Текст книги "Две войны (СИ)"

Автор книги: dorolis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 96 страниц)

«Эрик остановился у меня на четыре дня, поэтому, тебя в замке быть не должно. Он не должен узнать о тебе, Джастин». – Сказал Эллингтон, и Джастин остался в лагере. У него томительно сжималось сердце, но робкое, не смелое ожидание, сменялось обольстительными видениями, приходившими ему в голову в сумерках убывающего дня и возвращающимися к нему с первыми лучами нового. Эллингтона он видел почти каждый день на территории Вайдеронга; тот, как и обещал, взял под свой личный контроль прокладывание железной дороги к реке. Капитан стал безумно раздражителен, в присутствии солдат испепелял всех своим истерзанным взглядом, не стеснялся в выражениях, много курил. С офицерами, однако, он держался бесстрастно, хотя, войдя в раж, превращался в сущего дьявола, и хотя они боялись его, но не испытывали к капитану особого отвращения, принимая Эллингтона, как неизбежность, однако все как один, стремились быстрее исчезнуть с его глаз. За Алексом, по пятам, следовал майор Эрик Грант. От Джастина, который часто наблюдал за ними краем глаза, не укрылось, что причиной раздражения Алекса, являлся именно этот, малоприятный северянин, который, явно был из той многоликой породы снобов, которую Джастин, в силу своего опыта общения с подобными людьми, хорошо знал: только грубостью можно отделаться от их безобидного, но назойливого и невыносимого внимания. Рядом с Алексом, который даже в простом инвернессе, поверх рубахи, казался солидным и представительным и ловил почтительно-восторженные взгляды сослуживцев, напыщенный майор Грант выглядел почти смехотворно. Нещадно выбрив свое длинное наглое лицо, Эрик надевал свой лучший мундир, белые перчатки, лакированные сапоги и, надушившись какой-то сладкой дрянью, прохлаждался по сектору, всюду следуя за капитаном, который гордо и стремительно, упругим спортивным шагом, проходил по территории форта, отдавая распоряжения. Рядом, эти двое мужчин смотрелись крайне странно. Эллингтон уже давно избавился от необходимости ежедневно демонстрировать на мундире свою героическую биографию - всем в гарнизоне и без того было известно, что это за человек и какой ценой добился всего что имеет - в то время, как Грант был, не более, чем пестрым пижоном. Джастин постоянно находил момент, чтобы проследовать за капитаном в другую часть лагеря, готовый делать любую, самую грязную и тяжелую работу, чем вызывал безразличное согласие дневальных и удивления у своих соотечественников. И все чаще, Джастин мечтал поближе подойти к Эллингтону, чтобы отчетливо услышать его голос, чтобы четко увидеть это безупречное лицо и, чем сильнее он распалял свое воображение, тем больше сумасбродных мыслей лезло к нему в голову. В те минуты ему казалось, что в сто раз легче было нажать спусковой крючок револьвера, чем целыми днями испытывать адские муки беспомощного ожидания, и надежды, которая была пробуждена неестественным диким чувством. Но, он никак не мог подойти к Алексу, поэтому оставалось только сжать руки в кулаки и, скрипя зубами, отрабатывать этот новый серый день, чтобы вечером свалиться трупом на сырую землю барака. Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей, он начинал напевать себе под нос тихую мелодию давно любимых песен, названия которых сейчас уже не мог припомнить. Эллингтон говорит с каким-то человеком и опять достает из золотого подарочного портсигара сигарету, закуривает и с улыбкой показывает Эрику в сторону шахт, видимо рассказывая, сколько прибыли приносит рабский труд в этих местах. Джастину не нравится, что он так много курит. 24 декабря 1862 Перед ним на столике горела свечка, жирно, словно огонь питался не только воском, но и сальной материей этого воздуха. Джастин сидел в солдатской столовой, вместе с Дереком греясь у печи и уже битые двадцать минут отогревал замерзшие пальцы. Близилось рождество и северяне, будучи упертыми католиками, позволяли в святой праздник своим пленникам периодически заходить в столовую, где тем перепадали остатки скудной солдатской еды. Джастин вздрогнул, когда кто-то рядом заорал матом какой-то анекдот: он привык к энергичным солдатским жестам, твердым, громким шагам, грубым голосам, к табачному духу, к их бесцеремонности, а нередко и пошлости, но это все, хоть и укладывалось в голове, но все равно периодически напрягало. А младший лейтенант — высокий, взлохмаченный и загорелый детина — рассказывает о битвах, расстегнув рубаху до пупа и показывая шрамы, скачет в нескольких метрах от них и Джастина это бесит. - Так, когда ты отправляешься на фронт? – наконец-то, решается спросить он, за двадцать минут тягостного молчания, с радостью отмечая про себя, что голос звучит почти твердо. - Двадцать седьмого декабря. – Дерек крутит в руках дымящуюся чашку чая и Джастину кажется, что он сейчас утопится в кипятке, но Маррей, всего лишь, упорно избегает смотреть ему в глаза, словно чувствуя за душой вину еще не совершенных убийств. - Это бесчеловечно. – Вздыхает южанин и от всей его сущности исходит какое-то странное беспокойство. Ни на одно мгновение его лицо не остается спокойным; он смотрит то вправо, то влево, то вдруг напрягается, то, так же нервозно разговаривает - всегда отрывисто, без пауз, будто с трудом подбирая слова. - Чье распоряжение? Эллингтона? - Да… то есть, не совсем, - видимо Дерек, тоже испытывает мучительную неловкость, он беспомощно и озабоченно потирает лоб. - Майор Грант ссылается на недобор в своем полку и просит капитана дать ему две сотни человек. Первая сотня уходит сегодня с ним, а вторая после Рождества присоединяется к полку в десяти километрах к западу от реки Дорапон. Одним словом: мы в заднице. - Откуда он вообще взялся, этот майор чертов? – ворчливым тоном произносит Джастин. - Это какой-то дружок Александра, так? - Понятия не имею, но, кажется он знаком с его отцом, – говорит тот, не глядя на лейтенанта, его глаза неподвижно устремлены вниз. Словно в забытье, он берет из открытой сахарницы кусок сахара, вертит его в пальцах и кладет обратно; в эту минуту он похож на пьяного. Калверли отвернулся, не зная, что еще говорить. Он не хотел терять Дерека, не хотел, чтобы мальчишка уходил на войну и проходил через ее боль, однако все уже было решено и слова мало, что могли изменить. - Прости лейтенант, - говорит Дерек совсем другим голосом, твердым, но глуховатым, неловко поднимая на Джастина взгляд, – если чем-то обидел тебя. Я рад был нашему знакомству. Может, свидимся еще в будущем. За тобой должок. Разговор уже гаснул, словно догорающая сигарета, как вдруг неожиданно распахнулась дверь, и волна свежего ночного воздуха внесла в столовую сержанта. Дерек вскочил с кресла, остальные солдаты, ужинающие в столовой, умолкли и замерли. Джастин оглянулся и, пристально глядя на человека с залитым кровью лицом, встал на ноги, насторожившись и приготовившись к самому худшему. - Поймал бунтовщиков. Твари решили нам праздник испоганить. – Заявил моряк, скривив свое исчерченное оспой лицо, быстро глянув на Джастина. – Кто сегодня дежурный? - Я, господин сержант, - Дерек сделал шаг вперед, - рядовой Дерек Майк Маррей. - Следуй за мной, - распорядился сержант и вышел за дверь. Дерек беспомощно огляделся, но солдаты угрюмо потупили взгляды в полупустые тарелки, всем своим видом демонстрируя полное безразличие к тому, что происходит в лагере. - И действительно… - пробормотал Дерек, накидывая на плечи шинель, - испорченный праздник. Джастин направился следом, смутно различая в темноте дорогу, идя на звуки, которые вызывали в нем тревогу и панику, но так приятно взбадривали одеревеневшее, заспанное тело, что вялость сразу исчезала, точно душный туман под порывом ветра. В то же мгновение пронзительный, резкий крик разорвал воздух позади них, безумный крик человека, которого убивают, на которого, вдруг обрушилась оторопь ужаса смерти. Тотчас, вслед за тем, послышался дикий лай целой своры псов, лай терзающий, кровожадный, а дальше опять вопли страха. - Что тут? – Они с Дереком приближаются к карательной зоне, и Джастин видит почти всех пленных, которые молча наблюдают за человеком, распластанным на снегу, поверх которого стоит надзиратель, с плетью в руках, а чуть поодаль лежат два полностью искромсанных тела каких-то людей, а вокруг них бесятся пять псов. Звери накидывались на несчастных, отдирая мясо от костей. Псы вцеплялись им в руки и ноги. Вот острая красная слюнявая пасть схватила одного, полуживого мужчину за обнаженное горло - и завыли человек и пес одновременно, - и голоса уже были: не человеческий и не звериный, а скулеж мученика и лай адских псов, ведущих травлю в преисподней. Клокотание крови поднималось в разорванном горле, подобно пузырям, из грязи мясных лохмотьев, но собачья свора не выпускала добычу, рвала и драла. Северяне специально обучали лагерных собак убивать людей. Джастину стало плохо, и он поспешил перевести взгляд на еще живого человека, скорчившегося у ног сержанта. - Попытка побега в Рождественскую ночь, - сержант зло сплюнул на безвольное тело человека. – Как тебе это, Маррей? Что мне с ним сделать? - Господин сержант, ради всего святого! – Выдавил Дерек, глядя в горбоносое лицо с яркими разжиженными временем глазами, в которых плескалась ярость, от которой у Калверли подкосились ноги. – Эй, вы двое, - Дерек указывает на двух рядовых стоящих рядом с моряком, - отгоните этих зверей и спалите тела, нам не нужен выговор от капитана Эллингтона в Рождество. Джастин нерешительно приближается к фонарю и видит, как на белом снегу тает, расплывается кровавое пятно, просачиваясь до самой земли, но не понимает, кто лежит у ног контрабандиста, пока мужчина не поднимает голову: его глаза расширяются, зрачки заполоняют всю радужку. Подлая смерть гримасничает, как обезьяна, передразнивая, обезображивает лица находящихся рядом людей и, глядя на них, на всех, Калверли понимает, что помощи ждать не от кого - все они мертвы давно, и человеческие чувства, вроде дружбы и сострадания, им не понятны, опасны для каждого из них, ведь они грозят вывести их из равновесия безразличия. Пуля взрыла землю совсем рядом с его ногой, и Джастин испуганно отшатывается, слегка запоздало понимая, что приблизился к лежащему на земле Майклу Розенбауму слишком близко. В воздухе запахло свежей кровью, завыли собаки, почуяв резкий запах. - Назад, - сержант щелкнул кожаной плетью с узлами, но Джастин упорно застыл на месте, чувствуя непостижимую, но уравновешенную злость, бурлящую ярость, при виде того, что сделали с его другом. Все небольшие грехи и промахи этого человека, в лучших традициях северян, были уже жестоко наказаны, и он давно поплатился за них, оказавшись в Вайдеронге. Джастин уже не мог судить его за совершенное предательство и, тем более, упрекать за глупую попытку побега, - этот человек страдал, в равной мере, как и каждый южанин на этой каторге. Нет, ни необходимости, ни возможности перечислять все те ухищрения, с помощью которых, можно было бы вконец отравить их существование. Джастин толком не знал, что сделали с Майклом за предыдущие несколько часов, но, глядя на молодого человека, стонущего на холодной земле, он был почти готов, разорвать всех и каждого на части, не зависимо от причастности к этому преступлению. - Убери от него свои руки! - Джастин кидается к Майклу и падает на колени рядом с ним, отпихивая сержанта в сторону. Калверли задрожал, побледнел, когда увидел, едва различимое под тусклым светом уличного фонаря, окровавленное лицо своего товарища. Майкл водил мутными бессмысленными глазами, лицо - темное, набрякшее дурной кровью, на нем какие-то серо-белые потеки и кости явно переломаны, но он жив и понимает, что сейчас только Джастин отделяет его от тяжелого смертельного удара сержанта. Надзиратель постоял над ними несколько минут, пока Калверли осторожно ощупывал ребра измученного друга, пытаясь как можно безболезненнее приподнять того, а крючковатый окровавленный конец кнута качался у самых его глаз, как вдруг послышался голос контрабандиста: - Вставай, сука. Джастин уже не чувствовал той бесшабашной храбрости, которая придавала ему силы минуту назад и, только поэтому, он не подчинился: от того, что не чувствовал собственных ног, от страха, но контрабандист расценил это как плевок в свою сторону и вложив в удар всю свою немалую силу, с размаху ударил Джастина кнутом. - Это тебе послужит хорошим уроком, - сказал он, когда тот, с криком схватился за ошпаренное болью лицо и свалился на спину. Столько муки и такая жалобная мольба звучали в этих криках, что у тех, кто их слышал, похолодела в жилах кровь. - Господин сержант, давайте хотя бы в Святой праздник обойдемся без этого, пусть они уходят… - Неловко начал Дерек, поспешно подступая к рассвирепевшему сержанту. В глазах солдата застыл страх, и он едва удержался от того, чтобы не кинуться к Джастину, парализовано лежавшему на спине. - Нельзя спускать подобную наглость, - продолжал рычать сержант, в очередной раз поднимая руку, с занесенным над головой кнутом. Почувствовав, как острая боль скользнула по спине, Джастин вскрикнул и у него слезы выступили на глазах, холодный пот страха, кровь, струившаяся из раны пересекшей правую часть носа, щеки и уха, выглядела настолько ужасно, что Дерек, при виде этой картины забыл обо всем, крикнув в полном отчаянье: - Господин сержант! Я буду вынужден написать отчет о произошедшем капитану Александру Эллингтону, где укажу, что вы превысили данные вам полномочия. Если бы Джастин остался на плацу, то непременно бы услышал как сержант, скрипя зубами, втолковывает молодому солдату, что малодушие непростительно в отношении, таких как Джастин – бунтовщиков и недругов Союза; однако Калверли, плохо соображая, что делает, повинуясь одним лишь инстинктам, уполз с плаца, протащив за собой несколько футов бесчувственного Майкла. Очнулся Джастин в бараке и понял, что правый глаз заплыл от удара, и вся правая часть лица, словно огнем объятая, мучительно печет, дергает и набухает. Он судорожно втягивает воздух и прислушивается к своему телу, проверяя, что еще не так: спина так же протяжно ноет от ударов, однако без сомнения, основной удар пришелся именно по лицу и Джастин кончиками пальцев пробегается вдоль раны, исступленно глядя на окровавленные руки. - Майкл? - кривясь от боли в рассеченной губе, повернулся, оглядывая барак, смутно припоминая, как он вообще дополз до «Блока А». Майкл лежит на своем месте, не шевелясь, но дыша, и Джастин решает не трогать его, все равно не зная, что делать и, едва стоя на ногах, идет на каменоломню – работу никто не отменял, да и подыхать в бараке он не намерен. * Единственный глаз, которым он еще мог видеть, - полон пыли, его жжет. Руки стерты молотком и верёвками, огрубелые, потрескавшиеся, жилистые. Он чувствует каменную крошку в волосах, лицо серое, такое может принадлежать только больному, измученному человеку, но при этом Калверли чувствует себя почти нормально, так как весь день солдаты и дневальные не приближаются к нему и даже не смотрят в его сторону. "Я так сильно изуродован, что им противно смотреть мне в лицо", - понимает он и думает, стоит ли радоваться этому, но, не смотря ни на что, сегодняшний день проходит без происшествий и Джастин спокойно бредет в барак, иронично говоря себе: "Такого Рождества у тебя еще не было, Джей Ти. Интересно, а Дерек действительно доложил Эллингтону о том, что случилось вчера?" Его разбитый глаз, исчерченная щека, выглядят еще безобразней в сумерках заходящего солнца и даже проходящие мимо южане опускают глаза, видя, как он идет им навстречу. Левый глаз все видел через призму коричнево-бордовой пелены; под вечер он смог открыть второй глаз и со стороны тот казался полностью черным: лишенным белка, радужки и зрачка – сплошная черная дыра в лобной кости. Он идет медленно, устало передвигая ноги, не думая больше ни о чем. Уже вечер, и все пленники расходятся с единственной целью: отдохнуть несколько часов до начала очередного ужасного дня.