сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 96 страниц)
Длинные нескончаемые коридоры полуразрушенной крепости выглядели почти обжитыми: янки постарались привести неотесанные грубые камни в надлежащий штабу вид. Ремонтные работы еще велись на двух первых этажах, но Джастин этого не видел, а только слышал громкие удары молота по камню. Его повели дальше, звуки стихли, и ему вдруг стало не по себе. Наконец, он очутился перед знакомой дубовой дверью, один вид которой вызвал у него всплеск дурноты, однако желудок милостиво пустовал, и Джастин даже успел этому порадоваться, иначе его бы обязательно вывернуло. Его впихнули в комнату, а сержант удалился так быстро и бесшумно, что это казалось почти неправдоподобным, учитывая его внешнюю неповоротливость и размеры. Калверли нервно оглядел уже знакомые апартаменты. Все было на месте, кроме проклятого ковра, вместо которого теперь красовался простой деревянный пол, и, разумеется, не было человека, по чьей вине Джастин тут оказался. Это немного выбило его из колеи, ведь чего-чего, а этого он явно не ожидал. Эллингтон что, решил поиграть с ним? В камине тлели угольки: видимо, капитан разводил огонь на ночь. Джастин решил не терять драгоценное время зря: неуверенным шагом он приблизился к рабочему столу, заваленному множеством бумаг и документов — бесценная информация, которую ему необходимо получить, перед тем как бежать отсюда. Руки тряслись, словно его бил озноб, однако в комнате было тепло, даже душно, — а может, это ему так казалось? Почему-то дотронуться до простого листка бумаги, лежащего ближе всего к нему, оказалось почти непосильной задачей. Будто ты тянешь заледеневшие руки к огню, зная, что вот-вот они оттают и тебе полегчает, но при этом ты все время хочешь их отдернуть, ведь в замерзших суставах поселилась докучливая боль, мешающая управлять конечностями в полной мере. И Джастин действительно не чувствовал своих пальцев: суставы стали каменными и отказывались подчиняться.
— Я бы на твоем месте не трогал это, — послышался ненавистный голос за спиной.
Джастин обомлел, силы резко оставили его, и он облокотился на стол, чтобы сохранить равновесие.
Эллингтон спокойно прошел мимо него к бару и неопределенно провел рукой вдоль стекла, за которым стояли напитки. Джастину стало не по себе: эти руки гладили тонкое стекло без грубости и жестокости. Кончики пальцев, казалось, ласково скользили по абсолютно гладкой поверхности, словно в слепом поиске, ведь Эллингтон даже не смотрел в сторону бара. Его взгляд был полностью спокойным, и он был устремлен на Джастина.
— Может, выпьешь чего-нибудь? — этот вопрос был задан тоном старого приятеля, с которым всегда можно перекинуться рюмкой-другой, находясь под его крышей как в собственном доме — безопасном и родном.
Джастин сконфужено отошел от стола и, низко опустив голову, буркнул вежливый отказ; он просто не решался сказать даже злого слова, зная, что может последовать за этим, и всеми оставшимися силами старался отдалить неминуемую участь, не понимая, что за игру ведет его оппонент.
Эллингтон остался невозмутим. Легким движением он повернул маленький ключик в замке и открыл бар. Через несколько секунд Джастин понял, что капитан протягивает ему наполненный бокал, суженный кверху.
— Надеюсь, ты пьешь коньяк? — осведомился тот, когда он взял хрустальный шар. Джастин вцепился в бокал обеими руками, стараясь не тревожить сломанные пальцы и пытаясь унять паршивую дрожь в теле, изнемогая от жажды и желания снова ощутить горечь во рту, сделать обжигающий глоток и отдаться теплу, которое несет в себе расплавленная медь на дне. Сколько он уже не прикладывался к бутылке? Месяц?
— Иногда, — с трудом выдавил младший офицер.
Эллингтон улыбнулся, немного наклонив голову вбок, как довольный проделанной работой кот, играющий с испуганной до смерти птицей. Финал известен обоим. Бесполезная игра, жестокие правила, ведь у птицы переломаны крылья, а у кота все так же заточены когти и остры зубы. И вот, он снова их обнажает в оскале.
— Просто попробуй. Это намного лучше вашего виски. Думаю, ты оценишь.
— Там яд? — и, поздно поняв, что с языка сорвался ненужный вопрос, он резко замолчал, прикусив сухую губу, но было уже поздно.
Выпить захотелось еще больше, а стакан в руках опасно заскрипел под онемевшими жесткими пальцами, непроизвольно сдавившими тонкий хрусталь.
Эллингтон издал раздраженный стон, и Джастин уже было подумал, что его участь решена, но тот вдруг развеселился и выхватил бокал из рук остолбеневшего парня.
— С чего бы мне портить бутылку дорогого французского коньяка ради одного несчастного мальчишки? Я могу отнять твою жизнь более легким, но не менее приятным способом.
В страхе даже шевельнуться, Джастин пристально смотрел ему в лицо, с изумлением понимая, что не видит там злости — только уже хорошо знакомый зеленый огонь похоти и вожделения, отчего захотелось сейчас же перегрызть себе вены или размозжить голову о каменные стены. Не отводя пристального взгляда, Эллингтон притронулся губами к бокалу и показательно медленно сделал два маленьких глотка.
Джастин наблюдал, как дергается в такт глоткам адамово яблоко, и не сразу понял, что неотрывно смотрит на капитана, перемещая блуждающий взгляд с шеи к ключице, выступающей из-под полурасстегнутой хлопковой рубашки, медленно и боязливо, словно по льду, скользя вниз к сильным рукам, непринужденно поглаживающим края бокала…
Торжествующее озорство в зеленых сузившихся глазах беспокоило и настораживало, и он осекся, невольно отступил, опустив глаза. Эллингтон позволял Джастину изучать себя, спокойно потягивая коньяк, но стоило ему прервать свое занятие, как тот снова протянул бокал.
— Пей. Или я должен тебя уговаривать? — в голосе явно послышались стальные ноты. Его терпению приходил конец, и Калверли, понимая, чем ему это грозит, быстро глотнул оставшийся коньяк.
— Ты пьешь как свинья. Это же благородный напиток! — Эллингтон неодобрительно качает головой, и Джастин вдруг неожиданно ясно видит, что его волосы словно золото блестят под косыми лучами утреннего солнца, проникающего через окно над столом.
Слишком живой цвет для этого человека. Он не должен быть настолько ярким, не может светиться, ведь он черен, как зимняя ночь, как смола и деготь, как уголь и чернила. Он не может быть живым. Джастин резко отвернулся и почувствовал волну недомогания. Он не пил почти три недели, а организм, измученный голодовкой и жаждой, слишком сильно воспринял быстродействующий дурман. Джастину показалось, что его сознание медленно погружается в темную пустоту, а глаза наполняются песком, высыхают и режут, и тем не менее он не мог оторвать взгляда от лица капитана, снова и снова поднимая глаза и опять опуская их в пол. Эллингтон хмурится и обеспокоено смотрит на него, и Джастину кажется, что его кожа стала невероятно хрупкой — фарфоровой. Если тот сейчас подойдет и дотронется, то тогда он развалится на куски, пропитанные болью и страхом, и уже ничто не склеит его обратно в целостное существо.
— Почему ты спал не в бараке? — деловито осведомился старший офицер.
— Что? В каком бараке? — Джастин почувствовал себя полным идиотом, услышав, как тупо прозвучал его вопрос.
— Вчера я распорядился освободить тебе место в первом бараке, чтобы ты не валялся в грязи, как червь. От тебя и без того несет, как из выгребной ямы. Ты же не хочешь меня разочаровывать, Джастин? — с гадкой улыбкой спросил Эллингтон. — Ты ведь послушный мальчик, да?
Джастин вспомнил человека, которого минувшим днем двое солдат скинули в канал. Ему померещилось, что на его кожу упало несколько крупных капель расплавленного свинца, пройдя внутрь тела, застыв в венах и перекрыв дорогу крови, поступающей к сердцу; орган болезненно сжался и пропустил несколько ударов.
«Он просто болен. Он просто болен… Он не в себе. Этот человек меня так просто не отпустит. Играй, играй Джей... Подыгрывай ему. Не поддавайся страху и отчаянью. Не сдавайся».
— Так, Джастин? — стальным тоном переспросил Эллингтон.
«Помни правила этой игры».
— Да, — оцепенев, прошептал Джастин.
Трепещущий, тревожный взгляд выдал его целиком и полностью. Он не смел перечить, больше нет. Слишком четко всплывали в голове образы вчерашней расправы, слишком живо тело откликалось на мысль о неизбежном насилии: боль становилась еще ощутимее, будто наточенный клинок проворачивали в его теле, взрыхляли кожу, словно почву, вытаскивали вены, как эти глубокие корни — руки, резали его и кромсали. Вчерашнее развлечение северянина превратилось для Джастина в навязчивый кошмар, но единственное, что оставалось ему, — это сносить презрительные речи с покорностью раба, пресмыкающейся твари, с полным забвением любого человеческого достоинства.
— Ну, давай же! Чего ты ждешь? — Джастин смутно понимает, что это его голос сотрясает воздух, но остановиться он не может. — Сделай это наконец и дай мне уйти, — он раскидывает руки в стороны, дразня и призывая, страшась этого до потери пульса, но испытывая еще большее волнение с тягостным ожиданием неизбежного.
Лицо Эллингтона не изменилось, только, возможно, утратило все свои краски, которые играли минуту назад, причудливыми бликами освещая бледную кожу.
— Как хорошо, что ты такой покладистый, — с неподдельным удовольствием наблюдая, как в потемневшей комнате еще больше выделилась серость впалых щек пленника, синева набрякших синяков под его мерцающими глазами. — Давно бы так; не пришлось бы мараться об тебя, глупый щенок. Я ведь предлагал тебе выбор, почему ты отказался от него?
— Я не продаю своих братьев и свою родину, — Джастин резко выпрямился, словно его позвоночник натянули, как струну, но в голосе не было дрожи, когда он добавил: — Я не продаюсь.
— Купить можно все, только нужно знать цену. Будь умницей и не заставляй меня переплачивать: уж поверь, я знаю, чего ты стоишь, но никогда не заплачу больше того, что ты заслуживаешь. Наскучишь мне — убью медленно и мучительно; сделаешь все, что я тебе скажу, — умрешь быстро и относительно легко, — ядовитым тоном бросил Александр Эллингтон, снисходительно оскалившись.
Джастину захотелось съездить по этой наглой холеной роже, выбить ряд ровных зубов и впихнуть их остатки тому в глотку, чтобы навсегда заткнулся и перестал плеваться своим ядом в окружающих. Это был змей, чье отравленное дыхание рождает мрачные бури в душе лейтенанта, и он утопает в гуще этих свирепых глаз, узнав, что ад может быть так близко от человека.
— Будь ты проклят. Я тебя ненавижу, — прозвучал голос Джастина — усталый, сухой и далекий.
— Разумеется, — мягко сказал Эллингтон и тут же отрывисто продолжил:
— Теперь раздевайся.
Джастин не пошевелился, только какая-то доля его сознания быстро и четко дала импульс в тело, заставляя холодный пот выступить вдоль позвоночника.
— Так быстро забыл главное правило? — Александр оставался спокойным, но потемневшее лицо явно выражало скрытую злость, готовую вырваться наружу. — Напомнить, может?
— Не надо, — с неприязненным равнодушием сказал Джастин, не глядя на него. — Я все сделаю.
«Сам напросился… жалкий кретин».
Как же он ненавидел эту маску покорности, но, чтобы доиграть в эту игру, ему нужно быть готовым к усмирению своей пылкости и гордости, иначе Эллингтон воплотит свои угрозы в жизнь, и тогда ему конец. Капитану не обязательно видеть, что под наигранным лицом спряталась решимость и затаилась воинственность; следует забыть о страхе и морали, вложив в эту игру все свои силы, чтобы даже если и проиграть, то достойно. Только Джастин не намерен был проигрывать. Его бой только начинался, и он был готов к этому сражению.
На нем были надеты те же штаны, что до этого, — это были его единственные вещи, поэтому тянуть время было нереально и Джастин, стараясь не поднимать голову, принялся за шнуровку — развязать их было крайне затруднительно, учитывая два сломанных пальца на правой руке. Как только штаны оказались на полу, он почувствовал, как улетучивается куда-то вся его уверенность в себе, но стойко встретил тяжелый скользящий взгляд, быстро пробежавший по коже, остановившийся ниже светло-коричневых завитков на лобке.
— Иди туда. Приведи себя в порядок, — с неуместной дозой будничной простоты и казенной вежливости сказал Эллингтон. — Даю тебе десять минут.
Калверли и не заметил бы, что в комнате есть еще одна дверь, кроме парадной, если бы тот не указал на нее рукой. Отделанные красным деревом стены надежно скрывали неприметную дверь из того же материала. Джастин почувствовал прилив сил и быстрым шагом скрылся за дверью, испытав облегчение, когда липкий взгляд оставил его в покое.
Он оказался в уборной комнате, где стояла небольшая ванна, маленький туалетный столик, позолоченное трюмо с каменной отделкой, шкафчик и кувшин с чистой водой.
Джастин уже забыл, когда в последний раз пил нормальную воду, поэтому, не задумываясь, схватил кувшин и припал губами к краям, расплескав в спешке воду. От прохладной жидкости голова закружилась, а пустой желудок демонстративно заурчал, и только тогда он остановился и перевел дыхание. Взгляд наткнулся на бритву, лежащую на столике, рядом с ней стояли две бутылочки продолговатой формы и одна совершенно плоская, по-видимому, с гелем, присыпкой и пудрой — полный комплект для бритья; там же было сложенное тканевое полотенце. Воды еще оставалось предостаточно, и Джастин наконец понял ее прямое назначение.
Он в нерешительности приблизился к туалетному столику, где в неровном свете лампы поблескивало лезвие — то, которое действительно может быть опасным, и сейчас, дрожащими руками нащупав холодный металл, был уверен в том, что сможет проверить это название на практике. Именно сейчас он вдруг с ужасом понял, что никакой помощи ждать не придется. Скорее всего, генерал просто зализывает раны после их проигрыша у холма Гвен, а так как Норманн не добрался до штаба, значит, Морган просто не в курсе, что Джастин жив и находится в плену у недруга. Нет, теперь ему придется рассчитывать только на себя и играть, играть, играть… Опасные игры, жестокие игры, но в них, как и везде, победителем остается один. Он мысленно представил себе карточный стол в баре «У Перси», где так любил играть в покер с друзьями по вечерам, тискать девок и распевать похабные песенки. Если вообразить, что все это покер? Сейчас Эллингтон повысил ставку, а Джастин никогда не сможет уравнять ее, но он знал, что нужно делать в таком случае. Блефовать, надурить противника обманной комбинацией, выбить из колеи, ошарашить, поразить и полностью уничтожить. Он никогда не скинет свои карты, не выйдет из игры добровольно.
Теперь Джастин сделает как велел ему капитан и вернется в комнату, где снова его тело растерзают на части, а душу порвут в клочья, если только не раскроет карты.
Он устало посмотрел в зеркало и не узнал себя. В отражении на него смотрели неестественно большие, сырые каре-зеленые глаза, полные отчаянья и боли, готовой вылиться наружу горькими слезами, которые он судорожно в себе давил, загоняя обратно, взывая к остаткам своей раздавленной чести. Изможденный человек в зеркале без интереса посмотрел на Джастина, а его бледное лицо в черной щетине могло принадлежать как двадцатилетнему, так и шестидесятилетнему человеку. Лицо было незнакомо — знал он его хуже, чем лица солдат, тусклые глаза, вовсе чужие, смотрели враждебно. Худощавые, дрожащие руки неуверенно дотронулись до слипшихся от грязи и пота волос, падающих на плечи длинными прядями, уже отросшими за время пребывания в неволе. Лицо осунулось и вытянулось, а страшная серая бледность придавала ему жалкий, больной вид, еще сильнее очерчивая многочисленные безобразные ссадины и синяки на лице. Истерзанные припухшие губы, обычно тонкие и бесформенные, четко выделялись на общем сером фоне. Джастин мысленно сжался при виде такой картины и немедленно отвернулся, чтобы не видеть перед собой этого жалкого, слабого, безвольного раба.
Он сжал в руке лезвие и почувствовал холодный мазок острой кисти по ладони. Крови не было, но светло-розовый рубец быстро наливался изнутри, грозясь выплеснуть кровь наружу. Джастину оставалось принять решение, совершить поступок и нести за него ответственность — этого южане не любили. Негласный, но упорный девиз конфедератов — отбрехаться по возможности, любимый вид спорта — плавание по течению, вид искусства — распевание жалоб, работа — околачивание в салунах и кабаках. «Сейчас все иначе. Я это сделаю».
Джастин вдохнул полную грудь воздуха, вскинул голову и принялся за работу. Стерев засохшую кровь и грязь с тела влажной губкой, взялся за лицо.
Невероятных усилий стоило побриться трясущейся от напряжения левой рукой, но он справился и, присыпав пудрой щеки, растер сверху гель с резким запахом лимона, после чего уселся на бортик ванной и принялся ждать, пока вязкая масса подсохнет и кожа в месте мелких порезов покроется коркой. Ему было плевать, сколько из отведенного времени еще оставалось, он точно решил, что пока не приведет себя в человеческий вид — не ступит и ногой в ту комнату. Раз ему предназначено встретить смерть лицом к лицу, так лучше сделать это как подобает дворянину, офицеру и джентльмену.
Джастин с ненормально спокойным лицом разглядывал свои уродливые пальцы. Сейчас он почти не верил, что это уродство принадлежит ему, аристократу, которому положено иметь всегда ухоженные руки — визитную карточку любого состоятельного и уважающего себя джентльмена. Однако его ногти — точнее, то жалкое подобие, которое от них осталось после изощренных махинаций Эллингтона, — вгоняло в ужас. Истерзанные огрызки отрастающих ногтевых пластин больше напоминали обугленные угольки, пальцы были скрючены и тонки, как лапы паука, а два поломанных — средний и безымянный — набрякли, суставы распухли. Кисти рук походили на сухую ветку, а под стертую в кровь кожу, забились маленькие частички земли и пыли, вызывая непреодолимый зуд.
— Твое время вышло, — скомандовал Эллингтон офицерским рубленым рыком. — Выползай оттуда.
