Текст книги "Возмездие (СИ)"
Автор книги: Lana Fabler
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 91 страниц)
– Со мной всё в порядке, – поспешил заверить его великий визирь. – Я попросту раздумываю о нашей стратегии и возможных решениях.
Падишах недоверчиво усмехнулся.
– По жене тоскуешь?
Искандер-паша напрягся и ещё больше помрачнел. Да, его мрачность и плохое настроение были вызваны тоской по любимой женщине, но, к несчастью, его жена ею не являлась.
– Немного, – уклончиво ответил он только для того, чтобы что-то сказать.
Понимающе улыбнувшись, султан Баязид вздохнул, и его взгляд стал задумчивым.
– И я тоскую, – признался он. – По дворцу, по детям, по Эмине…
Искандер-паша был рад, что повелитель смотрел в сторону и не заметил, как он вздрогнул от упоминания имени султанши.
– Думаю, по возвращении она встретит меня на руках с новорождённым ребёнком. Дай Аллах, он родится здоровым, а моя султанша останется в здравии.
– Аминь, – переступив через себя, сухо отозвался паша и отвёл взгляд, чтобы султан не увидел в его глазах мук.
Дворец Михримах Султан.
Распахнув отяжелевшие веки, Михримах Султан тут же ощутила боль, владеющую всем её телом. В правом плече, в животе, в спине, в ногах. Всё находилось во власти непрекращающейся ноющей боли. Она лежала в их с мужем покоях на кровати, укрытая тёплым одеялом. Вспомнив, что с ней случилось, девушка побледнела от страха и накрыла рукой живот.
– Госпожа? – раздался чей-то взволнованный голос, и спустя мгновение к кровати спешно подошла Гюльшан-калфа. – Хвала Аллаху, вы очнулись!
– Что… что с ребёнком? – хрипло спросила султанша, испуганно смотря на неё.
– Мы молили Всевышнего, чтобы он сохранил вам жизнь, – избегая прямого ответа, залепетала калфа. – И он услышал наши молитвы. Вы живы и вполне здоровы, исключая сильные ушибы. Лекарша сказала, что вы чудом остались невредимы. Подумать только, упасть с такой высокой лестницы прямо на мраморный пол! Вы ведь могли сломать…
– Ответь мне, – уже догадываясь, какой ответ услышит, дрожащим голосом прервала её Михримах Султан. – Его нет?
С сожалением посмотрев на неё, Гюльшан-калфа кивнула. Закрыв лицо руками, султанша заплакала. Сначала тихо, а потом едва ли не с воем, захлебываясь и вздрагивая.
– Султанша, прошу вас, успокойтесь! – беспокоилась Гюльшан-калфа. – Принесите воды и вызовите лекаршу, – велела она, обернувшись на служанок. – Не убивайтесь так, госпожа. Вы молоды и здоровы, у вас ещё будет столько детей! Аллах обязательно подарит вам счастье после стольких-то тягот.
Михримах Султан не обращала на неё внимания, утопая в своих боли, разочаровании и печали. Только спустя час она более-менее успокоилась и, благодаря снотворному, которое её заставила выпить лекарша, забылась беспокойным сном.
Когда она проснулась, в опочивальне царила пугающая темнота. Ночь окутала Стамбул. Невидящим взором уставившись в потолок, Михримах Султан снова накрыла рукой живот и погладила его. Впервые на её памяти внутри было столько боли и в то же время пустоты. Ей не хотелось ни покидать постель, ни есть, ни спать. Не хотелось ничего.
Вспомнилось время, когда валиде точно также лежала в постели, бессмысленно смотря в пустоту или плача. Первые годы жизни в Старом дворце после смерти султана Орхана и шехзаде Мехмета. Так вот, что она испытывала… Горе, забирающее все желания, все эмоции и все мысли. И теперь даже её самоубийство не казалось ужасающей глупостью. Оно казалось выходом. Желанным избавлением от этой мучительной боли и чувства безысходности.
Горе вызывало пугающие мысли о ненужности, об одиночестве, о бессмысленности жизни. Михримах Султан, по собственному признанию, была несчастна. Свою семью она потеряла, сестра её ненавидела, муж её не любил и грезил о другой женщине, а теперь ещё и ребёнок, который обещал стать лучиком света в её беспросветной жизни, потерян. Безнадёжность. Вот, что чувствовала девушка. Казалось, что ничего и никогда уже не наладится.
С трудом сев в постели, Михримах Султан, претерпевая боль во всём теле, поднялась с кровати и, как в дурмане, медленно подошла к зеркалу в золочёной оправе. Из отражения на неё смотрела маленькая, худая и бледная девушка со спутавшимися светлыми волосами и воспалёнными от слёз серыми глазами, которые казались пустыми и безжизненными.
Подняв руку, султанша коснулась пальцами холодной зеркальной глади, погладив своё отражение по щеке. Её взгляд медленно обвёл покои и задержался на пузырьке со снотворным, которым её недавно поила лекарша. Теперь же он призывно стоял на столике, блестя в лунном свете.
Бросив ещё один долгий взгляд на своё отражение, словно прощаясь с самой собой, Михримах Султан подошла к столику и, взяв с него снотворное, вгляделась в мутноватую жидкость. Откупорить пузырёк стало проблемой для ослабшей девушки, но спустя несколько попыток ей удалось это сделать. Султанша плакала, поднося пузырёк к губам, не до конца осознавая из-за сломившего её горя, что делает. Когда горлышко уже коснулось её приоткрытых губ, двери в опочивальню распахнулись и раздался испуганный возглас Гюльшан-калфы.
– Султанша, что вы делаете?! – подбежав к госпоже, она выбила у неё из руки пузырёк, и тот, со звоном упав на мраморный пол, разбился на сотни осколков, разбрызгав снотворное.
Михримах Султан растерянно моргнула и, закрыв лицо маленькими ладошками, разразилась новыми рыданиями, близкими к истерике.
– Тише-тише, – лепетала Гюльшан-калфа, приобняв её за плечи и медленно подталкивая к ложу. – Вот так, ложитесь, – она помогла дрожащей слабой госпоже лечь в постель и заботливо укутала её одеялом. – Всё хорошо.
– Зачем… – с трудом воскликнула сквозь рыдания Михримах Султан. – Зачем ты помешала?
Горестно вздохнув, Гюльшан-калфа спешно выглянула за двери и велела позвать лекаршу, а сама вернулась к плачущей госпоже и принялась бормотать успокаивающие слова, поглаживая её по руке и желая хоть как-то помочь ей справиться с болью.
Утро следующего дня.
Топкапы. Покои Эсмы Султан.
Опечаленная очередной ссорой с матерью и всё ещё снедаемая тоской, Эсма Султан вяло лежала в постели во власти неотступившего недомогания. Из-за того, что она практически ничего не ела, её тело действительно ослабло, и любое движение вызывало дрожь.
Лежа на боку, султанша задумчиво смотрела на отцовское золотое кольцо с рубином, сверкающее на её руке, что покоилась на подушке рядом с её головой. Она так ждала возвращения отца, Мурада и особенно Серхата Бея, что в своём ожидании не хотела заниматься ничем более. Только лежать в постели и ждать, ждать, ждать… Что в ней осталось от той прежней весёлой и жизнерадостной девушки? Эсма Султан и не подозревала прежде, что тоска, вызванная разлукой с дорогими сердцу людьми, способна так менять людей, так мучить их и отравлять изнутри.
Она вздрогнула, когда раздался скрип распахнувшихся дверей. Полагая, что это её служанка Фидан-хатун, султанша даже не повернула головы. Кто ещё мог прийти?
– Эсма, – неожиданно раздался подозрительно мрачный и опечаленный голос матери.
Изумлённо повернувшись к ней, Эсма Султан нахмурилась, так как теперь и выражение лица матери насторожило её.
– Что-то случилось, валиде? На вас лица нет. Что-то… Что-то с отцом? Или с Мурадом?!
– Нет-нет, за них не волнуйся, – поспешила заверить её Филиз Султан, подойдя к кровати, но не опускаясь на неё. – Я только что узнала… Михримах.
В груди у Эсмы Султан тут же поселилась тревога за подругу. Сев в постели, она забыла о своих горестях и недомогании.
– Что с ней случилось?
– Она упала с лестницы и… потеряла ребёнка. Михримах очень переживала из-за этого и даже пыталась покончить с собой этой ночью.
Испуганно ахнув, Эсма Султан приложила ладонь ко рту, пребывая в ужасе от услышанного. Спустя несколько секунд справившись с собой, она решительно откинула одеяло и попыталась встать с ложа, но неуверенно покачнулась на ослабших ногах. Филиз Султан подхватила её под руки и помогла опуститься обратно.
– Тебе нельзя покидать постель, Эсма, – строго произнесла она, с силой надавив на её плечи, когда дочь вновь попыталась сесть. – С Михримах всё в порядке. Теперь она под неусыпным контролем слуг, да и к ней поехала Хафса Султан, насколько мне известно. А тебе, в первую очередь, надо заботиться о себе.
– Как вы можете так говорить, валиде?! – возмутилась она. – Михримах в беде! Я должна быть рядом с ней.
– О ней есть, кому позаботиться. Поправишься, так навестишь её. Это не обсуждается!
Озлобленно посмотрев на мать, Эсма Султан откинулась на подушку, отвернулась к стене и напряжённо сжала пальцами край одеяла, переживая за подругу. Это недомогание так не вовремя подкосило её… Сквозь мрачные раздумья девушка услышала голос матери, распоряжающийся о вызове лекарши и завтраке.
Средиземное море.
Ночью был шторм, к счастью, не сильный. К полудню небо уже было ясным, а море – спокойным. На мерно покачивающейся палубе королева тренировалась в искусстве владения мечом сразу с четырьмя гвардейцами, нападавшими на неё с разных сторон.
В очередной раз виртуозно отразив атаку и сделав ответный выпад, Эдже заметила, как на корабль кто-то поднялся в сопровождении её гвардейцев. Опустив меч, она свободной рукой убрала с лица выпавший из косы локон и вопросительно взглянула на главу королевской гвардии Дейна, который поспешил навстречу гостям.
– Забери, – не глядя протянув кому-то из слуг меч, королева сложила руки на груди и выжидательно замерла.
Вскоре в сопровождении Дейна и других гвардейцев к ней подвели и сразу же силой поставили на колени, очевидно, османского гонца.
– Ваше Величество, это гонец от великого визиря Османской империи, – сообщил Дейн. – Соизволите ли выслушать его?
– Пусть говорит, – сухо ответила Эдже и исподлобья посмотрела на гонца.
– Падишах Султан Баязид Хан Хазретлери предлагает вам во избежание заведомо проигрышного для вас сражения отказаться от своих намерений и согласиться на заключение мирного договора на условиях, которые будут подробно оговорены в ближайшее время.
Скептично изогнув бровь, королева ухмыльнулась.
– Что же это османы, столь гордые величиной и силой своего флота, просят мира, даже не вступив с ним в сражение? Ещё и прикрываются тем, что, якобы, пекутся о моём заведомо проигрышном положении. Немедленно покинь мой корабль, пока я не лишила тебя жизни, и передай такой ответ вашему падишаху: порою очевидно превосходящая сила оказывается ничтожной в сравнении со стремлением к победе и уж тем более к мести. А эта война и есть стремление Генуи заставить османов заплатить за их ошибку. Сражение состоится на рассвете нового дня, и мой флот нанесёт удар со всей возможной силой. Прочь!
Гонца увели и, раздражённо нахмурившись, Эдже огляделась на палубе. Все взгляды были обращены к ней: настороженные, мрачные и одобрительные.
– Немедленно начать подготовку, – громко велела она, остановив взгляд на адмиралах. – Адмирал Капрано, от вас жду доклада по окончании подготовки о её результатах. Вас же и назначаю руководить ею.
Покорно кивнув, тот повернулся к воинам и принялся уверенно раздавать приказы и поручения. С удовлетворением понаблюдав за воцарившейся на корабле суматохой, королева направилась в каюту, дабы в последний раз обдумать стратегию и возможные пути отступления в случае, если её флот действительно потерпит поражение в грядущем сражении.
Дворец Хюррем Султан.
– Хюррем, я же велел тебе не вмешиваться в это, – с раздражением произнёс Альказ-паша, надевая кафтан с воротником из чёрного соболиного меха.
Вздрогнув от его слов и тона, каким они были озвучены, Хюррем Султан вспыхнула от негодования и поднялась с ложа всё ещё в ночной сорочке. Она, как всегда, провожала мужа на государственную службу в Топкапы и, всерьёз обеспокоенная проблемой с Анатолией, поведала ему о своём разговоре с Хафсой Султан, заметив, что она вела себя подозрительно.
– Почему не вмешиваться? – непонимающе воскликнула султанша. – Если я могу помочь разобраться с…
– Разговор с Хафсой Султан, о котором ты мне рассказала, совершенно бессодержательный и, вопреки твоему убеждению, никак не доказывает её причастность к событиям, происходящим в Анатолии. И я предупреждаю тебя: не лезь в это. Занимайся детьми и нашим дворцом. А государственные дела, будь добра, оставь мне.
Не обращая внимания на растерянный, обиженный и вместе с тем обозлённый вид жены, Альказ-паша прошёл мимо неё к зеркалу, вскользь поглядел на своё отражение и надел чалму.
– Поверить не могу, что ты позволил себе говорить со мной в таком тоне, – надменно процедила Хюррем Султан и, заметив, что муж остался совершенно невозмутимым, бессильно выдохнула и продолжила уже совершенно иным голосом – умоляющим. – Альказ, я понимаю… Ты никогда не позволял мне вмешиваться в твои дела, но в этот раз всё куда более серьёзнее, чем ты полагаешь. Происходит что-то плохое и опасное. И опасное, в первую очередь, для тебя!
– Откуда ты об этом знаешь? – обернувшись к ней, устало спросил он.
– Я… так чувствую.
Скептично хмыкнув, Альказ-паша подошёл к жене и, обхватив руками её лицо, поцеловал её сначала в лоб, а потом в губы. Она расслабилась и позволила обнять себя, положив темноволосую голову на его плечо.
– Почему ты не прислушиваешься ко мне? – тихо проговорила султанша. – Я ведь беспокоюсь о тебе и, что бы ты не говорил, не на пустом месте. Происходящее в Анатолии как-то связано с тобой. Кому-то понадобилось разжечь восстание именно в то время, когда повелителя нет и когда ты стал регентом престола. И то, что Хафса Султан, несмотря на твои рассказы и слухи о ней, отрицает свою вовлечённность в политику и осведомлённость о событиях, в ней происходящих, говорит о том, что она, как раз-таки, причастна. Я видела её глаза…
– И что ты в них видела? – снисходительно усмехнулся Альказ-паша.
– Фальшь.
– И какой в этом смысл, Хюррем? К чему ей всё это?
– Она печётся об интересах своего мужа, как и я. Ты забыл, что Мехмет-паша – враг Искандера-паши? А ты на его стороне. Может, она помогает ему избавляться от сторонников Искандера-паши с тем, чтобы потом покончить с ним, когда он останется в одиночестве, без поддержки и опоры.
– Подумать только, моя госпожа сведуща в политике и даже в тонкостях отношений между визирями и пашами. Неужели я так много тебе рассказываю? – рассмеялся паша и, отстранившись, напоследок ещё раз поцеловал жену. – Мне пора. И не забивай свою голову этими глупостями о тайных заговорах. Восстания случаются, и в Анатолии оно вспыхнуло по вполне объяснимым причинам. Ферхат-паша уже на пути в Сивас и, полагаю, сможет всё разрешить. Тебе не о чем беспокоиться.
Вздохнув, Хюррем Султан заставила себя кивнуть, совершенно с ним не согласная. Выдавив улыбку, она посмотрела вслед ушедшему мужу и, когда двери за ним закрылись, в беспокойстве опустилась на ложе. Она не сдастся, пока не поймёт, что происходит. И пока что это можно было сделать лишь через вызвавшую её подозрения Хафсу Султан.
Дворец Михримах Султан.
Восседая в кресле напротив ложа, на котором беспокойно спала её племянница, мечась и бормоча что-то, Хафса Султан с мрачным выражением лица наблюдала за ней. Новости о беде, что приключилась с ней, встревожили её. Потеря ребёнка, которому она так обрадовалась, и попытка самоубийства – слишком много боли для такой юной девушки, и без того настрадавшейся за свою жизнь.
Хафса Султан, конечно, неспроста пыталась сблизиться с племянницей, но она не была настолько бесчувственной, чтобы не проникнуться сочувствием к чистой сердцем, но не несчастной Михримах. К тому же, они в действительности были семьёй. Поэтому, отлучившись от своих многочисленных дел, султанша, как только обо всём узнала, приехала во дворец племянницы, чтобы проведать её и поддержать.
По прибытии оказалось, что лекарша дала Михримах снотворное, так как в сознании она постоянно погружалась в истерики, и Хафсе Султан только и оставалось, что наблюдать за сном девушки, сквозь который просачивались её боль и беспокойство.
Сама Хафса Султан всё ещё чувствовала лёгкое недомогание, выражающееся в тех же тошноте и отсутствии аппетита, но, несмотря на дискофорт, была согласна терпеть всё это ради долгожданной беременности. То, что по такой случайности, как падение с лестницы, которое нельзя предвидеть или предотвратить, можно потерять ребёнка, испугало султаншу. Что, если и с ней случится нечто подобное, и она тоже потеряет ребёнка? Как бы она это пережила? Наверно, ничуть не легче, чем Михримах, несмотря на всю свою холодность и сдержанность. Для женщины это серьёзное испытание, а особенно для той, которая так надеялась на рождение ребёнка.
Из раздумий её вырвал тихий полустон-полувздох, раздавшийся со стороны ложа. Поднявшись из кресла, Хафса Султан в беспокойстве подошла к нему и поймала на себе мутный и безучастный взгляд племянницы.
– Михримах? Как ты себя чувствуешь?
Проморгавшись, та, наконец, обрела осознанность и горестно вздохнула.
– Как я могу себя чувствовать? – едва слышно воскликнула Михримах Султан.
– Всё наладится, – сев на ложе, Хафса Султан помедлила в сомнении и всё же сжала её бледную маленькую ладошку. – Тёмные дни пройдут.
– Не наладится, – с печальной обречённостью отозвалась девушка. – Вся моя жизнь, султанша, это и есть одни бесконечные тёмные дни. По-вашему, хотя бы раз в жизни я чувствовала себя счастливой? Наверно, у меня такая судьба…
Сочувственно нахмурившись, Хафса Султан ощутила, как защемило в груди, а сердце затопила жалость. Даже она не смогла остаться безразличной к таким словам.
– Не говори так, Михримах. Ночь всегда заканчивается, и встаёт солнце. Однажды его лучи осветят и твою жизнь. Но если ты будешь уверять себя, что твоей судьбой является страдание, и не попытаешься сделать хотя бы что-то, чтобы доказать обратное, вряд ли что-то изменится в твоей жизни. Ты сама должна стремиться к свету.
Помолчав, Михримах Султан задумчиво и вместе с тем растерянно посмотрела на неё, словно видя впервые.
– Вы и вправду умная женщина, как о вас говорят. Не понимаю только, почему вы прячете свою истинную натуру за маской безразличия и холодности. У вас доброе сердце…
Хафса Султан усмехнулась, и её взгляд стал снисходительным.
– Я добра только к своей семье. И доброта эта совсем не та, какую я бы хотела показать тебе или собственному мужу. Я не отрицаю, что, возможно, у меня доброе сердце, но оно действительно холодное, и растопить его даже мне не под силу. Порою от этого страдают не только окружающие, но и я сама. Трудно видеть мир через призму безразличия: он становится безликим и блеклым. Знаешь, я иногда мечтаю о том, чтобы чувствовать всю глубину чувств и эмоций: мучительная боль, полыхающая ярость или всепоглощающая любовь. Но я не способна на это…
– А я, наоборот, мечтаю о том, чтобы стать безразличной, – призналась Михримах Султан и приложила руку к груди в область солнечного сплетения. – Вот здесь так больно… Даже сильнее, чем было после смерти валиде. Ничего не хочется… Ни дышать, ни жить. Порою я задаюсь вопросом: отчего в моей жизни столько несчастий? Даже своим рождением я принесла горе: моя мать Севен Султан немногим после родов скончалась. Потом отец… Смерть султана Орхана, который заменил мне отца, пусть и не любил меня так, как мне бы хотелось. И смерть моего брата Мехмета, который умер практически у меня на глазах, жестоко отравленный ещё таким маленьким и беззащитным. Затем жизнь в Старом дворце со сломленной горем валиде и ненавидящей меня Нилюфер. Брак, который не только не принёс мне счастья, а причинил ещё больше боли, а теперь это… Я не только себе, но и окружающим приношу беды.
– Да, на твою долю выпало много несчастий и потерь, – кивнула русоволосой головой Хафса Султан. – Но, несмотря на это, ты должна понимать: счастье – это не то, что происходит с тобой и вокруг тебя, оно не связано с твоим положением, событиями в твоей жизни. Счастье – это то, что исходит изнутри. Из твоего сердца. Ты можешь быть счастлива просто от того, что всё ещё жива, что молода и здорова, от того, что у тебя вся жизнь впереди. Жизнь, которую ты выбираешь сама. Прямо сейчас. И что ты выберешь, Михримах? Сетования на судьбу, жалость к себе, боль или что-то другое?
На бледном исхудалом лице Михримах Султан появилась слабая улыбка, а её взгляд прояснился.
– Вы же ещё немного побудете со мной? – с робкой надеждой спросила она.
– Если ты этого хочешь, я могу задержаться, но и вправду ненадолго. Слишком много дел. Но я приеду завтра.
Кивнув, девушка вдруг нахмурилась и приложила руку к животу. Заметив это, Хафса Султан вновь забеспокоилась.
– Что-то болит?
– Нет, просто захотелось есть.
Тихо рассмеявшись, султанша обернулась и позвала служанок, велев им принести завтрак и к нему её любимый лимонный шербет.
Топкапы. Покои Эмине Султан.
По обыкновению завтракая вместе с сыновьями, Эмине Султан, в отличие от них, уплетающих всё подряд с большим аппетитом, едва притронулась к еде. Беспокоившая её ноющая боль в животе то отступала, то вновь возвращалась, чем пугала султаншу. Лекарша уверяла, что такое порою случается и не стоит волноваться до тех пор, пока боль не усилилась или не появились какие-либо другие неприятные симптомы.
– Валиде, после занятий я хотел бы прокатиться верхом до Охотничьего домика, – заговорил Осман, перед этим в несколько больших глотков осушив кубок. – Вы не против?
– Против, – спокойно ответила Эмине Султан, даже не взглянув на него. – Ты видел, сколько снега выпало? Слишком холодно.
– Терпеть не могу сидеть в гареме! – озлобленно буркнул шехзаде, резко отодвинув от себя тарелку. – И что мне делать, по-вашему?
– Возвращайся в покои. Займёшься чем-нибудь.
– Вышивать что ли? – с отвращением уточнил Осман, из-за чего удостоился усталого взгляда матери. – Или читать?
– Тебе не помешало бы, – хмыкнул Сулейман, которому не терпелось поддеть брата. – Валиде, учителя им недовольны, кстати. Говорят, ему нужно больше усердия.
– Да замолчи ты! – огрызнулся Осман.
– Ну начинается… – вздохнула Эмине Султан, поглядев сначала на одного, а затем на другого сына. Они замолчали, зло переглянувшись. – Это когда-нибудь прекратится? Вы без ссор и дня прожить не можете. Да что уж дня… Часа!
– Он первый начал, – Осман обвинительно ткнул пальцем в младшего брата.
– А ты продолжил! – тут же отозвался Сулейман. – Промолчать ума-то не хватает. Тебе ведь лишь бы мечом махать да верхом на коне скакать.
– А ну иди сюда!
Осман, вскочив с подушки, бросился к брату и, схватив его за воротник кафтана, дёрнул на себя, из-за чего завязалась возня, отдалённо напоминающая драку.
– Прекратите немедленно! – испуганно вскрикнула Эмине Султан, и поднявшись, поспешила к катающимся по полу сыновьям и попыталась оттащить одного от другого. Как назло, Элмаз-хатун отправилась в гарем, и позвать на помощь было некого. – Вы с ума сошли?! Осман, оставь его! Что вы…
Не договорив, она вскрикнула и, мучительно зажмурившись, положила руку поверх живота. Драка тут же прекратилась и, замерев на мгновение, мальчики ту же вскочили и подбежали к матери, схватив её под руки с двух сторон.
– Мама, что такое? – взволнованно спросил Осман, когда они подвели её к тахте и усадили на неё. – Позвать…. позвать служанок? Что встал?! – рявкнул он на младшего брата, побледневшего от испуга за мать и взъерошенного после драки. – Беги, найди Элмаз или кого-нибудь ещё. Пусть приведут лекаршу.
Сулейман, бросив ещё один испуганный взгляд на мать, всё ещё морщившуюся от боли, выбежал из покоев.
– Всё… всё в порядке, – с трудом выдавила улыбку Эмине Султан, чтобы успокоить сына. – Не бойся.
– У вас что-то болит, да? – сочувственно уточнил Осман. – Это всё из-за нас… – сокрушённо добавил он. – Вам ведь нельзя волноваться. Так лекарша сказала, когда вы лежали в лазарете.
Не ответив, султанша испытала облегчение, когда боль начала отступать. Значит, всё обошлось. Но тревога не отпускала её. Она так боялась, что с её шехзаде произошло что-то плохое из-за того, что её отравили с ним в утробе. Каждую ночь она ложилась спать с полными страха мыслями, что потеряет его или, что ещё хуже, он родится болезненным или… мёртвым.
Когда спустя некоторое время явились Дильнар-хатун с обеспокоенной Элмаз и испуганным Сулейманом, тут же подбежавшим к матери, боль совсем исчезла. Лекарша предупредила, что волноваться ей и вправду нельзя, вновь прописала ей какой-то отвар и ушла. Заверив сыновей, что с ней всё в порядке, Эмине Султан с трудом отправила их на занятия и, оставшись наедине с Элмаз, рассказала ей о том, что случилось и о своём беспокойстве о ребёнке.
– Мне лучше быть рядом на случай, если они вновь заставят тебя волноваться. Эмине, не думай о плохом. С ребёнком всё хорошо. Лекарша же сказала, что такое иногда бывает…
– Дай Аллах, так и есть, – мрачно заключила та. – Но ведь когда я носила мальчиков, такого не было. Никакой боли или недомогания. Если всё это – последствия отравления, Хафса Султан дорого заплатит за то, что сотворила со мной и моим шехзаде. Пусть молится, чтобы с ним всё было в порядке!
Элмаз-хатун тревожно нахмурилась, не зная, что сказать.
Утро следующего дня.
Средиземное море.
Заложив руки за спину, султан Баязид хмуро наблюдал за своими кораблями, плывущими по морским волнам навстречу генуэзскому флоту, построенному в круговой позиции. Корабль, на котором находились повелитель, шехзаде и его паши, остался позади, не принимая участия в сражении.
Этим утром неожиданно скончался второй визирь Али-паша, не проснувшись утром. От трупа пришлось избавиться, выбросив его в море, так как держать его на корабле было опасно из-за риска распространения каких-либо болезней. Великий визирь остался без поддержки против Мехмета-паши, и теперь их трения только усилились.
Шехзаде Мурад, стоя за спиной отца, взволнованно вглядывался вперёд, ожидая сражения и в то же время будучи разочарованным тем, что он в нём участия не примет. Наблюдать издалека было испытанием и потому, что янычары рисковали жизнями ради победы, а их падишах с приближёнными оставались в стороне, не желая подвергать себя риску. Это казалось чем-то недостойным, особенно в сравнении с тем, что даже Эдже Дориа, будучи женщиной, не побоялась принять участие в сражении. Её корабль был в в самом центре её флота, защищённый со всех сторон, но всё же был.
– Она не боится умереть? – осторожно спросил шехзаде.
– Видимо, нет, – пожал плечами повелитель. – Но не боится смерти только глупец, ослеплённый высокомерием, а, как известно, Эдже Дориа действительно находится во власти этого порока.
– Мы будем только наблюдать?
– Мы с тобой – настоящее и будущее этой великой империи, сын, и не имеем права рисковать своими жизнями, а мои паши – политики, стратеги и дипломаты, на крайний случай, но не воины. Каждый должен заниматься своим делом. Здесь, на море, это так. Возможно, состоись сражение на суше, мы бы приняли в нём участие, и то вряд ли.
Удручённо кивнув, шехзаде Мурад покосился на Искандера-пашу, который напряжённо следил за разворачивающимися на его глазах действиями.
***
Корабли, с чудовищным треском сталкиваясь друг с другом, переламывались и уходили на дно вместе с людьми, находящимися на них. На других шло сражение и, оказавшись в самой его гуще в окружении своей личной охраны, Эдже, наконец, ощутила позабытую атмосферу войны, заставляющую трепетать от охватывающих её жестокости и жажды крови. Видя, как вокруг сеют смерть и проливают кровь, трудно остаться безучастной и не заразиться всеобщим настроем.
Её раздражало, что гвардейцы следуют за ней по пятам, не позволяя самой вступать в сражение. Велев, чтобы оставили её в покое, королева, как назло, тут же поскользнулась на чьей-то крови, разлитой на палубе одного из османских кораблей, на котором они оказались, и упала. На удивление, никто не помог ей подняться и, оглядевшись, Эдже поняла, почему. Османы заметили их и, взобравшись на корабль, обнажили мечи. Гвардейцы тут же сгрудились вокруг неё в намерении защищать.
Мрачно усмехнувшись, Эдже обнажила свои двуручные мечи и первой, ринувшись вперёд, обезглавила одного из османов. Тут же начался бой и, ловко размахивая мечами, она успела убить четырёх янычар, как неожиданно её выпад блокировали, хотя прежде достойного сопротивления она не встречала.
Изумлённо вскинув взгляд, королева оглядела мужчину, отступившего от неё и опустившего меч. Он был очень высоким, с крепким телосложением, его смуглое лицо с тёмными глазами было обрамлено чёрными волосами. К её растерянности, он остро напомнил Артаферна, но она заставила себя сосредоточиться и отбросила мысли о нём. Осознав, что он отказался сражаться с ней, видимо, полагая, что силы неравны, Эдже, оскорблённая этим, снова атаковала его, едва не отрезав ухо.
Гневно поглядев на неё, мужчина, наконец, сделал ответный выпад, и завязался бой, в котором, Эдже, наконец, обрела равного ей по силам, если не превосходящего, противника. Некоторое время они, словно в танце, с одинаковой ловкостью отражали атаки друг друга, но вдруг лезвие его меча полоснуло Эдже по предплечью и, вскрикнув от боли, она отступила. Взглянув на рану, из которой лилась кровь, стекая по локтю к запястью, королева убийственно медленно перевела взгляд на противника: он мрачно смотрел на неё, тяжело дыша.
Мысленно отгородившись от боли, Эдже решительно вскинула мечи. Она победит или умрёт. По-другому и быть не может. Видимо, её отчаянная решимость изумила и в то же время насмешила мужчину, и он, снисходительно усмехнувшись, тоже вскинул меч и тут же, немедля, атаковал.
Они схлестнулись с новой силой, и краем глаза Эдже заметила, что вокруг них нет никого: только трупы, распростёртые на палубе корабля. Раненая рука значительно уменьшила её ловкость, и меч из неё был выбит. Покрепче перехватив рукоять второго меча двумя руками, Эдже теперь уже не атаковала, а оборонялась, но чувствовала, что её силы на исходе. Быть может, спустя мгновение она умрёт. Она не хотела думать, что будет с Генуей, с Артаферном, с её подданными, чем закончится это сражение. Только победа, а если она потерпит поражение, то лишь со своей смертью.
Вновь поскользнувшись на крови, Эдже упала на колено, и тут же к её шее прижалось лезвие меча. Усмехнувшись, она снизу-вверх посмотрела на мужчину, всё с той же мрачностью смотревшего на неё в ответ. Он не торопился убивать её.
– Чего же ты ждёшь? – на турецком языке насмешливо спросила Эдже с рваным после боя дыханием. – Если я проиграла, то должна умереть.
Вдруг послышались множественные шаги и, слегка повернув голову, она увидела, как к ним приблизилось около десяти янычар. Ей точно не справиться с ними.
