сообщить о нарушении
Текущая страница: 72 (всего у книги 96 страниц)
- Что-то вроде того. – Буркнул он и шедшая рядом Меган захихикала, но ее сдавленный, бесхитростный смешок потонул в шуме этой бледной, словно насыщенной солнечной пылью улицы, однако, Женевьев чутко услышала ее смех и гневно бросила на девушку колючий взгляд:
- Брысь отсюда, Мег! Ступай, найди мне тот бутик с дамасским шелком, о котором вчера рассказывала мне Роза.
Джастин внезапно остановился, даже не пытаясь подавить приступ накипевшей злобы, готовый высказать жене недовольство, таким пренебрежительным отношением к своей младшей сестре, но Меган, уже и след простыл, а Женевьев смотрела по сторонам широко открытыми, любопытными глазами, словно не замечая тяжелого, раздраженного сопения рядом.
- Вот твоя подруга пусть тебе его и покажет, не трогай мою сестру. – Сказал он, сжав руку Женевьев.
Это было не самое подходящее место для ссоры: они стояли у торгового ряда, который так и кишел людьми: торговля шла полным ходом.
Люди толкались рядом с ними, разглядывали длинные ряды лавок и магазинов, женщины останавливались, толпились перед прилавками, возбужденные, от жары и желания добыть изысканную ткань, или дорогую, экзотическую безделушку, к зависти своих подруг и Женевьев не хотела уступать никому в этой гонке. Она потянула Джастина к какой-то палатке, проталкиваясь сквозь толпу, рассматривая ткани, оживающие под действием страстей, кипевших на главной улице; кружева чуть колыхались, таинственно скрывая за своими ниспадающими складками недра больших торговых шатров; даже, толстые свертки сукна дышали соблазном. Мальчишка, подмастерье суконщика, наделенный вкрадчивой наглостью авантюриста и красноречием античного оратора, будоражил весь квартал своими зазываниями, указывая на скопище товаров.
- Все мои подруги, еще вчера, здесь побывали, одна я, как дура, просидела весь день дома, ожидая, когда же ты соизволишь выйти. – Насмотревшись на ткани в этой палатке, холодно заметила Женевьев, решительно отойдя от прилавка, вынуждая Джастина последовать за ней дальше.
Продавцы, играли на страстях покупательниц, которых Джастин глубоко презирал за легкомыслие, побуждавшее их разоряться на дурацкие тряпки: лионское кружево, тончайшая, английская шерсть, китайский шелк, манто, отделанные русскими соболями, популярные сейчас, французские полотна - как лавина из ткани ниспадали на улицы столицы, одурманивая и завораживая, разнообразием фактуры и гармоничными сочетаниями пестрых оттенков.
- Вы, с Гейтом чудесная пара, вот вместе бы и прогулялись, вместо того чтобы меня разъедать, словно шакалы, а я бы не стал портить вам праздник своим мрачным видом. – Джастин сжал губы в презрительную гримасу, он готов был все поглотить и всех сожрать и, не потому, что был голоден, а просто так - ради удовольствия, лишь бы глаза его больше не видели этих, сумасшедших людей.
- Ты всегда, только этим и занимаешься! – Огрызнулась Женевьев, оторвав свой взгляд от товаров и насмешливо-любопытных, или угрюмо-равнодушных продавцов. - Знаешь, что о тебе говорят наши друзья?
- Все, что думает обо мне Меган и Джим Бивер мне известно, всех остальных, пожалуй, я опущу из списка своих «друзей». Это тебе повезло со знакомыми, а не мне. – Не озадачившись особой любезностью, сухо бросил Джастин.
- Сестра-монашка и тот старый солдафон, вонючий вояка с гнилыми зубами, с которым ты напиваешься каждый вечер – вот твои настоящие друзья? Это так прискорбно, но отрадно думать, что ты еще не все деньги пропил – на это у тебя ушла бы вся жизнь. – Словно плевком послышалось ему в ответ и его решимость поскорее убраться отсюда, подкрепили слова этой змеи и, прогнав постыдную трусость и высокомерие гордеца, Джастин, развернувшись, зашагал прочь.
- Ты куда, Джастин?
- Пойду, напьюсь с горя, я же самый одинокий на свете человек и самый презираемый в городе, ах, ну да... Я еще один из пяти самых богатых людей столицы и только деньги берегут меня от злых языков и пули в лоб, да, дорогая? – Он обернулся, не успев сделать, даже, пяти шагов и уставился на нее большими, неподвижными глазами, но, ни одна черта ее императорской маски, не соблаговолила смягчиться и он продолжил:
- Даром, что не родился карликом, или уродом, уже бы давно плавал в реке с выпотрошенным пузом. Ни тебе, ни Крису не хватает смелости добить меня.
Он никогда бы не смог преклонить колени пред изваяньем божественного кровопийцы и безропотно лобызать свои цепи – слишком долго он был пленником, много лет он повиновался нравоучительному пустословию отца, затем, командирам своей армии, но покоряться женщине, которая отказалась стать на его сторону в этой негласной войне с противоречивой природой духа. Никогда!
- Что ты такое говоришь? – Изумленно лепечет Женевьев, но у Джастина помутилось в глазах от жары, голова раскалывается от людского шума, оттого и мерещится что-то несусветное, будто бы уголки ее капризного рта вздымаются в ехидной улыбке, когда губы произносят:
- Джастин, я думаю, что тебе надо показаться врачу, я уверена, твоей, нервной лихорадке есть объяснение. В одно мгновение, потемнело и сморщилось чудное лицо прекрасной англичанки, гнусная скверна беспощадно пожирает ее молодое тело, и вот уже вся ангельская плоть - одна сплошная, мерзостная язва, и Джастину противно смотреть на нее.
- Объяснение ждет меня на дне бутылки, Женевьев. – Говорит он и оставляет жену у дверей очередного магазина, за которыми она тот час же скрывается, как только Джастин делает первые шаги, прочь от нее.
22. Ку-клукс-клан, ККК, “род хранящий древние знания” (с древнешотландского) — название нескольких расистских и террористических организаций в США, в основном на юге, зародившихся во времена Реконструкции, объединенных в борьбе против негров и политики наиболее радикальных кругов федерального правительства. Для южан политика "восстановления" Юга являлась самым черным периодом во всей истории Америки.
23. Эдвин Стэнтон – 1814 – 1869гг, 25-й Генеральный прокурор США, 20 декабря 1860 — 4 марта 1861, 27-й военный министр США, 20 января 1862 — 28 мая 1868
24. Ле́та (с греч. «забвение») — в древнегреческой мифологии, источник и одна из рек в подземном царстве Аида, река «Забвения».
========== Глава 18 ==========
Bury all your secrets in my skin
Come away with innocence, and leave me with my sins.
The air around me still feels like a cage
And love is just a camouflage for what resembles rage again…
So if you love me, let me go.
And run away before I know.
My heart is just too dark to care.
I can't destroy what isn't there.
Deliver me into my Fate -
If I'm alone I cannot hate
I don't deserve to have you…
My smile was taken long ago
If I can change I hope I never know.
(Slipknot)
Его любимые ежедневные прогулки по городу всегда начинались с парка Лонг-Бридж – красочного места, где, вдоль западного берега реки Потомак, раскинулись огромные бенгальские фикусы, кипарисы и кедры, неподалеку от моста Куц и моста Рочембо. Центральная парковая аллея лежит нетронутая, забытая, но по-прежнему прекрасная в своем умиротворенном молчании и только вьются таинственные узкие, укромные тропинки, которые сливаются в широкий проход, оставленный между, сваленными как попало, грудами досок и полуразрушенной каменной стеной, ведущий на уединенную зеленую поляну. Джастин любил прогуливаться по заброшенному парку, вспоминая беседку у ручья, дома, в его родном Техасе, гордо возвышающуюся среди елей и сосен, где, сидя в плетеном кресле, он проводил вечера с матерью за веселой беседой и чашкой чая.
Он приказал кучеру остановиться у центральной дороги, ведущей в парк. В этом районе города всегда было немноголюдно – нищета здешних кварталов отпугивала людей среднего класса, а зажиточные граждане из высших кругов никогда бы и не позволили себе приехать в подобное место, еще не пришедшее в себя после войны, лишь неприязненно морщась заголовкам в газетах об очередном убийстве, или разбое произошедшими здесь. Эти узкие, кривые улочки, с ветхими домишками, удушающий смрад гниющего мусора и содержимого ночных ваз, по старинке выплескиваемых из окон, хорошо, если не на головы зазевавшихся прохожих, и пустырь у разбитого, сожженного моста, огороженный мшистой каменной стеной, где до войны находилась духовная семинария, странным образом привлекали Джастина.
В памяти воскресал момент, когда они с Александром – столь близкие враги, охваченные страстью и ненавистью, скованные безумием северных ночей - смотрели на пылающий город с балкона роскошных покоев, хладнокровно глядя, как огонь пожирал мост Куц, Индепенденс авеню и промышленные районы северо-западной части Вашингтона, именуемые Старым городом.
Именно здесь, по ту сторону жизни, произошло больше сражений, чем во всем штате и человеческие останки здесь находили, даже, спустя год после окончания войны, а жирная земля, омытая кровью погибших, оказалась невиданно плодородной и вскоре весь Западный берег Потомак пробудился. Кипучая жизненная сила трав и деревьев быстро переборола смерть, царившую в этом месте, словно на старом кладбище: цветы и плоды жадно поглощали человеческий прах, и настало, наконец, время, когда до людей, проходивших мимо этой смертельной клоаки, доносился только терпкий аромат диких маттиол и маков.
Джастин глянул на белоснежные рукава своей рубашки, так ненавязчиво стянутые двойными запонками, настолько изящными, что казались игрушками, выточенными из слоновой кости, и с раздражением снял серебро, спрятав их в кожаный кошелек. Откинув на сиденье ландо цилиндр «а ля Боливар» и лайковые перчатки, вышитые шелком, которые привез ему из Франции Гейт, он стянул укороченную летнюю куртку, оставшись в приталенном, шелковом жилете, жемчужного цвета, который отлично сидит на нем, но немного сковывает движения.
Цепочка от модных часов видна, ровно, настолько, насколько этого требует этикет, хотя Джастину плевать на эти условности и, если бы не журналы его супруги о последних тенденциях в моде и не нравоучения Гейта, то, он бы давно ходил в одних, лишь, рубашке и штанах, но положение в обществе не позволяло ему этого. Однако перед тем как пойти прогуляться, он всегда снимал с себя все модные атрибуты, зная, что невозможно вообразить себе, нечто, более нелепое, чем пройтись по Западным районам Вашингтона, изнывающим от бедности, в дорогих одеждах от французских и английских модельеров. Понимая, что выставление напоказ безмерной роскоши, еще более подчеркивающей классовые привилегии, приковывает к нему злые, завистливые взгляды, он старался не выделяться, чтобы не нарваться на лишние неприятности, привлекая внимание многочисленных местных грабителей, да и просто, лихих людей не гнушающихся поживиться за чужой счет. Джастин, выругался сквозь зубы, распутывая замысловатый, скрепленный бриллиантовой булавкой, узел элегантного галстука, сдернул жилет и ослабил туго накрахмаленный воротник. Он вытащил оружие из кобуры, чтобы его наличие не бросалось в глаза прохожим, и засунул револьвер за пояс. С безымянного пальца правой руки стянул широкое, обручальное кольцо из египетского золота, а с левой, тяжелый перстень, с инкрустацией из черного оникса, в виде головы буйвола. На прошлогодней, осенней ярмарке, которую он был вынужден посетить, сопровождая Женевьев, ему и приглянулось это громоздкое, но удивительно тонко сделанное украшение, привезенное из Пруссии – лаконичное и внушительное, словно символ нескрываемой силы и затаенной злобы, неминуемой опасности, а черные рога животного были оружием, сулившим угрозу тем, кто осмеливался приблизиться к нему. Женевьев долго не могла простить ему покупку столь «чудовищно безвкусной» вещи и от ее недовольного фырканья Джастин, только убеждался в правильности своего выбора. Он спрятал золотое кольцо в кошелек, оставленный на сиденье ландо, а перстень положил в карман брюк из саржевого хлопка, словно повинуясь какому-то странному порыву, которому нет объяснения.
С собой он взял, так же часы и монокль, без которого редко выходил на улицу: после нескольких контузий на фронте и болезней перенесенных в лагере, у него сильно ухудшилось зрение, в меньшей степени слух. Последнее не особо волновало его, ведь молчание в ответ на очередную колкость Криса, или недовольное шипение Женевьев, он теперь бессовестно сваливал на одностороннюю глухоту, хотя большинство шорохов он легко улавливал левым ухом и безошибочно различал источник шума. С глазами все обстояло сложнее, ведь зрение подводило его в повседневной жизни гораздо чаще, а волокита с тоннами бумажек, только усугубила ситуацию: променяв ненавистные очки на неприметную линзу, Джастин был вполне доволен; теперь, гуляя, он чувствовал себя увереннее. Он направился в парк, ничего не сказав слуге, зная, что кучер будет ждать его, сколько потребуется, даже сутки, если Джастин того пожелает, что уже было не раз проверено. Этот, шестнадцатилетний парнишка был одним из тех немногих людей, в доме Гейта, кому Джастин доверял, зная, что тот не докладывает Крису о каждом его шаге. Джастин сам нанял этого парня: четыре месяца назад, когда, пьяно шатаясь по Центр-авеню вместе с Бивером, едва держался на ногах, не в силах найти их экипаж. Юркий мальчишка, по имени Гарри, предложил господам, всего за пятнадцать центов, довезти их на старой повозке до дома и Джастин решил предложить осиротевшему ребенку ублюдочного Союза хорошо оплачиваемую работу, получив в ответ на доброту исполнительного и ответственного слугу. Да, в доме Гейта за Джастином следили все: один раз он увидел, как служанка роется у него в письменном ящике стола, достав из-под подушки ключ, который Джастин спрятал в постели, специально свесив шнурок от него с края кровати – и рыбка, действительно попалась на крючок. В том ящике ничего не было, кроме рабочих документов и старых марок, но служанка не могла знать об этом, однако на дешевый трюк с ключом, все же, повелась, выдав себя. Отделавшись испугом после зверского скандала, девушка больше не заходила в его комнату. На смену этой пришла другая, та, что подмешивала ему в еду успокоительное – за три недели, что она проработала у них на кухне, Джастин похудел на пять килограмм, часто отказываясь от еды, по возможности посещая рестораны, или перекусывая в гостях у Бивера, которому все и рассказывал. Он бы никогда и не узнал о том, что ему, что-то добавляют в еду, если бы, однажды, Меган не сказала о том, что случайно нашла на кухне пузырек с успокоительным сиропом (25).
Джастин благоразумно рассудил, что лезть к Крису с очередным выяснением отношений не имеет смысла, ведь и так было понятно, что тот имеет безоговорочную власть в своем доме и сколько бы Джастин не скандалил, сколько бы прислуги он не выгнал - пока его семья живет под этой крышей, он не мог подвергать себя и их опасности. Ему оставалось, только молча сносить все эти проявления паранойи, питаться, где придется, редко и быстро, так как подолгу рассиживаться не позволяло время, задерживаться допоздна в офисе, лишь бы не возвращаться в гробницу, именуемую домом.
Юный кучер закурил, глядя в спину удаляющегося офицера и выдохнув дым, подумал, что до вечера того явно не увидит.
Джастин гулял в парке, по аллее, где стены из деревьев выстланы мхом, а нога ступает как по пушистому ковру, где царят буйные травы и трепетное молчание старого военного кладбища. Теплые, неуловимые дуновения смертной истомы поднимаются из старых могил, прогретых жарким солнцем. Здесь нельзя увидеть ни одной могильной плиты, или креста, но захороненные под землей солдаты, казалось, сами признавались в том, что уснули в этом месте, когда Джастин наступал в сырой траве на осколок кости, или чей-то, увязший в толще земли, ботинок.
В окрестностях Вашингтона не найдется места более волнующего, более насыщенного одиночеством и скорбью, чем этот парк-кладбище. По протяжному звону старинных колоколов собора Грейс-черч, Калверли понял, что уже пять вечера, и он более часа гулял по Лонг-Бридж парку. Ноги вывели его из гущи деревьев на пересечение Красной улицы и Эрнандес авеню – место сбора всех местных бродяг, мошенников, проституток и убийц – гнилая часть столицы, та, что погрязла в море дешевой выпивки и окровавленных дорог. Местные шайки бандитов не давали покоя полиции и изводили журналистов своими, порой ужасающими, выходками и провокационными лозунгами.
Джастин шел среди суеты Красной улицы, обходя валяющихся в лужах помоев людей – то ли действительно мертвых, то ли мертвецки пьяных, сторонясь самых отъявленных головорезов, но при этом, не дергаясь, слегка опустив голову, чтобы не встретиться с кем-нибудь из них взглядом – что было бы равносильно, собственноручно подписанному приговору.
