Текст книги "Возмездие (СИ)"

Автор книги: Lana Fabler

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 91 страниц)

– Он простудился, – вместо нее ответила Карахан Султан, и тон ее был недовольным. – И все из-за попустительства его матери, которая, похоже, не может позаботиться о шехзаде.

Элиф Султан пождала губы, стоя в стороне. Вмешиваться она боялась. Гюльнур Султан ошеломленно поглядела на нее и, понимая, к чему все идет, с мольбой обратила взор к шехзаде Махмуду.

– Вы же знаете, господин, я всеми силами берегу шехзаде! Прошу вас, сжальтесь над своей рабыней, не забирайте у меня сына!

– Об этом не было речи, Гюльнур, – с непониманием отозвался он, удивленный страхом, что плескался в ее синих, подобных морю глазах.

– Карахан Султан… – позабыв об осторожности, пролепетала Гюльнур Султан. Она готова была на все, лишь бы оставить сына у себя. – До вашего прихода султанша выразила намерение забрать у меня Мехмета, сказав, что я не могу должным образом о нем заботиться.

Карахан Султан возмущенно вскинула брови, не ожидав такой наглости от всегда покорной и молчаливой фаворитки. Взгляд ее зеленых глаз был полон сдерживаемого негодования. Шехзаде Махмуд вопросительно обернулся на мать, ожидая объяснений, и она заговорила:

– Я всего лишь сказала, что если впредь подобное повторится, я буду вынуждена забрать шехзаде, чтобы позаботиться о нем, если его мать на это не способна.

– Валиде, не вам решать подобные вопросы, – процедил шехзаде, наградив ее недовольным взглядом исподлобья. – У Мехмета есть мать, и то, что он захворал, не значит, что она не в силах заботиться о нем. Благодарю, что навестили Мехмета, но теперь ступайте. Ты, Элиф, тоже.

Проглотив негодование, Карахан Султан напоследок обожгла взглядом Гюльнур, а после развернулась и в сопровождении Элиф покинула покои. Махмуд сел на ложе и погладил сына по таким же, как у него, темным волосам. Гюльнур с теплотой посмотрела на них и осторожно молвила:

– Простите, если я проявила неуважение к султанше, но…

– Оставим это, – небрежно отозвался Махмуд. Он обернулся на свою забытую фаворитку, оглядел ее и чуть улыбнулся. – Тебе хорошо так.

Она смущенно порозовела, посильнее запахнув полы халата, но не сдержала улыбки. Неловко опустившись рядом с ним на ложе, Гюльнур покосилась на сына, который по-прежнему спал, и вздохнула. Шехзаде сидел, широко расставив ноги, и почему-то казался ей сильно возмужавшим. Регулярные тренировки в военном лагере не прошли даром, и его тело налилось мускулами и силой. Махмуд выглядел старше своего возраста всегда, но сейчас – особенно. Султанша привычно робела в его обществе.

– Как ты, Гюльнур? Ни в чем не нуждаешься? Мы давно с тобой не разговаривали. Ты уж прости, что я так редко заглядываю к вам.

– Что вы, шехзаде? – мягко улыбнулась та. Улыбка сделала ее еще более нежной. – Мы с Мехметом рады вам всегда, даже если вы посещаете нас не так часто, как нам хотелось бы. Мы все понимаем… У вас много дел, теперь еще и военный лагерь на ваших плечах. Да и есть еще много фавориток и детей, которым вам тоже нужно уделить внимание.

Махмуд повернулся к ней и посмотрел с благодарностью в обычно жестких карих глазах. Подняв смуглую руку, он прикоснулся к щеке Гюльнур. Та, сначала растерявшись, после прильнула к его пальцам и смущенно улыбнулась. Она уже и не помнила, когда он прикасался к ней. Наверное, до рождения Мехмета, когда она еще бывала в его покоях. В ее сердце что-то просыпалось от забытья в такие редкие моменты, как сейчас. Гюльнур, потеряв внимание остывшего к ней шехзаде, заставила свою любовь заснуть, обратив всю нежность к сыну. Но, увы, она не смогла вырвать ее из своей груди.

Махмуд убрал руку и поднялся с ложа. Гюльнур поднялась ему вслед и подавила в себе сожаление, вызванное тем, что он так скоро уходит.

– Мы будем ждать вас, шехзаде.

Тот повернулся к ней и снисходительно хмыкнул.

– Я пока не собираюсь уходить. Идем, выйдем на балкон.

Растерянная Гюльнур Султан направилась за ним, напоследок обернувшись на сына, чтобы удостовериться, что он спит. Балкон был залит солнечным светом, а погода была по-прежнему теплая и ясная. Она слегка сощурилась от яркого света, ударившего в лицо, и обняла себя руками, вспомнив, что облачена в халат. Ей было неловко, но шехзаде, казалось, этого не замечал. Он встал у перил и обернулся на нее, как бы подзывая к себе. Неуверенно султанша подошла к нему и встала рядом, скользнув взглядом по зеленеющему саду, окружающему дворец.

– Вы хотите поговорить со мной о чем-то? – осторожно спросила она, потому как шехзаде все молчал.

– Нет, – ответил он, удивив ее. Посмотрев на сбитую с толку фаворитку, Махмуд усмехнулся. – Увидел тебя сегодня и вдруг понял, что… мне не хватало тебя, Гюльнур. Хочу побыть с тобой, – он произнес это неожиданно тепло, и девушка искренне расцвела, хотя и пыталась это скрыть. – Я, к слову, проголодался. Велим накрыть нам стол здесь и разделим трапезу.

Гюльнур Султан не верила своему счастью. Она сидела за одним столом с шехзаде, трапезничала вместе с ним. Они говорили обо всем на свете, как в прежние времена, когда она только-только стала фавориткой. Конечно, оба с тех пор изменились. Махмуд стал серьезнее, сдержаннее, в нем больше не было юношеской порывистости и эмоциональности. Он совершенно точно возмужал и рассуждал куда более основательно и разумно. А Гюльнур, став матерью, из наивной робкой девочки превратилась в спокойную, теплую и нежную как утренний свет солнца молодую женщину, с которой было несказанно уютно.

– Вы же совсем недавно вернулись! – изумилась Гюльнур, когда шехзаде сообщил ей, что вскоре отправится на охоту.

– Ты знаешь мою натуру, – закончив с трапезой, Махмуд расслабленно сидел на подушке. Он лениво улыбнулся. – Мне тесно во дворце. Моя страсть – оружие и охота, и только с мечом в руках и верхом на коне я чувствую…

– Свободу? – догадалась девушка и улыбнулась, поймав удивленный взгляд.

– Да, именно.

– И как долго вас не будет? – стараясь скрыть расстройство, спросила Гюльнур.

Полы ее халата слегка разъехались в сидячем положении, и когда Гюльнур шевельнулась, показалось матово блестящее в солнечном свете округлое плечо. Взгляд Махмуда обратился к нему, и фаворитка смущенно прикрылась.

– Недели две, может, меньше, – ответил он и как-то странно посмотрел на нее.

Обжегшись о его взгляд, Гюльнур опустила глаза к своим рукам, лежащим на бедрах, и на ее щеках вспыхнул трогательный румянец.

– Мама?.. – вдруг раздался из покоев растерянный голос Мехмета, который по пробуждении не обнаружил ее.

Оба родителя, переглянувшись, поднялись с подушек и поспешили в покои, где, увидев отца, шехзаде озарился радостью и вскочил на ноги прямо в постели, словно вовсе и не болел.

– Папа!

Рассмеявшись хриплым грудным смехом, Махмуд подошел к кровати и подхватил его на руки. Сын обнял его за шею, и Гюльнур, упоенно наблюдающая за ними, улыбнулась.

– Говорят, ты снова заболел?

– Мама заставила меня пить вон то, – вывернувшись в руках отца, Мехмет указал пальцем на пузырек с микстурой, стоящий на прикроватном столике. – Горькое, – мальчик показательно поморщился, выражая свое отношение к лекарству.

– Ну будет жаловаться, – шутливо укорил его Махмуд, затем посадил сына на кровать и сам опустился рядом. – Ты же мужчина.

– Да, как ты! – важно заявил Мехмет, чем насмешил мать. – Мама говорит, что когда я вырасту, стану совсем как ты.

– Ну раз мама говорит, значит, так и будет, – многозначительно протянул шехзаде и с улыбкой потрепал сына по голове. – Ложись, тебе нужно отдыхать. Гюльнур, почему он не в детской? Ему нужен покой, а здесь то и дело снуют слуги.

– Я не хотела оставлять его одного.

– Идем, – поманив сына к себе, Махмуд отнес его в детскую в сопровождении Гюльнур и положил в кровать. – Ты, наверно, проголодался?

Тот закивал. Гюльнур, не дожидаясь приказа, вышла в покои и, подойдя к дверям, распахнула их, велев служанкам в коридоре принести обед для шехзаде. Когда она вернулась в детскую, то сложила руки на груди и с умиротворением прислонилась плечом к дверному проему, наблюдая за тем, как ее любимые мужчины, похожие, как две капли воды, разговаривают и совершенно одинаково смеются.

Вечер.

Покои Бахарназ Султан.

Бахарназ Султан казалось, что боли, которые мучили ее эти две недели, были по-настоящему мучительными, но они показались ей пустяком в сравнении с той болью, которую ей довелось пережить во время операции. Предварительно лекарша дала ей какой-то отвар, от которого ее голова наполнилась неестественной легкостью, но этот дурман лишал ее сознательности, однако не умалял боль.

Она помнила лишь острую невыносимую муку, собственные приглушенные крики в зажатую между зубами ткань и то, что было ужасающе много крови. От большой кровопотери султанша лишилась сознания, и она была благодарна за это, так как более не могла бы сносить мучения.

Очнулась она только вечером и тут же пожалела об этом, застонав от сильной тянущей боли в животе. Альмира-хатун появилась из темноты и со взглядом, полным страха и тревоги, наклонилась к ней.

– Госпожа, хвала Аллаху! – в голосе служанки было огромное облегчение. – Вы нас так напугали. Лекарша боялась, что вы не выж… Впрочем, это уже не важно. Вы снова с нами! Меня предупредили, что несколько дней вас будет мучить боль в животе, и лекарша дала отвар, чтобы облегчить ее.

Бахарназ Султан лежала мертвенно-бледная с бессильно прикрытыми глазами и сбивчиво дышала, как тяжело больная. В голове ее мелькнула полная сожаления мысль о потерянном ребенке, который, увы, стал ее последним. Для женщины, тем более, для фаворитки, это было тяжелым ударом, и Бахарназ Султан не была исключением. Было так горько, так невыносимо горько. Она больше не сможет подарить своему шехзаде детей, и ее страшило, что за нее это будут делать другие фаворитки. Карахан Султан часто говорила ей, пытаясь поставить на место, что они, фаворитки, нужны лишь для того, чтобы род продолжался, и их главная обязанность – рожать наследников. Теперь, когда она лишилась возможности иметь детей, Бахарназ Султан ужасалась от мысли, что окажется ненужной и забытой, как Гюльнур или Фатьма, над которыми она прежде потешалась.

Султанша слышала служанку, но была не в силах что-либо ответить и лишь приоткрыла рот, когда та поднесла к ее губам ложку с отваром. Горечь наполнила рот, и Бахарназ Султан, проглотив ее, неприязненно поморщилась. Вскоре она снова провалилась в беспокойный сон, стонала и металась, а Альмира-хатун, наблюдая за ней, изнемогала от жалости к своей госпоже, не имеющая возможности помочь ей.

Шехзаде Орхан снова порывался к матери, но Ильдиз-хатун не пускала его. Альмира-хатун, сидя на тахте и отрешенно смотря на спящую Бахарназ Султан, слышала ее приглушенный голос, раздающийся из-за закрытой двери в детскую и говорящий, что его мама спит и что сейчас ее лучше не беспокоить. Ему вторил плач одной из девочек, которые тосковали по матери не меньше брата.

Покои шехзаде Махмуда.

От ступающей по коридорам дворца Элиф Султан так и веяло очарованием. На ее пышной фигуре хорошо сидело одно из ее любимых платьев из желтой парчи с расшитыми золотой нитью длинными рукавами. На миловидном лице, как всегда, властвовала улыбка, а оливково-зеленые глаза сияли искорками веселья, которые никогда их и не покидали. Она была лучистой и как весеннее солнце излучала свет – теплый и нежный. В предвкушении встречи с шехзаде султанша чувствовала легкое волнение, но оно было приятным. Подойдя к дверям его опочивальни, Элиф Султан повернулась к одному из охранников.

– Сообщите шехзаде, что я пришла.

– Простите, госпожа, но шехзаде нет в покоях.

Улыбка слетела с ее губ, а прежде искристый взгляд потух.

– Где же он?

– В гареме.

Между ее бровями пролегла складка, когда она нахмурилась, ничего не понимая. Разве шехзаде не предупредили о ней? Разочарование овладело ею, заставив ощутить горечь, которая осела в душе. Развернувшись, Элиф Султан переглянулась со своей служанкой и поспешила к Карахан Султан. Та встретила ее, сидя за столом за написанием письма. Увидев вошедшую в покои фаворитку, она удивленно вскинула брови и отложила перо в чернильницу, прервав свое занятие.

– Что такое, Элиф? Почему ты еще не у Махмуда?

– Султанша, – подойдя к ней, та поклонилась и с расстроенным видом объяснила: – Оказалось, шехзаде нет в покоях. Он в гареме.

Карахан Султан выглядела сбитой с толку, но лишь миг, а после она взяла себя в руки и снова приняла невозмутимый вид.

– Фатьма, в чем дело? – султанша обернулась на калфу, которая как раз вовремя вошла в покои. – Элиф говорит, что мой лев в гареме. Я же велела предупредить его, что этой ночью она придет к нему.

– Я с тем и пришла, госпожа, – отозвалась Фатьма-калфа с виноватым лицом и сделала поклон. – Шехзаде с тех пор, как утром отправился навестить Гюльнур Султан и шехзаде Мехмета, так и не выходил из их покоев. Радмир-ага ходил туда, чтобы сообщить о вашем приказе отправить этой ночью на хальвет Элиф Султан, но шехзаде выставил его, ничего не ответив.

– Он и сейчас там? – потрясенная до глубины души, уточнила Карахан Султан и, увидев кивок, неверяще усмехнулась. – Подумать только… Я и помыслить не могла, что он задержится у Гюльнур дольше нескольких минут. С рождения Мехмета он ни разу на нее и не взглянул.

Элиф Султан, несмотря на искреннюю привязанность к подруге, против воли ощутила ревность и досаду. Она привыкла считать, что Гюльнур перестала быть фавориткой и являлась лишь матерью шехзаде без права бывать с господином. На этом и основывалась их дружба – между ними не было соперничества за внимание Махмуда. Но тот факт, что он предпочел ее забытой Гюльнур, хотя прежде всегда относился к ней с теплом, выделяя среди своих фавориток едва ли меньше, чем Бахарназ, неожиданно сильно пошатнул дружбу. Элиф Султан пыталась обуздать свою обиду, но тщетно.

– Не расстраивайся, Элиф, – заметив ее состояние, попыталась успокоить ее Карахан Султан. – Следующая ночь будет твоей, если Махмуд останется у Гюльнур до утра, в чем я сомневаюсь. Он, верно, все это время был с заболевшим Мехметом, беспокоясь за него, а Гюльнур тут и вовсе не причем. Подождем. Мой лев вернется к себе, и ты отправишься на встречу, как и было решено.

Кивнув, Элиф Султан покорно прошла к тахте и села, а Карахан Султан вернулась к написанию письма.

Покои Гюльнур Султан.

Шехзаде весь этот день провел с ними, и Гюльнур Султан с трудом верила, что это случилось на самом деле. Ей давно не было так хорошо и легко, как в обществе господина и сына. Мехмет не меньше нее радовался времени, проведенному вместе с обоими родителями, и купался в любви и внимании.

Махмуд сам вызвался уложить сына спать, так как он не желал с ним расставаться, понимая, что уже вечер и отец наверняка собирается уходить. Утомленная Гюльнур, присев на тахту, некоторое время задумчиво смотрела на пламя в камине и не заметила, как задремала. Проснулась она от скрипа двери и сонно поглядела на вышедшего из детской Махмуда. Он приподнял уголки губ в намеке на улыбку, когда заметил ее.

– Шехзаде, – Гюльнур поднялась и поклонилась, подумав, что он собирается уходить. Полы халата, стянутые поясом на талии, разошлись немного выше, на груди, которую скрывала белая тонкая сорочка, но султанша этого не заметила. – Доброй ночи.

Он, по всему, действительно намеревался уйти, но помедлил, не отрывая от фаворитки взгляда, и вдруг направился прямиком к ней через покои. Гюльнур рассеянно наблюдала за его приближением, чувствуя как сердце в груди от волнения ускоряет ритм. Шехзаде, оказавшись близко, с высоты своего роста заглянул в ее полные изумления синие глаза и, подняв руку, провел большим пальцем по ее скуле, вызвав в теле девушки позабытый трепет.

– Вы… останетесь? – раздался ее робкий шепот, в котором слышалась слабая надежда и в то же время страх.

Гюльнур боялась услышать “нет”. Но шехзаде промолчал и, переместив большой палец на ее подбородок, с силой приподнял его, медленно, не разрывая зрительного контакта, наклонился и поцеловал. Озаренная счастьем, она ответила и схватилась за воротник его кафтана, но испугалась, когда Махмуд вдруг отстранился и подхватил ее на руки. От неожиданности Гюльнур вскрикнула и после того, как шехзаде положил ее на ложе, закрыла рот ладонью. Они замерли и прислушались, но в детской было тихо. Расслабившись, Гюльнур приглушенно рассмеялась и как ребенок прижала палец к губам, стоило Махмуду подхватить ее смех.

– Тише, разбуд…

Шехзаде не дал ей договорить, закрыв рот поцелуем и повалив на подушки.

Комната Нуране-хатун.

Анна в который раз за вечер оторвалась от вышивки и подняла взгляд на мрачную Нуране, что стояла возле окна и сжимала в руке свой бирюзовый медальон на серебряной цепочке. Радмир-ага был здесь недавно и не без сожаления сообщил, что Карахан Султан этой ночью хотела отправить к шехзаде Элиф Султан, но вопреки ее замыслу тот неожиданно для всего гарема остался в покоях Гюльнур Султан, в которых провел, – ни много, ни мало – весь день.

Анна понимала, что подруга изнывает от ревности и досады. За этот месяц шехзаде всего дважды звал ее к себе, но она была единственной из наложниц, что переступала порог его покоев. Даже Бахарназ Султан вдруг перестала бывать с ним, вызывая кучу сплетен и пересудов в гареме. А теперь он остался ночью с фавориткой, о которой несколько лет не вспоминал вместо того, чтобы снова позвать ее. Было очевидно, что Нуране влюбилась и теперь терзалась из-за этого чувства, тоскуя по шехзаде и ревнуя его к другим фавориткам.

Анна боялась, что так будет, и оказалась права в своих опасениях. Нуране становилась жертвой собственных чувств и теперь не могла мыслить трезво, как прежде. Теперь она думала лишь о том, как завоевать большую привязанность шехзаде и отгородить его от соперниц, забыв о той угрозе, что несло в себе это стремление: Бахарназ Султан возможно и затихла на время, но она была опасна и наверняка намеревалась от нее избавиться.

Увы, Нуране в гареме не любили. Ни Карахан Султан, ни остальные фаворитки, которые могли бы ее поддержать в борьбе против Бахарназ Султан, как делали Элиф Султан и Гюльнур Султан. Даже простые рабыни озлобленно косились на нее, когда Нуране шла по гарему, и завистливо шептались, стоило ей отвернуться. Дилафруз с Ромильдой и Энрикой были озлоблены как никогда прежде, ведь Дилафруз осталась ни с чем, по-прежнему работая прислугой на кухне, а Нуране снова стала фавориткой. Ей неоткуда было ждать помощи, черпать поддержку и искать защиты, а Нуране не видела в этом опасности, так как отныне все ее мысли занимал шехзаде.

– Успокойся, – не выдержала Анна и отложила вышивку. – Ты же знаешь, что… это гарем. Я же говорила, у тебя здесь так много соперниц! Шехзаде… ты же видишь, сколько у него жен и детей. Он никогда не будет с одной женщиной. Чем скорее ты это примешь, тем легче тебе будет.

– Мне никогда не станет легче от мысли, что он с другой! – резко обернувшись на нее, негодующе воскликнула Нуране. Она зажмурилась и глубоко вздохнула, а после стала нервно расхаживать по комнате, не выпуская медальон.

– Нуране… – с сожалением протянула Анна, наблюдая за ее метаниями. – Раз так, придется потерпеть. Осталось немного, и вы отправитесь на охоту. На целых две недели он берет тебя с собой, где не будет ни гарема, ни других женщин! Они все от зависти помрут, вот увидишь, да языки свои проглотят. Что тебе эта Гюльнур Султан? Если бы шехзаде был к ней привязан, она была бы на месте Бахарназ Султан. Не думаю, что эта ночь что-то изменит в ее судьбе. Тебе и волноваться об этом не надо.

– Тебе легко говорить, Анна, – мрачно отозвалась Нуране. – Я с тобой согласна, но мое сердце… Оно кричит о том, что так быть не должно. Он ведь сейчас с ней… Как представлю, что он… целует ее, то…

Она умолкла и закрыла лицо руками, пытаясь избавиться от вспыхнувших перед глазами образов, а когда убрала руки, осела на свою кровать и со слезами на глазах посмотрела на подругу.

– Почему мне так больно, Анна? – беспомощно выдохнула она и положила руку на грудь в область солнечного сплетения. – Вот здесь… так тяжело, словно камень лежит.

– Любовь всегда причиняет боль, – встав с тахты и подсев к ней, Анна обняла ее за плечи и, задумавшись, грустно улыбнулась. – Моя мама так говорила. Я рассказывала тебе, что я из бедной семьи. Мама… вышла замуж по любви, что бывает редко в положении, в котором находятся юные девушки из семей, подобных ее. Отец был не богаче, но он был красивым мужчиной. Любил смеяться, и потому женщины всегда… так смотрели на него, что когда я это замечала, мне становилось… неприятно. Их счастье не было долгим. Отец… часто пропадал. Мама знала, что он был с другими женщинами, но она не могла оставить его и уйти. И причина была не в нас с сестрой. Она слишком сильно любила его. Я помню, как она сидела ночами, плакала и ждала, когда он вернется. Отец делал вид, что ничего не происходит. Наверно потому, что понимал, что мама не сможет встать у него на пути и простит все, что бы он не сделал. Моя любовь к нему медленно умирала, когда я видела страдания мамы.

Нуране слушала ее, чуть нахмурившись, а когда Анна умолкла, печально смотря перед собой, спросила:

– Но что… было дальше? Она нашла в себе силы уйти? Забрала вас с сестрой?

Анна помедлила, и было видно, как она собирается с силами, чтобы продолжить рассказ. В ее серых глазах плескалась боль.

– Однажды… в очередную ночь, когда мама ждала его, она… просто умерла. Из-за тоски она мало ела, но ей приходилось много работать по дому. Наверное, она болела, но никому об этом не говорила. Отец обнаружил ее, вернувшись домой под утро. Я проснулась, услышав, как он плачет, обнимая ее, умершую, но мне… было не жаль его. Потом он отвез нас с сестрой к своей матери, где мы и выросли, и больше мы его никогда не видели.

С пониманием во взгляде Нуране сжала ее руку и вздохнула, опечаленная услышанным.

– К чему я это рассказала тебе? Не бывает любви без боли. Мама говорила, что боль – это нормально, как, впрочем, и ошибки. Такова жизнь. Ты и сама говорила, что нельзя останавливаться, как бы тяжело не было. Вспомни об этом, Нуране.

– И я помню, – улыбнулась та, покрепче сжав ее руку. – А если забуду, ты будешь рядом, чтобы напомнить об этом. Так хорошо, что ты у меня есть.

Они рассмеялись сквозь слезы и обнялись, положив головы друг другу на плечи.

========== Глава 34. Новая жизнь ==========

Утро следующего дня.

Дворец Эсмы Султан.

Проснулась Эсма Султан в одиночестве и, сонно приподнявшись в постели на локтях, огляделась в покоях уже при свете дня. Вчера она толком их не разглядела, ослепленная отчаянием и страхом, да и было слишком темно. Ее взгляду предстала просторная опочивальня, оформленная в зеленых оттенках, которая была богато и со вкусом обставлена. Стены светло-зеленые, украшенные восточной мозаикой, на мраморном полу расстелен огромный персидский ковер, расписанный золотистыми узорами, а ложе о четырех столбиках с пышным зеленым балдахином, на котором она и покоилась, было напротив дверей. Повсюду золотые подсвечники, декоративные вазы, в одном из углов зеркало во весь рост в позолоченной оправе, а в другом – письменный стол, который пока еще пустовал, и приставленный к нему вычурный стул с высокой изогнутой спинкой. Даже подушки, на которых она спала, были сшиты из гладкого шелка все того же зеленого цвета. Не сказать, что Эсма Султан была разочарована – вполне себе красивые и уютные покои – но она не любила зеленый цвет, а его здесь было невыносимо много – глазу негде отдохнуть. Да и роскоши тоже было “слишком”, а султанша знала, что истинная роскошь сдержанна и умеренна. Она радует взор, а не довлеет.

Поднявшись, Эсма Султан позвала служанок, которые, услышав ее голос, вошли в покои и поклонились. Среди них не было Фидан-хатун, и султанша велела позвать ее, пока еще не слишком доверяя новым служанкам, к которым только предстояло привыкнуть. Когда Фидан-хатун явилась, Эсма Султан уже сидела на тахте в изумрудно-зеленом – это просто невыносимо! – халате, наброшенном поверх сорочки.

– Султанша, – доброжелательно воскликнула служанка, улыбнувшись. – Доброе утро.

– И тебе доброе утро, Фидан, – отозвалась Эсма Султан, тепло посмотрев на нее, как на сердечного друга. – Эти покои готовили по приказу Давуда-паши?

– Насколько мне известно, обустройством дворца занималась его дочь, – осторожно ответила Фидан-хатун и почему-то в ее глазах мелькнуло напряжение.

– Тогда понятно, – протянула султанша, усмехнувшись. – Мне хотелось бы многое изменить. Во-первых, следует разбавить этот пресловутый зеленый цвет другими оттенками, иначе я рассудка лишусь. Снимите эти шторы, – она с неодобрением покосилась на них – длинные и грузные, из бархата. Они ощутимо отягощали обстановку. – Нужно сшить другие из ткани полегче. Например, из хлопка. Пусть это будет желтый цвет, но спокойный, приглушенный. Также подушки на ложе и на тахте нужно заменить из зеленых на желтые и бежевые. И уберите большую часть этих золотых подсвечников и ваз. Оставьте только вон ту вазу, что возле ложа, и несколько подсвечников в рамках необходимости. И еще… Фидан, распорядись, чтобы в саду нарвали цветов и поставили их в ту вазу, что я велела оставить. Ты знаешь, как я люблю цветы.

– Я поняла, султанша. Сделаем все, как вы приказали. Амина, ты слышала? – Фидан-хатун обернулась на другую служанку, и та вскинула голову. – Немедленно займитесь делом. И пусть кто-нибудь из вас нарвет цветы в саду для госпожи. Она любит алые розы.

Эсма Султан ощутила удовлетворение от осознания того, что являлась полновластной хозяйкой этого дворца – один из немногочисленных плюсов начала самостоятельной жизни и брака. Она, однако, неприятно удивилась, когда Амина-хатун растерялась, получив приказ.

– Но… – пролепетала она, осторожно покосившись на нее. – Сельминаз-хатун будет недовольна, если узнает, что покои, которые она готовила для султанши и паши, начнут переделывать, едва работу над ними закончили.

– Что ты сказала? – задохнулась от возмущения Эсма Султан. Она была даже больше сбита с толку, чем возмущена. – Будет недовольна? Какое мне дело до нее, хатун? Здесь я хозяйка и потому мне решать, что и как должно быть.

Фидан-хатун смерила строгим взглядом ушедших служанок, а после повернулась к своей госпоже с недовольным видом.

– Эта Сельминаз-хатун, очевидно, считает себя здесь хозяйкой. Я была так удивлена, когда встретила ее утром. Так важно по дворцу расхаживает, словно это она – султанша, а не вы! Девице этой наглости не занимать. Холл тоже обставляют по ее вкусу и, поверьте, он выглядит не лучше, чем эти покои. Не мне советовать вам, султанша, как поступить, но, клянусь Аллахом, ее нужно поставить на место.

На лице Эсмы Султан появилось непривычное для него выражение сдерживаемого негодования. С помощью Фидан-хатун она переоделась, остановив выбор на изящном платье из алого шелка и дополнив его медальоном в форме цветка розы, который ей, кажется, вечность назад подарил один торговец на городском рынке в один из ее легкомысленных побегов из дворца. Сама того не осознавая, султанша просто хотела вернуться к тому беззаботному времени, когда она была юной, лучезарной и счастливой девушкой, полной мечтаний о светлом будущем и о красивой взаимной любви. Увы, от той девушки мало, что осталось, и Эсма Султан тосковала по ней. То, что она просто повзрослела, ощутив горечь разочарований и познав боль, она признавать еще не хотела, но уже встала на путь осознания.

Войдя в холл в сопровождении Фидан-хатун, султанша в аристократическом жесте сложила руки на уровне живота и с надменным видом огляделась. Служанки, увидев ее, на время отвлеклись от своих дел, поклонились, и вернулись к работе. Они поправляли подушки, вешали шторы, расставляли повсюду те же золотые подсвечники, вазы и протирали пыль. Глаза резало от буйства красных оттенков, и посреди всей этой суматохи стояла высокая и стройная девица с длинными русыми волосами, ниспадающими до самой талии, и по-своему красивым лицом с зелеными, как у Давуда-паши, чуть раскосыми глазами. Она была одета в роскошное зеленое платье, расшитое золотой нитью, и выглядела так, словно никак не могла насладиться неожиданно свалившейся на нее роскошью. Наверно, потому она разом надела на себя все имеющиеся у нее золотые украшения. Действительно, вид у нее был такой, словно девица чувствовала себя полновластной хозяйкой дворца.

– Султанша, – она изогнула губы в улыбке и поклонилась, но в этом чувствовалась издевка или же Эсме Султан это только показалось. – Доброе утро. Прошу, проходите, – она повела рукой в сторону длинного стола, какой был и во дворце Михримах Султан.

– Что же, спасибо за позволение, – не удержалась от иронии Эсма Султан, медленно прошла к столу и с показательным недовольством осмотрелась. – Как тебя зовут?

– Мое имя – Сельминаз, – ответила девушка. На миг маска доброжелательности слетела с ее лица, и в зеленых глазах мелькнуло высокомерие. – Отец предоставил мне обустройство дворца. Как вы его находите? Я с особой тщательностью готовила ваши покои, султанша, и надеюсь, что они пришлись вам по вкусу.

– По всему, наши вкусы не совпадают, что и неудивительно. Я благодарна тебе, Сельминаз, за твои старания, но впредь я сама буду заниматься обустройством своего дворца.

– Не думаю, что это возможно, – улыбка Сельминаз-хатун напоминала ту самую ядовитую улыбку Эмине Султан, которая появлялась на ее лице, когда она любезничала с теми, кого всем сердцем ненавидела. Эсму Султан это покоробило, как и сказанное нахалкой. – Давуд-паша именно мне поручил это. Не думаю, что отец обрадуется, узнав, что вы пошли против его приказа. К тому же, я смею полагать, что в силу своего юного возраста, вы, султанша, не сможете должным образом вести дела дворца. Я же имею такой опыт. Знаете ли, в Эскишехире я всем заправляла и потому имею большой опыт в ведении финансов.

– Кажется, ты забыла, кто перед тобой, – чувствуя, как задрожали ладони от обиды, возмущенно воскликнула Эсма Султан. Ее бросило в жар от откровенной наглости и самодовольства девицы. – Я – дочь падишаха, султанша! И это, смею напомнить, мой дворец.

– Возможно ли забыть, султанша? – не переставая улыбаться и сохраняя издевательское спокойствие, ответила Сельминаз-хатун, при этом неприятно выделив обращение. – Я знаю, кто вы. Дочь султана, ради которой мой отец был вынужден расстаться с прежней жизнью, развестись с женой и обменять спокойствие провинции на столичную жизнь, на пути в которую нас уже чуть не убили. Я была несказанно рада вашему появлению в наших жизнях. Надеюсь, это взаимно. Нам нужно как можно скорее наладить отношения, ведь нам придется делить этот дворец. Он принадлежит не только вам, но и моему отцу, а значит, и мне. И вам придется с этим смириться.