сообщить о нарушении
Текущая страница: 71 (всего у книги 96 страниц)
Джастин жил и процветал, но оковы, на которых он повис как муха, в гигантской паутине, омрачали его существование. Свобода, подобна той, грубой и сочной пище, или тем, благородным винам, которые хорошо питают и укрепляют людей сильных и к ним привыкших, но только отягощают, обессиливают и опьяняют слабых, падких на алкоголь, не приученных. Женевьев, принимает за свободу безудержную распущенность, ищет в иных краях легких удовольствий, восхищается великолепием особняков, красотою экипажей, изысканностью меблировки, пышностью зрелищ и всеми утонченностями изнеженности и роскоши, но в меховых манто - дефилирует духовная нищета.
А Джастин, тщетно растрачивает силы на погоню за тенями прошлого и утопая в настоящем. Он, оказался вынужден, в иных краях влачить свою, отягченную болезнями угасающую, но такую молодую жизнь, сожалея о тех, покое и мире, которых лишила его неблагоразумная юность и горячность его эпохи, люди которой, для защиты, так называемых, божьих и собственных прав, своих интересов - проливали человеческую кровь, слишком яро и щедро.
Не желая насиловать собственный мозг, Джастин вытеснил из своих мыслей всякую человеческую надежду. Любое проявление радости, он теперь воспринимал, как личное оскорбление и чтобы удушить ее, он готов был наброситься, как дикий зверь на любого, кто оказывался рядом. Близкие сторонились его, а остальные, все у кого доставало мозгов и благоразумия, были при нем сосредоточены и сдержаны. С репутацией неугомонного бунтаря и дерзкого кавалериста, он многих выводил из себя, а иных, завораживал, как диковинный сувенир, канувшей в Лету (24), Конфедерации. Джастин садился за стол без приглашения и портил веселье собравшимся, подобно гарпии, заражающей, как сказано в мифологии, мясо, до которого дотрагивался.
Он пил напитки, терпкие, как расплавленный металл, сам себе наливал, сходил с ума, то ли, пулю в висок себе, желая пустить, то ли, бродил ночами по рельсам и берегу Потомака.
В улыбке этих, самовлюбленных полубогов всегда была искра беспечности, жарчайшей любви к жизни, много страсти, но не было той частицы одиночества, с которой сросся Джастин: тот не живет радостью минуты, не испытывает никакого наслаждения, предпочитает ловить невидимых преследователей и неизвестность взглядов и слов.
И напрасно, Джастин старался, временами, убедить себя, что говорит он искренне с Меган, или матерью, что есть что-то болезненное в его боязни к правдивым словам. На душе его, скверно и стыдно, как будто он, из желания пустить пыль в глаза, вырядился в богатое, но чужое платье, завернувшись в него, как в кокон. Он насмотрелся на людей, мерзких уродов с жуткими, запавшими глазами, которые - бесчувственнее камней, тверже стали, злобнее льва, неистовей безумного убийцы, притворней лицедея, но нет никого на свете, кто был бы столь же скрытен и холоден, как сам Джастин.
Он наслаждался тишиной и обществом любимого пса, недолгие десять минут, поглаживая Роужа, наблюдая за Хлоей, дважды подав Меган воланчик, упавший к его ногам, но что-то, его так утомило, забрало силы, что Джастин отправился в свою комнату, чтобы прилечь ненадолго и набраться сил перед ярмаркой. Он знал, что его непременно потащат на ее открытие Меган и Женевьев, после чего последует встреча с министром, куда его, пинками, погонит Кристофер.
Больше Гейта, Джастина утомляла супруга, в которой, словно, пробудилась королевская кровь Плантагенетов: она жила в роскошном особняке, сладко ела и пила, наслаждалась всеми чувственными удовольствиями. Но, главное, она мечтала разбогатеть сразу и если строила воздушные замки, эти замки возникали мгновенно, как по волшебству, бочки с золотом появлялись из-под земли, точнее их ей должен был приносить, к ногам, Джастин. Такие мечты тешили ее лень и жадность, а средства обогащения её не смущали - самые быстрые, казались ей самыми лучшими. Она тратила на свои наряды и украшения вчетверо больше, чем на содержание любого из слуг и дома в целом, теперь, она желала лишь одного - обеспеченного положения. Когда оно достигнуто - прочь сердце и красота: остается только холодное презрение, продукт современного брака. Хотя, все эти долгие, восемь месяцев совместной жизни, Женевьев настаивала на том, чтобы Джастин чаще появлялся в её покоях и, конечно же, каждый раз она ожидала, что, наконец-то, они смогут зачать своего первенца, и она обретет покой, как и все ее замужние подруги. Молодые леди, вполне довольные тем, что смогли исполнить свой долг и, отправив беспокойных наследников в детскую, в объятия кормилицы и нянек, теперь спокойно могут наслаждаться свободой, или, даже, завести любовника. За все это время, Джастин ночевал в комнате жены всего пять раз и каждую из таких ночей он ненавидел, а с утра, полностью разбитый и уставший морально, снова напивался. Его тянуло к мужчинам и плотские утехи с женщинами потеряли на этой, грязной дорожке всё своё очарование и привлекательность, хотя Джастин готов был стоически терпеть, даже если не имевшее выхода напряжение пришлось бы спускать в нечистых кварталах с уличными пацанами, которых, в столице было предостаточно и выбор, был велик.
Каждый раз, когда приоткрывались пухлые губы Женевьев, которые она, как только умолкала, сейчас же начинала покусывать, Джастин знал, что услышит от нее и, в нелепых попытках, прижечь сомнения сигаретой, он оттягивал неотвратимое супружеское обязательство. Он сходил с ума и бесился, после чего смущался своей вспыльчивости, каждый раз, когда его член отказывался вставать, а неутомимая искусница, блаженно распростершись на кровати, с помощью рук поднимала вялый орган в течение длительного времени. Однако Женевьев ни разу не упрекнула Джастина в его нежелании, хотя, зная ее скандальный характер, Калверли был уверен, что что-то здесь не так. К безмерному удивлению Джастина, она оказалась намного умнее девушек своего класса и своего круга, на самом же деле, она превосходила их всех – во всем. Для нее не составляло труда добиться от Джастина того, что она хотела, но ожидаемая беременность никак не наступала. Прошлой ночью, Женевьев попросила Джастина взять ее сзади, становясь на колени на краешек кровати и в этой женщине, страсти, говорили языком жестокого безжалостного победителя, потому что, после нескольких неудачных попыток войти в нее, Джастин был полностью вымотавшимся и подавленным, но Женевьев и не подумала так просто отступить.
Выросшая в пуританском обществе, высшего света английской аристократии, она была не похожа на тех, несчастных скромниц, которые, не имея никакого воображения, боятся предложить супругу, такой, волнующий акт. Женевьев, восторженно приветствовала каждое движение его рук, а проникновение, хоть и доставило ей боль, но судорожный трепет, с которым она насаживалась на затвердевший член, было красноречивее ее невнятного лепета. Новые удовольствия ублажали Джастина, который вторгался в самые сокровенные глубины ее тела и вскоре, он влил в нее свежие струи спермы, на короткое время, погасив пожар, пожирающий его. Когда Женевьев повернулась лицом к мужу, он понял, что ей все известно. Теперь, любые сомнения, что терзали ее, были развеяны и, сквозь пелену наслаждения, она жадно наблюдала за его действиями, будто ожидая объяснения его странных увлечений, в которых ей удалось уличить его, но Джастин, быстро надев рубашку, выскочил из ее комнаты.
Мышцы в теле Джастина не напрягались, кровь не приливала к паху, а руки оставались холодны, каждый раз, когда он в тщетных попытках возбудиться, шарил руками по гладкой коже супруги, все лучше понимая, что округлость женских форм и прелесть этого тела, не в состоянии приворожить его и одурманить разум. Он, постыдно ловил себя на мысли, лежа в своей пустой, холодной кровати, что одни лишь воспоминания о твердом члене в нем и грубых, мужских руках, безжалостно стискивающих его тело, способны разогнать кровяное русло, забурлившее, будто лава в жерле вулкана. Его бил горячий озноб, внутри все кипело и клокотало, но он никогда не спешил, желая в полной мере вкусить предощущение сладострастной похоти, как будто, боясь неосторожным движением спугнуть это чувство. Он, впервые за то время, что ему приходилось спать с Женевьев, испытал полноценный оргазм, хоть и выдал себя этим, с головой, но откинувшись на подушки, Джастин смог уснуть спокойно, ощущая, долгожданное расслабление в теле.
Во сне он вновь находится среди людей, умирающих в смене времен и роковом недуге войны, видит - свои сгнившие лохмотья, ест старый хлеб, сырой от дождя, и опьянено отдается новым чувствам плоти и разума, обретает тот, новый язык страсти, которым его распинал Алекс. Джастин ощущает себя освобожденным от всякой морали и любого долга, он смотрит в зеркало и на лице его глумливо застыла багровым пятном засохшая кровь, а позади, стоит Александр, спокойно улыбаясь и в глазах его - смутных и глубоких озерах, рыщет безумие. Он, молча, поднимает голову к небесам и Джастин, следуя его примеру, ловит мелкие капли дождя, так отчетливо падающие ему на лицо; зеркало выпадает из его рук. Никакая другая душа не имела бы силы этого отчаянья, чтобы выдержать плен своей воли, ради покровительства блаженных чувств, ради любви, когда видишь, только, лик своего зеленоглазого ангела и никто, чужой не стоит на твоем пути.
В зимних, темных ночах им двоим достаются все импульсы силы и настоящая нежность, трепетный восторг плоти и сорванное дыхание, увенчанное искушенным духом любви. Джастин вознесен, подобно счастливому ребенку и в забвении, от всех страданий, он видит, как восходит солнце, но, этот свет во мраке, суров и ненавистен обоим, будто, погребальный факел. Джастин не успевает схватить Алекса за руку, как мир растворяется в бледных лучах: день - это пятно на его разрушенных мечтах, золотая искра первозданного света, сжигает смертельную сладость его любви. Джастин, готов был умереть от земной любви, умереть от самоотречения, лишь бы Алекс остался с ним, как утешительный крест его невыразимых страданий, но всякий раз тот исчезал с восходом солнца, когда в самых сумрачных уголках города разносился петушиный крик. Джастин пытался истошно кричать и молить, чтобы Алекс остался, но перед ним вновь всплывало жуткое кровавое болото, и волосы вставали дыбом от стонов, подобных реву дикого слона, с которого живьем сдирают кожу и вырывают окровавленные бивни.
Джастин открывал глаза на восходе и с необъятной ненавистью смотрел на солнце, до рези в глазах. Каждое утро начиналось с гибели его мечты, в которой, он неизменно видел, как на заре, вооруженные пылким терпением и ослепленные радостью, они вдвоем покидали этот город, сверкающий гнусным великолепием. Вместе, они скрывались от всех людей, расставались с миром, чтобы жить, забавляясь, отдаваясь чудовищным любовным утехам их фантастической вселенной, где они будут оспаривать свои земные облики, растворяясь среди тишины и покоя, забыв о любых войнах и всякой боли. Их духовная битва, всегда была так же свирепа, как и сражения их армий. Но, каждый день Джастин поднимался с кровати с мыслью, что он, безумно устал от войны и всех ее проявлений, но пока на улице властвовал день, он прощался с мечтами и призраками воображения, своим сладким грехопадением до следующей ночи, в которой он видел, вновь, своего потерянного любовника.
Джастин, по обыкновению, встал с кровати и направился в купальню, не только для того, чтобы смыть с себя мучительно-приятный сон, но и снять напряжение, в скованном, горячим потоком крови, члене. Он, как обычно, запер дверь на задвижку, зная нрав и привычку Кристофера, приходить ранним утром к нему в комнату, чтобы взять свое, перед долгим днем, скованным учтивостью общения, среди высшего общества двуликих гиен. Джастин, всегда вставал в пять утра, ровно за два часа, до того, как к нему заходил Гейт, чтобы успеть насладиться остатками своего, ночного бреда, потонувшего в дневной смуте. Ему нравилось ощущать, как болезненно ныл его член, подергиваясь под рукой, медленно прошедшей по всей длине, вызывая пульсирующую волну этой, утренней истомы, пока молчание ночных сновидений выражало то, невыразимое, что дарили ему когда-то руки капитана и Джастин, постоянно стремился запечатлеть головокружительные мгновения этих воспоминаний. Другой рукой, он начал мягко теребить и поглаживать затвердевшие соски, облокотившись о стену. Джастин, немного резко, ласкает член рукой, сжимая и едва ощутимо цепляя плоскими ногтями поверхность бархатной кожи, ловя ладонью тепло и движение сокращающихся в нём мышц. Пальцы обнажили влажную головку, размазав выступившую капельку смазки, по упругому бугорку и большой палец прошелся по отверстию, ладонь обхватила плотным кольцом ствол, Джастин со стоном откинул голову, сильнее вжавшись в холодную поверхность стены. Он опустил руку ниже, перекатывая пальцами тяжелые яички и от руки, по телу разливалась, сокрушающая дыхание, волна. Вернулся к твердому стволу и, в точности, повторяя узор тонких, набухших на члене, вен, прошелся по нему, на долю секунды сжав ладонь у основания, прихватывая нежную и возбуждающе-гладкую кожу.
Ритмичные движения и неукротимое желание привели его к выплеску теплой жидкости и, еще несколько раз, толкнувшись себе в ладонь, Джастин излился полностью, отпустив подрагивающий член. Он, еще несколько минут стоял, облокотившись о стену, чувствуя, как стекающие по его животу и бедрам капли остывают, едва заметно стягивая кожу.
В дверь комнаты кто-то громко и напористо стучал и Джастин не сразу услышал крик с той стороны, который, вполне ожидаемо, принадлежал разгневанному Кристоферу, вопившему глухим басом:
- Твою мать, сука! Открывай живо, иначе я её выломаю! Ты опять не явился на приём к министру! Что ты себе возомнил, тварь?! Я, едва уговорил его посетить с нами театр сегодня вечером и если ты, опять, сорвешь мне встречу, то я…
- …напьюсь с горя? Как в прошлый раз, месяц назад, когда ты едва не сломал мне руку? – Неторопливо обтираясь влажным полотенцем, крикнул в ответ Джастин, спокойно и хладнокровно глядя на свое заспанное отражение в зеркале. Он наскоро оделся, плеснул из кувшина холодной воды в лицо и стал править бритву, слушая доносившуюся из-за двери брань:
- Ты, меня упрекаешь в пьянстве? Ты, вечно бухой, словно скот! Твое место в хлеву со свиньями. Открой немедленно! - разносилась раскатистая ругань из-за стены.
- Иначе что? – хмыкнул Джастин, задумчиво оглядев заточенное лезвие бритвы. - Опять меня изнасилуешь? Что ж, попробуй. – Добавил он уже тише, едва различимо, но Гейт сразу же умолк и только далекое злобное шипение и удаляющиеся шаги, дали Джастину понять, что разговор окончен.
В последние восемь месяцев, любой их разговор обязательно начинался, заканчивался, либо, сопровождался руганью, реже драками, в которых преимущество всегда было на стороне Гейта. Калверли быстро усвоил, нехитрую, житейскую науку сосуществования с этим человеком и скоро получил тому весьма ощутимое доказательство, когда Крис начал пробовать на нем свои коготки и зубки.
Крис вгрызался в его мозг и глазные яблоки, мышцы и кости – пожирал все тело, без остатка, но Джастин, с удивительным для себя самого безразличием, терпел все закидоны бывшего друга. Он был, как огромный материк, подобный земле омываемой со всех сторон бушующими, темными пучинами гнева Кристофера и с тех пор, как возникла эта земля, море не может успокоиться, с тех пор, так и бьются они: море против суши, а суша против моря, а подчас, приходится очень туго.
Видя, что он равнодушен и глух, Крис начинал, еще усерднее изводить Джастина и, иногда, это у него неплохо получалось, а порой – все усилия разбивались как морские воды о скалистый берег.
Хотя бы, в этом отношении ничего не менялось, точнее в их с Крисом отношениях не намечался прогресс и нельзя сказать, что Джастина, это сильно огорчало или радовало – ему уже давно было все равно, что думал Крис и, тем более что он говорил ему в лицо, или стоя за закрытой дверью.
*
- Ярмарка будет длиться еще три дня, но фейерверк посвященный дню ее открытия мы вчера пропустили, благодаря тебе, - ядовито шептала ему на ухо Женевьев, вальяжно ступая с мужем под руку и кокетливо улыбаясь своим, милым соседям, на приветствия которых, Джастин отвечал крайне неохотно, кривой нервной усмешкой. - И министр остался недоволен тем, что его снова вызвали сюда из Бостона зря. Говорят, там скоро состоится военный суд или что-то вроде того… Ты меня, вообще, слушаешь?
Джастин шел с ней плечо к плечу, но мерзкое ощущение, что между ними пролегла пропасть отчуждения, не давала ему покоя. Женевьев, навсегда отдала себя Северу, была вполне счастлива в обстановке духовной пустоты и скуки, где мрак, был соучастником душевного преступления.
