сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 96 страниц)
Будущая жена рассыпалась в дифирамбах, сыпля лестными комплиментами направо и налево, вызывая не менее бурные восклицания в свой адрес. Глядя на эту лицемерную, но прекрасную в своем хладнокровии девушку, Джастин видел настоящую графиню, светскую львицу, но никак не любимую домашнюю жену, о которой всегда мечтал. Он поспешно зашел в дом и сразу же схватил с подноса проходящего мимо слуги бокал с шампанским. Джастину очень надоедало общество подружек Женевьев, их непрерывное щебетание, заигрывания и ужимки. Но больше всего бесило то, что невеста выставляла его напоказ всем своим подружкам — стервятницам: они, весело переговариваясь, обсуждали широкие плечи, которые сделали бы честь любому мужчине, подтянутую атлетическую фигуру, длинные спортивные ноги и прекрасную шевелюру южанина, тщательно расчесанную и лоснящуюся от бриллиантина. В это время Джастин чувствовал себя зверьком в цирке, которого ударами плети заставляли скакать на задних лапках. Его голова, однако, свежа, а нервы неприятно вибрируют. Звуки прыгают по ним, как стеклянные шарики, периодически разбиваясь и впиваясь острыми осколками. Джастину кажется, что он голый и что каждая пора его тела — это окно, и все окна открыты, а свет струится в его потроха, и каждому непременно хочется заглянуть туда. Сколько времени это продолжается, он не имеет ни малейшего представления — Джастин вообще теряет всякое понятие о времени и месте. Наконец, он впадает в какое-то полубессознательное состояние, уравновешенное чувством безразличия. В воздухе — сдерживаемая буря, тишина перед взрывом, который вот-вот должен прогреметь, и никогда Джастин не был более одинок, чем сейчас, стоя в гуще праздных людей. С этой минуты он решает ни на что не надеяться, ничего не ждать — жить как животное, как хищный зверь, бродяга или разбойник. «Если завтра будет объявлена война и меня призовут в армию, я схвачу штык и всажу его в первое же брюхо», — угрюмо размышлял он.
Сейчас он был крайне расстроен тем, что Крис по каким-то неизвестным причинам пропустил его помолвку, хотя еще два дня назад клялся, что сам проконтролирует количество алкоголя, которое Джастин будет употреблять, чтобы друг не ударил на светском рауте в грязь лицом.
— Чертов Гейт! — процедил он сквозь зубы, одним глотком осушив бокал, и сразу же получил неодобрительный взгляд Женевьев, которая зашла в дом вслед за женихом. При ярком свете они смотрели друг на друга безрадостно и напряженно. В последние недели она то и дело следовала за своим благоверным тенью, незаметно скользя где-то неподалеку — забавно, тень у тени… Джастин обязательно посмеялся бы над этим фарсом, если бы в ту пору мог улыбаться.
Молодые особы вились вокруг Женевьев роем разноцветных бабочек, наполняя гостиную шумными приветствиями и глупым хихиканьем, расхваливая ее белоснежное платье из органди, пестрящее невероятным количеством ленточек, бантиков и оборочек. Что сказать, его невеста была абсолютно подчинена моде, и Джастину оставалось только радоваться, что она тратит свои собственные деньги на все эти украшения и платья, иначе он бы потерял и последнюю рубашку в модных бутиках Парижа. Во все времена закон был лишь один: чем меньше себе отказываешь, тем легче привыкаешь желать всего. Женевьев выглядела величественно, превосходя в своей привлекательности изнеженную и унылую добродетель местных знатных девушек, которые, в сравнении с ней, были грубоваты и примитивны. Золото и влияние ставили ее над этими вульгарными засовами, в которые стучатся мелкие помещики и буржуа, — она едва терпела свое вынужденное общение с людьми не из высшей знати. Ведомая причудливыми капризами, Женевьев обладала всем очарованием, каким только природа могла наделить женщину. Впервые увидев свою нареченную, Джастин был покорен ею — такая девушка была не эскизом, как уроженки штата, а настоящей моделью красоты. Но самозабвенное любование довольно скоро сменилось агрессивным отвержением, как только под внешним чудесным образом этой особы открылась гниль ее непростого характера. Отношения их находились на остриях штыков. Воздух, которым оба дышали, был горек. Вся спокойная жизнь Джастина была пронизана возросшей до наивысшей степени внутренней нервозностью. Будущие конфликты между ним и Женевьев уже отбрасывали вперед свои тени, которые смешивались со старыми нерешенными, и создавали атмосферу, в которой стремление сохранить господство уюта в духе старомодных устоев представлялось чем-то абсолютно бессмысленным.
Женевьев была высокой и стройной, словно созданной для кисти художника, формы ее были округлы и женственны, кожа белее лилии, и казалось, что природа создала ее с особым старанием и усердием; ее лицо было несколько продолговатым, черты удивительно благородны, все в ней дышало величием и достоинством: глаза большие, черные и полные огня, маленький нос с горбинкой, немного напоминающий орлиный, тонковатые яркие губы.
Джастина выводила из себя ее заносчивость и бескомпромиссность, даже ее акцент казался ему липким, тягучим, режущим слух. Дамы постарше уже сидели за столами, манерно переговариваясь и обмахиваясь веерами, мужчины, выряженные в щегольскую одежду, льстиво хвалили отменный вкус Джастина, поглядывая на прелестную невесту. Калверли оставалось только кивать и невпопад отвечать какую-то глупость, которую присутствующие почему-то считали крайне остроумной, и каждое его слово подкрепляли дружеским смехом.
«Европейцы — несчастно скучающие, приторные красавчики, кривые псевдоаристократические лицемеры!» — раздраженно думал о них виновник торжества.
Столько разношерстного народа Джастин не видел в своем доме со дня рождения Меган, ведь больше сотни приглашенных человек были европейцами, родственниками и друзьями семьи Донохью, и только десятка два — родственниками со стороны жениха. Глядя на этих наглых и заносчивых иностранцев, у Джастина возникало ярое желание вышвырнуть всех этих людей из своего дома, однако воспитание, железным клеймом высеченное в сознании юноши, всякий раз заставляло его, сияя фальшивой улыбкой, одаривать гостей легкими, ничего незначащими фразами радушного хозяина.
Стоило бы отметить, что на этом частном рауте царила полнейшая свобода взглядов и интересов: каждый из этих вольнодумцев говорил, что хотел, делал, что хотел, пил, сколько хотел и, конечно же, пережевывал свежие слухи, перетекающие к ним из-за границы, по поводу надвигающейся войны с Севером. Теперь темы всех мужских разговоров сводились только к одному. То, что, вопреки мнимому спокойствию, что-то было не так, знал каждый. Каждый чувствовал обман и каждый старался обнаружить его. Стоило бы лишь только приподнять покрывало обыденного умиротворения и потрясти, как наружу должно было бы вырваться нечто другое, неизвестное, угрожающее, о вулканической силе которого в умах людей жило только ужасное предчувствие. Джастин облегченно вздохнул, зная, что его репутация смельчака и храбреца выходит далеко за пределы родного Техаса, так что присутствовать на этом очередном собрании, посвященном войне, ему необязательно, ведь в его смелости и так никто не усомнится.
— Наши представители в Вашингтоне должны прийти к обоюдному соглашению с Линкольном, так что война — это слишком громкое название для обычной потасовки, — раскуривая сигару, говорил отец Джастина.
Плантатор был одним из тех многочисленных граждан Техаса, которые полностью отвергали любые слухи о грядущей войне.
— Джеральд, я вас прошу! — раздраженно протянул мистер Донохью, откидываясь на спинку глубокого кресла. — После того, как генерал Джеффри Морган выбил чертовых янки месяц назад из форта Самтер в бухте Чарлстон, им ничего не остается, как сражаться, ведь иначе их ославят трусами на весь свет; неужели вы не понимаете этого? Война неизбежна, и она вот-вот нагрянет!
В спор по этому поводу вступили несколько англичан, доводы которых вызывали у южан лишь смех да и только, ведь эти иностранцы вообще не имели никакого представления о политике Штатов. Джастин прекрасно знал, что всем собравшимся было свойственно плохо скрываемое пренебрежение к учености и разуму, а также невероятная национальная гордость, присущая каждому уважающему себя джентльмену. Сам Джастин терпеть не мог эти политические споры и по возможности держался довольно холодно и отстраненно, когда тема вновь сводилась к надвигающейся войне.
Спор грозил перерасти в настоящую бойню, так как разогретые спиртным джентльмены уже начинали кидаться друг на друга чуть ли не врукопашную.
— Господа, — учтиво поспешил откланяться Джастин прежде, чем его как виновника торжества ввязали бы во всеобщее безумие. — Прошу меня извинить, но я вынужден вас покинуть.
С этими словами Джастин кинулся вон из дома, незаметно сбежав от своих гостей через задние двери. Закруженный, усталый, истерзанный мучительным весельем, он мчался за дом, в беседку у ручья, гордо возвышающуюся среди елей и сосен, где он, еще будучи маленьким мальчишкой, любил проводить время с самым родным и близким человеком во всем свете — матерью. Иногда Джастин закрывал глаза, и непременно через несколько минут ему начинало казаться, что он до сих пор во власти беспечности, что он почти разрешил проблему собственного существования. Ничто больше не было настоящим, все устои шатались, сердце было открыто, он словно бы цеплялся руками за привычное прошлое, но оно предательски быстро ускользало.
И он нарочно длил этот странный физический обман, так живо всегда переносящий его в область воспоминаний, но когда опять открывал глаза, то снова навстречу Джастину шла однообразная колоннада могучих темных стволов. Новая жизнь расцветает перед ним, но только из хаоса, делает бытие глубже и тяжелее, в повышенной температуре волнения сгорает его юношество, попадая под брачный конвейер своей экономической зависимости. Вершины деревьев, теряясь где-то в неизмеримой высоте, оставляли над его головой тонкую ленточку мутного неба, едва освещенного молодым месяцем, и видно было, как в этом далеком просвете с необыкновенной быстротою проносились клочья легких и прозрачных, как пар, облаков. Сейчас это место стало его убежищем, где он целыми днями спокойно и уединенно наблюдал, как видоизменяется мирный пейзаж от порыва ветра, от солнечного луча или внезапного ливня, не расточая свои досужие часы на музыкальных вечерах или в кабаках. Иногда бывали дни просветления, когда Джастину нестерпимо хотелось затеряться в сероватой мгле леса, вдали от города, прокладывая для своих мечтаний тропинку, устланную мхом и росою, безмолвием и покоем, уводящую куда-то в болотистый лес.
Обладая холерическим темпераментом, Джастин, помимо всего прочего, был склонен к долгим и мучительным приступам самобичевания, чаще всего происходящим именно в эту пору времени суток и именно наедине с собой. Поэтому сейчас на него напала жуткая хандра. Он отчаянно не хотел связывать свою жизнь с напыщенной англичанкой, но прятаться до скончания века в саду собственного дома, за юбкой матери, не мог, и опуститься до побега — тоже, но оставлять все как есть у Джастина не было желания. Он хотел бежать. Быстро, без оглядки. Хотя эти порывы Джастин отметал от себя почти сразу же, ведь это был его единственный шанс доказать отцу, что он не тряпка, не пьяница, спускающий последние гроши в барах по ночам, и не крыса, крадущаяся каждое утро в предрассветных сумерках в собственную комнату после очередного проигрыша в покер.
Джастин знал, чего он стоит на самом деле, так как врать себе молодой плантатор не привык, но перекроить свою суть, манеру поступать как душе угодно не мог. Хотелось бежать от Техаса и от слащавой напевности его диалекта, бежать от душных комнат, пропитанных ядом светского тщеславия и лицемерия. Джастину хотелось грубости и неприкрытого разврата; и то и другое истязало его душу, а он не знал, как остановить это. Полностью погрузившись в свои горькие мысли, он прибавил ходу, обогнув все восточное крыло особняка и уже ступив на дорожку к роще, где находилась беседка и удивленно остановился, услышав далекое ржание лошади. Звук доносился с холма у подъездной аллеи, и, взглянув туда, Джастин увидел, как к дому несутся подстегиваемые шпорами лошади запоздалых гостей. Завидев Джастина, двое всадников рванулись к нему, оставляя после себя красно-серый туман пыли, который в вечернем мареве казался черным.
— Калверли, ты что, ошалел? — натянув поводья, крикнул Кристофер Гейт, остановив лошадь около друга. — Что ты прохлаждаешься? В городе такое творится, а ты все еще здесь!
Джастин недовольно оглядел друга, который, к его огорчению, был свеж и доволен жизнью, явно не мучаясь угрызениями совести по поводу своего опоздания.
— Черт бы тебя побрал, Кристофер! — зло зыркнув на него, взорвался Калверли. — Ты приехал почти вовремя на помолвку лучшего друга, правда, с опозданием часов на пять! Не собираешься объясниться?
— Ты что, реально не в курсе? — казалось, Гейт смотрел на него как на умалишенного или, по крайней мере, не слишком здорового, отчего Джастин на мгновение замер, пытаясь сообразить, что так изумило друга.
— Джастин, быстрей! — воскликнул второй парень, Стив Карлсон. — На площади митинг! Президент обнародовал декларацию о призыве добровольцев: Линкольн мобилизует армию!
Растерянность на лице Джастина резко сменилась пониманием, и он удивленно перевел взгляд с одного друга на другого, пытаясь понять, каков процент шутки в их словах, но чем дольше он их слушал, тем сильнее кровь закипала у него в жилах.
— Неужели...
— Джастин, не стой как столб! — в нетерпении покачиваясь на коне, затрещал Крис. — Собирайся живее, и поехали в город! Мы не должны это пропустить.
— Что пропустить? — раздраженно огрызнулся Джастин, нахмурившись; от их криков у него разболелась голова, и он совершенно перестал что-либо соображать, так что все попытки друзей достучаться до него своими новостями были бесполезными. — Если вы, два кретина, еще не заметили, то я женю…
— Твою мать, Джастин! — досадливо вскрикнул Крис, тормоша друга за плечо. — Очнись же! Началась война!
¹ une petite societe — (с франц.) «маленькое общество»
========== Глава 1 ==========
A warning to the people
The good and the evil
This is war!
To the soldier, the civilian
The martyr, the victim
This is war!
To the right, to the left
We will fight to the death
To the Edge of the Earth
It's a brave new world from the last to the first
(30 Seconds To Mars — This Is War)
Дорога до Шестой авеню города Остин от плантаторских угодий занимала более четырех часов неспешной езды по проселочным дорогам в карете, но трое всадников добрались до города за полтора часа, почти загнав лошадей. В Остине царил настоящий хаос; суматоха, творившаяся на центральной площади, громкие патриотические митинги, призывающие всех идти в добровольцы, тысячи голосов — все это свидетельствовало о начале войны, которую с замиранием сердца ожидали матери и с героическим рвением призывали юноши — смельчаки Техаса.
Экипажи, останавливающиеся у площади, пестрили разнообразной толпой жен и подружек богатых плантаторов и фермеров. В ужасе оглядываясь по сторонам, женщины судорожно обмахивались веерами, то и дело падая в обморок до того момента, пока слуги не подносили им нюхательной соли и дамы снова не приходили в чувство, чтобы опять поражаться творящемуся на площади кошмару. Мужчины неистово носились из стороны в сторону, выкрикивая патриотические лозунги и невероятно радуясь происходящему, словно бы впереди их ожидало что-то веселое. Вероятно, каждый из них с нетерпением предвкушал заветную схватку; рабочие и солдаты по всей Конфедерации уже давно формировали секретные батальоны, язык призывов вырвался из бурлящего жара неизмеримой, сопротивляющейся всему миру военной воли — самые активные элементы уже несли оружие в своих руках.
В городе выяснилось, что президент Линкольн поставил под ружье волонтеров. Новость об официальном начале войны дошла до Техаса уже через три дня после первых, но незначительных сражений; весь Юг был охвачен возбуждением, пьян войной. Все считали, что первый же серьезный бой положит конец противостоянию, и все мужчины спешили завербоваться, поэтому сейчас на площади творилось нечто невообразимое. Джастин думал, что вот, наконец темное давление, которое неделями нависало над Штатом, утратило часть своего веса, теперь все стоят здесь и ждут и каждый формулирует свои желания. Они достаточно многообразны, но все же однозначным должно быть признание их величия. Оно лежало в отказе от собственного решения, и, лишь примкнув к всеобщей военной лихорадке, понимаешь, что город чувствует в себе радостный долг, преисполненный силой и страстью, как посреди вихря, вопреки событиям, переменам, судьбе еще ожидалось что-то настоящее, истинное, подлинное. Разнообразие желаний, которое придавало толпе своеобразное волнение и возбуждение, искало своего выражения. В рядах слышалось бормотание, крики, смех, музыка, песни, ругань. Отовсюду доносился мучительный и громкий протяжный звук трубы. Дробь барабанов угрожающе отражалась от фасадов домов, терялась в толпе, разносилась над площадью и парком, заставляла дрожать раскрытые настежь окна. Формировались группы, они сплоченно стояли вокруг усердно жестикулирующих фигур, призывающих как можно скорее отправляться на фронт. Джастин внимательно прислушивался к звуку трубы, чувствуя, как разгорается жаркое пламя: вскоре должна была осуществиться всеобщая мечта о крови и баррикадах. Мужчины, старые и молодые, волонтеры и рабочие и много мелких буржуа среди них — они делали революцию, эти парни с решительными лицами, грубые южные работяги, которые хотели подзацепить девушек, они вызывающе пели, и смеялись, и кричали, и двигались, широко и самоуверенно неся знамя Конфедеративных штатов.
— Начинается... — сказал он и запнулся, голос звучал хрипло. Он не хотел поддаваться этому вихрю, напряженно думая, должно ли у него теперь к горлу подступить отвращение, но это было не отвращение, это был страх.
