сообщить о нарушении
Текущая страница: 55 (всего у книги 96 страниц)
Беззаботные прежде люди, населяющие этот, отмеченный поистине спартанской суровостью жизненных условий край, теперь были озлобленны, скрытны, скупы. Джастин, даже не пытался найти общий язык с соседями, учитывая, что большинство, находящихся рядом домов были заброшены, и ближе чем в полумиле от них, не было ни души; а оставшиеся плантации оказались населены, совершенно незнакомыми ему людьми, от которых помощи ждать не приходилось. Слишком далеко они находились, поэтому объединить хозяйство с кем-то из соседей, было невозможно. Не оставалось ни малейших иллюзий, в отношении соотечественников, и спасать семью предстояло в одиночку.
Для Техаса наступило время тягчайшей нищеты: в каждом доме жарко топились чугунные печки, набитые углём, отравляя воздух в запертых комнатах – Остин дышал паром, как живое создание, жалобно вопрошающее у бескрайней вселенной, куда девалась его молодость: сладостная, героическая, небывалая. Куда пропали зелёные холмы, золотые поля и голубые облака? Остин повержен, и хотя война ещё длится, но где-то далеко - на северном побережье. Новости не доходят до Техаса, который пребывает на смертном одре, издалека наблюдая, отрешёнными глазами, за тем, как революционеры, превратились в диссидентов, которые насилием и огнём приносят конец послушанию и смирению, наивным надеждам и молитвам старцев.
Джастин, пребывая в глубоком забытьи, блуждал в беспросветном мраке, и в голове его стоял вечный шум, который даже работа не могла заглушить. Он не усаживался поудобнее на развалинах, а пытался из обломков составить нечто целое, грандиозное. От него, веяло обречённостью так, что всякому становилась ясна полная тщетность его бегства от мира. Джастин всегда скрывался, если же не от себя самого, так от, полностью обезумевшего отца, который сводил с ума и его, дух которого пресытился алкоголем, умирая среди его зверски убитых грёз. Джеральд продолжал пить, ибо в полном отчаянии он уже признал свою неспособность к общению, и примирения не состоялось, даже, когда сын, первым пришёл к отцу, чтобы поговорить. Джастин, с раздражением и болью, видел перед собой человека с болезненной остротой, ощущающего собственную несвободу, с беспомощной тревогой думающего о пропитании для жены, дочери, невестки и внучки, вяло сетующего, что уйма времени, уходит на работу, которая не имеет постоянного дохода. Противоречивые элементы его непростой натуры, сыграли с ним злую шутку, ведь при всей своей низости, плантатор продолжал мнить о себе нечто, так как инстинкт подсказывал ему, что когда-то он был создан для лучшей участи.
В результате, он только и делал, что спивался все больше и больше. Джеральда утомляло все на свете, а пустой, разваренный рис, раздражал до глубины души, и когда он отшвыривал деревянную миску от себя, Шерри, пребывая в некотором злобно-тупом остолбенении, на миг умолкала, после чего, обычно, по всей плантации разносилась громкая брань. Вся боль потерь, неустроенность бытия, невозможность вернуться к нормальной жизни, выплёскивалась в слова, за которые, в былые времена, утонченная супруга плантатора, не моргнув глазом, определяла суровое наказание, равно, как собственным детям, так и рабам. В такие моменты, Женевьев забирала Хлою из дома куда-нибудь во двор, чтобы девочка не слышала этого, а Меган и Джастин тихо уходили в рощу, которая так сильно полюбилась обоим.
Он долго обходил окрестности, и понимал, что на восстановление плантации уйдут многие годы, десятки лет, но он не желал опускать руки, даже не приступив к работе. Или же, напротив, часто возникало отчаянье, которое тянуло его бежать, куда глаза глядят, не разбирая дороги, сея вокруг бессмысленный страх. Все, что есть варварского, ложного, неизжитого, теперь рвётся на поверхность, словно из кратера вулкана, и Джастин всё чаще уединяется в лесу, чтобы не выплеснуть свою злость и не показать родным собственного бессилия.
Джастин не был - ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым.
Теперь же, он был вынужден влачить жалкое существование в неприглядном углу родной земли, дразня себя злобным, ни к чему не приводящим утешением, как будто это было его самое нормальное состояние, а отнюдь не болезнь и не порча, о которой могли бы толковать соседи, если бы таковые имелись.
Его мир сузился до вечернего багрово-жёлтого неба, в котором пролетают голуби, шелестя крыльями-страницами, уносящими краткий очерк о меланхоличной бездарной жизни людей внизу. Джастину казалось, что даже птицы прилетают в этот выжженный край, только из чистого любопытства.
Однажды ему померещилось, будто знакомая тень мелькнула во дворе, но все исчезло, прежде чем он смог вглядеться или произнести хоть слово. Такое происходило все чаще, и Джастин уже был склонен полагать, что сходит с ума. Обожжённые болью воспоминания душили его и, задыхаясь в невыразимой тоске, которая приводит в беспорядок нервы и всё его душевное равновесие, Джастин был бессилен спрятаться от навязчивого видения, с кровоточащим сердцем, принимая его. Всегда, один и тот же человек, те же зелёные глаза, смотрящие на него, как призрак вдохновлённой мысли, ведь каждый раз Калверли чувствовал, что ему следует действовать, побуждаемый необходимостью вновь и вновь подпитывать тлеющий огонь не только пламенем своих сил, но пламенем отчаяния. Он будет раздувать свой огонь до тех пор, пока земля вертится вокруг своей оси, пока звезды над головой не перестанут сводить с ума, даже, когда мир катится к чертям собачьим, Джастин был уверен, что ещё услышит те мелодии, которым суждено срываться с губ Алекса. Знаки присутствия Эллингтона были неоспоримы, разливаясь кипящими волнами у самых ног, но Джастина, не покидало ощущение того, что он всегда на шаг позади этой ускользающей волны и душа билась о ребра с удвоенной силой, когда мысленный образ, рассеиваясь, снова оставлял его в тотальном одиночестве.
*
Малышка Меган, всегда вкладывала частицу незримого таинства и священнодействия во все, что делает. Было нечто торжественное в том, как она, положив руку на Библию, с упоением читала утреннюю молитву, словно она, оказалась избавлена от необходимости бытия в привычном смысле слова. Она, любила оставаться наедине с мягкой вкрадчивой тишью и молчаливо взирающими на мир вещами, и Джастин наконец-то смог понять сестру, отчуждённое спокойствие которой, всю жизнь не укладывалось в его голове, представляясь, как нечто глупое, нецивилизованное, странное. Джастин всегда сторонился ее, думая, что у девчонки, не всё в порядке с головой, но теперь он прекрасно понимал стремление Меги - остаться в одиночестве и упиваться им, исчезнув в тихом блаженстве. Джастин выражал это понимание в каждом, нежном взгляде и жесте, когда приходил к ней в рощу, молча и медленно прогуливаясь по тропинке. Только там, рядом с мерцающими силуэтами прошлого, он чувствовал себя коронованным колоссальным спокойствием.
- Я люблю смотреть на лес, вдыхать его запах, и бывает, что я брожу вот так всю ночь напролёт и встречаю восход солнца, а утром отправляюсь на работу и сплю за станком добрую часть дня. – Рассказывала Меган, когда они бродили по заросшей тропе, и лицо сестры напоминало Джастину маленький циферблат.
Этот светлый молчаливый лик спокойно и уверенно говорил сейчас ему, что ночь идет на убыль, хотя и становится темнее вокруг них, но после самой едкой мглы, скоро вновь взойдёт солнце.
- Мне часто приходилось видеть открытое небо над головой. – Ответил Джастин, неведомо зачем, не подчиняясь ни воле, ни логике, ни рассудку, понимая, что эти слова рассеивают темноту, но не тонут в ней, а находят единственного слушателя, который способен понять его, обогнуть пустую стену отчуждения перед ним. - Это лучше чем крыша, но я, ни разу не смотрел на него по-настоящему.
- Ты так несчастен, Джей. Я вижу, как сильно ты страдаешь и это, разрывает мне сердце. – Вдруг сказала она, остановившись и вглядевшись в лицо брата, словно бы подмечая каждый растерянный взмах его ресниц, каждый неуверенный жест руки, каждое нервное движение пальцев. - Одно лишь небо в силах тебе помочь, только попроси.
- Что за вздор! Нет, глупо полагаться на небо и Бога, Меги. Это ерунда. – Раздраженные слова отлетели куда-то под ноги; Джастин открыл рот и звук ворвался в него сквозь его оскаленные зубы, словно бы вбивая острие обратно в глотку и он, задохнувшись, уже спокойно вымолвил:
- Меги, давай не будем об этом.
- Я молилась за тебя. – Сказала Меган, взяв Джастина за руку, снова сплетая магическую ткань участливых слов. - И за Джеффа.
- И к чему это привело? - Лунный свет коснулся его скул, глубоких морщинок нахмуренного лба, отразился в глазах, образуя в каждом, крошечное, серебряное кольцо, обрамляющее чёрный провал зрачка.
Меган смотрела на него, внезапно ожившими, полными зелено-серых искр глазами и улыбка её становилась шире. При словах о брате у Джастина помутнело в голове, и он закрыл глаза, но, несмотря на плотно сжатые веки – хрупкий барьер, которым он пытался, хоть на миг, защититься и, с закрытыми глазами, все равно, он ясно ощущал все, что было вокруг: неугомонное возбуждение чёрного ночного неба, эфемерную лёгкость прихрамывающего рассвета, споткнувшегося на задворках этого места, такого же раздражённого, что, кажется - сам день скоро оставит их на растерзание темноте, как обречённых. Оставленная им на память, отметина ночи оживляет, чьи-то, давно забытые идеи, раскатом грома, и Джастин понимает, что это в его голове происходит то, курьёзное, состояние ума, когда поток мыслей прорезает мозг, подобно стремительной реке, впадающей в буйный океан и невозможно изменить это течение.
- Один из вас, все же получил покой. Глупость заключается в молчании, имея рядом вечного слушателя, способного воплотить твои просьбы в жизнь и показать путь. - Сказала Меган и повернула к дому, но внезапно остановилась, словно что-то вспомнив, опять подошла к нему и с удивлением и любопытством вгляделась в его лицо. – Мне ты тоже можешь довериться.
Джастин открыл глаза, и рассвет ворвался к нему через глубокие пучины её глаз; до этого момента он и не подозревал, что на лице другого человека можно увидеть отражение своего собственного лица, сокровенных трепетных мыслей, неразделённых ни с кем, однако полностью разоблачённых.
Сделав несколько медленных шагов, Меган вдруг запрокинула голову и подняла лицо, на мгновение, открыв рот, словно в беззвучном смехе и тут Джастин понял, что гром, разразился в дождь, который обещал перерасти в настоящий ливень и ему, словно привиделось, как сестра взметнулась, будто смогла бы, подняться ввысь при желании.
Этой весной выпадало много осадков, и Джастин не мог сказать, что его это не радует: земля нуждалась в воде, как человеческое тело в крови, но его собственная жидкость стыла в венах от воспоминаний о первом весеннем дожде, в их последнюю встречу. Он помнил глаза Александра, когда тот, отдавая себе отчёт в мотивах, вдохновивших их на отступничество, стряхивал своей уверенностью облако страха и сомнения, которое обволокло Джастина. В тот вечер, весь мир, казалось, был не подвержен погрешностям, именно потому, что ум капитана Александра Эллингтона - слишком точный инструмент, чтобы допустить ошибку и все же, струны порвались, оставив глубокий рубец на их неудавшемся плане.
- Меги, я бы не смог тебе рассказать это. Никому не смогу. – Сказал Джастин, но сестра могла объясняться с ним жестами и мимикой, взмахнув тонкими руками, она прорезала серую пелену дождя, прервав и его.
- Ты сидел взаперти годы. Брось все это! Выходи на волю.
Она танцевала под дождём и это, был медленный темп новой жизни, которая питала его тело и Джастин, подошёл к сестре, устало и благодарно, обняв худые мокрые плечи.
Образ Девы Марии с младенцем Христом на руках, никогда не вызывал умиления, никогда не пробуждал веру в его сознании, среди тысячи нечестивых, феерических празднеств и только младшая сестра, окутанная невинностью и религиозной сладостью, способна была придать ему сил и выслушать. Он, не мог представить её потерянной, в страдающем, невежественном море человеческой жизни, а потому, с радостью прошёл бы, через все, девять кругов ада, лишь бы она была счастлива.
*
Джастин, несколько дней подряд расхаживал по плантации и все больше бесился, понимая, с исступлённым отчаянием, что землю, дышавшую таким безмятежным покоем, никогда не пробудить и едва ли на ней снова что-то взойдёт. Он стоял возле дерева, изучая кору, словно никогда прежде не замечал, что деревья покрыты корой и что кора, как и само дерево, живёт своей жизнью. Неподалёку, на крыльце, Женевьев занимала Хлою игрой.
Он, неторопливо, продолжил осматривать нанесённый плантации ущерб и пошёл на запад, обогнув рощу, после чего вышел к юго-западной границе, откуда, на целые десять километров вперёд, простирались поля, усеянные низкорослым кустарником. Среди полей вилась белая, как мел, дорога, ведущая к Остину, и раньше на ней каждый день, можно было увидеть вереницы телег, направляющихся на базар. Вдали, на бледном небе, вырисовывались только контуры обнажённых холмов вымершей провинции и Джастин знал, что примерно через четверть часа на дороге, покажется одинокая повозка, возвращающейся с работы Меган.
От маленькой деревеньки Сидар Крик, раскинувшейся на склоне, виднелось только несколько крыш - это были крыши домов, приютившихся у озера Сидар, когда-то, входящего в состав угодий семьи Калверли – сейчас эти места пустовали.
Однажды Джастин попросил отца взять его с собой к западной границе плантации, куда обычно Джеральд ездил со своими друзьями, предпринимателями из лондонского торгового общества, хвастаясь отборным табаком и его высоким качеством. Эти джентльмены покупали, и распределяли, львиную долю продукции, по всей Англии, что прославило их табак еще в начале сороковых годов, и эта слава, закрепилась за их плантацией, вплоть до банкротства и войны. В те года, Джеральд был забавен и расточителен, он не ведал ограничений ни в средствах, ни желаниях. В день своего девятилетия Джастин, впервые в жизни созерцал, что собой представляет предмет восхваления Джеральда и его неизменной гордости. До этого момента, беспечный мальчишка, никогда не видел, как собирают и предают сушке табачные листья, не подозревал, насколько грандиозным является это событие, ведь перед ним развернулось таинство. Эта часть плантации представлялась ему самым удивительным уголком, в целом мирке, застывшем на западном берегу реки Сидар в дерзостной и первобытной грубости. Взор девятилетнего мальчика нашарил несколько десятков деревянных домиков, затерявшихся среди дикой природы, в густых зарослях. Выступающие очертания человеческих тел были, столь же неправдоподобны, как зыбкий вечерний мираж, и даже деревья, тут приобретали зловещие и фантастические очертания, а голоса птиц, становились похожими на жалобные стоны. Каждый шорох пугает и заставляет настораживаться, но любопытство, усмиряет неуверенность и когда Джастин, приближается к поселению рабов, то видит, как заходящее солнце оставляет узор из теней, которые оплетают таинством мрака его край – такой незнакомый и непознанный. Негры, одомашненные работой на хозяина, наслаждались свободой и неизвестно, сколько песен они могли бы спеть за ночь, слившись с темнотой - плотной, душной, хлещущей, которая будто притягивала их. Барабаны были сделаны из выдолбленных воздушных корней болотного кипариса и негры начали бить в них, как только полностью стемнело, словно призывая ночь и от этого завораживающего ритма, Джастина пробрала дрожь.
В тёплых водах озера Сидар, в пламени костра, вокруг которого прыгали рабы, обитали духи, враждебные или добрые, но одинаково почитаемые. Старик, сидел у костра, и Джеральд, наклонившись, объяснял сыну, что это шаман, и целый день он, специально, ничего не ел. Лицо его было скрыто под маской из запёкшейся грязи, и только глаза беспокойно бегали в оправе покрасневших век, а губы бормотали зловещим шёпотом странные слова, а в чертах его блуждали одновременно блаженство покоя и обречённое предвидение будущих терзаний.
Там не было иного огня, помимо этого, вокруг которого столпились мужчины, как мотыльки, слетевшиеся на свет. Недалеко от костра сидели женщины поселения, с младенцами на руках, засунув им в рот гладкие, налитые молоком соски своих тяжёлых грудей, - сидели, глубоко задумавшись, будто и не слыша боя барабанов, молча. И только, пять молодых, высоких девушек танцевали у костра. В знойном неподвижном воздухе, запах от негров, от их тел, казалось, шёл волнами, то, усиливаясь, то ослабевая. Казалось, что они все, как единое существо, думают о чем-то своём, непостижимом для любого чужака, их тела двигаются, повинуясь, единому ритму, их губы шепчут единую цепь слов и Джастин понимает, что никогда ему, или кому-нибудь из белых людей, не раскрыть, не осознать, таинства этих ночных ритуалов.
