сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 96 страниц)
На щеке осталась кровавая полоса. Губы капитана искривила такая едкая ухмылка, что Джастин тут же понял, что зря вообще подал голос. Эллингтон резко, с силой отогнул его голову назад, склонился и укусил за нижнюю губу с таким неистовым напором, что он задохнулся криком, но не проронил ни звука. Северянин отпустил волосы и сжал обеими руками его голову. Джастин уперся ему в грудь трясущимися руками, пытаясь отстраниться, но тот притянул его к себе и начал целовать — грубо и страстно, глубоко проникая языком в рот. Это был самый грязный поцелуй в жизни Джастина, но такая мощь и сила порождали в нем непреодолимый страх, который был настолько густым, что он чуял его вкус языком и не мог сопротивляться, даже имея на то возможность. Страх передавался через язык, попадал в желудок и сковывал его ледяными цепями. Джастин невольно разжал кулаки, и его ладони накрыли крепкую грудь Эллингтона, пальцы левой руки задели сосок. Жар от тела северянина был сродни адскому огню, и он понимал, что они уже горят в преисподней, но почему-то ничего не мог с собой поделать, шаря руками по мускулистым плечам, подтянутому животу и гибким сильным рукам, сжимающим его в объятиях. Поцелуй стал более мягким; по мере того как расслаблялся Джастин, губы становились все менее напористыми, а язык почти ласково очертил десны, прошелся по скользкой впадине от зуба, который он ему выбил. Воздуха стало катастрофически недоставать обоим, Калверли почувствовав, как его отпускают, понял, что сейчас просто рухнет вниз, но под ним находился прочный деревянный пол, на котором он лежал, а страх упасть почему-то не отпускал. Эллингтон поднялся на ноги, со странным выражением глядя на распростертое на полу тело, и Джастин ощутил странный горьковато-терпкий вкус во рту.
Коньяк, кровь и сперма. Преодолев смятение, он попытался встать, тяжело опираясь о стол. Эллингтон не трогал его и спокойно дождался, пока он, собравшись с силами, все-таки смог выпрямиться. Оба молчали; Джастина трясло от боли и странного дикого желания, зародившегося из гнилого семени, которое, по сути своей, никогда не должно было дать ростка. Он и под дулом револьвера не смог бы признать, что сейчас почувствовал настоящее возбуждение, предательски охватившее его тело. Член дернулся, налившись теплой волной крови, но животный страх и боль пересиливали это плотское желание. Эллингтон молчал, явно что-то обдумывая, снова хмуря брови и слегка прищуривая глаза, спокойно его оглядывал и, наконец, сухо произнес не своим голосом:
— Я не должен был давать тебе выбор.
Джастин с сомнением огляделся, ища, чем бы прикрыть наготу и изуродованное синяками тело, но странное заявление заставило его содрогнуться и посмотреть опухшими глазами на человека перед ним. Вся его бешеная злость и стыд на миг померкли под пристальными, холодными глазами цвета смарагда, в упор глядящими на него, и в этом взгляде по-прежнему не было злости, уже не было похоти — лишь странный упрек и еще что-то неуловимое, чего Джастин не смог разглядеть.
— А разве он был у меня? — спросил он, впившись взглядом в серое лицо.
— Да.
Короткий ответ был наиболее красноречивым из всего, что мог бы сказать северянин; Джастин понял, что речь идет об их первом разговоре, когда его только привели в комнату после неудачного побега. Тогда Эллингтон вроде бы сказал, что оставит ему жизнь, если он сам расскажет о планах Первого Кавалерийского Эскадрона Вирджинии. Все равно Джастин остался жив, даже сохранив молчание, но при этом потеряв свою честь и гордость. Теперь он не знал, правильный ли выбор сделал.
— Если бы у меня был шанс вернуть время вспять, то я бы все равно поступил так же, — тихо сказал Джастин, неуверенно поднимая штаны с пола. По ребрам прошлась острая боль, и он поморщился.
«Это не так, трусливая ты тварь».
— Верно, ты действительно глуп, если просрал выбор быть невольником или умереть свободным, — сказал Эллингтон, делая несколько шагов по направлению к Джастину, замершему в тихом ужасе.
«Не приближайся… Господи, почему он не дает мне уйти?» Ему неистово захотелось сжать в ладонях голову, закрыть глаза, словно бы это могло помочь спастись, и он безмолвно вопрошал себя с изумлением: таково ли оно и впрямь — то, что названо человеческим милосердием? Он согласен теперь, что это всего лишь пустые слова, которые возможно найти лишь в словарях и поэзии, и сознается искренне в своем заблуждении. Александр не обладал милосердием. И потому Джастин боялся его до одури.
— Умереть предателем и трусом, продавшим не только своих людей, но и свою честь! — выдохнул он, отшатнувшись, но тут же почувствовав впившийся в поясницу край стола.
— И где же она теперь, твоя честь? — театрально удивился северянин, приблизившись. — Свобода — это понятие весьма растяжимое. Ты понятия не имеешь, что значит свобода. Я вот свободен распоряжаться чужими жизнями, — Джастин ощутил тепло его сильных рук на своей коже, — потому что меня никто не вправе остановить. А тебя держат за шкирку твои же соотечественники; теперь ты им обязан и своим положением.
— Возможно, у вас, на Севере, вместо души камень, а на месте сердец зола, но мы живые люди. Ты можешь измываться надо мной как пожелаешь, у меня достает смелости признать это, — на последних словах, голос Джастина дрогнул, и он, судорожно сглотнув вязкий ком в горле, продолжил: — Я твой пленник, и ты, сколько хочешь, можешь терзать мое тело, но ты никогда не получишь мою душу.
— Поэтому тебя надо было сразу убить, — тихо произнес Эллингтон, подняв руку.
Джастин зажмурился, ожидая удара, но вместо этого ласковые пальцы, поглаживая, прошлись по щеке, стирая кровь на потемневшей от ударов коже. Сердце сбилось с ритма, истерично подпрыгнув в груди, и несколько мгновений он не мог заставить себя открыть глаза. Принудив свои опухшие веки повиноваться хозяину, Джастин взглянул на Эллингтона, и ему показалось, что он заметил что-то вполне живое, промелькнувшее у того в глазах так быстро, что не успел разглядеть это «что-то»; оно потонуло где-то глубоко, на дне илистого болота.
— Так доверши начатое! — зло закричал он в лицо своему врагу. — Чего ты медлишь, капитан? Мне все равно не жить. Не ты убьешь меня, так твои солдаты. Сделай милость, будь любезен.
— Милости достоин только победитель, — во взгляде и словах Эллингтона скользит едкое, словно дым, презрение, похожее больше на насмешку. — Тебя никто не убьет, пока я этого не прикажу, а я не отдам такой приказ. Не надейся на это, Джастин.
«Сука».
Джастин промолчал, у него просто не было сил спорить или противиться неизбежному: то ли от боли в избитом теле, то ли от морального истощения — он не знал почему, но что-то вынуждало прикусить язык и потупить взгляд.
Он так и не понял, почему Эллингтон не продолжил развлекаться с ним в свое удовольствие, ведь с содроганием ожидал, что после того позора и унижения, которому подвергся несколько минут назад, последует не менее жесткая и изощренная пытка, но капитан лишь глухо, отрывисто произнес:
— Выметайся. На сегодня мы закончили.
Услышав, что Эллингтон не желает его больше, Джастин едва удержался от вздоха облегчения, стараясь не думать, что это временно и завтра он, возможно, получит вдвойне, но вопреки логике ощущал себя почти счастливым, зная, что у него появился денек форы.
***
Джастина швырнули за ограждение, и громила-моряк брезгливо кинул ему в ноги какую-то бесформенную кучу старого тряпья.
— Что это? — спросил он, вопросительно поддев пальцем жесткую тряпку.
— Твоя рабочая форма, — резко ответил сержант и, с отвращением поморщившись, оставил его иронизировать над превратностями судьбы.
«Если этим нельзя удавить капитана, то оно совершенно бесполезно».
У Джастина не оставалось иного выбора, кроме как поднять то, что с натяжкой можно было назвать вещами: ему нечего было носить, а расхаживать в порванных в нескольких местах штанах, с многочисленными кровавыми разводами на заднице, было омерзительно и постыдно. Хотя глупо было думать, что после всего произошедшего это чувство когда-нибудь покинет его. Он был не настолько наивным, чтобы полагать, что еще имеет хоть каплю человеческого достоинства после всего произошедшего с ним.
Ноги сами привели Джастина к своей яме, где он провел эту ночь. Он принципиально не хотел отправляться в барак, где когда-то жил человек, умерший по его вине — пусть даже косвенной. И плевать он хотел на приказ Эллингтона.
Джастин натянул рубаху из некрашеной шерсти, мешковатые портки, полотняные подштанники и тряпичные башмаки; близилась зима, и эта форма, видимо, была специально для этого времени года.
Минувшая ночь чуть было не доконала Джастина морозной свежестью своего утра, когда он проснулся в первый раз, стуча зубами от холода. Едва ему удалось заснуть вновь, когда мир уже впустил в себя предрассветные сумерки, как его растолкали и поволокли к Эллингтону.
«Лучше бы я замерз насмерть. Стало бы легче».
До наступления темноты он просидел в яме — элементарно не знал, что нужно делать, куда ему идти. Джастин помнил слова Крысы о том, что здесь необходимо работать, иначе придется плохо. Хуже стать уже не могло, но ему надо было чем-то себя занять, чтобы отвлечься от мыслей о капитане и его странном поведении. Он поставил на кон свою жизнь и был намерен выиграть этот бой любой ценой, но не знал правил этой проклятой игры и понимал, что один неверный шаг — и можно легко потерять все. Ему хотелось спать, все тело ныло, а кишечник протяжно тянуло при малейшем движении, одна рука была разрезана лезвием, другая — опухла из-за сломанных пальцев. Плечо пульсировало болью, но кровотечения вроде бы не было. Он понял, что работать сегодня не сможет. И вряд ли бы он сумеет обрести эту способность даже через день.
Ночь нависла над лагерем, как черный свод; она давила на сознание, заставляла Джастина дергаться при любом шорохе: от смеха солдат-янки, доносившегося откуда-то со смотровых площадок, от чьих-то болезненных стонов и всхлипов, от протяжного воя сторожевых псов, чьего-то кашля. Ему никогда еще не было так плохо, как этой ночью. Он просидел не шелохнувшись несколько часов, разминая больную руку: лезвие, вошедшее в ладонь, рассекло ее практически до кости и Джастин уже совсем не чувствовал двух пальцев; его это испугало, но нарастающая боль и подергивание руки ясно дали понять, что это не самое страшное. Руку от кисти до локтя свело судорогой. Кровотечение остановилось около часа назад, и с того момента конечность была скована и недвижима. Подтянув к себе колени, он попытался согреться и отвлечься от боли и холода, но что-то заставило навострить слух. Рядом с его ямой кто-то ходил, взад-вперед семенил маленькими шажками, словно в нерешительности, только темнота делала свое дело, и Джастин не видел даже силуэта этого ночного гостя. Одним словом, ощущение незащищенности, вызванное страхом, было нехорошим сигналом, нехорошим чувством — Джастин весь сжался и ощетинился, не от своих мыслей, а от «знания», или, как говорят люди, «интуитивно» чувствуя приближение недруга.
— Джастин? — тихо и неуверенно позвал голос человека, замершего возле ямы. Голос немного высоковатый, хриплый, выдающий предателя.
— Мне кажется, вчера я ясно дал понять, что не желаю иметь с тобой ничего общего, — прорычал Калверли, чувствуя на себе излишне пристальный и внимательный взгляд, который обводил с головы до ног. Тьма немного рассеялась: то ли грозные черные тучи развеяло ветром, то ли глаза просто привыкли к темноте, но он ясно увидел, как в яму спустился Майкл.
— Помню, — робко сказал предатель, наклонив голову. — Я знаю, что ты ненавидишь меня, но я хочу тебе помочь.
«Будто ты можешь раскаяться в содеянном. Скорее я добровольно лягу под Эллингтона, — от этой мысли его передернуло, и Джастин почувствовал соленый ком, вставший в горле только от одного воспоминания о капитане янки. — Это невыносимо».
— Я разве просил тебя о помощи? — резко спросил он, отворачиваясь от понурившегося солдата, чтобы тот не заметил воду, застывшую в уголках глаз. Слезы — это слабость души, немая речь, высказывающая его страдания, о которых никому не нужно было знать.
— Но тебе она необходима, я это знаю, — вкрадчиво ответила эта крысоподобная тварюка, придвинувшись ближе к нему.
Джастин с отвращением попытался отодвинуться, но колени — как гранитные, несгибаемые — ослушались его после длительного пребывания в одной позе.
— Знаешь? — прошипел он, чувствуя закипающую в нем злость — угрюмую, исступленную. — Что ты знаешь об этом, крыса? Не выбешивай меня, убирайся, пока жив.
В тот момент Джастин не смог бы сказать наверняка, насколько реальными были его угрозы, но имей он хоть каплю той силы, что бурлила в нем до плена, — непременно покалечил бы этого жалкого труса: вырвал бы его поганый, змеиный язык, переломал бы ему ноги, выдавил глаза и насладился его криками.
Лица солдата в темноте было почти не разглядеть, но Джастин нутром чуял зародившееся в нем сомнение, его страх и неуверенность, и когда он с ликованием уже было подумал, что дело кончено и Майкл наконец оставит его в покое, как тот выдал нечто невообразимое.
— Я знаю, что сделал с тобой Эллингтон, — выплюнув эти слова так, будто они стояли у него поперек горла досадливой соринкой, он тут же испуганно стушевался и произнес: — Мне так жаль, Джастин…
«Только не это. Господи, я этого просто не вынесу».
Накопившиеся слезы сами по себе хлынули горячим потоком из глаз, как ни старался Джастин сдерживать свои душевные порывы в присутствии этого человека.
— Не смей жалеть меня! — захлебываясь плачем, прорыдал он, поднеся ладонь ко рту, и тихо, сдавленно прохрипел: — Ты можешь просто оставить меня в покое?..
— Могу. — Майкл твердо, участливо положил руку на плечо плачущего парня и глухо промолвил: — Но не сегодня, лейтенант. Не сегодня.
Джастин зашелся новым приступом, не замечая, как человек, сидящий рядом, успокаивающе поглаживает его по спине, что-то говорит, быть может, спрашивает, но, не дождавшись внятного ответа, опять продолжает говорить о чем-то, отвлекая от тяжелых, горьких слез боли и стыда. Спустя пять минут ему это удалось, и Джастин опустошенно затих, периодически всхлипывая и стирая остатки влаги с лица жестким рукавом рубахи.
— Как давно ты знаешь? — едва слышно спросил он бесцветным голосом, когда понял, что речь к нему вернулась.
— Догадывался давно, — спокойно сказал Майкл. Джастин чувствовал, как легко лежит чужая рука на сгибе его локтя — ощущение необычайно мягкое, вкрадчивое, не льстивое, услужливое, а товарищеское, искреннее. Калверли резко скинул его руки с себя, а тот, словно бы не замечая, продолжил: — Но дня три назад узнал, что капитан пытает тебя, услышал, как тут мужики поговаривают кое о чем, ну и…
— Кто говорит и о чем? — посинев от бешенства, рыкнул Джастин, с содроганием представляя себе, что в лагере есть и другие свидетели его позора.
— Те, кто с самого начала войны сидят в плену. Они-то и говорят, что время от времени к капитану таскают мальчиков из города, вроде как на допрос гражданского лица, а солдаты иногда трепятся, что он сам захаживает к местным шлюхам в бары. «Его величество» все в Вашингтоне знают и боготворят. Но если своим северным блядям он отваливает не хило за молчание, то наши не получают ничего, кроме увечий. Мне сказали, что четыре месяца назад какой-то парнишка, единственный выживший после такого «допроса», полностью спятил и всю ночь рыдал на плече у одного мужика, рассказывал, что с ним сделал янки. А на утро решил свести счеты с жизнью и нарвался на охранников, а они его и забили до смерти. Поговаривают, что он накинулся на них с кулаками — совсем сдурел, бедняга. Вот слухи и поползли о том, что комендант не равнодушен к мужским задницам и не прочь иногда поразвлечься, да только, видимо, северных мальчишек ему мало стало. На экзотику потянуло, — Майкл сдавлено хихикнул, но тут же осекся, словно от оплеухи, наткнувшись на убитый взгляд. — О, прости Джастин…
— То есть в лагере все знают?.. — подавив дрожь в голосе, осведомился Калверли.
«…о том, что я опущенная блядь».
— Некоторые — да, некоторые — нет, — знающим тоном ответил Майкл. Джастин поборол в себе желание врезать этому человеку по лицу, слушая, как он спокойно говорит об этом, не зная на самом деле, через что довелось пройти тому несчастному парнишке и что еще ожидает самого Джастина. — Одни знают о пристрастиях капитана, но не знают, что он выбрал тебя, другие просто выкинули это из головы, как простые сплетни, третьи даже и не догадываются об этом. Тут, знаешь ли, не до разговоров. Бывает, так грузят что просто не…
— Если кому проболтаешься, что я у него на привязи, — шкуру с тебя спущу и на ней же повешу, — прервал его Джастин, устало прикрыв глаза ладонью и только тут заметив, что она опять кровоточит.
— Так точно, — отчеканил Майкл, видимо, довольный тем, что лейтенант пошел на компромисс. — Светает. Через час-другой начнется работа. Ты как?
— Отвратительно, — честно ответил Джастин, с сожалением наблюдая, как черные густые краски ночи сменяет легкая серо-голубая волна утреннего света.
«Новый день. Новые правила игры».
Из всех человеческих эмоций жалость к себе — самая презренная, самая низкая, а страх — самый безжалостный инквизитор; он сносит голову с плеч провинившегося, словно палач на эшафоте — быстро и легко. Поэтому Джастин быстро отогнал от себя подобные мысли, выслал в далекую ссылку эти чувства и прямо сказал, понимая, что иного выбора у него нет и теперь ему необходимо довериться предателю и изменнику — единственному, кто в состоянии прийти на помощь в эту минуту.
