Текст книги "Возмездие (СИ)"
Автор книги: Lana Fabler
сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 91 страниц)
– И у вас уже есть кто-то на уме?
– А ты думаешь, для чего я приберегла Нефизе-хатун?
– Но она же… с таким нравом она разве не опасна? Родит шехзаде и, верно, станет второй Сейхан Султан.
– Значит, она не родит, Идрис, – раздраженно отозвалась Хафса Султан. – Мы ее просто используем, как временную замену Бельгин, а станет нрав свой показывать – сгинет в водах Босфора. Как повелитель вернется, отправим ее на хальвет. Пока же следите за Бельгин. Айнель-калфа пусть глаз с нее не спускает. Мы должны быть осторожны.
– Я понял, султанша.
В этот момент раздался стук в двери и, позволив войти, Хафса Султан удивленно поглядела на вошедшую в покои главную лекаршу Дильнар-хатун. Встав рядом с евнухом, она поклонилась.
– В чем дело, Дильнар-хатун? Я вас не вызывала.
– Я знаю, султанша, но… Я должна вам кое-что рассказать, поскольку верна вам и многим обязана, в том числе и своей должностью. Клянусь, если Эмине Султан узнает о том, что я во всем вам созналась, она меня жизни лишит. Так она сказала.
Султанша мельком переглянулась с Идрисом-агой и настороженно повернулась к напуганной лекарше.
– Можешь не беспокоиться. Я обещаю тебе защиту. Рассказывай.
Топкапы. Комната Бельгин-хатун.
Недомогание все еще не оставило ее, и Бельгин лежала в постели, по-прежнему мучаясь от тошноты и изнемогая от слабости. Ее маленькое хрупкое тело тяжело переносило беременность, но она надеялась, что вскоре это пройдет, иначе она и до родов не доживет и умрет от голода, хотя последнее, что она испытывала – это чувство голода, что и настораживало.
Айнель-калфа, как всегда, была рядом с ней, но она ненадолго отлучилась по нужде, и фаворитка находилась в комнате одна. Она задремала и испуганно дернулась, когда двери распахнулись со скрипом. Приподняв голову с подушки, Бельгин вместо ожидаемой Айнель-калфы увидела незнакомую ей девушку с подносом в руках, на котором стоял кубок, и тут же насторожилась.
– Кто ты?
– Меня прислал главный повар Муслим-ага, – ответила девушка, подойдя к кровати. – Ему велел приготовить этот отвар Идрис-ага, тот и распорядился принести его. Сказал, что лекарша прописала его вам, чтобы стало легче.
– Идрис-ага? – с сомнением переспросила Бельгин, но, поглядев на кубок, испытала сильнейшее желание выпить его содержимое и, наконец, действительно почувствовать себя лучше, так как терпеть и дальше сильную тошноту, из-за которой не могла взять в рот ни кусочка, она не имела сил. – Хорошо, я выпью.
Протянув руку, она взяла с подноса кубок и, принюхавшись, ощутила только запах каких-то трав. Поглядев на рабыню, которая поспешно вышла из комнаты, Бельгин поднесла кубок к губам и сделала несколько маленьких глотков.
Генуя.
Они спокойно двигались в толпе людей, как всегда наполняющей порт, скрытые плащами. Эдже видела, как они отходят все дальше от них, растворяясь в толпе, и вскоре потеряла их из виду. Полная напряжения, она, однако, сохраняла показную невозмутимость, стоя вместе с не менее напряженным Капрано и половиной своих воинов возле того самого торгового корабля, перевозящего провизию, который намеревались «реквизировать». По трапу все еще расхаживали члены команды корабля, совершая последние приготовления к скорому отплытию, так что проблем с проникновением на корабль не должно было возникнуть – они просто поднимутся на него по трапу и тогда уже обнажат мечи, чтобы захватить его. Гвардейцы, охраняющие порт, уже обратили на них внимание, и Эдже мысленно торопила время, опасаясь, что те вскоре подойдут к ним в намерении разобраться, и тогда все пропало.
Был ясный солнечный день – на лазурном небе ни одного облака. Близился полдень, и под палящими лучами поднимающегося солнца воздух постепенно накалялся, становясь жарким и душным. В плаще и в капюшоне было нестерпимо жарко, но, сняв его, Эдже разоблачила бы себя, потому терпела, чувствуя, как по шее стекают капельки пота, а одежда постепенно становится влажной. Короткий меч, который был прикреплен к ее спине под плащом, тоже накалился и обжигал кожу через тонкую ткань рубашки.
Она все ждала, когда, наконец, спокойствие этого утра поглотит хаос, и вскоре до нее донесся какой-то шум. Сначала эта были просто голоса, затем какой-то грохот, словно упало что-то большое и тяжелое, а люди, вертя головами, стали беспокойными и встревоженными. Гвардейцы зашевелились и, обнажив мечи, спешно направились в ту сторону, куда отправился Серхат с воинами, и вскоре послышался металлический лязг. Тут-то и началась паника: люди принялись разбегаться, кричать, метаться под звуки начавшегося посреди порта сражения.
– Пора! – стараясь перекричать шум, воскликнула Эдже и, не без удовольствия сорвав с себя плащ, она обнажила меч, сталь которого ослепительно блеснула в солнечном свете.
Капрано и воины последовали ее примеру, и они ринулись сквозь всеобщую суматоху к трапу корабля, команда которого уже, видимо, была готова к отплытию. Эдже перепрыгнула через какого-то мужчину, почему-то лежащего прямо на земле, которого, видимо, или ударили, или затоптали в воцарившейся панике. Увидев, как по трапу на корабль поднимаются вооруженные мечами люди, матросы тоже запаниковали и, желая спасти свои жизни, стали разбегаться по палубе и даже выпрыгивали за борт в море, благо, до суши было рукой подать.
Все оказалось даже проще, чем полагала Эдже, так как команда из простых матросов явно не желала вступать в сражение с вооруженными воинами, и ей даже не пришлось пускать меч в ход. Капрано, осознав, что корабль захвачен без боя, тут же стал раздавать поручения воинам, чтобы те готовились к отплытию, а Эдже, спешно подойдя к борту, отчаянно вглядывалась в ту сторону, где шло сражение, и видела, что Серхату из него не вырваться. Подойдя к ней, Капрано также убедился в этом.
– Нам нужно отплывать, если хотим остаться незамеченными, – проговорил он, повернувшись к ней. – Он предупреждал, что, если не сможет пробраться на корабль, мы должны отплыть без него. Ваше Величество, это его выбор.
– А это – мой выбор, – процедила она и решительно направилась к трапу. – Оставайтесь на корабле! Будьте готовы к отплытию, – велела она, обернувшись через плечо, когда Капрано бросился было за нею следом.
В смятении он наблюдал, как королева сбежала по трапу обратно в порт и сразу же исчезла в беснующейся толпе. Расталкивая бегущих ей поперек пути людей, Эдже, задыхаясь, прорывалась к месту сражения и, когда, наконец, увидела стоящего спиной к ней гвардейца, сражающегося с одним из ее воинов, которых осталось трое вместе с Серхатом, пронзила его мечом. Оттолкнув убитого, Эдже рванулась к Серхату, который сражался сразу с двумя гвардейцами, и взяла одного на себя, блокировав его выпад в сторону Серхата, который, заметив ее, недовольно сжал челюсти, и на его лице заиграли желваки.
– Какого черта?! – заорал он, снеся голову гвардейцу мощным взмахом меча и тут же взявшись за другого, что ринулся на него и животом напоролся на меч.
– Решил перебить всю королевскую гвардию? – в тон ему крикнула Эдже, увернувшись от атаки гвардейца и затем пронзив его мечом в грудь между ребер. – На корабль!
Отбившись от последних гвардейцев, на смену которым уже бежали другие, привлеченные шумом, Эдже и Серхат, как единственные оставшиеся в живых, бросились к кораблю, сбивая на ходу людей, но какой-то мужчина, пробегая мимо, задел Эдже плечом, и та, споткнувшись, упала и сильно ударилась головой о каменную кладку. Перед глазами у нее все потемнело, в ушах родился неясный гул, а сильная тупая боль расползлась на месте удара, которое запульсировало. Чьи-то сильные руки подхватили ее и, свисая вниз головой с широкого плеча, Эдже чувствовала, как на ее лицо из волос струится что-то горячее и липкое. Последнее, что она видела, – это мелькание крупных мускулистых ног того, кто ее нес. Глаза ее закатились, и Эдже провалилась в темноту.
========== Глава 28. На краю ==========
***
В одном из множества греческих городов, именовавшемся Кария, настало утро и, без сомнения, прекрасное. Эти земли были привычны к жаркому солнцу и нежному морскому бризу, что веял со стороны Средиземного моря – город лежал на его побережье – и приносил с собой солоноватый запах морской воды. Сегодня море было тихое и удивительно спокойное. Гребни его волн с шепотом набегали на песчаное побережье и, пенясь, отступали обратно в море. Все вокруг было окутано беззаботностью и покоем. Небосклон, окрашенный в золотисто-желтый цвет лучами восходящего солнца, свидетельствовал о приближении очередного теплого и ясного дня.
– Ариадна? – вслед за стуком раздался из-за закрытой двери голос отца. – Милая, ты одета?
В этот момент старшая из его дочерей едва покинула постель и, поспешно схватив с изножья расправленной кровати висевший на нем широкополый зеленый шелковый халат, набросила его поверх сорочки и громко воскликнула:
– Да, отец. Можете войти.
Тут же распахнулась дверь, и в опочивальню, озаренную солнечным светом, вошел высокий статный мужчина в богатых одеждах с темными волосами, которые, однако, уже тронула седина. Увидев дочь, он скользнул по ней взглядом своих глаз необычайно яркого зеленого цвета и добродушно усмехнулся. Следом за ним в покои вошли служанки, одна из которых держала в руках нечто сложенное белого цвета.
– Ты только встала? Твоя матушка и сестры уже давно бодрствуют и ждут тебя к завтраку. Прекрасное выдалось утро, не находишь?
– Да, отец, – с улыбкой отозвалась Ариадна и с любопытством поглядела на то, что держала служанка. – Что это?
– Подарок, – великодушно воскликнул мужчина и довольно улыбнулся, увидев, как просияла дочь. Как самая любимая из дочерей, она не могла жаловаться на недостаток внимания, скорее, наоборот, получая его в избытке. Отец часто баловал ее разного рода подарками, однако Ариадна каждому из них неизменно радовалась. – Покажите, – бросил он через плечо служанкам.
Те поспешно развернули сложенную белую ткань и явили изящное и легкое платье из белого шелка и с рукавами из прозрачного шифона, похожее на дымку или облако – такое же воздушное и невесомое.
– Какая красота! – восхитилась Ариадна, которая с детства питала трепетную любовь к платьям и драгоценностям, в которых могла в усладу своему тщеславию покрасоваться перед мужчинами, посещавшими дворец губернатора по случаю различных приемов, устраиваемых в нем, на которых они всякий раз находили ее одной из прекраснейших женщин если не во всей Греции, то в Карии.
Лишь глупец или слепой, не способный увидеть ее, стал был отрицать ее красоту. Ариадна была высокой и статной, как отец, и от него она унаследовала яркие зеленые глаза, сверкающие подобно изумрудам, и его незаурядный ум. От матери же ей досталась красота вместе с ее золотыми волосами, изяществом фигуры, а также правильными и тонкими чертами лица. Вместе со всем этим от матери Ариадна взяла и ее тщеславие, за которое трудно судить подобную ей красавицу, выросшую во всеобщем обожании и роскоши.
– А в честь чего такая щедрость, отец? – приложив к себе платье, вдруг с подозрением спросила Ариадна.
Тот на мгновение напрягся, что не укрылось от ее чуткого взора, и, заложив руки за спину, усмехнулся.
– Я не могу просто так побаловать любимую дочь? Иди, примерь.
В нетерпении Ариадна зашла за деревянную ширму в сопровождении служанок, которые раздели ее и помогли надеть новое платье. Ожидая привычных восхищенных восклицаний отца, Ариадна с несколько самодовольной улыбкой, вызванной осознанием того, что она в действительности красива, и того, что это платье ей определенно шло, вышла из-за ширмы.
Отец, ожидая, пока она переоденется, стоял возле открытых настежь дверей, ведущих на балкон, с которого в покои влетал свежий морской воздух, и задумчиво созерцал открывавшийся вид на море.
– Отец? – окликнула его Ариадна и рассмеялась своим звонким мелодичным смехом, похожим на перезвон колокольчиков, когда он, вздрогнув, рассеянно обернулся к ней, на мгновение замер, ошеломленный, а после с гордостью улыбнулся.
– Звезда моя, ты ослепила меня сиянием своей красоты! – подойдя к зардевшейся от довольства дочери, мужчина обхватил ладонями ее улыбающееся лицо и с нежностью поцеловал ее в лоб. – Ты словно богиня Афродита, только что вышедшая из морской пены, – отстранившись, он восхищенно оглядел дочь и отчего-то вдруг помрачнел, но через мгновение пересилил себя и снова улыбнулся. – Надеюсь, ты наденешь это платье сегодня вечером.
– Вечером? – изумилась Ариадна, сбитая с толку его поведением. Значит, все-таки платье было даровано ей неспроста. – А что будет вечером, позвольте узнать?
– Ты разве не знаешь? Я устраиваю прием в честь назначения твоего дяди Офелоса не кем-то, а самим адмиралом, – преувеличенно непринужденно ответил отец. – Он вскоре отбывает из Карии, и я решил проводить его на службу со всеми почестями. Кстати, и его сын Терис будет на приеме, – с намеком добавил он, и Ариадна раздраженно выдохнула, осознав, что к чему.
– Отец, прошу тебя, только не пытайся снова сосватать меня за него! – воскликнула она, с досадой подойдя к зеркалу и поглядевшись в него. – Я этого не вынесу.
– Отчего нет, милая? – увещевательным тоном заговорил мужчина и последовал за дочерью, когда она вышла на балкон весьма раздраженная. – Послушай, Терис – достойный молодой человек. У него блестящее будущее и, в конце концов, он из нашей семьи, и мне не придется беспокоиться о тебе, если ты все же…
– Не будет этого “все же”! – перебив его, надменно отрезала Ариадна, стоя возле перил со сложенными на груди руками.
Она смотрела на плещущееся вдалеке море с глухим отчаянием, томившимся у нее в груди. Ей совершенно не хотелось выходить замуж за своего скользкого кузена, который не мог похвастаться ни красотой, ни особым умом, но обладал непомерным самомнением и не меньшим честолюбием, благо, что был богат и обещал сделать такую же блестящую карьеру во флоте, как его отец, – и за то, и за другое именно своего отца он и должен был благодарить. Но почему-то ее отец видел в нем достойного ее руки мужчину и намеревался устроить их брак. Ариадна знала, что отец едва ли не боготворил ее, но в случае необходимости и будучи уверенным в том, что поступает таким образом исключительно во благо дочери, он мог проявить твердость, и тогда ее “нет” не будет иметь для него никакого значения. Вскоре ему надоест уговаривать ее, и тогда настанет момент вынесения приговора, не подлежащего обсуждению.
Ариадна стояла спиной к отцу, озаренная солнечными лучами, которые рождали в ее длинных волосах золотые переливы. Теплый ветер овевал ее, отчего белое платье на ней трепетало, действительно подобное полупрозрачной дымке, которая, казалось, должна была вот-вот растаять в воздухе. Вздохнув, мужчина подошел к дочери и, наклонившись, поцеловал ее в плечо.
– Я знаю, ты не питаешь к нему чувств, но ты сама говорила, что в браке должен любить мужчина, а женщина – принимать его любовь и взамен дарить ему свою заботу. Как у нас с твоей матушкой. Думаешь, наша свадьба случилась по любви? Возможно ли это между людьми нашего с ней происхождения? В таких случаях брак есть решение двух семей, а не влюбленных.
Нахмурившись, Ариадна повернулась к отцу и заглянула в его лицо.
– Но вы ведь любите друг друга! Когда вы смотрите на матушку, в ваших глазах светится любовь.
– Да, ты права, милая. Я преклоняюсь перед твоей матушкой, но счастье видеть ее впервые я имел лишь на нашей с ней свадьбе. Я был пленен ею с первого взгляда, но сказать того же о твоей матери не могу. Думаю, взглянув на меня впервые, она подумала: “В этом наряде он выглядит ужасно нелепо”, – сказав это, он улыбнулся, глядя на рассмеявшуюся дочь. – Признаюсь, наряд и вправду был нелепый. Он принадлежал моему старшему брату. Я прибыл в Карию только в день своей свадьбы, и иного костюма, достойного этого торжества, не нашлось, а он был мне весьма велик.
– Сомневаюсь, что я, как матушка, смогу полюбить Териса в браке, ведь он – не вы, отец. Будь он хотя бы немного похож на вас благородством, широтой ума или добротой, я бы, возможно, и могла бы питать к нему чувства, но, увы, Терис не обладает ни одним из перечисленных мною качеств и вызывает во мне лишь неистовое желание ударить его чем-нибудь по голове, да посильнее.
Отец усмехнулся, однако в его взгляде была непреклонность. Он не откажется от идеи брака между нею и ее кузеном Терисом, и Ариадна это понимала, отчего на сердце у нее было тяжело. Что толку быть ослепительной красавицей благородного происхождения из знатной и богатой семьи, если она не могла быть всего-навсего счастливой? Ей придется заживо похоронить себя в браке с нелюбимым и презираемым ею мужчиной. У нее было все, кроме свободы выбора, и порою Ариадне казалось, что она готова отказаться от красоты, богатства и своего благородства ради одной лишь свободы.
– Меня ждут дела, а ты ступай в трапезную, – нежно коснувшись ее щеки, проговорил отец. – Не заставляй матушку и сестер ждать тебя.
Кивнув, Ариадна смотрела вслед покидающему балкон отцу, и улыбка на ее лице медленно, но неумолимо угасала.
Дворец санджак-бея в Трабзоне.
Нуране-хатун проснулась от огласившего покои шехзаде требовательного стука в двери. Сонно приподнявшись на локтях, она посмотрела на господина, который, в мгновение ока проснувшись и поднявшись с ложа, стал поспешно одеваться, выглядя при этом встревоженным и в то же время весьма недовольным подобным бесцеремонным вторжением. Прикрывая простынью наготу, фаворитка села в постели, когда шехзаде Махмуд, уже одевшись, подошел к дверям и распахнул их.
– Шехзаде, Карахан Султан желает видеть вас, – услышала она приглушенный расстоянием и прикрытыми дверьми голос охранника.
– В такой час? – с недоумением уточнил шехзаде и, не дождавшись ответа на свой вопрос, поспешил добавить: – Пусть султанша немного подождет.
Захлопнув двери, он не без раздражения обернулся на фаворитку, однако та, смекнув, что ей пора уходить, уже облачалась в свое судьбоносное танцевальное платье из синего шелка.
– Возвращайся в гарем, – зная, что подобное замечание не имеет смысла, поскольку девушка со всей очевидностью и сама намеревалась уходить, все же произнес шехзаде Махмуд и, поймав ее за локоть, когда она проходила мимо него, направляясь к дверям, переместил руку на ее подбородок, который приподнял, тем самым заглядывая в ее лицо. – Дождись вечера.
Нуране довольно улыбнулась ему и, поклонившись, покинула покои, встретившись в коридоре с пугающе напряженной и встревоженной Карахан Султан, которая, даже не взглянув на нее, поспешно вошла в опочивальню, держа в руке письмо. Нуране обернулась ей вслед, нахмурившись. Похоже, султанша получила дурные вести, причем, настолько дурные, что в подобной спешке и тревоге побеспокоила шехзаде в столь ранний час. Любопытно, что могло быть этому причиной?
– Хасиба-хатун, – послышался женский голос за ее спиной и, обернувшись, Нуране увидела Фатьму-калфу, как всегда, смотревшую на нее с пренебрежением и преувеличенным достоинством, превосходящим то, которым могла обладать обыкновенная калфа, коей она являлась. – Я вижу, мы все тебя недооценили. Подумать только… – растягивая слова, говорила калфа, подойдя к ней. – Тебя сделали швеей, но ты посмела воспротивиться и бросила вызов судьбе. Как видно, удача была к тебе благосклонна прошлым вечером, и твоя дерзость окупилась успехом, но не думай, что и впредь все будет обстоять подобным образом. Бахарназ Султан не из тех, кто может закрыть глаза на подобное. Будь осторожна, Хасиба-хатун, если хочешь не то, что в фаворитках остаться, а жизнь сохранить.
Выслушав ее не без негодования, к счастью, умело подавляемого, фаворитка, воистину испытывая наслаждение, с прохладной улыбкой на лице, несущей в себе оттенок триумфа, ответила:
– Нуране.
Фатьма-калфа непонимающе посмотрела на нее, словно бы услышала невесть какую глупость.
– Что ты сказала?
– Отныне мое имя – Нуране. Шехзаде назвал меня так этой ночью.
– Что же, хатун, – усмехнулась калфа, хотя теперь в ее взгляде вместо пренебрежения появилось беспокойство, перемежающееся с оценивающим выражением, с которым она скользнула взглядом по стоящей перед ней девушке. – Раз так, теперь ты будешь называться Нуране. Ступай в гарем. Ты снова будешь жить на этаже фавориток в той же комнате, что и прежде. Атике-хатун, надо полагать, истосковалась по тебе. Сколь же радостна будет ваша встреча спустя дни разлуки, – с тенью злорадства закончила она, прекрасно зная, как и весь гарем, что между девушками полыхало пламя вражды.
Стерпев ее издевательский тон, Нуране поклонилась и, развернувшись, зашагала по коридору в направлении гарема, уже представляя, чем обернется их “радостная” встреча с Атике – очередным унижением, щедро сдобренным насмешками и угрозами.
– Ты хотя бы сознаешь, чем это может обернуться?! – тем временем неиствовала Карахан Султан, потрясая письмом перед лицом своего сына, омраченного полученной от нее вестью. – Стоит повелителю узнать о наличии у тебя войска, каким бы оно ни было, он увидит в этом угрозу своей власти! И тогда, Махмуд, нашему спокойствию – да что спокойствию?! – всему нашему будущему придет конец! Он и должности тебя лишит, и войска и, упаси Аллах, жизни, которую годы назад все же сохранил в память о вашем родстве, а следом за тобой и все наши шехзаде отправятся в иной мир. Я даже от мысли об этом едва сохраняю рассудок!
– Раз он пожелал на пути в Сивас посетить Трабзон, как думаете, валиде, брат что-либо подозревает? – снедаемый тревогой, спросил шехзаде Махмуд. – Могли ли ему донести о моем войске? Что, если ему уже обо всем известно и он едет сюда с тем, чтобы покарать нас?
– Нет, никому об этом неизвестно, кроме Махмуда Реиса и Онура Бея, а они нам верны и ни за что не стали бы распускать подобные слухи, – ответила султанша, отрицательно покачав русоволосой головой. – Думаю, повелитель пожелал узнать, какое мы имеем отношение к восстанию в соседнем санджаке, так как после всего того, что произошло между нами в прошлом, он не склонен доверять нам. Тебе нужно увести войско подальше от дворца, Махмуд. Согласно письму, повелитель прибудет уже послезавтра, поэтому ты должен немедленно отправляться в путь. Твое отсутствие я объясню тем, что ты якобы отправился на охоту, не будучи осведомленным о предстоящем визите повелителя, и вернешься не скоро. Сама же надлежащим образом встречу его и уверю в нашей непричастности к событиям в Сивасе.
– Я знаю, что могу довериться вам, валиде, – с признательностью отозвался шехзаде и, взяв свободную руку матери, крепко сжал ее в своих ладонях. – Держите меня в курсе. Как повелитель отбудет из Трабзона, я вернусь, а пока мне придется увести войско подальше от дворца и от самого города. Будьте осторожны и не оставляйте без внимания моих детей. На время моего отсутствия дворец в ваших руках, так что можете делать все, что сочтете необходимым.
– Тебе не о чем беспокоиться, сынок, – подавив в себе довольство, вызванное столь желанным возвращением власти и тем, что ее руки вновь были развязаны, заверила его Карахан Султан с нежной улыбкой, которая, однако, быстро померкла, уступив тревоге. – Я обо всем позабочусь. Не медли! Сейчас же вели войску уничтожить все следы своего пребывания здесь и уводи его. К завтрашнему утру, я надеюсь, не будет ни военного лагеря, ни вас.
***
Ариадна была старшей из трех дочерей в семье губернатора Карии, и, несмотря на то, что все девушки были красивы, не лишены ума и очаровательны, она всегда и во всем превосходила сестер. Отчего-то ей доставалось все самое лучшее, тогда как ее сестры были вынуждены довольствоваться много меньшим.
Средняя из сестер Персея не уступала Ариадне в красоте, в отличие от младшей Иреи, которая все же была скорее мила, чем ослепительна красива, как они, но ум Персеи был не столь живой и острый, как у Ариадны, чего она, к сожалению, не сознавала. Ариадна действительно умела пользоваться своей красотой и женской силой: стоило ей попросить или просто лучезарно улыбнуться, как родители, слуги или любой мужчина готовы были ради нее на все. Персею всю ее жизнь изводила лютая зависть по отношению к старшей сестре и отчаянное непонимание – отчего она, будучи не менее красивой, чем Ариадна, не была окружена, как она, ни восхищенным вниманием мужчин, ни родительской любовью. В силу этого отношения между двумя сестрами были, мягко говоря, непростыми.
Младшая Ирея характером обладала куда более мягким и нежным, чем сестры, отчего она не участвовала в их ссорах, предпочитала их обществу либо книги, либо прогулки у моря и очаровывала не красотой, а своими добротой, искренностью и непосредственностью. Ирея была любима родителями едва ли меньше Ариадны, как самая младшая и любящая из дочерей. Подобное положение вещей подразумевало, что Ариадна и Ирея были любимы и восхваляемы всеми, но каждая по-своему, а Персея оставалась не у дел. Ее неприятный нрав, полный преувеличенного самодовольства и болезненного честолюбия, завистливость и склочность, наоборот, отталкивали от нее, и даже красота ее казалась ядовитой, а не сияющей и ослепительной, какой представала красота Ариадны.
Судьба, известная тем, что часто насмехалась над чаяниями людей, распорядилась так, что Персея влюбилась в кузена Териса – молодого, красивого и умного мужчину с блестящим будущем во флоте, который также был неописуемо богат – его их отец прочил в мужья, конечно же, своей любимой Ариадне. Сам Терис был очарован Ариадной, но она равнодушно отвергала его ухаживания в то время, как мечтающая о них Персея была их лишена. Ей оставалось лишь тайком вздыхать по нему и с болью со стороны наблюдать за тем, как он волочится за Ариадной, и без того окруженной воздыхателями, смотря на нее горячо и восхищенно – Ариадна же только надменно и даже презрительно усмехалась ему в лицо.
Сколько раз, сколько тысяч раз Персее хотелось оказаться на месте старшей сестры. Она бы, наоборот, наслаждалась любовью родителей и вниманием мужчин, не принимая их как должное, как делала Ариадна, и, не раздумывая, приняла бы ухаживания Териса и стала бы его женой. Какой счастливой была бы ее жизнь! Но, к сожалению, она была Персеей, и, сколько бы она не старалась, родители дарили ей недостаточно внимания, а воздыхателей у нее было ничтожно мало, несмотря на всю ее красоту, да и те, узнав ее получше, почему-то всякий раз предпочитали ей ее сестер.
В этот вечер должен был состояться очередной прием, устроенный губернатором в честь назначения его брата адмиралом. Разумеется, и он, и его сын Терис должны были посетить его, отчего Персея была не на шутку взволнована. Несколько месяцев она не видела Териса и лелеяла надежду, что в этот-то вечер он, наконец, обратит свое внимание на нее и поймет, что ошибся, предпочтя ей Ариадну. Испытывая привычное желание превзойти Ариадну, Персея мечтала сегодня выглядеть прекраснее ее, потому с особой тщательностью выбирала платье. Она остановила свой выбор на одном из самых лучших, что имела – из зеленого шелка с открытыми плечами, струящееся до самого пола и стелющееся длинным шлейфом. Цвет платья выгодно подчеркивал ее яркие зеленые глаза и золото волос, которые ниспадали до самой талии густыми блестящими прядями. Золотое ожерелье сверкало на ее шее, а на пальцах – перстни. Глядя в зеркало, Персея сознавала свою красоту и была более, чем уверена, что сегодня ни в чем не уступит Ариадне.
Спускаясь по лестнице в холл, Персея улыбнулась, встретив стоявшего у ее подножия отца, который раздавал слугам последние поручения, так как прием должен был вот-вот начаться. Заметив дочь, губернатор в ответ ей улыбнулся и с одобрением скользнул по ней взглядом.
– Ты прекрасна, милая. Не слишком ли рано ты спустилась?
Персея слегка оскорбилась, так как Ариадну в подобных случаях он восхищенно сравнивал с сияющей звездой и непременно целовал в лоб. Видимо, огорчение и досада все же отразились на ее лице, так как отец перестал улыбаться и поспешил сослаться на дела, после чего ушел. Персея, для которой подобное пренебрежение со стороны отца было вполне привычным, вздохнула и не спеша направилась в зал, где должен был пройти прием. Слуги сновали по нему, совершая последние приготовления под руководством жены губернатора и его самого.
Персея поймала на себе взгляд матушки, но та лишь мимолетно ей улыбнулась, а после отвернулась, обратившись к какой-то служанке, и девушка вовсе поникла, но вскоре вместо расстройства ею овладел гнев и, резко развернувшись, Персея спешно направилась в свои покои.
В других покоях Ирея с помощью служанок облачалась в голубое платье, которое отличалось простотой кроя, но было сшито, очевидно, из дорогой ткани и своей безыскусностью только подчеркивало ее миловидность и юность.
– Госпожа, я нарвала для вас ваших любимых цветов в саду, – войдя в покои с букетом ярко-синих цветов на длинных стеблях в руках, произнесла одна из служанок.
– Ах, дельфиниумы! – повернувшись к ней, приятно удивилась Ирея и просияла радостной улыбкой. – Благодарю. Поставь их в вазу. Ты знаешь, как порадовать меня, Эриас.
– Позвольте, госпожа? – сказала другая служанка, которая подошла к ней с жемчужным ожерельем в руках.
Позволив ей надеть на свою шею ожерелье, Ирея все еще с улыбкой подошла к уже стоящему в вазе букету и, наклонившись, вдохнула сладкий запах цветов. Распрямившись, она с нежностью коснулась одного из цветков. Все служанки, закончив работу, поклонились и удалились, кроме Эриас, которая была личной служанкой госпожи и всегда находилась подле нее.
– Дельфиниумы… Ты знаешь, Эриас, что эти цветы названы в знак неразделенной любви?
– Неужели? – отозвалась служанка и слегка нахмурилась. – Я знаю, как они вам нравятся, но, простите, особой красоты в них не нахожу. В саду есть цветы во много раз прекраснее.
– Прекрасное есть и в том, что не отличается красотой, – с мягкой улыбкой возразила Ирея. – Есть одна легенда… Однажды дельфин полюбил человеческую девушку, впервые увидев ее, когда она прогуливалась по песчаному берегу. Сначала он просто наблюдал за ней, а после, восхищенный ее красотой, стал петь ей песни. Он трубил о своей любви, но она не слышала и не могла его понять. И тогда дельфин в знак любви подарил ей лазоревый цветок – дельфиниум, дар моря. Так его назвала сама девушка, так как получила его в подарок от дельфина. Он такой же бирюзовый, как морская синева, не правда ли?
– Да, госпожа. Или как небосвод… Красивая легенда, но печальная, – вздохнула Эриас, глядя на цветы, стоящие в вазе. – Им никогда не суждено быть вместе в силу того, что они слишком разные. Из разных миров…
