова напряглась, когда мимо неё прошел Махмуд Реис и опустился на одну из подушек, лежавших вокруг низкого круглого столика.
Замерев у входа в шатёр, девушка хмуро смотрела на капитана, который, не обращая на неё внимания, лениво взял с одной из стоявших на столике тарелок кусок жареного мяса. Прямо руками, без каких-либо столовых приборов.
Видимо, не просто так в Венеции их, османов, называли варварами. Но сейчас Фелисии было не до этикета. Увидев сочное жареное мясо в пальцах мужчины, она голодным взглядом пробежалась по остальным блюдам и сглотнула.
Когда она снова посмотрела на Махмуда Реиса, он глядел прямо на неё, с аппетитом пережёвывая мясо и усмехаясь. Неужели он издевается над ней, позвав сюда, чтобы она смотрела как он наслаждается пищей и мучилась от голода и невозможности его утолить?
Но Махмуд Реис в который раз за этот вечер удивил её, приглашающе махнув рукой на одну из подушек, окружавших столик. Неверяще распахнув голубые глаза, Фелисия сделала крохотный неуверенный шаг, затем, осмелев, уже три больших и опустилась на мягкую подушку, поджав под себя костлявые замёрзшие ноги.
Девушка протянула руку к блюду с жареным мясом, но пальцы замерли над одним из сочных и до ужаса аппетитных кусков. Вопросительно взглянув на мужчину, Фелисия получила в ответ его позволительный кивок вместе со снисходительной усмешкой, после чего схватила кусок мяса и стала жадно есть его.
Она и не подозревала, что столь сильно истосковалась по нормальной пище и, уплетая уже второй кусок мяса, блаженно прикрыла веки. Впервые за несколько месяцев наевшись досыта, Фелисия вздохнула, ощущая тяжесть в желудке, и только потом вспомнила о том, что не одна.
Осторожно посмотрев на сидевшего напротив Махмуда Реиса, она напряглась, потому как он наблюдал за ней. Было что-то в его карих глазах, что заставило её непонимающе нахмуриться. Тоска? Он смотрел не сосредоточенно, а словно задумавшись.
– Мне уйти? – робко спросила она, не зная, что ей делать.
Капитан моргнул, вырвавшись из плена раздумий, и отрицательно покачал черноволосой головой.
– Имя.
– Фелисия, – послушно назвала своё имя девушка, гадая, почему он её не отпускает.
Сухо кивнув, Махмуд Реис с той же тоской вгляделся в её лицо и вздохнул. Не зная, можно ли ей разговаривать с ним, Фелисия всё же осмелилась задать мучивший её вопрос.
– Почему вы привели меня сюда? Отдали свой плащ, разрешили поесть. Зачем всё это?
– Быть похожа, – неохотно ответил мужчина и, горько усмехнувшись, протянул смуглую руку и дотронулся до её неровно обрезанных каштановых волос, едва достигавших плеч.
Так вот оно что. Она ему кого-то напоминала. Вот откуда эта тоска во взгляде, обращённом к ней, странная забота, визит в шатёр и позволение поесть с его стола. Почему-то это тронуло девушку и, печально улыбнувшись, она заставила себя не отворачиваться от его руки, касавшейся её волос, чтобы не задеть его.
– На кого? – тихо спросила она.
Капитан долго молчал, и Фелисия уже было подумала, что он не станет отвечать, но неожиданно одно его слово прорезало воцарившуюся тишину.
– Дочь.
Видимо, желая показать, что разговор окончен, он тут же поднялся с подушки. Осознав, что ей пора уходить, Фелисия тоже поднялась на ноги и, сняв с себя серый плащ, протянула его владельцу, но тот отмахнулся.
Он что-то громко произнёс на турецком языке, и в шатёр через мгновение вошёл один их двух охранников. Указав на Фелисию, Махмуд Реис напоследок посмотрел на неё и отвернулся, а пират подхватил девушку под локоть и потащил прочь из шатра.
Оказавшись на улице, Фелисия тут же задрожала от холода и, ступая босыми ногами по земле, мечтала вновь ощутить ими мягкость и тепло ковра. Проходя мимо костра, возле которого всё ещё сидели пираты, она съёжилась от их внимательных взглядов.
Увидев повозку, Филисия удручённо вздохнула, не желая в неё возвращаться. Но у неё не было выбора. Открыв засов, отчего деревянные дверцы повозки, протяжно заскрипев, распахнулись, пират подтолкнул девушку внутрь.
– Лис! – встревоженно воскликнула Анна, подхватив её и став беспорядочно касаться её плеч и лица. – Ты в порядке? Что они с тобой сделали?!
– Всё в порядке, – поспешила заверить её та и, обернувшись, увидела, как закрылись дверцы, погрузив повозку во полумрак. Только в два маленьких решетчатых окошка внутрь проникал бледный лунный свет.
– Расскажи, что произошло, – волнительным шёпотом попросила Беатрис.
Оглядевшись, Фелисия обнаружила, что все рабыни, даже славянки, испуганно и любопытно смотрят на неё, ожидая рассказа. И она удовлетворила их любопытство, рассказав всё, как было.
– Он накормил тебя? – недоумевала Анна, неверяще распахнув свои и без того большие серые глаза. – Всё это странно…
– Выяснилось, что я похожа на его дочь, – произнесла Фелисия и, поймав на себе изумлённые взгляды, кивнула. – Но не думаю, что он окажет подобную щедрость ещё раз. Во всяком случае, больше кидаться едой я не стану, а значит, из повозки мне не выйти. Оно и к лучшему. Я ещё хочу остаться в живых.
Ночь.
С печальной улыбкой на лице Элмаз-хатун созерцала то, что ей было недоступно. Эмине Султан позволили покинуть лазарет и вернуться в покои. И сейчас, лёжа в постели, она обнимала прильнувшего к ней Сулеймана, который сонно прикрыл глаза, и тихо разговаривала с сидевшим по другую сторону от неё Османом. Её свободная рука лежала поверх живота в оберегающем жесте.
Элмаз-хатун с горечью признавала, что её сестра имела всё, о чём только можно мечтать. Она была в расцвете своей красоты, растила двух прекрасных сыновей и ожидала ещё одного ребёнка, была любима повелителем, жила в своих покоях в роскоши, носила прекрасные платья из лучших тканей и имела в своём распоряжении море драгоценностей. И она была султаншей.
А кем была она? Рабыней? Служанкой, выполнявшей чужие приказы? Женщиной, которой судьба уготовила пустую и бессмысленную жизнь, лишённую радостей любви и материнства? Ей тоже хотелось быть султаншей. Быть матерью и любимой женщиной.
Шли дни, и предложение Хафсы Султан казалось ей всё более желанным. Султанша сказала сегодня, что она не будет долго ждать, когда Элмаз-хатун соизволит согласиться. Она выберет другую женщину, и тогда у неё не останется даже той надежды, которая пока что тлела в её сердце.
Элмаз-хатун чувствовала себя предательницей, но она не могла упустить возможности изменить свою жизнь и обрести своё собственное счастье. Теперь она знала, каким будет её ответ на предложение Хафсы Султан.
Этой ночью жившая в огромном роскошном, но пустом дворце Михримах Султан чувствовала себя одинокой. Тоскуя по уехавшему мужу, она, поколебавшись, несмело вошла в его кабинет и, печально вздохнув, огляделась. Всё здесь было также, как она помнила.
Просторный письменный стол располагался посередине кабинета, и на нём царил привычный порядок. Подойдя к нему, султанша коснулась кончиками пальцев аккуратно сложенной кипы бумаг, какой-то кожаной папки, в которую не решилась заглянуть, и пустой золотой чернильницы.
Последнюю она случайно уронила. Золотая чернильница упала на мраморный пол и, зажмурившись от раздавшегося звона, Михримах Султан наклонилась за ней, чтобы поднять. Сделав это, она замерла и непонимающе нахмурилась.
Приподняв чернильницу, она увидела лежавший на полу маленький золотой ключик. Искандер-паша спрятал ключ в чернильницу? Зачем ему это?
Взяв ключик, Михримах Султан распрямилась и, гадая, что он открывает, огляделась в кабинете. Разумеется, её это не касается. Она не должна поддаваться своему любопытству и пытаться отыскать то, что муж спрятал.
Султанша тут же забыла об этих мыслях, заметив маленькую замочную скважину на одном из ящиков письменного стола. Пообещав себе, что она только заглянет и тут же закроет ящик и покинет кабинет, девушка наклонилась и осторожно вставила ключик. Повернув его, отчего раздался глухой щелчок открывшегося замка, Михримах Султан несмело открыла ящик и… разочарованно выдохнула.
Бумаги и папки, опять же, аккуратно сложенные. А что она ожидала увидеть? Султанша хотела было закрыть ящик, как и обещала самой себе, но её взгляд зацепился за кусочек бумаги, который выглядывал из одной из кожаных папок. На нём были очень искусно нарисованы… женские губы?
Недоумевая, Михримах Султан вытащила папку и, сглотнув от овладевшего ею волнения, открыла её и ошеломлённо замерла. На первом листе бумаги в действительности была нарисована нижняя часть женского лица со слегка заострённым подбородком и чувственными губами. Они были красивой формы, слегка полноватые и маняще улыбающиеся. Чувствовалось особенное старание, с которым они были прорисованы, и… обожание. Восхищение. Поклонение.
Дрожащей рукой султанша отложила первый лист бумаги и взглянула на второй. На нём были нарисованы изящные женские руки, сложенные в аристократическом жесте на уровне живота. На тонких пальцах до мельчайших деталей было прорисовано несколько драгоценных колец. И опять же чувствовалось обожание в этом внимании к мельчайшим деталям. В каждом штрихе – восхищение и ласка.
Сердце гулко и тревожно билось в груди девушки, а в глазах скопились слёзы, но Михримах Султан была не в силах оторваться от рисунков, пока не увидела все. Ни на одном из них не было цельного образа этой женщины словно из-за страха открыть её личность, но что на всех рисунках была изображена только она одна, султанша не сомневалась. Как и в том, чьей рукой были созданы эти рисунки.
Дрожащей рукой она собрала все рисунки обратно в папку, ту положила в ящик и, заперев его на ключ, вернула последний на место – в золотую чернильницу. Покидая кабинет мужа, Михримах Султан заливалась слезами и отчаянно жаждала узнать, кого он рисовал с такой любовью.
Не меньше её от сердечной боли страдали её сестра и её подруга. Первая, находясь в своих покоях, полулежала в постели и, наклонившись к стоявшей на прикроватном столике свече, читала книгу “Божественная комедия”, заставляя себя вдумываться в прочитанное, чтобы не вспоминать о том же мужчине, о ком, наоборот, со всем рвением мечтала вторая в это время. Эсма Султан тоже лежала в постели без сна и тоскливо смотрела на растущий полумесяц, заглядывавший к ней в покои через окно и озарявший их бледным светом.
Коря себя за совершённую ошибку и боясь её последствий, Филиз Султан этой ночью тоже не могла заснуть и, сидя в постели в погружённых во мрак ночи покоях, напряжённо размышляла, что ей теперь делать и как всё исправить.
Тем временем в покоях Валиде Султан окрылённая известием о своей долгожданной беременности Хафса Султан, склонившись над листом бумаги за письменным столом, писала письмо своему мужу. Закончив, она с улыбкой отложила его в сторону и, помрачнев, взяла ещё один лист бумаги, на котором кратко изложила новости для повелителя.
На последних строчках её рука в нерешительности замерла и, распрямившись, Хафса Султан задумчиво повертела между пальцев перо, которым писала. Возможно, будет неправильным волновать повелителя, отправившегося на войну, новостями о том, что одна его жена отравила вторую, причём, ожидавшую ребёнка. Лишь это было причиной того, что султанша взяла незаконченное письмо и, поднеся его к горящей свече, подожгла. Рано или поздно повелитель узнает о произошедшем, и тогда Филиз Султан ответит за содеянное. А пока она позволит себе быть милосердной, умолчав об этом.
В отличие от неё, Зеррин Султан милосердием не отличалась, потому этой ночью ей не давала заснуть тёмная, полная жажды возмездия, надежда на то, что человек, забравший у неё семью, ответит за содеянное. Если у Эсен Султан этой ночью не хватит сил самой покинуть этот мир, султанша была готова помочь ей. Она не успокоится, пока не узнает о смерти этой женщины.
