Текст книги "Возмездие (СИ)"
Автор книги: Lana Fabler
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 91 страниц)
Одичавший сад полнился бурно цветущей зеленью, а на ясном небе ярко светило летнее солнце, которое пекло уже сейчас – в утренние часы. В воздухе витал приятный аромат цветения и, с наслаждением вдыхая его, Карахан Султан стояла на террасе. Солнечные лучи касались её волос, и в них они отливали золотом. Её лицо с правильными и тонкими чертами, несмотря на уходящие годы, оставалось по-прежнему красивым. Только теперь во взгляде и в скорбном изгибе губ чувствовалась горечь.
Взгляд зелёных глаз пробежался по бесконечным рядам белых палаток военного лагеря, расположившегося под холмом, на котором стоял дворец. Лихорадка, оказавшаяся тифом, пару месяцев назад угасла, забрав сотни жизней, но, благо, обойдя дворец и его обитателей. Меры, принятые Карахан Султан, возымели действие. Сейчас, уже не опасаясь угрозы заражения тифом, шехзаде Махмуд большую часть своего времени проводил в военном лагере, находясь там в своей стихии. Он изнурял себя бесконечными тренировками и пытался организовать своё войско, теперь уже взявшись самостоятельно за контроль над ним.
Неделю назад он вернулся из длительной поездки в Сивас, который из-за своего соседства с Трабзоном нёс в себе угрозу распространения волнений и мятежей, разрывающих его. Ферхат-паша, бейлербей Анатолии, прибывший из столицы в Сивас, чтобы наладить обстановку, самостоятельно не справился с этим и был вынужден призвать из столицы Альказа-пашу, на то время бывшего регентом престола. Но прибытие последнего только усугубило ситуацию, а, как позже выяснил Ферхат-паша, именно этого Альказ-паша и добивался, поскольку волна мятежей, прокатившаяся во всей Анатолии, была спровоцирована им. Прибыв в Сивас, Альказ-паша отдал приказ заключить в темницу Ферхата-пашу, а сам обосновался во дворце санджак-бея и объявил себя ханом нового государства Анатолия, а Сивас – его столицей.
Обеспокоенный подобными новостями, шехзаде Махмуд отправился в соседний санджак Эрзурум, чтобы обсудить положение вещей с пока что единственным своим соратником Онуром Беем. После они вдвоём отправились в Сивас, снедаемые сомнениями и опасающиеся за безопасность своих санджаков, но, к сожалению, недавно собранное из простого народа войско Альказа-паши, охраняющее Сивас, преградило им путь, и оба едва спаслись.
Вернувшись в Трабзон, шехзаде Махмуд поведал обо всём матери, и Карахан Султан потеряла покой, зная, что совсем близко мятежник объявил себя ханом и, скорее всего, намеревается захватить новые земли, чтобы укрепить свою власть, а кто в первую очередь встанет у него на пути? Трабзон и Эрзурум. Благо, у них было войско, и теперь шехзаде Махмуд ответственно взялся за управление им, чтобы в случае чего быть готовым. Карахан Султан надеялась на возвращение из военного похода султана, который, конечно же, не станет закрывать глаза на предательство и столь серьёзный мятеж. Он казнит Альказа-пашу и избавит их всех от нависшей угрозы. А если нет, им придётся защищаться самим.
– Госпожа, – раздался голос Фатьмы-калфы за спиной у Карахан Султан, которая слегка повернула голову влево, тем самым показывая, что слушает. – Пришло письмо от Махмуда Реиса.
Теперь уже полностью обернувшись к ней, султанша забрала письмо и, с хмурым видом развернув его, принялась читать. Закончив, она задумчиво прикусила нижнюю губу, а в её взгляде зажглась искра надежды.
– Что он сообщает? – осторожно спросила Фатьма-калфа.
– Султан вернулся из военного похода, но, как сообщает Махмуд Реис, в столице неизвестно о том, что происходит в Сивасе. Похоже, кто-то не хочет, чтобы в столице узнали об этом. Разумеется, это нужно только самому Альказу-паше, так как он боится казни, ведь пока ещё он не слишком-то силён. Даже из своего дворца боится выглянуть. Мы должны сообщить в столицу обо всём. Пусть там думают, что мы всё ещё верны и уж тем более не принимаем участия в восстании. Соседство с Сивасом бросает на нас тень предательства, а так мы избавимся и от неё, и от Альказа-паши, несущего в себе угрозу.
– А с шехзаде вы обсудите это? – уточнила Фатьма-калфа, зная его горячий нрав и помня, как он всякий раз раздражался, когда Карахан Султан принимала за него важные для них всех решения.
– Он согласится со мной, когда узнает о моём решении, – спокойно ответила Карахан Султан и, обойдя калфу, вошла в свои покои и тут же села за письменный стол, стоящий в углу.
Поспешив за ней, Фатьма-калфа встала неподалёку, с беспокойством и напряжением во взгляде наблюдая за тем, как султанша спешно пишет письмо, которое, возможно, решит судьбы сотен, а то и тысяч людей.
Дворец санджак-бея в Сивасе.
Руки, закованные в цепи, затекли, а кожа на запястьях стёрлась в кровь. Изнеможённо прислонившись спиной к влажной и холодной каменной стене, Альказ-паша сидел на мокром полу в темнице, в которой царила темнота. Глаза его были прикрыты, а дыхание – тяжёлым и надрывным. За три недели заточения он ослаб и сильно похудел. Щёки впали, борода спуталась и сильно отросла, а на тело налипла грязь, смешанная с потом.
В первые дни он метался, рвался и требовал освободить его, дёргая цепи. Постепенно силы покидали его из-за недоедания и холода, и спустя время он уже без движения сидел, оперевшись спиной о стену, и бессмысленно смотрел куда-то в пустоту. От одиночества, боли во всём затёкшем теле, страха за свою жизнь, голода, холода, темноты и бесконечно раздающегося звука мерно падающих с влажного потолка капель он сходил с ума. Казалось, это рассудок покидал его по капле. Он терял ощущение реальности, не зная, день сейчас или ночь, сколько прошло времени и сколько ещё пройдёт, прежде чем всё это закончится. Спасения ждать было неоткуда. Альказ-паша это знал. Надежда на освобождение давным-давно потухла в нём.
Загремел замок и, держа в руках кусок чёрствого хлеба и железную кружку с водой, в темницу вошёл охранник. Он поставил скудный обед на пол перед заключённым, наклонился, гремя связкой ключей, и снял цепи с его рук, чтобы тот смог поесть. Альказ-паша под его внимательным взглядом жадно накинулся на «еду», за минуту умял хлеб, даже не почувствовав его вкуса и толком не прожевав, залпом осушил кружку и громко и надрывно закашлялся, как безнадёжно больной. Его руки снова сковали цепями, и через минуту дверь за охранником с грохотом закрылась, погрузив пленника в уже привычную темноту.
Тем временем Ферхат-паша, находясь в своих покоях, сидел за письменным столом и угрюмо читал письмо, только что пришедшее из столицы от Хафсы Султан. Она сообщала, что султан вернулся из военного похода, а значит, пришло время сообщить ему о ситуации в Анатолии и о «предательстве» Альказа-паши, чтобы, наконец, избавиться от него.
Султанша велела к прибытию повелителя, если он отправится сам покарать мятежника, а это вероятнее всего, разыграть всё так, будто Ферхат-паша, не зная о его приезде, соберётся с силами и сумеет, наконец, самостоятельно справиться с Альказом-пашой и посадить его в темницу, чтобы у султана не возникло вопросов, отчего тот находится в заключении и в таком состоянии. А уже казнить его будет сам повелитель по прибытии. Тем самым Ферхат-паша сможет заслужить одобрение и доверие повелителя, который, вероятно, повысит его с должности бейлербея Анатолии до второго визиря с казнью Альказа-паши, который со своей смертью освободит эту должность. Именно эту должность и обещала ему Хафса Султан, затевая всё это.
– Твой конец близок, Альказ-паша, – мрачно ухмыльнулся Ферхат-паша, отложив прочитанное письмо.
Дворец санджак-бея в Трабзоне.
Пока шехзаде Махмуд отсутствовал несколько месяцев, его гарем впервые за время своего существования перестал кипеть и утих. Султанши занимались своими детьми и редко покидали покои, фаворитки, лишившись причин для ссор, ревности и соперничества, игнорировали друг друга с надменным презрением, а простые наложницы вели себя тихо и спокойно, лишённые тем для сплетен и пересудов. Но стоило шехзаде Махмуду неделю назад вернуться во дворец, как его гарем тут же оживился и привычно загудел.
Особенно взволнованы были фаворитки, каждая из которых мечтала влюбить в себя господина, пополнить ряды султанш и родить шехзаде. Недавний пример Айше-хатун, которая родила сына, стоял у всех перед глазами. Теперь её звали Айше Султан, ей были отданы отдельные покои, как настоящей госпоже, и назначено соответствующее жалованье. Теперь она могла со свойственным ей степенным достоинством расхаживать по гарему и снисходительно улыбаться наложницам, которые когда-то над ней потешались. К сожалению, сын Айше Султан родился прежде срока, оттого был болезненным и слабым ребёнком, но мать и Карахан Султан окружили его своей заботой и лекарями.
Изменилось положение и ещё одной женщины в гареме, а именно Элиф-хатун. Ей тоже посчастливилось родить сына, которого Карахан Султан в отсутствие шехзаде Махмуда нарекла Мустафой. Мальчик родился похожим скорее на мать, чем на отца: его волосы были тёмными, как у него, но черты лица и оливково-зелёные глаза, немного темнее, чем у матери, он унаследовал от неё. Даже в младенчестве шехзаде Мустафа был улыбчивым и милым ребёнком, что подсказывало: нрав он также взял от матери.
Став, наконец, госпожой, Элиф Султан возобладала уважением в гареме, так как всегда находилась рядом с Карахан Султан, которая искренне её любила, была красивой и обаятельной, а ещё, что немаловажно, не боялась Бахарназ Султан. Последняя, к слову, была крайне обеспокоена тем, что её, как признавала сама Бахарназ Султан, главная угроза в гареме всё же родила сына. Из-за страха обрести в её лице настоящую соперницу за внимание шехзаде Махмуда и за влияние в гареме, Бахарназ Султан не упускала возможности затеять ссору с Элиф Султан и горячо гневалась, когда та давала ей отпор, или же когда терпела унижение от Карахан Султан, часто защищавшей свою любимицу.
Между фаворитками, как и между султаншами, тоже шло соперничество. До своего отъезда шехзаде Махмуд всё же принял отправленную к нему повторно Беатрис-хатун. Ей посчастливилось лишь единожды побывать в его покоях, так как господин вскоре уехал, но теперь она была фавориткой. Как и положено, она стала мусульманкой и теперь носила новое имя Дилафруз, что означает «освещающая душу». С тех пор, как Фелисию отправили в покои шехзаде вместо готовящейся к этому Беатрис, последняя обозлилась на бывшую подругу, и между ними пролегла пропасть. Теперь же, когда обе стали фаворитками и мечтали об одном, между девушками разгорелась настоящая вражда. Ромильда и Энрика оказались на стороне Дилафруз, а преданная Анна осталась с Фелисией.
Фелисия стала объектом ненависти не только со стороны бывших подруг, но и со стороны не менее озлобленной Атике-хатун, которая была её соседкой по комнате и по-прежнему обожала злобно подшучивать над ней, высмеивая внешность и мечты Фелисии.
Теперь, когда шехзаде Махмуд вернулся, три его фаворитки, жаждущие вновь обратить на себя его внимание и тем самым утереть нос соперницам, замерли в ожидании того, кого же он выберет и позовёт к себе, но одну ночь сменяла другая, а шехзаде предпочитал фавориткам жён.
Разумеется, в первую после прибытия ночь он позвал Бахарназ Султан, и никто не был удивлён этим. Чего нельзя было сказать о следующей ночи, которая принадлежала Элиф Султан. Господин редко звал её, но она родила ему двоих детей и, чего нельзя было отрицать, всё-таки смогла сохранить его пусть и не сильный, но хотя бы какой-то интерес к себе. Бахарназ Султан негодовала от ревности и страха за свою власть, а Карахан Султан ликовала, так как всегда желала, чтобы её любимица смогла потеснить эту зазнавшуюся, по её мнению, фаворитку, возомнившую себя чуть ли не Хасеки Султан.
Следующие ночи, вплоть до настоящего времени, шехзаде неожиданно проводил в одиночестве. Видимо, сильно уставал от изнурительных тренировок в военном лагере и от бесконечных забот о нём. Беспокоясь за сына, желая помочь ему расслабиться и забыться от дел военного лагеря, Карахан Султан велела Радмиру-аге и Фатьме-калфе подготовить для этой ночи свою нынешнюю избранницу среди фавориток Дилафруз-хатун.
Узнав об этом за завтраком, Дилафруз счастливо заулыбалась и, обернувшись на сидящую за другим столиком Фелисию, обратила к ней торжествующий взгляд. Никак не показав своих чувств, а именно разочарования, досады и ревности, Фелисия спокойно выдержала её взгляд, а когда Дилафруз отвернулась, выдохнула. Анна, сидящая рядом, сочувственно нахмурилась.
– Не обращай внимания, – мягко посоветовала она.
– Не обращать внимания?! – возмущённым шёпотом переспросила Фелисия и, покосившись на сидящих за их столиком двух других наложниц, заинтересованно подслушивающих их разговор, решительно поднялась на ноги. – Идём в комнату.
Войдя в комнату, Фелисия порадовалась тому, что Атике ещё в ташлыке, завтракает. Анна, с белой завистью оглядевшись в комнате фавориток, где ей, похоже, никогда не доведётся жить, села на кровать Фелисии и беспокойно посмотрела на подругу. Та, сложив руки на груди, пылала от негодования.
– И почему Карахан Султан выбрала её? Ей, наверно, нравится, как Дилафруз перед ней чуть ли не на коленях ползает, вымаливая хальвет!
– Конечно, она выбрала её, ведь султанша полностью её контролирует. К тому же, ты знаешь, как… – Анна запнулась, поймав на себе раздражённый взгляд Фелисии. – Как Карахан Султан к тебе относится.
– Хочешь сказать, она не считает меня привлекательной и достойной внимания её сына?
– Да, примерно это я и имела в виду, – неловко заключила Анна, но спохватилась, увидев обиду в глазах подруги, и поспешила добавить: – Я так не считаю, Лис! Ты же знаешь. Просто… Ты милая и симпатичная, и я не знаю, почему Карахан Султан сказала во время вашего разговора, что ты не красавица и что она не была удивлена, когда шехзаде поутру сразу же выставил тебя и так больше и не позвал.
– Анна! – возмутилась Фелисия, и та смущённо умолкла. – Иногда мне кажется, что ты рада моей неудаче и тому, что всё так случилось.
– Вовсе нет. Я всей душой за тебя. Но ты не можешь не сознавать, что в этом гареме, где так много султанш и фавориток, очень сложно… возвыситься, как ты того хочешь. Ты только оглянись! Каждая из этих бесчисленных девушек мечтает стать фавориткой, влюбить в себя шехзаде и родить ему детей, тем самым став султаншей. Разве возможно одолеть их всех? Послушай меня, Фелисия, успокойся. То, чего ты хочешь, невозможно. Есть Карахан Султан, которая уже сейчас против тебя, есть Бахарназ Султан и, как бы ты не мечтала занять её место, этого не случится, потому что…
– Почему? – холодно спросила Фелисия, не дождавшись продолжения. – Хочешь сказать, что она сильнее, умнее, красивее? Я это и без тебя знаю, Анна. Как знаю и то, что у меня большая конкуренция и множество преград на пути. Но знаешь что? Я не позволю всему этому снова сломать меня. Довольно! Они все заставили меня почувствовать себя сломленной, убогой, никому не нужной и униженной. И не только здесь! Вспомни нашу жизнь до гарема. Ты, похоже, забыла, а вот я помню всё. Как наш корабль захватили и как пираты похитили меня, взяв в рабство, а мою мать заперли в трюме корабля и тем самым обрекли её на полную мук смерть в одиночестве и голоде без надежды на спасение. Помню, как мы жили в грязном трюме пиратского корабля, спали прямо на полу и ели их мерзкое варево. Как они хлестали нас кнутами и убивали за попытки спастись. Наш с тобой побег, смерть Берка на наших глазах, который пытался спасти меня из рабства и ради этого рискнул всем. Как те славянки издевались надо мной и обрезали мои волосы. А потом путь до Трабзона в тесной зловонной тележке, в которой нас везли, словно каких-то безвольных зверей на продажу. Я прошла через всё это не для того, чтобы сейчас сдаться и опустить руки в страхе перед какими-то гаремными наложницами. После всего, что я пережила, они мне уже не страшны.
Выдохнув после своей эмоциональной речи, Фелисия бессильно опустилась на кровать рядом с Анной, которая смотрела на неё с пониманием и сочувствием.
– Пойми, Анна, я устала быть никем, пресмыкаться, жить в нужде, в рабстве. Я решила бороться за себя, за право жить так, как хочу. Я желаю быть самой себе хозяйкой и, наконец, поставить на место всех тех, кто издевался надо мной и унижал. Сам шехзаде, принц – ты слышишь? – принц живёт здесь. И я могу стать его женой, пусть и одной из многих, но первой среди них – даже лучше и сильнее, чем Бахарназ Султан. Ты будешь рядом со мной и поможешь мне? Пообещай.
– Да поможет тебе Бог… – сокрушённо выдохнула Анна, покачав русоволосой головой, и улыбнулась. – Конечно, я буду рядом. Но что ты собираешься делать? Я не понимаю. Карахан Султан никогда не отправит тебя к шехзаде, а он сам, ты уж прости, не горит желанием снова звать тебя к себе. Этой ночью к нему идёт Дилафруз, да и вообще, у тебя столько соперниц! И среди них не кто-нибудь, а султанши, родившие шехзаде. Мне всё, чего ты желаешь, кажется невозможным, как бы я не хотела того, чтобы твои мечты осуществились.
Фелисия, нахмурившись, задумалась над её словами. Ей вспомнились слова матери, которые та произнесла, когда они в мире и покое жили во Дворце Дожей в процветающей и ещё не разрушенной войной Венеции. Война длилась только четвёртый год и ещё не коснулась самой Венеции, поскольку велась где-то далеко на морских просторах. Это был тёплый летний вечер. Сквозь открытые окна в опочивальню проникал солоноватый влажный аромат из каналов. Они были в её комнате: сидели в бархатных креслах возле горящего камина, в котором потрескивали поленья. Матушка вышивала – она была умелой и талантливой рукодельницей – и терпеливо отвечала на вопросы любопытной дочери, которая вдруг заинтересовалась тем, как её отец стал дожем.
Марино Гримани был выходцем из богатой и знатной венецианской семьи, являлся человеком умным и честолюбивым и быстро построил головокружительную карьеру, став самим советником дожа. В народе и окружении его любили, ибо он умел задобрить людей своим богатством и обладал талантом всегда и в любой ситуации находить нужные слова, способные расположить к нему. Но ему пришлось долго ждать своего часа, участвуя во дворцовых интригах в попытках не только сохранить, но и приумножить богатство и власть. Только в возрасте 62 лет всенародный любимец стал дожем. Венеция долго и радостно праздновала сие событие, как и немногим позже коронацию его жены сеньоры Морозины, ставшей догарессой. Беззаботное и праздное течение жизней венецианцев разрушила начавшаяся война с Генуей, в которую вскоре вмешалась и Османская империя, но сеньора Морозина в разговорах с дочерью не упоминала войну, чтобы не пугать её.
– Отец мог и не стать дожем? – широко распахнув свои выразительные голубые глаза от изумления, спросила маленькая Фелисия, даже забыв из-за него о правилах приличия и поджав под себя ноги, отчего длинная юбка её синего платья задралась.
– Фелисия, что за манеры? – скользнув по ней неодобрительным взглядом, возмутилась сеньора Морозина и через мгновение благосклонно улыбнулась, когда девочка спустила ноги, расправила юбку и чинно сложила ладошки поверх неё. – Разумеется, мог и не стать. Твой отец… очень долго шёл по выбранному им пути, много раз оступался и, порою, оказывался на перепутье, не зная, куда повернуть, но сумел преодолеть все преграды и, наконец, достиг желаемого.
Фелисия задумалась над словами матери, приложив указательный пальчик к губам и нахмурилась, очевидно, придя к какому-то умозаключению.
– То есть ему было трудно, но он всё равно шёл?
– Это и есть рецепт успеха, милая, – легко улыбнулась матушка, и вокруг её губ собрались морщинки, как и в уголках таких же голубых, как у неё самой, глаз. – Несмотря ни на что идти к своей цели. Когда твой отец только ступил на выбранный им путь, ему казалось, что он, скорее всего, не сможет его пройти до конца, так как этот путь казался ему очень длинным и полным таких преград, которые ему было не под силу преодолеть. Но вот он, осмелившись, сделал один шаг, затем второй, споткнулся, упал, но заставил себя подняться и сделать ещё несколько шагов, снова упал и снова поднялся, и с каждым падением он запоминал, куда лучше поставить ногу, чтобы в следующий раз удержаться на ногах и не упасть. По мере своего неторопливого продвижения вперёд он таким образом набирался опыта, учился на своих ошибках и уже впредь не повторял их, а, главное, думал не о том, что ждёт его там, далеко впереди, а преодолевал только те преграды, которые стояли прямо перед ним, здесь и сейчас. Так, шаг за шагом, он дошёл до конца и, обернувшись назад, улыбнулся самому себе в далёком прошлом, когда ещё стоял в самом начале пути и боялся сделать первый шаг перед лицом неизвестности. Главное, что он вынес за время своего так называемого путешествия, это то, что нельзя стоять на месте. Нужно идти и шаг за шагом преодолевать невзгоды в стремлении к своей мечте.
Будучи ребёнком, Фелисия не особенно вникла в слова матери, к тому же, не успела та договорить, как в опочивальню вошёл отец. Он раскинул руки в стороны и, радостно заулыбавшись, Фелисия спрыгнула с кресла и подбежала к нему, угодив в крепкие объятия. Сеньора Морозина, отложив вышивку, поднялась и поклонилась, а распрямившись, с улыбкой взглянула на мужа, который с любовью поцеловал дочь в щёку.
Бог дал им много детей за годы брака, но вскоре после рождения забирал их. Троих сыновей и четверых дочерей похоронила сеньора Морозина. Некоторые рождались мёртвыми, другие не переживали младенчества, а один сын дожил до семи лет, но вдруг заболел и умер. Фелисия была их поздним и похоже, что последним ребёнком, так как сеньора Морозина уже была близка возрастом к пятидесятилетию, поэтому девочку окружали заботой и растили её во всеобщем обожании и в тайном страхе потерять её. Но ни дож Марино Гримани, ни его жена даже не догадывались о том, какая судьба ждёт их единственную дочь. Оторванная от родины и от семьи, лишённая всего, она стала рабыней и наложницей в чужом краю с чужой верой и чужими порядками, где ей пришлось выживать, рискуя всем, в том числе и своей жизнью, которая теперь ничего не стоила. Для девочки, выросшей в роскоши, во всеобщем обожании и с осознанием высоты своего положения это было огромным потрясением, но теперь она с ним справилась и, как и её отец когда-то, выбрала свой путь.
– Если Карахан Султан, как ты сказала, никогда не выберет меня, а шехзаде сам не желает звать меня к себе, то мне придётся самой добиваться ночи в его покоях, – вынырнув из воспоминания, произнесла Фелисия, и её голубые глаза блеснули стальным блеском решимости.
– Но как? – недоумевала Анна, смотря на неё настороженно.
– Радмир-ага поможет мне. Он пообещал, что поможет. Я делала всё, что он мне говорил.
Встав с кровати, Фелисия подошла к настенному зеркалу и посмотрела на своё отражение, сильно изменившееся за те месяцы, что она провела в гареме. Как и советовал Радмир-ага, она поправилась, взяв за привычку плотно есть и балуя себя сладостями, отрастила волосы, которые теперь каштановой блестящей копной спускались ниже плеч, подчёркивала свои большие красивые глаза краской, а те несколько платьев, что у неё были, она просила сшить из ярких тканей, чтобы не быть невзрачной, и ко всему этому научилась почтительно вести себя с теми, кто выше по положению.
Теперь она была скорее Хасибой-хатун, фавориткой гарема, а не Фелисией Гримани, дочерью венецианского дожа. Изнеженность уходила, уступая место всё более крепнующей решимости бороться за жизнь и за своё благополучие. Она познала тяготы, ощутила боль, почувствовала на вкус унижение, стерпела лишения и всё это помогло ей осознать, что отныне ей придётся идти по жизни одной, без опеки семьи и помощи слуг, и ей не на кого положиться, кроме как на саму себя. Теперь её жизнь, столь кардинально изменившаяся, в её руках.
– Да что он может сделать? – с сомнением спросила Анна. – Он служит Карахан Султан. С чего бы ему помогать тебе?
– Анна, хватит, – раздражённо посмотрела на неё Фелисия. – Если ты хочешь быть рядом со мной, то должна помогать и поддерживать меня, а не сомневаться в каждом моём решении и говорить, что мои мечты несбыточны.
– Прости…
– Найди Радмира-агу и скажи ему, что этой ночью Дилафруз не должна попасть в покои шехзаде. Вместо неё должна пойти я. Спроси, чем он может помочь.
– Но почему я должна идти спрашивать? – нахмурилась Анна.
– Потому что я тебя об этом попросила. Если я к нему подойду, то всем в гареме станет ясно, что это он помог мне и тем самым предал Карахан Султан в случае, если я попаду на хальвет сегодня, а насчёт тебя никаких подозрений не возникнет.
Вздохнув, Анна всё-таки поднялась с кровати и, пройдя мимо улыбнувшейся ей Фелисии, вышла из комнаты. Не успели двери за ней закрыться, как в комнату вошла Атике и, заметив Фелисию, стоящую перед зеркалом и в задумчивости поглаживающую свой медальон с бирюзой, тут же расплылась в ехидной улыбке.
– Предаёшься мечтам?
Вздохнув, Фелисия отвернулась от зеркала и направилось было к дверям, но когда она проходила мимо Атике, та схватила её за локоть, заставив остановиться.
– Ты так наивна и глупа, Хасиба, раз надеешься на то, что шехзаде обратит на тебя хотя бы ещё один взгляд.
– Это мы ещё посмотрим. Вот для тебя и вправду надежды нет. Ты ему надоела. Помнится, ты так хвасталась, что бывала в покоях шехзаде чуть ли не сотню ночей, но, к сожалению, так и не смогла подарить ему ребёнка. Тогда зачем ты вообще нужна? Твоё время давно закончилось, Атике, а моё только начинается.
Тёмные глаза Атике наполнились гневом, а её пальцы ещё сильнее сжались на коже Фелисии, причиняя ей боль.
– Твоё время никогда не настанет! Знай, я буду с удовольствием наблюдать за тем, как все твои мечты потерпят крах, а тебя саму раздавят, как жалкое насекомое!
Со злостью вырвав локоть из захвата её пальцев, Фелисия с надменным видом покинула комнату.
Покои Бахарназ Султан.
Теперь она была госпожой, но достигнутое ею положение не изменило её истинной сущности. А в своей сущности она была дочерью бедного греческого ремесленника, занимавшегося гончарным делом, которое не приносило ему достаточного для жизни его большой семьи количества денег. Она, тогда ещё Каллиста, родилась и выросла в окружении братьев в маленьком, старом и ветхом доме в греческом городке Керкира, который, в свою очередь, простирался на восточном побережье острова Корфу.
Отец был невысоким, коренастым мужчиной с волосами с проседью и со спокойным, смиренным перед всеми жизненными трудностям взглядом. День ото дня он проводил за гончарным станком, лепя из глины посуду, а его жена и дети занимались тем, что пытались это продать в крохотной лавке на рынке Керкиры. Ему посчастливилось жениться на красивой женщине, которая, к тому же, обладала добрым нравом. Но годы жизни в нужде, тяжёлой работы и многочисленные роды привели к тому, что красота её потускнела, а здоровье пошатнулось. Каллиста была одним из поздних детей, потому запомнила мать уже сутулой женщиной в годах, приятное лицо которой было испещрено морщинами, а во взгляде властвовали усталость и доброта, которую она всё же смогла в себе сохранить, несмотря на тяготы. У Каллисты было четверо старших братьев, которые уже создали свои семьи, когда она была ещё ребёнком. Они изредка появлялись в их доме вместе со своими детьми, но Каллиста из-за большой разницы в возрасте никогда не была близка с ними и сейчас даже не смогла бы назвать их имён, не перепутав одного брата с другим. Также у неё был младший брат Тимо, с которым она и провела всё своё детство.
Подрастая, Каллиста брала на себя домашние дела, так как мать была уже не в силах с ними справляться, и тяжёлая работа, которую девушка взвалила на свои хрупкие плечики, заставила её рано повзрослеть и забыть детские забавы. Тимо, в отличие от братьев, которые пошли своими путями и оставили родительский дом и семейное дело, стал помогать отцу в гончарном ремесле, чтобы в будущем перенять его и продолжить. Тимо не был недоволен своей жизнью: он пошёл в отца, который был трудолюбивым и спокойным человеком, готовым всю жизнь провести так, как и его предки – в нужде и в тяжёлой работе.
Каллиста унаследовала от матери её красоту, но её добрым нравом не отличалась. В отличие от брата, смиренно принимавшего и устройство их жизни, и необходимость работать и ухаживать за престарелыми родителями, Каллиста противилась этому. Тяготы ожесточили её сердце, а невозможность утолить свои желания озлобила. Ей казалось несправедливым, что они живут так в то время, как другие купаются в золоте, имеют сотню слуг и наслаждаются своим праздным существованием. Но сколько бы она не рвалась мечтами и мыслями к такой жизни, она была для неё недостижима, как звёзды, до которых невозможно дотянуться рукой. Но случай всё изменил. Впрочем, благодарить скорее следовало красоту девушки.
В один из дней Каллиста, как всегда, помогала матери торговать в их лавке. Стояла летняя удушливая жара, от которой хлопковое платье девушки липло к телу, а чёрные волосы, от природы курчавые, ещё пуще вились мелкими завитками. Покупателей было немного и, умирая от скуки и изнемогая от жары, Каллиста сидела за заставленным простоватой глиняной посудой прилавком, подставив руку под голову, и вздыхала, мысленно сетуя на свою жизнь. Один из тех богачей, которым она завидовала, проходил по рынку вместе со своим младшим сыном. Увидев Каллисту, наблюдающую за ними из-за прилавка с явным интересом, юноша был очарован её красотой, а заговорив с ней о глиняных горшках только ради того, чтобы иметь возможность услышать её голос, был пленён ею самой. Каллиста не была глупа, чтобы не увидеть выгоду в таком интересе к ней со стороны молодого, богатого и, главное, ещё не создавшего семью юноши, поэтому из кожи вон лезла, чтобы быть милой и восхищённой его вниманием к себе.
Несмотря на недовольство своего отца, юноша, которого звали Агемнон, потерял голову от любви. Некоторое время он навещал их и одаривал роскошными подарками Каллисту и её семью, а после и вовсе выпросил у отца, обожающего его, позволение жениться на девушке, несмотря на её происхождение. Каллиста была счастлива, но не от любви, которой вовсе не чувствовала, а от осознания того, что, наконец, её мольбы были услышаны: её ждёт та жизнь, о которой она мечтала, полная богатства и вседозволенности. Больше ей не придётся работать и прозябать в нищите.
К несчастью, удача, улыбнувшаяся было Каллисте, отвернулась от неё, когда до свадьбы оставались считанные дни. На Керкиру напали османы, захватили крепость, которая находилась здесь, и объявили себя хозяевами города, который теперь могли спокойно грабить. Молодых девушек ждало рабство и последующая за этим участь наложниц, а самых красивых из них, в число которых входила и Каллиста, османы не трогали и берегли для выгодной продажи.
