Текст книги "Возмездие (СИ)"
Автор книги: Lana Fabler
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 91 страниц)
Возможно, им с Давудом-пашой удалось бы сблизиться, будь у них дети, но годы шли, а Ракель-хатун всё оставалась бездетной и, видя любовь мужа к Сельминаз, она томилась от желчной зависти, ведь ей так хотелось иметь собственных детей, которых Давуд-паша также бы лелеял. Ревность, зависть, алчность и затаённое чувство неполноценности, вызванное невозможностью родить детей, сделали Ракель-хатун крайне неприятной женщиной. Она всячески пыталась испортить отношения Давуда-паши с дочерью и подавить последнюю, но Сельминаз оказалась не робкого десятка.
Сельминаз нельзя было назвать умной или образованной девушкой. Она была примером женщины приземлённой, немного недалёкой и лишённой душевной тонкости и чуткости, но всё это делало её практичной и несгибаемой перед трудностями, которые девушка всегда воспринимала как очередные проблемы, которые нужно решить и пойти дальше. Несмотря на наличие так называемой хозяйки в лице Ракель-хатун, во дворце Эскишехира всем заправляла в основном Сельминаз, так как мачеха была женщиной жадной и бестолковой, и все её дела ничем хорошим не заканчивались. А вот Сельминаз, несмотря на свою необразованность, с хозяйством справлялась с завидным успехом – в расчётах и цифрах разбиралась с лёгкостью благодаря своей практичности. Она обладала живостью ума и природной женской мудростью, компенсирующими её невежество, благодаря чему она вила веревки из отца и противостояла низменной мачехе.
Весь путь, что они проделали, в карете стояла тишина, так как находящиеся в ней женщины не имели ни малейшего желания вести беседу и игнорировали друг друга, делая вид, что каждая находится в карете в одиночестве. Сельминаз уже начала было проваливаться в дрёму, как вдруг карета остановилась, и раздалось громкое конское ржание. Вздрогнув, девушка распахнула глаза и переглянулась с насторожившейся мачехой.
– Должно быть, колесо сломалось, – вслух предположила Ракель-хатун, дабы успокоить саму себя.
За пределами кареты раздавались голоса и конское ржание, а в воздухе сгустилось напряжение. Сельминаз интуитивно чувствовала, что что-то случилось и дёрнулась в противоположную от двери сторону, когда та отворилась. Это был Давуд-паша, и лицо его полнилось тревогой.
– Выходите, скорее.
– В чём дело? – испуганно запричитала Ракель-хатун, и не думая покидать карету. – Что происходит, Давуд? Объясни, наконец!
Сельминаз, раздражённо посмотрев на неё, спешно вышла из кареты, оперевшись на руку отца, и напряжённо огляделась. Они были на лесной дороге, по обе стороны от которой высились чёрные в ночи деревья, что выглядели зловеще в желтоватом лунном свете. Люди отца куда-то подевались, и осталось только два воина верхом на лошадях. Откуда-то издалека раздавались едва различимый металлический звон, крики, какой-то шум. Неужели идёт сражение?
– Женщина, не вынуждай меня силой вытаскивать тебя из кареты! – гневно процедил обычно миролюбивый Давуд-паша.
Ракель-хатун, обиженно сжав и без того тонкие губы, вышла из кареты и боязливо огляделась в ночной темноте.
– Отец, что происходит? – дрожа от холода, спросила Сельминаз.
Давуд-паша, повернувшись к ней, с беспокойством во взгляде обхватил ладонями её лицо.
– Послушай меня, родная, ты и Ракель-хатун отправитесь вместе с моими воинами подальше отсюда, а я как только смогу вернусь за вами, и мы продолжим путь в столицу.
– Но что… – возмутилась было Ракель-хатун, однако умолкла, когда муж, не став её слушать, махнул рукой воинам, чтобы те подъехали к ним.
– Будь осторожен, – воскликнула Сельминаз и, поспешно поцеловав руку отца, с его помощью взобралась в седло позади воина.
Шерстяная накидка соскользнула с её плеч и упала на землю, отчего девушку окутал холод, но подбирать её не было времени. Ракель-хатун, которая до смерти боялась лошадей, начала было противиться, но, поймав на себе грозный взгляд мужа, смирилась и позволила усадить и себя в седло, после чего два всадника погнали лошадей прочь – во мрак ночи. Проводив их тревожным взглядом, Давуд-паша обернулся в ту сторону, откуда раздавались звуки сражения, но замер, увидев, что с той стороны ему навстречу бегут несколько разбойников с обнажёнными мечами.
– Да поможет нам Всевышний, – пробормотал он, обнажив и свой меч, который блеснул в лунном свете.
Дворец Хафсы Султан.
Хадижа-калфа, морщинистое лицо которой, обрамленное седыми волосами, полнилось беспокойством, стояла возле ложа, на котором недвижимо покоилась ее госпожа. Хафса Султан казалась бы спящей, если бы не мертвенная бледность и холод кожи, из-за чего она больше походила на мертвого человека. Совсем как юная девочка, она – маленькая, худенькая и хрупкая – лежала в постели вот уже который день, не открывая глаз. И одного взгляда, брошенного на нее, было достаточно, чтобы понять: жизнь ускользает из тела госпожи, и ее состояние стремительно ухудшается.
Знахарка, которую привела Хадижа-калфа с позволения Мехмета-паши, также в настоящее время находящегося в покоях со скептическим-напряженным видом, сидела на краю ложа со сосредоточенным лицом и закрытыми глазами, приложив руку ко лбу султанши. Через несколько мгновений она, открыв глаза, убрала руку и с сожалением посмотрела на пашу.
– Госпожа на пороге смерти, и она вот-вот переступит его и покинет этот мир.
Ахнув в ужасе, Хадижа-калфа приложила ладонь ко рту, и глаза ее наполнились слезами, а Мехмет-паша побледнел и словно бы весь осунулся.
– Но что-то же можно сделать?! – подавшись к знахарке, с глухим отчаянием спросил он, и впервые в жизни Хадижа-калфа видела его столь живым от переполняющих его эмоций и чувств. – Мне сказали, что ты исцеляешь безнадежно больных и возвращаешь их к жизни. Я заплачу любую цену, только спаси мою жену!
– Хотя бы скажите, что с ней, – добавила Хадижа-калфа.
– На ней лежит проклятье, и оно не дает ей исцелиться, а, наоборот, забирает жизненные силы.
– Проклятье?.. – в недоумении переспросил Мехмет-паша и невесело усмехнулся. – Что за глупости?
– Кто-то проклял госпожу, оттого и все беды, – спокойно и уверенно ответила знахарка.
– Ты можешь… снять это проклятье с госпожи? – видя, что Мехмет-паша не в состоянии и дальше вести беседу (отвернувшись, он в смятении подошел к окну, пытаясь совладать с собой), спросила Хадижа-калфа с надеждой в голосе.
– Могу, – ко всеобщему облегчению ответила знахарка. – Сняв проклятье, я верну госпожу к жизни, однако…
– Однако что? – в нетерпении процедил Мехмет-паша, вернувшись к ложу.
– За всё нужно платить, в том числе и за жизнь. Всевышний потребует платы за то, что я верну жизнь госпоже.
– Платы? – нахмурился Мехмет-паша и раздраженно выдохнул. – Поверить не могу, что я вообще доверился ей! Хадижа-калфа, это все выходит за рамки моего понимания! Лучше уж снова позвать лекарей, чем доверить жизнь моей жены этой…
Знахарка степенно сидела на ложе, ничуть не оскорбленная, а Хадижа-калфа с мольбой во взгляде подошла к паше.
– Лекари со всего государства бывали здесь, паша, но никто не смог помочь госпоже. Эта женщина – наша последняя надежда! Позвольте ей помочь Хафсе Султан. Какой бы не была плата за ее жизнь, я готова ее принять. А вы?
Вздохнув, Мехмет-паша посмотрел на знахарку и, отбросив в сторону сомнения и страх за жену, позволительно кивнул. Знахарка попросила оставить ее с госпожой наедине и, скрепя сердце, паша согласился, вместе с калфой выйдя в коридор. Они места себе не находили от беспокойства, а когда, спустя, казалось бы, вечность знахарка открыла двери и пригласила их войти, спешно ринулись внутрь.
Не веря тому, что видит, Мехмет-паша с осветившимся счастьем лицом сел на ложе и вгляделся в лицо ожившей жены, взгляд которой растерянно коснулся его, словно бы не узнавая. Плача от счастья, Хадижа-калфа встала у него за спиной.
– Аллах, благодарю! – выдохнула она и, повернувшись к знахарке, с благодарностью улыбнулась ей. – Вы воистину творите чудеса! Просите всего, чего пожелаете.
– Многого мне не надобно, – скромно отозвалась та, однако, когда она получила от радостной калфы целый мешок золота, противиться не стала. – Хранит вас Аллах.
Уходя, знахарка бросила взгляд, полный неясного мрачного чувства, на ожившую Хафсу Султан, руки которой самозабвенно целовал ее муж, не помнящий себя от счастья и облегчения. Она знала, что плата за жизнь есть другая жизнь, поэтому вскоре эта семья все же встретится лицом к лицу со смертью. Однако она умолчала об этом, не желая омрачать их радость.
– Мехмет? – слабым голосом произнесла Хафса Султан, и тот, перестав целовать ее руки, поднял к ней свое лицо. – Что со мной?
– Роды были трудными, и мы едва не потеряли тебя, однако теперь все в порядке, – непривычно широко улыбаясь, ответил Мехмет-паша. – Госпожа моя… – наклонившись к ней, он прислонился своим лбом к ее и зажмурился.
Однако Хафса Султан не улыбалась и, когда муж отстранился, тревожно посмотрела на него.
– Что с ребенком? Только не говори, что…
– У вас родилась прекрасная девочка, госпожа! – ответила Хадижа-калфа, тепло улыбаясь и, когда Хафса Султан посмотрела на нее с облегчением, кивнула. – Вылитая вы в младенчестве. И глаза ваши – как льдинки.
– Я хочу… хочу ее увидеть, – несмотря на слабость, голос ее прозвучал привычно требовательно.
Рассмеявшись, Мехмет-паша кивнул Хадиже-калфе, и та с сияющим лицом отправилась за Асхан Султан.
– Сколько я пролежала без сознания? – едва двери за той закрылись, обратилась к мужу Хафса Султан. – Надеюсь, за это время ничего серьезного не произошло? Давуд-паша уже в столице? И что там в Сивасе?
– Узнаю свою жену, – хмыкнул Мехмет-паша, нежно поглаживая ее руку. – Не успела ожить, как интересуется государственными делами. Насчет Давуда-паши не беспокойся. Вряд ли он выберется из ловушки, что я ему устроил. А из Сиваса новостей пока нет. Повелитель, видимо, все еще в пути. Но, должно быть, он скоро окажется на месте, и тогда, наконец, все закончится. Ферхат-паша, как я и велел, избавился от Альказа-паши и подготовился к приезду повелителя. Все должно пройти гладко, и тогда его назначат третьим визирем, а меня вторым, и у нас на пути останется один лишь Искандер-паша.
О том, что он устроил на великого визиря покушение, которое сорвалось и скомпрометировало его, Мехмет-паша умолчал, понадеявшись, что сам с этим разберется, а волновать едва пришедшую в себя жену он не желал.
В покои вошла Хадижа-калфа с младенцем на руках, однако несла она его слишком уж осторожно, и Хафса Султан насторожилась.
– С ней же все в порядке?
– Наша Асхан Султан пока еще слабенькая, так как роды были преждевременными, но, уверена, она вскоре окрепнет. Когда вы станете сами кормить ее, она расцветет, ведь известно, что ребенку молоко матери не заменит никакая кормилица.
С трепетом Хафса Султан, не без труда приподнявшись в постели, приняла из протянутых рук Хадижы-калфы свою дочь, крохотную и со всей очевидностью слабую. Прижав ее к груди, она счастливо улыбнулась, посмотрев на ее личико с глазами, которые и вправду были как у нее самой серыми и, к тому же, не по-детски разумными.
– Моя султанша, – проворковала она, и Мехмет-паша, с успокоением наблюдавший за ними, не сдержал улыбки. – Ты назвал ее Асхан? – обратилась госпожа к мужу, не отрывая взгляда от дочери.
– Да, это имя означает «самая прекрасная госпожа».
– Хорошее имя, – слабая улыбка озарила пока еще болезненное лицо Хафсы Султан. – Ты будешь самой прекрасной из всех султанш, которых видел этот мир, моя Асхан, – наклонившись к личику дочери, с любовью говорила она, опьяненная столь долгожданным материнством. – Лучшее образование, прекрасные наряды, самые роскошные украшения, власть и почет – весь мир будет у твоих ног. Мама с папой будут любить тебя больше, чем кто-либо и когда-либо любил своих детей.
Мехмет-паша согласно усмехнулся, но заметил, что жена вдруг побледнела, а руки ее обмякли, и поспешно забрал дочь.
– Ты еще очень слаба, Хафса, – объяснил он свои действия, поймав на себе недоумевающий и даже негодующий взор жены. – И Асхан нужен покой, чтобы она поскорее набралась сил. Завтра поутру, как проснешься, я тут же велю принести тебе ее. Хорошо?
Поколебавшись, Хафса Султан все же кивнула и с сожалением проследила взглядом за тем, как Хадижа-калфа, забрав ее дочь из рук Мехмета-паши, унесла ее из покоев.
– А теперь спи, – поцеловав ее руку, мягко велел паша. – Тебе нужно больше отдыхать, чтобы поскорее встать на ноги.
– Ты же не уйдешь? – с надеждой спросила Хафса Султан, однако глаза у нее уже сонно закрывались.
Вскоре она, уже проваливаясь в сон, почувствовала, что муж лег рядом с ней в постель и нежно поцеловал ее в плечо. Слабая улыбка тронула губы Хафсы Султан, что засыпала, упоенная счастьем.
Помня об обещании мужа, Хафса Султан, стоило ей распахнуть глаза на следующее утро, тут же позвала служанок и велела им принести ей дочь. Они, как-то странно переглянувшись, вышли из покоев, и вскоре в них вошел Мехмет-паша, повернувшись к которому, султанша тут же перестала улыбаться, напряглась и непонимающе нахмурилась. Муж был бледен и угрюм, что резко контрастировало с его вчерашним состоянием. Сердце встревоженно забилось у нее в груди.
– Что, Мехмет? Плохие новости из Сиваса? Или Давуд-паша…
Он не спешил отвечать и, сев на ложе, в смятении посмотрел на нее, словно не зная, как ей сказать о случившемся.
– Да говори же! – не в силах совладать с тревогой, воскликнула Хафса Султан, и вдруг понимание отразилось в ее серых глазах, и она с недоверием вгляделась в лицо мужа, обнаружив на нем печать сдерживаемой боли. – Асхан?..
Мехмет-паша с мукой во взгляде подался к ней в намерении утешить, однако Хафса Султан никак не отреагировала на его объятия. Более того, через мгновение она, несмотря на свою слабость, вывернулась из них и с невменяемым взглядом оттолкнула от себя растерявшегося мужа.
– Не может быть… – отчаянно бормотала она, а в глазах Мехмета-паши впервые на ее памяти блестели слезы, которые он мужественно сдерживал. – Нет… Нет! – теперь уже кричала она. – Принесите мне мою дочь! – госпожа рванулась было из постели, несмотря на боль, вспыхнувшую внизу живота, где еще не зажил шов, оставшийся после родов, но муж удержал ее, обхватив руками.
– Хафса, прошу тебя! Тихо, успокойся! Тебе нельзя покидать постель.
– Оставь меня в покое! – не в себе кричала та, слабо сопротивляясь, однако вскоре силы оставили ее, и она, тяжело дыша, обмякла в его руках, рыдая в голос, как ребенок, и невнятно повторяя «нет», не желая верить в смерть своего долгожданного ребенка, которым она толком не успела насладиться.
Зажмурившись, Мехмет-паша обнимал рыдающую жену и с трудом сохранял присутствие духа. У него не хватило мужества сказать жене, и без того сломленной горем, что, по словам лекарши, которая принимала у нее роды, детей у них больше не будет, так как ей пришлось выбирать: или жизнь Асхан Султан, или жизни всех детей, что могли бы родиться в будущем.
Предместья Топкапы.
С наступлением утра солнце поднималось все выше и выше, и его яркий свет озарял окрестности. Под его пока еще нежными лучами просыпалась природа с веселым щебетом птиц, прятавшихся в ветвях деревьев, и стрекотом насекомых. Роса на траве переливалась крупными бриллиантами, что постепенно таяли в тепле солнечного света, а растения наполняли теплый летний воздух своим цветущим ароматом.
Нилюфер Султан всегда влекло к дикой природе. Задумчиво вглядываясь вдаль, она гуляла по лесам, лугам, холмам и, наслаждаясь единением с природой, приходила к согласию с собой. Здесь, в безлюдных местах и вдали от всех проблем и условностей, она могла быть собой, и тогда на ее умиротворенном лице появлялась улыбка, которую редко кому доводилось видеть – светлая и нежная, словно бы она улыбалась своему давнему сердечному другу.
Прежде она разделяла свои лесные прогулки и охоту с Дафной и Хеленой, но с той поры много воды утекло, и теперь рядом с ней были шехзаде Мурад и легко влившийся в их тесную компанию Искандер-ага. Втроем они верхом на лошадях со смехом неслись по лесным просторам, и ничто их не разделяло. Забывалось происхождение каждого, положение и боль, владеющая их сердцами. В лесу они были свободны, наслаждаясь этой свободой и красотой дикой природы, что их объединяла.
– Запомни эту улыбку, Искандер, – добродушно воскликнул шехзаде Мурад, когда они втроем, отпустив лошадей пастись на поляне, уселись неподалеку прямо на траву в тени деревьев. – Теперь ты не скоро ее увидишь. По крайней мере, не раньше, чем мы снова отправимся на охоту.
Искандер усмехнулся, поглядев на Нилюфер, которая и вправду непривычно лучилась внутренним светом и улыбалась так мягко, как это делала ее сестра. Поймав себя на этой мысли, он нахмурился. В последнее время он очень часто мысленно возвращался к воспоминанию о встрече с Михримах Султан, и это его раздражало. Не хватало ему еще влюбиться в жену великого визиря, однако отрицать, что в нем разгорелась сильнейшая симпатия к султанше, было невозможно. Слишком уж много его мыслей было о ней. Искандер с нетерпением ждал еще одной встречи, однако ее все не было, и это уже начало его терзать и тем самым еще больше распалять его.
– По-твоему, я редко улыбаюсь? – спросила Нилюфер, повернувшись к шехзаде и вскинув брови.
– Снисходительно-издевательскую усмешку, что обычно не сходит с твоего лица, если ты, конечно ее имела в виду, я бы не назвал улыбкой.
– Я улыбаюсь, когда повод есть, а в последнее время, как известно, он не так уж часто выпадает, – ответила султанша, и все трое помрачнели, тут же вспомнив о своих горестях. – Ну и что вы скисли? – с преувеличенным энтузиазмом воскликнула она, подорвавшись с травы и со всей очевидностью желая таким образом отгородиться от нахлынувшей на нее печали. – Близится полдень, а мы никого так и не подстрелили. По коням!
Мурад и Искандер, устало переглянувшись, не стали противиться деятельной натуре Нилюфер и, поднявшись, последовали за ней к лошадям. Они не видели, как она, подойдя к Карасе, тайком вздохнула и с тоской приобняла ее за шею, на мгновение спрятав лицо в блестящей черной гриве. Однако, тут же взяв себя в руки, Нилюфер отстранилась и ловко забралась в седло с невозмутимым уверенным видом. Втроем они погнали лошадей с поляны, залитой солнечным светом, обратно в лесную чащу.
Нилюфер запретила себе лить слезы, но не думать о Серхате она не могла, хотя позволяла себе это только по ночам, когда оставалась наедине с собой. Наравне с тоской по Серхату, если не сильнее, ее терзало осознание того, что она все-таки влюблена и влюблена не то, что без надежды на счастливый исход, а без возможности когда-либо еще его увидеть.
Прежде она была самодостаточна. Ей никто не был нужен, и в своем гордом одиночестве султанша была счастлива – она была целостной. В отличие от Михримах, она никогда не нуждалась в защитнике, покровителе, роль которого сначала исполняла валиде, а теперь исполнял ее муж. Михримах неустанно искала одобрения матери, сестры, Хафсы Султан и в особенности мужа, стараясь понравиться, угодить, быть приятной и нужной. Для Нилюфер же чужое, а в особенности мужское одобрение не имело значения, и она не стремилась как-либо его заслужить.
Она не стремилась понравиться кому-то и быть очаровательной, что делала Михримах, которая была подобна многостороннему кристаллу, который поворачивался под любым воздействием на нее. Благодаря этому взору представлялась сначала одна ее грань, затем другая – и всегда та грань, которая лучше всего угождает. Из-за своей чувствительности, мягкости и восприимчивости Михримах была податливой, а Нилюфер, в противовес ей, не любила, да, в сущности, и не умела приспосабливаться. Она не шла на компромиссы, поскольку всегда знала, чего хочет, упорно стремилась к цели и могла без посторонней помощи достичь желаемого результата. Жесткая и твердая изнутри, она предпочитала со всем справляться сама, а тех, кто боялся этого и ждал помощи от других, презирала, что и объясняло ее непримиримость в отношении Михримах.
Эта уверенность зачастую действовала против Нилюфер, поскольку люди, мнением которых она не считала нужным интересоваться, видели ее упрямой, нахальной и грубой, а Михримах, которая говорила, делала и даже думала только то, что, согласно общественному представлению, она должна была делать, говорить и думать, вызывала симпатию и желание позаботиться о ней. Вот, в чем, в принципе, и заключалось главное различие между сестрами: одна была свободна во всех проявлениях этой свободы, другая – нет. Даже прими Михримах решение обрести эту свободу и сбросить с себя оковы чужого одобрения или, скорее, боязни неодобрения, последнее она в силу своей мягкости вынести бы не смогла, и потому предпочитала приспосабливаться и угождать.
Однако в любви зачастую счастливыми оказывались именно такие женщины как Михримах, которых мужчины, как и полагается в их понимании, оберегали и направляли, а в ответ получали от них любовь, смирение, заботу и нежность. Женщины вроде Нилюфер редко находили отклик среди мужчин, которым претил их мужской характер, из-за которого те видели в них скорее соперниц, чем объект своей возможной симпатии. Если их и мог полюбить мужчина, он был сильнее характером, потому не чувствовал угрозу и не видел в них соперниц.
Подобное и произошло в случае с Нилюфер. Однако для Нилюфер любовь была борьбой, причем, борьбой не только с любимым за верховенство в отношениях, а и с самой собой. В ее понимании любовь есть зависимость от кого-то, а это и есть слабость, ведь прежде она ни в ком не нуждалась и ни от кого не зависела. Теперь она не была целостной – она нуждалась в другом человеке, и это претило ее натуре, заставляя чувствовать себя уязвимой.
Теперь, когда Серхат навсегда покинул ее, она все ждала, когда же ее чувства остынут, и она вернется к себе прежней – неуязвимой и независимой, но этого не происходило, а Нилюфер тайком терзалась, боясь кому-то признаться в своей слабости. Возможно, будь валиде жива, она поделилась бы с нею, но к несчастью та была мертва, а никого другого рядом с султаншей не было, кроме друзей-мужчин, с которыми она, конечно же, не станет делиться женскими печалями.
Все это кипело внутри нее подобно буре, но султанша находила в себе силы не только оставаться невозмутимой, но и улыбаться вопреки всем сердечным мукам, что она переживала сейчас и которые ей еще только предстояло познать.
========== Глава 26. Правда и ложь ==========
Топкапы. Гарем.
– Аллах, дай мне сил! – раздраженно воскликнул Идрис-ага, со звоном отставив блюдце с инжиром на столик. Не успел он зайти на кухню и устало опуститься на диван в намерении немного передохнуть и насладиться столь любимыми им сладостями, как явился евнух и посмотрел на него с напряженно-виноватым лицом. – Я могу хотя бы несколько минут посидеть спокойно? Ну что опять стряслось?!
– Простите, ага, но Мирше-хатун послала меня за вами. Сказала, что это срочно.
– Ничего без меня не могут сделать, – наравне с раздражением в голосе Идриса-аги было самодовольство. – Идем, что встал, остолоп? – подтолкнул он евнуха к дверям, но вдруг обернулся на главного повара. – Муслим-ага, смотри, чтобы мой инжир никто не трогал. И шевелитесь вы! Солнце уже в зените, а вы все с завтраком возитесь!
– Понял-понял, ага, – услужливо отозвался Муслим-ага и, грозно посмотрев на подчиненных ему поваров, и без того суетящихся на кухне, показательно закричал: – Слышали? Работать! И побыстрее! Что вы как сонные мухи?
Удовлетворенно хмыкнув, Идрис-ага покинул кухню и отправился в гарем, где, увидев Мирше-хатун, стоявшую у дверей ташлыка, тут же из самодовольного стал таким же услужливым, каким перед ним был Муслим-ага.
– Мирше-хатун, вы посылали за мной?
– Посылала, – недовольно отозвалась хазнедар, повернувшись к нему. – Где тебя носит?
– Я на минуту зашел на кухню перекусить. Что-то случилось, упаси Аллах?
– Нет, но может случиться. Из Старого дворца пришла весть. Филиз Султан захворала. Ее служанка послала за дворцовым лекарем. Распорядись, чтобы лекарша немедленно отправилась в путь.
– Вот беда-то, – сочувственно протянул Идрис-ага. – Видимо, от тоски и захворала…
– Довольно причитать! Иди в лазарет, а я займусь подготовкой к отъезду шехзаде в санджак. Столько всего нужно сделать, а у меня уже сил нет… И вокруг одни болваны! Клянусь, этот гарем станет моей могилой.
Сказав это, она с мрачным видом с трудом зашагала прочь с тростью в руках. Смотря ей вслед, Идрис-ага заключил не без сожаления, что ей осталось недолго.
За его спиной послышались шаги и, обернувшись, Идрис-ага напрягся и поклонился. Из коридора в сопровождении Элмаз-хатун вышла Эмине Султан, озаренная сиянием своей красоты и великолепия облачения: на ней было изящное платье из белой парчи с длинным шлейфом, а сверкающая бриллиантовая диадема покоилась на золотисто-русых волосах госпожи, свободно ниспадающих на ее плечи и спину.
– Султанша, – учтиво улыбнулся Идрис-ага. – Доброе утро. Вы сегодня прекрасны.
– Только сегодня? – ухмыльнулась Эмине Султан, скользнув по нему взглядом.
– Вы прекрасны всегда, но сегодня особенно, – нервно поправился евнух.
– Оставь лесть для своей госпожи, – перестав ухмыляться, процедила султанша, и тот сник. – Я слышала, пока Хафсы Султан нет, в гареме стало неспокойно.
– Все в порядке, госпожа. Мирше-хатун занимается делами гарема, и благодаря ей нет никаких проблем.
– Неужели? – скептично вскинула брови Эмине Султан и, посмотрев куда-то за спину евнуху, напряглась. – Я пойду в сад. Хочу подышать свежим воздухом и насладиться солнечной погодой, что сегодня выдалась. Приведи туда Бельгин-хатун.
– Б-бельгин? – запнувшись, настороженно переспросил Идрис-ага. – Зачем она вам, госпожа?
– Мне перед тобой отчитываться? – надменно отозвалась та. – Я велела привести, значит, приведи!
– Прошу простить меня, но это невозможно. Бельгин-хатун сегодня нездоровится. Она не сможет покинуть постель, чтобы составить вам компанию для прогулки в саду.
– Что с ней? – в голосе Эмине Султан читался явный страх. А если она беременна? – Лекарша осмотрела ее?
– Да, осмотрела, – на ходу выдумывал Идрис-ага, только бы избавить Бельгин от встречи с явно задумавшей нечто плохое султанши. – Ничего серьезного. Она просто захворала.
Эмине Султан переглянулась с Элмаз-хатун, а когда султанша отвернулась, та обменялась напряженными взглядами уже с Идрисом-агой.
– Бедная… – вздохнула Эмине Султан с напускным сожалением, но тут же ядовито улыбнулась. – Пожалуй, я навещу ее. Пожелаю выздоровления.
– Не думаю, что стоит ее беспокоить, госпожа. Тем более, вы можете заразиться, – поспешно проговорил Идрис-ага, в отчаянии встав у нее на пути.
– Кого волнует, что ты думаешь, евнух? – высокомерно ответила Эмине Султан и, обойдя его, вошла в ташлык, с самодовольной улыбкой принимая поклоны наложниц и калф.
Топкапы. Комната на этаже фавориток.
Когда, боясь, что его обман раскроется, настороженный Идрис-ага вошел следом за Эмине Султан в комнату, то на мгновение удивился, увидев Бельгин действительно лежащей в постели с весьма болезненным видом. Он тут же обеспокоился, но, покосившись на Эмине Султан, принял невозмутимый вид. Элмаз-хатун, видимо, заметила мелькнувшее было на его лице замешательство и подозрительно прищурилась.
В комнате была и Айнель-калфа, которая, встревоженная неожиданным появлением Эмине Султан, стояла возле кровати фаворитки. Распрямившись из поклона, она вопросительно глянула на Идриса-агу через плечо султанши. Тот поджал губы, поймав ее взгляд. Султанша с тем же подозрением, что было в глазах ее сестры, скользнула взглядом по лежащей Бельгин, которая, бледная и со всей очевидностью слабая, приподнялась в постели с растерянным видом.
– Султанша, – пролепетала фаворитка, смотря на возвышающуюся над ней Эмине Султан.
– Я слышала, ты захворала, хатун. Решила зайти и узнать, каково твое состояние, – с обманчиво мягкой улыбкой проговорила та и поглядела на калфу. – Что с ней?
– Простудилась, – ответила ей Айнель-калфа с учтивостью. – Дильнар-хатун осмотрела ее, прописала лечебные отвары и постельный режим. Вскоре, дай Аллах, поправится.
– Как же она умудрилась простудиться летом? – усмехнулась Эмине Султан. – В последние дни стояла такая теплая и солнечная погода.
– Я вчера вечером заснула на террасе, а, как вы знаете, вечера прохладные, – ответила Бельгин-хатун и, когда взгляд султанши переместился на нее, она сжалась от затаенных в нем злобы и подозрения.
Эмине Султан смотрела на нее долго, словно силясь понять, говорит она правду или скрывает что-то, и все в напряжении ждали, когда султанша, наконец, покинет комнату, но она, не отводя взгляда от Бельгин, велела всем выйти.
Идрис-ага и Айнель-калфа, напряженно переглянувшись, все же вышли, как и Элмаз-хатун. Когда двери за ними закрылись, Эмине Султан медленно подошла к кровати и изящно опустилась на нее, отчего Бельгин испуганно посмотрела на нее, не зная, что за этим последует. Повернувшись к ней, Эмине Султан уже без тени улыбки вгляделась в ее лицо и, помолчав, надменно заговорила:
– Не могу понять, что в тебе смогло привлечь повелителя… Ты не красавица, да и умом не блещешь. Однако, что-то его привлекло, раз он звал тебя все эти ночи.
Сглотнув, Бельгин смотрела на нее взглядом жертвы, пойманной хищником в ловушку – затравленно и настороженно.
– Юность? – вслух рассуждала султанша, наслаждаясь ощущением своего превосходства. – Или может, детская наивность, которой столь раздражающе полон твой взгляд? Невинность. Думаю, это и привлекло. Как жаль, что подобные привязанности тают также быстро, как и рождаются. Тебе недолго осталось… Когда повелитель забудет тебя, а это произойдет, к твоему сожалению, весьма скоро, ты будешь обречена. И если не я стану твоим концом, то твоя любимая госпожа Хафса Султан. Она бросила тебя в объятия повелителя лишь с тем, чтобы доставить мне страдания и попытаться отдалить повелителя от меня. Однако у нее это не выйдет. Я никому не позволю встать между мною и султаном, да и он, я знаю, несмотря ни на что любит меня. И эта любовь рано или поздно явит себя. Она раздавит всех, кто встанет у нее на пути. Ни одной женщине не устоять перед ее силой!
Бельгин опустила взгляд, не смея что-либо ответить, а удовлетворенная ее затравленным видом Эмине Султан поднялась с кровати и, одарив фаворитку презрительным взглядом, гордо удалилась, шурша подолом своего белоснежного платья. После нее в комнате остался удушливый приторно-сладкий аромат жасминового масла. Не успели двери за ушедшей султаншей захлопнуться, как в них вошли обеспокоенные Идрис-ага и Айнель-калфа.
