Текст книги "Возмездие (СИ)"
Автор книги: Lana Fabler
сообщить о нарушении
Текущая страница: 61 (всего у книги 91 страниц)
Теперь уже задет был Серхат и, угрюмо смотря на нее, мужчина своим привычным жестким и сдержанным голосом процедил:
─ У меня были иные мотивы, султанша. Я глубоко уважаю Ее Величество, но в сердце моем другая женщина и, полагаю, вы знаете, о ком я говорю.
Против воли Нилюфер Султан смутилась столь открытого признания. Теперь уже имея возможность снова видеть его перед собой, она вспомнила о том, о чем забыла во время его отсутствия: между ними стояли целые годы ─ Серхат был много старше ее; к тому же, он был единственным человеком, которого она внутренне опасалась. Вся ее показная смелость и дерзость таяли перед тяжестью его взгляда и, в отличие от нее, истинной, а не наигранной внутренней силой. Лишь Серхат мог ее осадить или отпустить насмешливое замечание в ее адрес, чего не осмеливались делать остальные, и каждый раз Нилюфер Султан из кожи вон лезла, чтобы ответить ему в тон. Этим и был вызван ее страх перед ним ─ Серхат был заведомо сильнее, что только подчеркивали его превосходящий возраст, внушительное телосложение и воинственный вид в сравнении с ней ─ семнадцатилетней девицей ростом ему по плечо.
─ И я смею надеяться, что, явившись по моей просьбе, эта женщина тем самым подтвердила, что и мне есть место в ее сердце, ─ без капли робости или осторожности, без которых, казалось бы, нет признаний в любви, проговорил Серхат, смотря на нее требовательно и пытливо и ожидая ее ответа, который все решит между ними.
Нилюфер Султан и не ждала от такого, как Серхат, мужчины романтичного признания, нежности и мягкости, но ведь она была совсем еще юной девушкой, лелеявшей в сердце первую любовь, и ей втайне этого хотелось. Все женщины, даже бесстрашные воительницы, внутри остаются женщинами – хрупкими и нежными существами, которые мечтают о прекрасной любви и грезят о том, чтобы их окружили заботой и лаской. Серхат не мог дать ей этого. Возможно, сложись иначе обстоятельства, и они могли бы любить друг друга, но слишком уж многое стояло между ними, и главным препятствием являлось то, что она – султанша, дочь падишаха, а он – раб, который, к тому же, скован клятвой служить королеве далекой страны.
В этот момент Нилюфер Султан осознала, что ошиблась, явившись на эту встречу. Какое будущее было у них с Серхатом? Пройдет время, и он уедет, а она останется здесь и, не имея возможности противостоять династии, станет женой какого-нибудь паши. Поддавшись своим чувствам, она лишь саму себя и любимого человека подведет к краю пропасти, ведь если кто-то узнает об их связи, что много вероятно в таком месте, как Топкапы, то Серхата казнят, а ее до конца жизни будет пятнать потерянное достоинство и мучить скорбь по нему, и это при условии, что династия смилуется над ней и не наложит на нее куда более жестокое наказание за тайную любовную связь с рабом. Ей дорогого стоило заставить себя принять это решение, но, сделав это, султанша с мрачной решимостью посмотрела в глаза Серхата. Он напрягся, заметив в ней перемену.
─ Я пришла лишь затем, чтобы раз и навсегда объяснить: я не питаю к вам ответных чувств. И, если не хотите жизни лишиться, впредь не смейте просить меня о встрече и даже лишний раз не поднимайте на меня глаза.
На суровом лице Серхата проступила горечь, а в его темных глазах полыхнула боль, но он быстро подавил в себе эти чувства, и лицо его стало непроницаемой маской. Нилюфер Султан чувствовала, как в душе ее назревает тоска, которая обещала обратиться в муки совести и сожалений, но мужественно оставалась верна своему решению.
─ Что же, я понял, ─ процедил Серхат, и своим показательно холодным поведением он лишь показывал, сколь глубока рана, нанесенная ею.
Без слов обойдя ее, мужчина размашистым шагом направился прочь из ореховой рощи. Подавляя в себе слезы, которые она терпеть не могла лить из презрения к слабости, Нилюфер Султан обернулась, смотря ему вслед, и растерялась, когда Серхат вдруг остановился, словно натолкнувшись на невидимую стену. Он круто развернулся и, в несколько шагов преодолев расстояние между ними, грубо обхватил ладонями лицо султанши, приподняв его, после чего поцеловал ее чуть ли не с остервенением. Она не разомкнула губ и, взвившись ужом, в гневе оттолкнула его от себя, после чего, потеряв контроль над собой, с силой хлестнула его по щеке. Голова не ожидавшего удара Серхата дернулась в сторону.
В ночной тишине звук пощечины раздался особенно громко, и даже стрекот сверчков в траве затих. Нилюфер Султан в ужасе замерла, наблюдая за тем, как голова мужчины медленно поворачивается к ней. В темных глазах его уже не было боли, а полыхала одна только обжигающая злоба, от которой у нее пробежал холодок по спине. Сделав шаг назад, Серхат развернулся уже явно в твердом намерении уйти, но ощущающая себя виноватой Нилюфер Султан, чувства которой разбередил поцелуй, попыталась его остановить, схватившись за рукав его кожаного дуплета. Он раздраженно дернул локтем, сбросив ее руку.
─ Серхат! ─ в отчаянии позвала девушка.
Со сбившимся дыханием султанша беспомощно смотрела на его удаляющуюся широкую спину, но, словно не имея сил уйти, мужчина остановился. И когда он снова бросился к ней, Нилюфер Султан горячо ответила на его поцелуй, вцепившись в него, словно утопающая. Чувствуя его губы, осыпающие короткими жалящими поцелуями ее щеки и шею, она ощущала себя несказанно счастливой, однако счастье это было с привкусом горечи, поскольку являлось заведомо обреченным. Любовь, от которой сейчас, в его долгожданных объятиях, разрывалось на части ее сердце, была палящей и беспощадной, и не было тени, где от нее можно укрыться, как и не существовало ни единой возможности отступить.
Комментарий к Глава 32. Опаленные любовью
Буду благодарна, если отметите замеченные вами ошибки и опечатки, а также очень надеюсь на отзывы.
========== Глава 33. Кара ==========
Генуя.
Свинцовые тучи затянули небо, придавив Геную своей тяжестью. Отдаленно рокотал гром, извещая о подступающей грозе, а воздух был очень влажным и словно наэлектризованным, отчего было трудно дышать. Потемневшее море бушевало, и его волны с шумом и плеском накатывались на берег. Валенсия Серпиенто стояла на балконе своей опочивальни и в задумчивости созерцала приближение грозы, придерживая на плечах серебристую шелковую накидку, которая трепетала от становящихся все более сильными порывов ветра. Ее золотые волосы были такими гладкими и блестящими, что казались мокрыми. Они были уложены в высокую элегантную прическу, которую вершил серебряный венец, украшенный изумрудами. Королева была облачена в платье изящного европейского кроя ее любимого зеленого цвета из блестящего шелка и тончайшего шифона, напоминающего полупрозрачную дымку, из которого были сотканы рукава. Запястье ее правой руки обвивал серебряный браслет в виде змеи, кусающей свой хвост, глазки которой были крохотными изумрудами. Голубые глаза ее полнились затаенной печалью, прикованные к Красной башне, возвышающейся вдалеке – в другой части города.
– Ты здесь?
Вздрогнув от голоса сестры, раздавшегося за спиной, женщина не повернулась к ней, но перевела взгляд с башни на линию горизонта, едва заметно тянущуюся между одинаково темными небом и морем. Каролина Серпиенто, в отличие от сестры, предпочитающая красный цвет, вышла на балкон в пышном платье упомянутого оттенка с глубоким декольте. На ее таких же золотых блестящих волосах покоился золотой венец с рубинами, а полные губы привычно алели. Она встала рядом с сестрой и тоже посмотрела на Красную башню. Мрачное настроение Валенсии было ей понятно. Та явно переживала за дочь, которую сама же и покарала за предательство, однако гнев ее не остыл, и Валенсия по-прежнему не сжалилась над ней. День за днем Долорес Серпиенто таилась в заточении в башне, лишенная всего, что имела, в том числе и общества родных.
– Не слишком жестоко заставлять ее так страдать? – осторожно воскликнула Каролина, которая больше сестры переживала за племянницу. Она всегда была более чувствительной и не столь жесткой, как Валенсия. – Хотя бы позволь навестить Долорес мне, раз сама не желаешь видеть ее.
– Не слишком жестоко? – с истерической усмешкой переспросила Валенсия, медленно повернув к ней голову. – За свое предательство она заслуживает казни, но я помиловала ее. Я проявила милосердие, сохранила ей жизнь и всего лишь временно лишила ее прежней жизни с тем, чтобы Долорес осознала свою ошибку. А ты упрекаешь меня в жестокости, Каролина?
– Она же твоя дочь! – нахмурившись, возмущенно произнесла та, пытаясь ее образумить. – Это безумство – заточить ее в башню, как пленницу в темнице, и мучить одиночеством и нищетой. Долорес росла в любви и роскоши, она изнежена больше, чем любой из наших детей. Она не выдержит этого! Если ты не хочешь, чтобы твой ребенок лишился рассудка, освободи ее.
Валенсия с надменным видом отвернулась и промолчала, показывая, что не намерена обсуждать это.
– Я знаю, ты простишь ее, – проникновенно взглянула на нее Каролина. – Место Долорес здесь, подле трона, который она однажды унаследует.
– Если ты забыла, она лишена титула наследной принцессы, – холодно процедила Валенсия и, резко повернувшись к сестре, вонзила в нее острый взгляд. – Запомни это раз и навсегда. Долорес выбрала сторону. Пренебрегла мною, своей матерью, и всем, что я дала ей! Сколько лет мы с тобой боролись за то, чтобы теперь стоять здесь, на этом балконе, с коронами на головах? Ты забыла это, Каролина? Я не забыла! Долорес перечеркнула все эти годы лишений и тягот, предав нас и позволив бежать Эдже. Теперь та бросится собирать флот, чтобы низвергнуть нас, а вместо этого могла бы уже, обезглавленная, покоиться в земле, а мы бы остаток жизней без страха правили в Генуе, как и мечтали. И ради кого Долорес лишила нас этого? Ради той, что ей все равно, что чужая! Ради той, которая держала ее при себе лишь потому, что своих детей иметь не могла!
Каролина отвела взгляд, не найдясь, что ответить. На балкон вышла невысокая худенькая девочка в синем платьице с такими же, как у женщин, золотыми волосами и добрыми голубыми глазами в обрамлении пышных ресниц. Она была похожа на фарфоровую куклу в силу своей бледности и безупречной красоты с оттенком невинности.
– Мама?
– Сколько мне раз повторять, Амедея? – с неодобрением отозвалась Валенсия, заметив ее. – Тебе уже не пристало называть меня “мама”.
– Простите, матушка, – виновато опустив голову, пролепетала юная принцесса.
Каролина не сдержала теплой улыбки, смотря на нее. Порой ей казалось, что она любит племянников больше, чем их любила их собственная мать.
– Иди сюда, милая, – она поманила к себе Амедею и положила ладони на ее плечики, когда девочка послушно подошла и улыбнулась ей с детской наивностью. – А где твой брат?
– Адриан с Андреа у него в покоях. Мне стало скучно, и я попросила отвести меня к мам… матушке.
– А Белла пришла с тобой?
– Да, она там, внутри.
Улыбнувшись ей, Каролина напоследок посмотрела на мрачную сестру, а затем покинула балкон и скрылась в покоях, отправившись к своей дочери. Валенсия вздохнула, снова скользнув взглядом по Красной башне, после чего решительно отвернулась от перил и выдавила улыбку, взглянув на младшую дочь, которая смотрела на нее со страхом и раболепием. Она всегда считала своим продолжением Долорес и в ней видела будущее их рода. Теперь Валенсия была вынуждена отказаться от этого и заставляла себя увидеть то же в Амедее, но та всякий раз разочаровывала ее. В ней не было ни особого ума, ни стати, ни хотя бы какого-то тщеславия, из-за которого она бы стремилась к высоким целям.
– Матушка, а скоро вернется Долорес? – спросила Амедея, глубоко привязанная к старшей сестре, которая была много нежнее с ней, чем мать.
– В свое время она вернется, но ты должна запомнить: однажды ты станешь королевой, и этот венец будет покоиться на твоей голове. Я не хочу, чтобы ты и впредь проводила время в безделье и играх. Ты займешь место Долорес и потому должна начать учиться. Я уже велела подыскать для тебя подходящих учителей, с которыми ты будешь заниматься.
– Но я не хочу… – в непонимании нахмурившись, воскликнула Амедея, из-за чего ее мать удивленно вскинула брови. – Не хочу быть королевой.
– Но ты ею станешь! – процедила раздраженная Валенсия и холодно кивнула дочери в сторону распахнутых дверей, ведущих в опочивальню. – Возвращайся к себе. И впредь думай, что говоришь. Иначе разгневаешь меня, а ты же этого не хочешь?
Моргнув, Амедея испуганно выбежала с балкона.
Дворец санджак-бея в Трабзоне.
Покои Гюльнур Султан.
– Мелахат, сходи на кухню и распорядись, чтобы принесли завтрак, – улыбнувшись служанке, велела Гюльнур Султан.
Она недавно проснулась. Набросив поверх сорочки синий шелковый халат и завязав пояс на тонкой талии, Гюльнур Султан выглянула в окно, за которым властвовало жаркое лето. Солнце ярко светило с лазурного неба, и настроение султанши было под стать погоде – солнечным. Она отправилась в детскую, где жил ее шехзаде и, с любящей улыбкой сев на край его кровати, погладила спящего мальчика по темным волосам. Шехзаде Мехмет сонно приоткрыл глаза и посмотрел на мать.
– Мама, – голос его был странно охрипшим.
– Что с тобой, сынок? – тут же обеспокоилась Гюльнур Султан. Она прикоснулась к его лбу и ужаснулась, ощутив, что он горячий. – Как же это ты снова умудрился заболеть, Мехмет? – пробормотала она в страхе и недоумении. – Болит что-нибудь?
Мальчик положил руку на горло и поморщился. Султанша сочувственно нахмурилась, после чего наклонилась и поцеловала сына в лоб. Услышав, как в покои вернулась служанка, Гюльнур Султан позвала ее.
– Слушаю, госпожа.
– Ступай, позови лекаршу, – полным тревоги голосом произнесла та, обнимая сына, сидящего в постели и прильнувшего к ее груди. – Шехзаде заболел.
Встревоженно поглядев на мальчика, Мелахат-хатун поклонилась и поспешно ушла, отправившись за лекаршей. Вздохнув, Гюльнур Султан немного отстранилась от сына и, обхватив ладонями его личико, вгляделась в него.
– Упаси Аллах нас от беды… Ты, верно, простудился вчера вечером в саду. Говорила же я, что прохладно, но ты меня не послушал, да еще и бегал! Верно, взмок и замерз на ветру.
Шехзаде Мехмет виновато потупился, и султанша, как обожающая своего ребенка мать, тут же смягчилась, с чувством поцеловав его в волосы.
– Плохо тебе, да? Сейчас придет лекарша и скажет, что нам делать, чтобы тебе стало лучше. Ложись-ка.
Вялый мальчик лег на подушку и закашлялся под полным беспокойства взглядом матери, которая заботливо укутала его одеялом и сжала пальцами его маленькую горячую ладошку.
Покои Карахан Султан.
Женщина с красотой, которой природа щедро наградила Карахан Султан, даже в лохмотьях не потеряет ее, и облик султанши это неизменно подтверждал вот уже много лет. На Карахан Султан в это утро было сдержанно-простое платье из зеленой парчи с длинными рукавами, которое подчеркивало ее девичью стройность и стать, несмотря на то, что было слишком скромным для ее положения. Платья Фатьмы-калфы были не во многом лучше этого, но почему-то калфа в них казалась обычной, ничем не примечательной женщиной, а Карахан Султан в подобных платьях была воплощением изящества. Все дело, вероятно, было в том, как султанша себя преподносила – в ее движениях была природная грация, а во взгляде – достоинство и спокойная уверенность в себе. Карахан Султан была госпожой даже в ветхом старом дворце среди бедности и нищеты. Золотые волосы, обычно стянутые на затылке в узел, сегодня были собраны в изящную прическу вроде той, что она носила в те далекие дни, когда властвовала в Топкапы. Не хватало лишь диадемы, что добавила бы ее облику царственности, но Карахан Султан за годы жизни в нужде научилась быть царственной и без драгоценностей.
Ее настроение было приподнятым. То, что им удалось избежать беды с визитом султана, а также полученное от последнего обещание о том, что из казны им выделят золото, весьма этому способствовало. Элиф Султан по обыкновению была рядом и, сидя на подушке и держа на коленях Мелек Султан, со свойственной ей очаровательной улыбкой наблюдала за тем, как Карахан Султан воркует над ее сыном. После родов она так и не убавила в весе, став обладательницей еще более пышной фигуры, но султаншу, которую все уверяли, что полнота только придает ей очарования, это не волновало. Она с удовольствием уплетала лукум и запивала его сладким шербетом.
– Как хорошо, что все обошлось, верно, госпожа? – вздохнула она, привычно лучась жизнерадостностью. – Повелитель уехал, шехзаде вернулся. И, наконец, в гареме все спокойно.
– Да, ты права, Элиф, – оторвавшись от ласк с внуком, проговорила Карахан Султан. – Однако, я не верю, что настал покой. Это недоброе затишье. Бахарназ никогда прежде не сносила встречи Махмуда с другими наложницами с таким спокойствием. После возвращения мой сын уже дважды звал к себе Нуране-хатун, а она молчит и из покоев не выходит. Боюсь, она выжидает удобный момент, чтобы избавиться от новой фаворитки. И не только от нее…
– Вы думаете… – перестав улыбаться, встревожилась Элиф Султан. – Думаете, она хочет вернуть себе власть?
– И я, и ты хорошо знаем Бахарназ. Она так просто не откажется от власти. Слишком быстро ее отобрали, чтобы она успела ею насладиться. Очевидно, она что-то задумала… За этот месяц она стала много реже бывать с Махмудом, ты заметила? Это радует также, как настораживает. Как бы эта Нуране-хатун не стала проблемой… Мой сын дважды предпочел ее Бахарназ, а других фавориток не зовет. Такого не бывало. Он всегда принимал у себя нескольких наложниц. Чувствуешь, чем это грозит?
– Упаси Аллах, появится вторая Бахарназ, – безрадостно заключила Элиф Султан. – Я слышала, Нуране из комнаты носа не кажет. По всему, боится Бахарназ. Говорят, даже еду сначала ее служанка пробует, а потом уже и она сама ест. Еще пара встреч, и Нуране понесет. Так и переждет опасность взаперти, а потом раз – и госпожа, если сына родит. Султанша, надо что-то делать! Вы же выбрали для шехзаде новую фаворитку вместо Атике. Кажется, Дилафруз? Я помню, что Бахарназ сделала ее прислугой на кухне, но теперь-то власть в ваших руках, и она снова может стать наложницей.
– Я недооценила эту венецианку, – проговорила Карахан Султан, недовольная тем, что ошиблась насчет рабыни, которую посчитала невзрачной и потому не достойной внимания. Посмотрев на служанку, она передала ей шехзаде Мустафу и велела увести детей. Когда они с Элиф остались наедине, она продолжила: – Она оказалась не так проста, как показалась поначалу. Понять не могу, что мой сын нашел в ней, раз продолжает звать ее к себе, но, очевидно, она чем-то его завлекла. Я с тобой согласна, это нужно пресечь на корню. И только ты сможешь с этим справиться, Элиф. Какая уж тут Дилафруз? Махмуд о ней и не вспомнил ни разу после той единственной встречи с ней. Со времени родов прошло достаточно времени, и ты можешь пойти на хальвет. Эту ночь проведешь в покоях шехзаде. Он тебя ценит едва ли меньше, чем Бахарназ. Ты – вторая по положению жена и, чтобы упрочить его, должна родить еще детей.
– Вы уверены? – с сомнением уточнила Элиф Султан. – Бахарназ только оставила меня в покое, обратив внимание на Нуране, так теперь снова на меня набросится.
– Не забывай, что я с тобой, Элиф. Если понадобится, я поставлю Бахарназ на место, – покровительственно улыбнувшись ей и коснувшись ее щеки, отозвалась Карахан Султан. – Ступай, готовься к ночи.
Покои Бахарназ Султан.
Альмира-хатун положила поднос с завтраком для своей госпожи на ложе, на котором та полулежала, и посмотрела на нее с беспокойством и сочувствием. Бахарназ Султан выглядела весьма болезненно: кожа ее была бледна и имела зеленоватый оттенок, а сама султанша казалась измученной. Боли в животе вот уже вторую неделю мучали ее, то отступая, то появляясь.
Из-за своего недомогания она вынуждена была сидеть взаперти в своих покоях, не в силах предстать перед шехзаде, когда тот звал ее ночью. Пару раз она пересилила себя, но с каждым днем боли в животе усиливались, и теперь султанша уже не могла притворяться, что здорова. Бахарназ Султан не желала, чтобы об ее состоянии узнали во дворце, ведь все его обитатели только обрадуются, узнав, что она захворала. Она скрывала свою болезнь, надеясь, что с помощью Альмиры-хатун, которая кое-что ведала в медицине, вскоре поправится.
Бахарназ Султан мучилась от болей, когда шехзаде звал ее. Стоило ей несколько раз отказаться от встречи, сославшись на недомогание или на желание побыть с детьми, Махмуд перестал ее звать, сильно ранив ее своим пренебрежением. Он даже ни разу не заглянул к ней за те две недели, что они не виделись, пропадая в военном лагере и занимаясь делами провинции. Сгорая от ревности в своем бессилии, султанша уже дважды становилась свидетелем того, как Нуране-хатун идет к нему вместо нее и медленно, но верно вытесняет ее из мыслей любимого. Рабыня грозила забеременеть и упрочить свое положение в гареме, но Бахарназ Султан ничего не могла с этим поделать. Теперь власть снова была у Карахан Султан.
Боли ее стали с трудом выносимыми, и думать об этом султанша не могла, не то, что плести интриги в намерении избавиться от соперницы. Она вообще ни о чем не могла думать и только лежала в постели в муках, моля Всевышнего, чтобы он послал ей исцеление. Далее скрывать свое недомогание было глупо, и Бахарназ Султан это понимала. Она страдала уже вторую неделю, и становилось только хуже. Ей нужна была помощь лекарей, а вызови она дворцовую лекаршу, весь гарем узнает об ее болезни, но теперь, в сравнении с ее терзаниями, это казалось несущественным. Пусть себе злорадствуют и смеются, лишь бы все закончилось, ибо у нее больше не было сил терпеть.
– Султанша, как вы и велели, я попросила лекаршу прийти, а пока поешьте хотя бы немного.
– Не хочу, – бессильно отозвалась Бахарназ Султан охрипшим голосом. Дыхание ее было медленным и шумным, словно бы ей было трудно вдыхать и выдыхать.
– Зачем я вас послушала? – сокрушалась Альмира-хатун, смотря на нее. – Нужно было сразу же вызвать лекаршу! И пусть бы себе судачили.
Бахарназ Султан не ответила и, казалось, вообще не слышала служанку. Боли в животе были слишком сильными, и она не сдержала стона. Сочувственно хмурясь, Альмира-хатун помогла ей лечь и заботливо укрыла одеялом. Из детской вышла встревоженная Ильдиз-хатун на руках с Айше Султан, которая хныкала и ерзала, видимо, желая выпутаться из ее рук.
– Зачем ты принесла султаншу? – обернувшись на нее, недовольно осведомилась Альмира-хатун. – Тебе же велели не выходить из детской и не оставлять детей!
– Простите, но Айше Султан никак не желает успокаиваться, что бы я не делала. Плачет и отказывается есть. Видно, по матери затосковала. Шехзаде Орхан тоже беспокоит меня. Он играть перестал, да и аппетит у него совсем пропал. Все просится к султанше.
– Успокой детей и не смей более беспокоить…
– Альмира, – перебила ее Бахарназ Султан слабым голосом. Служанка умолкла и встревоженно обернулась на нее. – Положи рядом со мной мою дочь и приведи остальных детей, Ильдиз, – велела она, с вымученной улыбкой смотря на Айше Султан, которая тянула к ней крохотные ручки, чуть ли не свесившись с рук Ильдиз-хатун.
Шехзаде Орхан стремительно выбежал из детской и забрался на ложе, на котором полулежала мать, обнимая его сестру. Айше Султан притихла и перестала плакать, играя с ее длинными локонами.
– Мама!
Бахарназ Султан с любовью, подернутой пеленой боли, посмотрела на него и погладила по темным волосам. Ильдиз-хатун посадила Дильназ Султан с другой стороны от султанши, и та оказалась в окружении детей. Шехзаде Орхан, захлебываясь от радости быть с матерью, по которой истосковался, что-то рассказывал ей, махая руками. Бахарназ Султан с тенью улыбки наблюдала за ним, иногда кивала, показывая, что слушает, и редко выдавливала из себя по слову.
Альмира-хатун с печальной улыбкой смотрела на них, но идиллию разрушил раздавшийся стук в двери. Открыв их, служанка впустила в покои дворцовую лекаршу с сундучком в руках, которая, пройдя к ложу, поклонилась.
– Ильдиз, уведи детей, – приказала Бахарназ Султан, с сожалением погладив по голове льнущую к ней Дильназ Султан.
– Нет, я не хочу уходить! – воспротивился шехзаде, недовольно насупившись.
– Это ненадолго, сынок, – мягко проговорила султанша. – Ступай с Ильдиз.
Вздохнув, мальчик все-таки послушался и, неохотно спрыгнув с кровати, ушел в детскую следом за служанкой, держащей на руках его сестер. Альмира-хатун тревожно переглянулась со своей госпожой, когда престарелая лекарша поставила свой сундучок на прикроватный столик и внимательно оглядела Бахарназ Султан.
– Альмира-хатун сказала мне, что вас мучают боли в животе. Султанша, как давно они начались?
– Около двух недель назад, но… поначалу они были… вполне терпимыми. Теперь я с трудом их выношу. Еще раньше я чувствовала недомогание, тошноту и слабость. Молю, скажи, что за болезнь мною овладела!
– Мне необходимо провести осмотр. Хатун, принеси кувшин с водой и простынь.
Омыв руки водой из принесенного Альмирой-хатун кувшина, лекарша начала осмотр. Когда она закончила, на лице у нее было странное выражение серьезности и встревоженности, которое напугало Бахарназ Султан.
– Что со мной? – с трудом спросила она, бледная от сильной режущей боли в животе. Голос ее дрожал от затаенного страха.
– Вы беременны, султанша, однако…
Это “однако” прозвучало так мрачно, что Бахарназ Султан даже не ощутила радости от новости о своей беременности, которая была так кстати в ее нынешнем положении.
– Беременность развивается неправильно. Этим и вызваны боли. Сожалею, но ребенок обречен. Как и вы, если немедленно не прервать развитие плода. Боли станут ужасными и вы погибнете, султанша. Необходима срочная операция, но и здесь… есть одно удручающее обстоятельство.
Бахарназ Султан помолчала, скорбно нахмурившись и опустив взгляд. Ей так нужен был этот ребенок! Слова о том, что он обречен, словно лезвием кинжала полоснули по ее сердцу, заставив его кровоточить. Даже весть о том, что и она сама может умереть, задела ее много меньше. В груди появился тяжелый ком боли и печали. Вспомнив о каком-то удручающем обстоятельстве касаемо предстоящей операции, султанша вернула взгляд обратно на лекаршу.
– О чем ты говоришь?
– Операция сложная и… вероятно, вы больше не сможете иметь детей.
Альмира-хатун в ужасе прикрыла рот ладонью и со страхом посмотрела на свою госпожу, которая стала еще бледнее, чем прежде. Бахарназ Султан почему-то усмехнулась, но вышло это нездорово и пугающе, как предвестие безумия.
– Видно, Аллах решил покарать меня… – выдохнула она тихим голосом, в котором звенела боль. – Раз по-другому мою жизнь не сохранить, я… готова пойти на это. Никто не должен знать, хатун. Я не хочу, чтобы весь гарем узнал о… об этом.
– Как прикажете. Я все подготовлю к операции и велю привести вас в лазарет, – кивнула лекарша и, поклонившись, покинула покои.
Когда двери за ней захлопнулись, Альмира-хатун в смятении подошла к ложу и, сев на него, испуганно посмотрела на омраченную султаншу.
– Госпожа моя, но как же… Я поверить не могу! Неужели ничего нельзя сделать?
– Ты же слышала лекаршу, – с трудом сохраняя спокойствие, молвила Бахарназ Султан. Она всем телом напряглась и зажмурилась, когда боль накатила очередной волной, а когда та отступила спустя пару минут, выдохнула и обмякла, вся позеленевшая. – Ты представить не можешь… что я чувствую. Что угодно, лишь бы… это закончилось.
В сочувствии служанка протянула руку и сжала ее бледную холодную ладонь в знак поддержки.
– Упаси Аллах, с вами что-то случится! Вы уверены, что… Может, сообщить обо всем шехзаде?
– Не стоит ему знать об этом. Незачем шехзаде волноваться, к тому же… узнав, что я больше не смогу иметь детей после опасной операции, он будет чувствовать ко мне жалость, а это чувство… оно убивает любое влечение. Я не могу его потерять! Эта Нуране… Она не получит его. Скоро я встану на ноги, и тогда… я от нее мокрого места не оставлю!
В золотисто-карих глазах полыхнула ненависть, сдобренная не менее горячей ревностью, но тут же уступила место муке, когда султаншу снова охватила боль. Простонав, она подорвалась в постели, зажмурилась и так сильно сжала руку Альмиры-хатун, что ее пальцы, обхватывающие ладонь той, затряслись и побелели.
Покои Гюльнур Султан.
Гюльнур Султан уложила шехзаде в свою постель, и теперь, сидя на ложе, с тревогой смотрела на спящего сына, щеки которого алели от жара. Во сне он кашлял и ворочался. Лекарша осмотревшая его, сообщила, что это простуда, к облегчению Гюльнур Султан, и прописала ему травяные микстуры и примочки.
Султанша, все еще облаченная в сорочку и синий шелковый халат, обернулась на распахнувшиеся за ее спиной двери. Ее светлые волосы свободно лежали на плечах – в заботах о заболевшем сыне она забыла о себе. Эта простота без всяких изящных платьев и драгоценностей красила ее много больше. Сейчас она была той самой славянкой Анастасией из русских земель и нежной, любящей матерью, а не султаншей.
В покои вошли одинаково встревоженные Карахан Султан в зеленом парчовом платье и Элиф Султан, пышнотелая и, как всегда, вызывающая беспричинное умиление.
– Мне сообщили, что мой внук заболел, – проговорила Карахан Султан, пройдя к ложу мимо поднявшейся и поклонившейся фаворитки. Взглянув на спящего мальчика, она понизила голос, чтобы не потревожить его: – Гюльнур, так ты следишь за шехзаде? Он снова захворал, и это твоя вина! Неужели нельзя быть осторожнее? Ты совсем не бережешь его? Раз так, я заберу внука и сама должным образом позабочусь о нем.
Элиф Султан с сочувствием посмотрела на подругу, синие глаза которой испуганно распахнулись.
– Нет, госпожа, прошу вас! – тихо взмолилась она. – Я виновата и не смею это отрицать. Простите меня, я…
Властно вскинув руку, Карахан Султан пресекла ее излияния, оставшись к ним равнодушной. Гюльнур Султан затрепетала от страха, что у нее отберут самое дорогое, но побоялась противиться приказу молчать, чтобы не разгневать Карахан Султан еще больше.
– Что сказала лекарша? – требовательно спросила последняя, надменно поглядев на фаворитку.
– Это простуда, волноваться не о чем. Я дала шехзаде микстуру, и он заснул.
Карахан Султан хотела сказать что-то еще, но в этот момент в покои вошел хмурый шехзаде Махмуд, и она осеклась. Элиф Султан поклонилась, тепло посмотрев на него.
– Мой лев.
– Валиде, – в знак приветствия шехзаде поцеловал руку матери и, посмотрев на спящего сына, повернулся к напуганной Гюльнур Султан. – Что с ним? Мне только что сообщили, что шехзаде захворал.
