сообщить о нарушении
Текущая страница: 81 (всего у книги 96 страниц)
Часто вечер, который начинался приятно, завершался увлеченным обсуждением домашних дел или бизнеса, что Джастин просто ненавидел, но что, похоже, доставляло жене и Крису ни с чем несравнимое удовольствие, особенно, если Калверли находился в безвыходном положении, зажатый между ними двумя, как среди двух нерушимых твердынь.
Поскольку он давно уже смирился с тем, что в подобных обстоятельствах бесполезно искать какого-то взаимопонимания с женой – с равным успехом Джастин мог обращаться к каменной стене, получив на порядок больше понимания, – он ограничивал свое участие внесением коротких поправок. Чаще, он просто пытался узнать у Гейта последние новости из Франции, чтобы на следующий же день послать Гарри, который часто выполнял важные поручения, к себе в офис с приказом своим сотрудникам переделать все документы, вновь начиная плести свою паутину, радостно чувствуя, что вскоре Гейту придет конец.
По большей же части, Джастин хранил упорное молчание, прекрасно понимая, что всякая медаль имеет две стороны, и если он начинал разговор, то пытался подвести под дискуссию более твердое обоснование и дети, были более чем весомой причиной для того, чтобы посвятить сегодняшний вечер их будущему. Джастин знал, что Хлоя неподвластна влиянию его жены, которая откровенно недолюбливала девочку по каким-то своим тайным причинам, но это при условии, что жена находилась здесь, в Вашингтоне. С ее слов, Калверли уже давно уяснил, что нужно быть начеку, ведь в скором времени Хлоя могла оказаться на корабле, плывущем в Лондон. Джастин не смог бы противостоять ее напору на племянницу, будь та в Старом свете, где ей вскоре, грозила бы настоящая каторга, называемая европейскими нормами воспитания. Джастин прекрасно знал, что такое плен и рабство, поэтому он не мог позволить, чтобы его ребенка так нещадно мучили, только для того, чтобы вырастить из той покорного раба, какими привыкла видеть людей вокруг себя Женевьев.
Пока два яростно звенящих голоса, сцепившись в нешуточной драке, проникали в каждую щель, в каждый уголок дома, сотрясая стекла, Гейт тихо сидел на диване, не обращая на супругов внимания, пока наверху не послышались шаги проснувшейся Шерри. Крис быстро глянул на часы, с удивлением сообщив Джастину и Женевьев, что уже начало одиннадцатого ночи и им пора замолчать.
– От людей вроде Джастина ничего не добьешься, милая, – говорил он Женевьев, мягко уводя ту наверх, в ее комнату, - У него мозги работают совсем не так, как у тебя или у меня. Он мыслит иначе, у него нет чувства меры, и он с презрением относится к благоразумию и здравому смыслу. Но я понимаю его замыслы, эта задачка мне по силам, так что позволь, я попробую поговорить с ним. Только завтра, милая Женевьев, завтра. Мы все устали.
И Джастин, молча наблюдавший за тем, как Крис отправляет его разгневанную супругу спать, готов был признать, что тот был совершенно прав. Он всегда был прекрасным арбитром, при нем, то, что могло кончиться взрывом ярости, кончалось слезами и тупым недоумением со стороны Женевьев, хотя совершенно противоположно его слова действовали на самого Джастина. Часто, когда Джастин молился, чтобы он, наконец, выдохся и оставил его в покое, отправившись к себе, спать, Джастин чувствовал, что Гейт желает совершенно другого, не давая ему вздохнуть полной грудью, даже в своей комнате. Поговорить или объясниться с Джастином, Женевьев могла только в присутствии Криса. Наедине, они, или вцеплялись друг другу в глотку, или казнили молчанием, а Крису часто удавалось перевести, эти яростные и не имевшие конца схватки, случающиеся с удручающей регулярностью, в другую плоскость; он помогал им, по крайней мере, на мгновение, абстрагироваться от суждений, рассмотреть их беспристрастно и под разными углами, освободиться от крайностей, хотя сам он никак не мог пойти по той же тропе, на которую каждый раз направлял их. Джастин несколько раз пытался вызвать Кристофера на разговор об их непростых отношениях и каждый раз, все заканчивалось грандиозным провалом, после чего Джастин сбегал к Алексу, в поисках утешения и покоя, после очередной встряски, каждый раз, думая: не следит ли за ним параноидный сожитель.
Сколько бы Джастин не шипел на него, сквозь судорожно сжатые челюсти, глотая слёзы и зализывая по утрам раны от жестких рук, владеющих его телом ночью - Калверли не мог возненавидеть Кристофера в полной мере, все еще возвращаясь к прошлому, изредка ловя на себе давно забытый взгляд серых глаз, так мягко и любяще провожающих его по комнате. Как только Джастин ощущал на себе эти мягкие невесомые прикосновения, ему становилось страшно тоскливо, от осознания того, что стоит ему повернуться и встретиться с взглядом Гейта один на один - как волшебство вернувшейся, дружеской любви исчезнет без следа и опущенная голова Криса снова тихо и жестко произнесет:
"Проваливай к себе, не маячь перед глазами".
Джастин знал, что его существование в доме Гейта с каждым днем становится все тяжелее, знал, принимаясь утром за работу, что все, что делал Кристофер: любое его дело, любое его слово, любая вещь, к которой он прикасается – часть невидимой ядовитой паутины, которая стискивает медленно, но верно, выдавливает из него жизнь.
Без всякого усилия со стороны Джастина эта комедия разрасталась и с каждым днем, становилась всё глупее, и Джастину приходилось, лишь, согласовывать свой ритм с ритмом диктатора, у которого он был в рабстве. Возвращаясь домой, после своих коротких прогулок, Калверли, первым делом, приходилось подавлять волну гнева, отвращения и ненависти, которые неизменно пробуждало в нем это ежедневное представление, устроенное узурпатором. Гейт вынуждал его, еще при жизни, играть роль приведения.
Он сделал больше, чем кто бы то ни было, чтобы довести до крайности это необходимое, жизненное разграничение между хрупкой, но спасительной связью звеньев цепи и головокружительной совокупностью сил, которые составляют заговор, чтобы низвергнуть Джастина в бездну, в темную тюрьму. Он вынужден был жить в доме из стекла, где в любой час можно видеть, что он делает, так Кристофер, каждый раз, разоблачал его иллюзию, в те мгновения, когда Джастин воображал, что стоит один у штурвала корабля и мрачные воды бурлящего моря у него под контролем.
Джастин часто жаловался Алексу на Криса, но никогда, даже в припадке дикого бешенства он, ни разу не заикнулся о настоящих причинах их вражды, придумывая обвинения Гейту в повседневных бытовых неурядицах, совместной работе, приводящей к уйме конфликтов, даже, возвращаясь к войне. Он говорил, что, именно, во время службы между ними начались первые серьезные разногласия, по каждой мелочи, что приходила, в тот момент, ему в голову. Но никогда, Джастин бы не признался Александру, что он, почти добровольно, ложится под бывшего друга, ради благополучия своей семьи, все время размышляя лишь о том, как бы уничтожить Гейта не прибегая к убийству, а крутя заговоры и финансовые аферы в их компании, чтобы подставить, унизить, раздавить, как жука выродившегося вида. Джастин не знал, что случилось бы, узнай Алекс правду о его нелегких отношениях с Гейтом, но Калверли был абсолютно убежден, что это, ни в коем случае, не должно стать ему известным. Так же он думал и о Кристофере, который знал, что у Джастина появилась liaison (29), но Гейт явно не догадывался кто его любовник.
Пока Крис объяснял Женевьев, что Джастин прирожденный анархист, что его одержимость свободой сугубо индивидуальна и заразна, как чума, что сама идея всякой дисциплины противна его природе, что он лично мог наблюдать еще в армии, Джастин быстро выскочил за дверь. Красиво распинаясь, перед кивающей ему Женевьев, о том, что Джастин бунтарь и законо-ненавистник, духовный урод, которому приносит наслаждение вносить смуту в жизнь нормальных людей, Гейт слишком увлекся, чтобы услышать, как Джастин выбегает вон из дома. Его слух различил только легкий хлопок двери и, сразу же, пожелав Женевьев доброй ночи, Гейт кинулся в холл, но, не обнаружив там Калверли - выскочил на порог, вглядываясь в ночную улицу, на которой уже погасили фонари. Так и не увидев знакомого силуэта, Кристофер еще полминуты собирался с мыслями, решая - дать Джастину, так просто, уйти из дому и в сотый раз потерять с ним нить, или же выяснить, что за тайны скрываются за черным полотном этих странных ночей, положив его ежедневным пропажам конец.
29. liaison – с фр. «любовная связь».
*
- Все летит под откос в этом чертовом мире! - По маленькой комнате, уже битый час, разносились стенания и проклятия хныкающего Джастина, который, хоть и не проливал слезы обиды на весь свет, однако едва ли не был на грани истерики, выплескивая всё, что накипело внутри, на Алекса, готового терпеть, любые его капризы. - Когда твои старые друзья восходят на горизонте, как звезды и ты не в силах дотянуться до них, когда ты, с бала жизни попадаешь на убогий карнавал, кладбище грез и иллюзий, тогда ничего не остается, как сойти с ума или принять все это! Я не могу принять этот бред, Алекс, значит, я спятил, да? Да, это так, скажи мне?!
Джастин был удивлен, что тот не сделал попытки перебить или возразить, серьезно и хладно воспринимая его сумасшедшие порывы. Вид у Алекса был, несколько ошарашенный, словно он, только что, выслушал приговор, но он довольно быстро переменился в лице, мягко и весело возразив:
- Ты всегда был ненормальным, поэтому ты все еще здесь, сидишь и жалуешься мне на жизнь. – Алекс рассмеялся низким, рокочущим смехом, легко продолжив, видя, как расслабляется Джастин, переставая носиться по комнате и устало падая на стул:
- Был бы ты в здравом уме, то, уже давно бы, сбежал от меня, куда глаза глядят.
- Ты так же болен, как и я, но не болезнь связала нас. - Заговорил Джастин, дрожа от возбуждения. Он смотрел на Алекса и тот был поистине прекрасен, как лилия Саронской долины (30).
Джастин смотрел на его лицо, подмечая все новые особенности, успокаиваясь от лицезрения этого величественного, северного зверя. Его лицо было красивым: тонкий нос, с изящно вырезанными ноздрями, гладко выбритый подбородок, чувственные губы с капризным изгибом, который мог становиться сардоническим или жестоким, а сейчас был мягким и чувственным, успокаивающе растянутым в улыбке. Его глаза, были холодней горной воды: холод исходил из самой глубины, таинственно светился мятно-зеленым цветом, как кристально-прозрачный лед, как источник, в котором Джастин остужал свой пыл. Эллингтон улыбнулся, скользнув на стул напротив, тихо промолвив:
- Знаешь, со мной, несколько лет назад, приключилась занятная история: мне довелось встретить странного юношу, молодого южного офицера, который вел, целую армию в бой, у порога вражеской столицы и тот мальчишка не знал, что такое страх - он был дерзок, упрям, умен и изворотлив, он так отчаянно любил жизнь, что заразил меня этой гадостью. Но вот, тут, передо мной, двадцатитрехлетний мужчина, который прошел через плен и лишения войны, но не смог справиться со старым другом и глупой женой. Джей, не дури, разве есть что-то, что тебе не под силу, или ты уже не тот Джастин Калверли, которого я знал прежде?
Какими глубокими, какими бездонными казались эти зеленые воды, окутанные легким туманом волнения, они были полны очарования бездны. Джастин, каждый раз, искал в них тот бальзам забвения, который, единственно, мог облегчить головную боль и унять огонь в груди, который возрождал в нем силы к бою.
- Я по-прежнему тот человек, я вернулся к жизни, когда снова нашел тебя. – Сказал он, поднявшись со стула и приблизившись к Алексу, ощущая в нем чистоту, великодушие, благородство, тоску истерзанной души, готовой прийти на помощь ему. - И все же я страшно устал. Мы, стиснутые, как в тисках, не можем оторваться друг от друга, живем за счет друг друга, мучаем друг друга. Мы паразиты, но только так мы с тобой способны существовать. Я хочу уехать. Мне осталось совсем немного: я заканчиваю со строительством дома для матери. Как только все будет решено, мы уплывем в Европу, так ведь? – губы Джастина вздрогнули, как у ребенка, видящего дурной сон, но изогнутые брови гордо нахмурились и, протянув вперед руки, он начал говорить быстро и сбивчиво, почти умоляюще заглядывая в глаза Алекса. - Скажи, что я увижу те места, о которых ты мне рассказывал, пообещай, что покажешь мне их. Мне осточертела эта страна с ее кровавыми правилами! Одиночка, восстающий против общественных догм, изгоняется, клеймится позором. Пока мы вместе – с нами все будет хорошо.
- Что ж, я готов рискнуть, я хочу прожить свою жизнь согласно своим языческим принципам. Я клянусь - мы навсегда оставим Америку. - Худощавый и гибкий, с глазами, горящими в свете керосиновых ламп, Алекс напоминал мудрую, священную змею, и Джастин верил его словам, но правда крылась в том, что все эти клятвы - недостаточно цепкий гарпун, и Джастин знал, что все может обернуться против них, в любой момент. Он начинал бояться провала всех их планов, но вместо своих опасений он всего лишь энергично закивал в ответ:
- Да, да… прочь из Штатов, подальше отсюда! Только вдвоем.
Алекс смотрел на него в упор, внимательным взглядом своих хищных глаз, невыразимо, даже постыдно прекрасный. От его лица и осанки исходило обещание любви, разнообразной и сложной, и обещание неизреченного, даже невыносимого счастья.
Калверли припал к губам Алекса с неожиданной силой, неконтролируемой страстью: так человек, обезумевший от жажды, пьет морскую воду и с каждым глотком мучается все сильней, но не в силах оторваться - ведь на губах влага и прохлада, которая спасает. Джастин целовал мягкие сухие губы и пил его горячее дыхание, больше всего боясь расставания с ним. Без лишних слов, Джастин толкнул его к кровати, тело под ним вздрогнуло от тихого смешка. Джастин запускал пятерню в его волосы, и было впечатление, что отросшие локоны буйно разметались по покрывалу, словно по траве и расплавленным золотом растеклись, вплетаясь в ее зеленый шелк. Горячая ладонь ныряла под рубашку и гладила спину, где не спеша прогуливались, примеривались пальцы. Алекс быстро расправился с рубашкой и завязками на своих штанах, Джастин последовал его примеру, и вскоре их одежда оказалась на полу. Обнаженная кожа Алекса побелела, заиграла переливами молочного опала, и Джастин нетерпеливо припал к его телу, чувствуя под своими ладонями твердость чужих мышц и пробившийся сквозь резкий аромат вина, будоражащий мужской запах, сводил его с ума. Джастин жаден до ласки, ему нравится гладить напряженный живот, втягивать губами кожу на шее и щеках, вылизывать чувствительные шрамы на его груди, оставленные сталью и огнем, прослеживать пальцами узлы сухожилий, перекатывающиеся под влажной кожей. Сильные тонкие пальцы покружили вокруг затвердевших сосков, а потом сжали их, заставив Алекса мелко вздрогнуть. Его грудь похожа на лютню, и пальцы Джастина, скользящие по сильным бугоркам мышц, за которыми спрятано дико бьющееся сердце, вытягивают пробегающий по рукам звон, словно задевая струны трепещущей души.
Губы нежно проходят по ключице, опускаются к затвердевшим темным соскам, по очереди обводя их языком и Джастин, удовлетворенно услышал два коротких вздоха.
Руки Алекса ласково оглаживают его спину, спускаясь к бедрам, прижимая того сильнее, Джастин, качнувшись вперед, медленно трется пахом о напряженный член любовника, чувствуя, как промежность наливается жаркой сладкой тяжестью. Джастин раздвигает языком красные губы, напористо и глубоко проникая, сходя с ума от теплых ладоней, невесомо скользивших по спине и плечам, от зеленых глаз, наполненных знакомым нетерпеливым блеском.
Некоторое время оба пребывали в состоянии всепоглощающего исступления, с каждой секундой, испытывая все более восхитительное, сводящее с ума наслаждение от поцелуев; они доводили до безумия, разжигая пламя, которое невозможно было укротить и, возбуждая голод, который невозможно было утолить.
Так проходит несколько минут, наконец, отрываясь от его рта, Алекс говорит в упоении, и голос его возбужденно дрожит, кончик языка нервно облизывает яркие губы:
- Возьми меня, Джастин. Я хочу, чтобы сейчас ты это сделал.
- Алекс, неужели ты серьезно? – горячим выдохом безумного желания прошептал Джастин; его сверкающие глаза выражали желание и радостное согласие выполнить его пылкую просьбу, но Джастин до последнего не мог поверить в то, что услышал. – Ты прежде никогда не хотел этого…
- Теперь я так хочу. Дай мне почувствовать тебя внутри, Джей. – Добавил он мягким, приглушенным, умоляющим тоном любовника, желающего, чтобы его поняли без слов.
Желая новых ласк, новых ощущений – более острых, опьяняющих, сладострастных, стремясь доставить удовольствие не только себе, но и другому, от скрываемого желания обладания, Джастин мелко дрожал, растерянно и нетерпеливо одновременно.
