Текст книги "Две войны (СИ)"

Автор книги: dorolis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 96 страниц)

Джастину захотелось засмеяться, но он до боли закусил губу, чтобы не выпустить из себя истерику. В сознание брызнул вязкий суеверный страх, и, словно бритвой, особенно болезненно в этот раз, полоснуло по сердцу чувство, присущее любому душевнобольному человеку – уверенность в собственной нормальности. Он уже давно заметил за собой особенность, связанную с точным восприятием всего, что происходило с Алексом, словно бы импульсы расстроенного помутившегося рассудка, плотно въедались в его собственное тело, объединяя их на уровне этого безумия. Он не слышал никаких посторонних звуков, кроме треска угольков в камине, тихого завывания ветра в каминных трубах; за окном беснуется природа, снег с дождем скреблись в окно, северный ветер гнет деревья к земле, а вместе с ними, казалось, падает в бездну сознание мужчины, стоящего напротив. Руки предательски задрожали, но на лице, не дрогнул ни один мускул, когда капитан в упор посмотрел на него. - А ты что думал? – спросил Джастин, чувствуя резкую нехватку воздуха, от чего он начинает тяжело дышать и впадать в панику, понимая всю абсурдность сегодняшнего вечера. - Что, заперев меня в четырех стенах своего замка, ты отрезал меня от мира? Думал, что я не узнаю о сражении под Хагерстауном? «Мы разгромили «серых». Штат наш, - довольно сказал низкорослый солдат, с перебинтованным лбом, хлебая суп, и размахивая рукой с зажатым куском черного хлеба. – Ты слышал, Морган попытался остановить наш полк и провел контрнаступление, но потерпел неудачу, старый кретин! Куда ему до Эллингтона? В сражении у Ракерсвиля его атаки были отбиты, а он сам получил тяжелое ранение и временно выбыл из строя. Мистер Эллингтон просто ликовал, когда узнал об этом». «Ерунда. Конфедераты еще вернутся в Мэриленд, в этом нет сомнения, - настаивал второй рядовой, сидящий за тем же столом, деловито поправляя свои очки. - Мы понесли большие потери и не сможем удерживать штат. К апрелю они нас вытеснят, и капитан Эллингтон это знает. Мы не сможем пройти к Ричмонду». «У них пали тысячи! – не унимался первый солдат. - Вирджинскому Эскадрону конец, так кто же тогда будет удерживать их столицу? Нет, друг мой, орехи остались без своей скорлупы – они обречены. В то время как папочка-Эллингтон жжет Луизиану, младший – уничтожит столицу конфедератов, в этом нет сомнений». Калверли выскочил из столовой, не видя стен и людей, быстрым шагом направляясь к Тиммонзу, который подтвердил слова разговорчивых солдат, вернувшихся с фронта, сказав, что его Эскадрон почти полностью уничтожен силам противника. Это сражение произошло 24 января, четыре дня назад, и все северные газеты пестрили яркими заголовками, радостно извещающими народ о победе Союза над Энтитемской кампанией, в составе которой выступал его родной Эскадрон. Однако, Джастин только краем глаза, видел эту газету на столе у капитана, пока тот не вернулся в гарнизон и тогда, пришлось быстро сделать вид, что он ничего не вынюхивал в кабинете, однако Эллингтон, даже будучи не в себе, все же вынудил Джастина признаться, почему тот крутился у его стола. Александр был хорош, и Джеффри Морган, как и многие генералы-северяне, с начала войны, поняли что, даже не считая покровительства отца-генерала, Алекс Эллингтон - является феноменально талантливым командиром, которому нет равных. Он умел сочинять грамотные диспозиции, с легкостью умел их реализовывать, так он за два месяца погрузил свою сто двадцатитысячную армию на суда и доставил ее по морю в Норфилд, на востоке Вирджинского полуострова. Из этого города, который северяне держали в своих руках, вела прямая дорога на Ричмонд — заветную цель федералов и Джастин прекрасно помнил, как плевался ядом генерал Морган, хватаясь за грудь, сжимаемую сердечными спазмами, когда, еще не известный молодому лейтенанту Джастину Калверли, капитан Эллингтон занял Норфилд. - И что теперь? Мы проиграли? – Джастин не чувствовал ног и припал спиной к холодной кладке, чувствуя, как к больному сердцу прикасаются ледяные каменные стены. - Это конец войне? - Боюсь, что еще нет, Джей. – Покачал головой Эдгар, быстро капая в стакан с водой мутные капли желтого цвета, и протягивая жидкость задыхающемуся юноше. - С этого момента правительство Конфедерации считает положение безнадежным и готовится к эвакуации столицы. Все войска направляются к Атланте, это последняя ваша опора в этой войне. - Господи… - Калверли одним глотком осушил стакан, совершенно не почувствовав резкий горьковатый вкус полыни и кислую камфарную примесь. – Это правда, что Луизиана все еще продолжает бои? Он поднял глаза на доктора, ожидая услышать хотя бы одну приятную новость за сегодняшний день, рассчитывая на то, что у его брата еще есть шанс выжить. - Нет. Армия генерала Алана Эллингтона уже в Техасе, Джастин, мне очень жаль, но они двинулись к Хьюстону. Луизиана полностью разгромлена… Джастин? Джастин задохнулся от тихой злости и страха: наверное, так чувствует себя мелкое животное при приближении змеи, которая угрожающе шипит, обнажая ядовитые зубы: - Я даже знаю, какая сволочь тебе сказала это. И я его прибью. - Эдгар не при чем. – Большая куча раскаленных углей в сводчатом камине рдела и дышала палящим жаром, но Калверли обдало пронизывающим холодом от взгляда, который кинул на него капитан. Приблизившись к окну, Алекс притронулся кончиками пальцев к стеклу, очерчивая и точно повторяя ледяной узор, застывший на той стороне окна. И подобно этому узору, как будто произвольно выведенному его рукой на стекле, а на самом деле возникшему в соответствии со строгими физическими законами, чувства Джастина, становились такими же холодными, такими же блеклыми. Всем своим существом он отдавался этим ощущениям, мелко нервно дрожа и то, что казалось собственным «я», начало сжиматься, сгущаясь до точки, покидающей тело, границы которого определены только реакциями нервных окончаний. - Я хочу увидеть газету. – Выдавил он, наконец, когда зеленая пропасть отвернула от него свой взор. - Покажи мне ее, сейчас же. - Попридержи язык. – Не поворачиваясь, сказал Эллингтон. - Ты ничего не можешь требовать от меня, или ты забыл, что все еще находишься в плену? Смотри, как бы мое хорошее отношение к тебе не переросло в хорошее желание врезать по твоей челюсти. - Я выплюну зубы тебе под ноги, хоть измельчи их в порошок! Я хочу увидеть газету! Я должен знать, что происходит с Конфедерацией! - Нет. – Эллингтон повернулся и направился к своему бару, пожалуй, единственному месту, которое внушало ему покой и безмятежность, разумеется, из-за большого количества хранящегося там алкоголя, на который, Джастин, не мог даже смотреть, в силу плохих воспоминаний о своем недавнем пороке, который, когда-то, сыграл с ним злую шутку. - Ты ничего не получишь. Это непоколебимое упрямство действовало на Джастина, точно удар хлыста, вызывая новый бурный прилив горя, отчаяния и страха. Вероятно, все между ними могло бы обойтись мирно, если бы Алекс не взял на себя роль неприступной твердыни, возводя вокруг себя, все новые баррикады. В такие моменты как этот, он не воспринимал Джастина как личность в определенном времени и пространстве, так как под влиянием своей болезни, едва мог осознавать себя как что-то отвлеченное, самостоятельное. - Там мой брат! – Это, наверное, был последний аргумент, который Джастин имел, но, думая о том, что брата, возможно, уже нет, представляя, как он - единственный защитник своей маленькой и болезненной сестренки, доброй матери и непоколебимого отца, отсиживается в замке злейшего врага, предается разврату и греху, не в силах противостоять своим желаниям - ему становилось стыдно за себя и страшно за родных, которые оставались в Остине. "От Хьюстона до Остина не больше семи часов пешком… Возможно они уже там и грабят мой город". Мрачное воображение Джастина показывало ему вереницу бедствий, ожидающих его семью, и наиболее отчетливо – насилие, смерть от жажды, голода, пули, сабли или погребение заживо. Его затошнило, голова закружилась и, пошатнувшись, он облокотился о спинку кресла; перед ним разверзлась пропасть и он начал падать без конца в бездонное черное пространство. Это хуже, чем слезы, глубже, чем сожаление и боль горя; это та пропасть, откуда нет надежды, выбраться, там нет ни луча света, ни звука человеческого голоса, ни прикосновения человеческой руки – только холод и темнота. - Он в Луизиане, а не в Мэриленде. – Эллингтон по-прежнему отказывался понять чувства Джастина и у него, на глазах, выступили слезы отчаянья и обиды, словно бы перед ним было не что иное, как – неодушевленный, скрипучий механизм. - Без разницы! – дрожащим от волнения голосом закричал Калверли, кидаясь вперед, пытаясь устоять на ногах. - Это моя страна, и я должен знать, что происходит. - Ты это вскоре узнаешь. Война близится к концу, и боюсь, финал тебя не слишком обрадует. – Сдержанно сказал Эллингтон, наливая, из новой бутылки, виски в пустой стакан. - И это все что ты хочешь мне сказать? - Через минуту полного замешательства, вскинув вверх глаза, полные слез и сверкающие гневом, спросил Джастин, уже понимая, что разговор закончен. - Это все что ты должен знать. – Алекс сделал глоток и поморщился. - Я ухожу. - Куда ты? - Устрою твоему новоиспеченному дружку хорошую промывку мозгов, чтобы не трепался. - От его тихого, но жесткого голоса мурашки расползались по коже. - Он тут ни при чем! - Джастин кинулся за ним, перегораживая выход, с угрозой вскинув свой мощный кулак и со страшным негодованием воскликнув: - Не смей его трогать! - Отойди, Джастин. – Предупредил Эллингтон, в упор глядя на него ледяными глазами и от этой пустоты у Джастина сжалось сердце. У него была уйма причин полагать, что Алекс перенес тяжелый нервный срыв, но было не совсем ясно, почему он ни слова не сказал своему лечащему врачу. Ведь Тиммонз, вчера вечером, заметив раздражение капитана, так и не смог узнать у него что произошло, потому что тот выпроводил его вон из комнаты, послав в Вайдеронг, на внеплановый осмотр солдат. И сейчас Джастин, в силу своего непонимания, не знал, к чему может привести этот срыв, но и отступать не собирался, понимая, что если он сейчас даст Эллингтону уйти в таком состоянии, то уже через четверть часа доктора Тиммонза не станет. "Ты отнял у меня Дерека, отправив его, со своим дружком Грантом, на войну, теперь хочешь забрать у меня единственного человека, с кем я могу поговорить". - Нет! – Выпалил Джастин, но получил такой страшный удар в грудь, что зашатался и рухнул справа от двери, задыхаясь и хрипя. Лицо и шея посинели, он был оглушен ударом и почти терял сознание, когда услышал, сказанное с насмешливой улыбкой и издевательским тоном: - Выпей. Может, станет легче. ========== Глава 13 ========== I'm your first and last deposit, Through sickness and in hell. I'll never you promise you a garden, You'll just water me down (Marilyn Manson) 16 февраля 1863 Солдаты встречали его как Мессию, толпясь в центральном дворе, высоко подбрасывали свои кепи в воздух и резвились, как школьники, снова и снова кричали «ура!» своему генералу. Казалось, что специально для приема главнокомандующего в боевых действиях был объявлен перерыв, по крайней мере, Александр Эллингтон заявил, что к приезду отца он намерен остановить наступление на Ричмонд. - Вы и так в наших руках, днем позже, днем раньше, но столица будет наша. – Сказал Алекс ему этим утром, закрывая глаза, перебирая пальцами, длинные темные волосы Джастина и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным-давно решено между ними и не могло быть иначе. Джастин, действительно, не мог не согласиться с ним, как бы прискорбно ему не было слышать о падении своей страны, но он все же был и оставался старшим лейтенантом. Он был вынужден отдать должное прекрасной вражеской стратегии, понимая, что это окончательное поражение: столица пуста, люди спешно отступают к Атланте, последнему оплоту Конфедерации. Морган собрал последние силы разбитого Эскадрона и соединился с Каролинским пехотным полком. После чего покинул Ричмонд и на поезде отправился в Данвилл – городок на границе Вирджинии и Северной Каролины, который тут же провозгласил «временной столицей» Конфедерации, хотя на самом деле, все прекрасно понимали, что «новой» столицей является Атланта, куда люди бежали, из всех соседних штатов, пылающих огнем войны. Джеффри Дин сумел в обстановке хаоса и всеобщей паники приостановить натиск северян и вырваться, во главе сорока тысяч человек, в район местечка Амелиа, оставив в Данвилле небольшой отряд для защиты города, в случае нападения войск Александра Эллингтона. Там мятежники остановились, ожидая прибытия из Данвилла рационов, но пехотные войска майора Эрика Гранта, воспользовавшись этой задержкой, зашли южанам в тыл и перерезали железнодорожную колею и остальные пути отхода к Данвиллу; так вторая столица южан, была сожжена и теперь Атланта осталась один на один с войсками Союза. Калверли еще раз посмотрел в окно, где через открытые ворота, на территорию сектора 67, въезжала блестящая свита командиров, одетых в разные мундиры, в шляпах с плюмажем, во главе с Аланом Эллингтоном, приветственно поднявшим руку вверх. Он испытывал противоречивые чувства, не находя выхода своей радости и злости: с одной стороны, он узнал от Эдгара, что Алан оставил Техас, встретив неожиданное сопротивление Оклахомской артиллерии, подоспевшей к Остину, в последний момент наступления, когда столица Техаса уже готовилась принять верную смерть. Это значило, что семья Калверли в порядке и пока им ничего не угрожает, так как генерал Эллингтон отступил и вернулся в Вашингтон для подготовки нового плана. А с другой стороны была дикая злость на младшего Эллингтона, который в самые короткие сроки приблизился к Ричмонду и вынудил город капитулировать. Джастин проникся мыслью, что не имеет никакого права испытывать к себе чувство уважения, так как сидит, сложа руки, хотя, что делать он совершенно не знал. Только понимал, что поминутно, даже в момент самой сильнейшей желчи, постыдно, осознавал в себе неспособность выразить всю накопившуюся злость, боясь вновь разозлить Эллингтона, агрессивные вспышки которого, до сих пор не утихали. Под влиянием своего страха и молчаливого протеста, он, уже почти месяц, сам на себя скрежетал зубами и страдал бессонницей, проводя над собой экзекуцию, зная, что ничто не способно прекратить его, никому не слышное, самобичевание. Александр все меньше времени проводил рядом с ним, больше работая, чаще выезжая в город. Джастин страдал в одиночестве, неизменно пребывая в состоянии легкой или более жесткой депрессии, которая обострялась в силу разных обстоятельств, глубоко переживал свою беспомощность и крушение всех надежд, свою неспособность взять в руки оружие и пойти воевать за свою столицу. Джастин, скрипя зубами, признавал превосходство северной армии - чего стоил один капитан - безумный полководец, по приказу которого выжгли половину Джорджии, всю Северную Каролину, Вирджинию, Индиану и Алабаму, а теперь он указывал своей рукой на оставшийся у Конфедерации, пока невредимый, город – Атланту. Джастин готов был прирезать его за это, ведь в городе были старики, тяжело раненные солдаты, женщины, оставшиеся без своих мужей, которые не в состоянии были держать осаду войск Союза и все, на что они были способны – это пытаться выжить, посреди пылающей Конфедерации. Александр привык двигать войсками с той же легкостью, с какой шахматист передвигает фигуры на шахматной доске, хотя и сам сознавался Джастину, что ненавидит любые игры, - будь то логические или азартные, но часто любил повторять: «Я превратил всех генералов в простые пешки». - А Атланта? – тихо осведомился Джастин, поворачиваясь. - Тебе же она не нужна, Алекс, она слаба и беспомощна. Отзови Эрика из Джорджии. Эллингтон удивленно уставился на него; на лице капитана не было и следа гадкой ухмылки, никакого высокомерия, словно его застали врасплох и он не успел вооружиться своим обычным выражением. - Потому мы ее и возьмем в считаные часы, это будет самая легкая и чистая победа. Однако Джастин не услышал грубости в его голосе, никакой злости, просто он, снова показал прежнюю бесчувственность, которая, последнее время, стала преградой между ними. - Александр, я тебя прошу, остановись… там тысячи невинных людей из всех Южно-Атлантических штатов, они же ни в чем не виноваты, там женщины и дети. Будь благоразумен, не делай этого! – Калверли ощущает себя так, словно его перенесли в мир чистых, оголенных эмоций: они гложут его, становятся все более неуловимыми, вытесняют из сознания инстинкты. Он понимает, что ему остается только взывать к основным, самым глубинным человеческим чувствам внутри Алекса, убеждая сделать обдуманный выбор. Его грубость и безразличие были невообразимы; Алекс, то ли в силу своей прогрессирующей болезни, то ли из-за каких-то личных убеждений, испытывал противоестественное, непреодолимое отвращение ко всякому человеческому горю.