сообщить о нарушении
Текущая страница: 89 (всего у книги 96 страниц)
Навстречу ему шагал Шон, которого Джастин едва признал, долго вглядываясь близоруким взглядом в залитое кровью и заплывшее синяками, перекошенное лицо, в котором, казалось, были раздроблены почти все кости. Он поддерживал другого мужчину, прибывающего в столь же плачевном состоянии, раненного в ногу. Рядом с ними прихрамывая и баюкая кровоточащую руку, ковылял Роберт и еще несколько, таких же раненых, покрытых гарью и грязью людей. Случайное появление Джастина в Старом городе, явно не обрадовало Шона, который раздраженно скривился. На его приветствие, бандит вяло махнул свободной рукой — он был угрюм, угнетен, неразговорчив.
Джастин, стиснув от боли зубы, кинулся к ним и начал нетерпеливо расспрашивать только об одном интересующем его — где Алекс и что с ним? На что Роберт ответил, низко понурив взлохмаченную грязную голову:
— Мы последние. За нами никого нет.
Выжившие, пришедшие с Шоном, искали друг друга в темноте, опасаясь звать громко, угнетенные и обескровленные бандиты бежали кто куда, рассредоточившись по домам, вынося оттуда уцелевшие вещи.
Услышав настоящее имя человека, который успешно возглавлял их банду больше года, Шон, напрягшись, подозрительным взглядом окинул Роберта и Джастина, которые не заметили его напряженного удивления.
— Я не понимаю тебя, Роберт… — Не обращая внимания на суматоху, царящую вокруг, переспросил Джастин, мотнув больной головой, словно вышвыривая из нее истерзанные страданиями мысли.
На него, с угрюмым выражением собственного поражения, смотрело узкое, скуластое, как маска — практически безжизненное, резко очерченное лицо.
— Его нет, Джастин. — Тихо ответил Роберт, сделав глубокий обреченный вдох, как будто на него надвигалась ужасающая темная волна.
— Ты, видно, издеваешься надо мной? — нервно рассмеявшись, воскликнул Джастин, не чувствуя, однако, ни одной до конца оформленной мысли в своей пульсирующей голове. — Я требую вразумительно ответа, пока у тебя еще цела челюсть. Отвечай, где он?!
Разглядывая его впалые щеки, блестящие глаза, глубоко ушедшие в орбиты, всю его фигуру в черном, невыразимо мрачную, хотя ладную и стройную, но понурую, словно под тяжестью невыносимого бремени, Джастин ясно ощутил правдивость его ужасных слов. Он во все глаза пялился на Роберта — молчаливого, задумчивого, изнуренного, рассеянного, словно он постоянно уходил мыслью в недалекое прошлое или прислушивался к рваному, неровному дыханию своего собеседника, которого медленно накрывало волной тихой истерии.
— Он погиб, Джастин! — твердо повторил Роберт, схватив Джастина за руку и встряхнув его, словно сбрасывая опутавший того ступор.
Услышав его голос, медлительный, глубокий и печальный, природную звучность которого он, словно нарочно сдерживал и приглушал, Джастин резко вскинул голову, выдернув свою руку из холодных пальцев. Теперь, наравне с не отступающей болью, в сознании его, повисли несколько секунд страха и непонимания. Следом — возвращение в реальность, а вовсе не это сжимающее сердце отчаяние и парализующий животный страх, которой мог бы, словно нажатием на рычаг, погасить в его теле тот мерцающий огонь, который еще поддерживал в нем жизненные силы.
— Я не верю тебе. Это ложь! — Гармония мира и без того чуждая Джастину — рушилась внутри него.
Бессильный что-либо изменить, овладеть творящими силами жизни, он терялся среди своих суматошных мыслей, скованный и растерянный, понимая, что усилия его, оказались тщетными, ибо поздно затыкать пробоины, когда судно идет ко дну.
— Алекс мертв. Я сам видел его смерть. Я был рядом с ним в тот момент… — Покачал головой Роберт, покосившись на Шона, в поиске поддержи, и тот тихо, но без всякого сожаления, уточнил:
— Мы все видели его смерть. Это правда. После смерти главаря, Тайпанов не стало — половину перестреляли, другая часть сбежала сюда, забрать вещи, еду. — Шон оглядел своих людей, темнота сгущалась над ними все плотнее, фонари были скорбно погашены и вряд ли в эту ночь, в Старой части Вашингтона, будет гореть хоть один из них. — Мы в кольце окружения. Как во всякой войне, после разгрома, каждый должен думать о себе, чтобы не попасть за решетку, и в действие вступает правило любого бандита — спасайся, кто и как может. Так что, через несколько минут мы отступаем в лес. И тебе, я советую убираться отсюда поскорее.
Джастин слушал его слова, но не слышал их, для него они превратились в тошнотворно-бесплотную волну звуков. Устремив стеклянные глаза в самую темную точку улицы, где сгустились мрачные тени, в том углу, где с самого начала было всего темнее, он чувствовал, как постепенно из глаз его потекли редкие слезы, падая мелкими осколками в этот сгустившийся мрак. Время и пространство прекратили свое существование, вкус крови из прокушенной губы бледнеет на языке, глаза затягивает темной и непроницаемой пеленой. Он знал, что если это правда, то ему уже никогда не прикоснуться к живому теплу, никогда не узнать утешения. Безжизненные и холодные, свинцово-серого цвета руки и в лице ни кровинки — но те же черты, те же блестящие глаза и шрам на лице, и такой же, возникла внутри него эта ужасная боль, как страшный спутник одержимого — без движения и без звука, обретая устрашающую видимость бытия.
— Этого не может быть… все должно быть иначе. — Бормотал оцепеневший Джастин, не в силах пошевелиться, охваченный ужасом и изумлением и в ушах его, снова и снова отдавались, точно угасающее вдалеке эхо, слова: «Алекс мертв».
— Я не верю в это! Нет! — Он знает, что издал какой-то звук, знает, что сознание, окутанное ужасом услышанного, возвращается, потому, что ему опять становится хуже. Собственные слова кажутся осмысленными, не больше, чем мерзкий, раздражающий скрежет по металлу, накаляющий нервы.
Одной рукою он прикрыл глаза, другую прижал к груди, будто хочет унять надрывное биение сердца — тяжкая тоска и горечь гнетет его, оно переполнено и не может излиться.
— Джастин, он был и мне другом, я понимаю, что ты испытываешь сейчас, но… — Попытался разбить стену его тихого помешательства Роберт, получив резкий отпор в виде отчаянного рваного крика, пронесшегося над темной улицей, как вопль воплотившейся ненависти:
— Понимаешь?! Да неужели? Где он, Роберт, где его… тело? — подняв бескровную руку, точно совершая какое-то страшное заклятие, спросил его Джастин.
Он смотрел на мир резко с кардинально измененным мировоззрением, словно одержимый призрак жизни, холодно, пристально и грозно. Голова его кружилась, в ушах стоял тихий, но противный, не прекращающийся звон, в глазах периодически темнело одновременно с тем, как подгибались его ноги, и все суставы опять сдавливало жуткой ноющей болью. С каждой секундой жизненные силы медленно перетекали из его изнуренного тела в безразличную тьму.
— На скорбь у нас нет времени! — С кротким выражением возразил Роберт, и Шон за его спиной согласно кивнул. — Мы уходим сейчас.
— Отвечай мне! — Закричал Джастин, схватив того за плечи и встряхнув так, что Роберт тихо вскрикнул от боли в кровоточащей руке.
Этот крик был как спонтанный взлет ввысь и наружу из потаенных глубин его раненого существа, где грань между разумом и безумием стерлась до неразличимости. Роберт, видя, в сверкающих глазах напротив злобу, боль, решимость, в которой нет ни капли здравомыслия, подавленно ответил:
— На Бульваре двенадцатой авеню. Там тела всех погибших сегодня, но Джастин, не надо, не ходи туда, тебе лучше не видеть этого… — Не слушая его больше, Джастин резко развернулся и зашагал к названной улице, не вполне понимая, как именно туда добраться через перекрытые районы, но его неутолимая решимость, бесконечное неверие в правдивость услышанного — гнали его вперед без всяких сомнений. — Постой! Да выслушай же ты меня! — Кинулся за ним взволнованный Роберт, участливо вглядываясь в угрюмое, хмурое, фанатичное лицо Джастина, покрытое мелкой россыпью пота.
— Оставь меня в покое! — Калверли отмахнулся от него, придя в страшный гнев, когда Роберт схватил его за руку и вынудил замедлить шаг, а затем и вовсе остановиться. — Я хочу увидеть его! Роберт, я хочу знать, что стало с ним на самом деле, я убежден, что он жив. Иначе и быть не может, я знаю! — Выкрикивая ему в лицо эти слова, Джастин чувствует, как неизведанная волна, чего-то сходного с опьянением, смутно пошатывает его усталое тело, голова пульсирует в месте удара, а в глазах открываются мрачные протоки соленых вод, струящихся по щекам и подбородку.
— Ему перерезали горло. — Тихо говорит Роберт, покачав головой. — На глазах у всех членов банды, чтобы нагнать страху на них. Можешь сам удостовериться, спроси у любого из уцелевших, если не веришь мне и Шону.
— К чему проливаешь слезы, точно женщина? Столько хороших парней погибло за этот день, что, значит: по всем им скулить как псина?! — Нервно выплюнул Шон, с презрением пожимая плечами, махнув на Калверли рукой и устало созывая своих людей.
— Я пойду туда. — Пропустив его слова мимо ушей, непоколебимо заявил Джастин, движимый не вытравленными из души сомнениями. — Прямо сейчас.
— Бой еще не окончен, побереги свою жизнь! — С долей отчаянья в голосе, пресек его Роберт.
Посмотрев в его слезящиеся, искрящие невменяемым огнем глаза, Роберт сделал несколько шагов в его сторону, но тут же заколебался и остановился. Джастин был бледен, губы нервно дрожали. Роберт попытался улыбнуться, улыбка вышла беспомощная и горькая, он поднял руку и помахал на прощание, словно бы он сам возвращался в жизнь, а Джастин, уже по ту ее сторону, прощался с ним, отступая назад, с рвением, порожденным, очевидно, в значительной мере, безразличием.
— А ради чего? Мой бой уже проигран. Это конец. — С ужасом и отчаянием прошептал Джастин, терзаясь лишь одной мыслью, безумие и кошмар которой, подточили его раздавленный дух, ослепляя и парализуя его нетвердый разум: «Алекс, действительно мертв».
Кристофер не оставил бы своему заклятому врагу ни шанса на спасение. Кровь закипает в его жилах, и ненависть застилает глаза.
«Когда мы окажемся вровень, — решительно подумал Джастин, направляясь, прочь с перекрестка, — как боевые корабли сходятся бортами, я выхвачу оружие и выстрелю. Ты отнял его у меня, Кристофер».
*
Центральная площадь, к которой сходились несколько улиц, была оживлена. Возле разбитой и сброшенной с пьедестала скульптуры Вашингтона, на доске объявлений, был только что вывешен приказ коменданта о смертной казни для всех плененных преступников, чья личность уже была установлена, без следствия и разбирательства. Клан за кланом, отрезанные от снабжения и лишенные надежды, бандиты прекращали сопротивление под усиливающимся напором правительственных войск, готовых вычищать последние капли гноя из этой открытой зараженной раны на теле их утопающей в крови родины.
— Ожесточенные, беспрерывные схватки продолжались больше пятнадцати часов. За утро и день мятежники укрепили свои позиции и сожгли дом судьи на западе Сорок второй улицы. В шесть часов вечера объединенные силы армии и полиции выступили на Красную улицу, подбираясь к Рочестр-кэмптон, где за баррикадами собрались сотни мятежников, вооруженных огнестрельным оружием, ножами, кирпичами и булыжниками из разобранной мостовой. — Увлеченно рассказывал Джастину, утомленный, но довольный Джим Бивер, вытряхивая из скомканного коробка спичку. — Тогда наши солдаты выстроились в стрелковую цепь и дали по толпе несколько мушкетных залпов. Полицейские бросились вперед и разломали топорами и дубинками первый ряд баррикад; за ними стояли мои парни и постоянным огнем прикрывали их от контратаки. Довольно быстро, разобравшись с укреплениями мятежников на площади, полицейские взяли под контроль оба моста, площадь и Красную улицу. Теперь Старый город наш.
— Списки убитых уже составлены? — несмело спросил друга унылый Джастин, приняв от Джима подкуренную сигарету, и хмыкнул носом, словно больной ребенок.
Каким-то отрывистым движением, Джастин поднес сигарету ко рту и медленно затянулся, при этом, исподлобья, затравленным взглядом, провожая повозки, нагроможденные телами погибших.
Порывы холодного ночного ветра доносили до него резкий тошнотворный, гнилостно-пряный запах крови и нечистот, знакомый, так и не забывшийся со времен войны — запах человеческих страданий. Повозки медленно катились под рев смеха и поздравлений, которыми обменивались солдаты и полицейские, но Джастин видел лишь алые капли, остающиеся на пыльной дороге, под колесами. Было пролито море крови, но ведь и море не безбрежно. Ему казалось, что берега широкой реки Потомак — расступились, принимая в себя кровавые, неиссякаемые потоки яда, реки желчи, струящиеся из разверстых уст победителей. Боевой дух этой освободительной армии оставался на высоте, а после того, как им удалось подавить локальные беспорядки — солдаты быстро возгордились, начиная праздновать победу, среди не остывших тел их товарищей и бунтовщиков. Не все погибшие были бандитами, многие оказались всего лишь обедневшими фермерами, рабочими, мелкими крупицами уничтоженного преступного мира. Джастин, благодаря своим частым вылазкам в эту неспокойную часть столицы, знал местных криминальных авторитетов и их окружение в лицо, и по пути к площади, он собственными глазами видел, как десятки человек, из числа самых опасных преступников, скрывались от правосудия, направляясь в окрестные леса. Среди мертвецов ему не удавалось узнать никого, значительнее мелкого карманника или простого, уличного шулера — почти безвредных, в сравнении, разумеется, с теми, кому удалось улизнуть из-под носа властей; но их прошлая жизнь, как и теперешние, изуродованные в битве тела, мало кого интересовали. Когда высшее правосудие вызывает лишь тошноту у честного человека, которого оно, по логике, призвано защищать, трудно поверить в то, что оно в состоянии поддерживать мир и порядок в стране. Принятые меры не оказались столь оправданными, как все полагали еще сутки назад. Становится очевидным, что они не менее возмутительны, чем само преступление и, что это новое, массовое убийство вовсе не изглаживает вызов, брошенный обществу, и только громоздит одну мерзость на другую.
Внутри Джастина дергалось все еще живое, но смертельное раненое сердце: оно бьется тяжело, с мучением, которому не оставалось другого исхода, кроме как замереть навеки и прекратить, бесполезными усилиями поддерживать утекающую жизнь. Его сердце разрывалось на несколько болезненных частей, от звуков этого страшного праздника смерти, ликования победителей, чьи потешающиеся лица, с насмешкой, провожали одну кровавую повозку за другой. Тогда, закрыв глаза и глубоко вздохнув, переведя дыхание, он, поборов привычным усилием свою слабость, смахнул свободной рукой слезы с глаз, заглушая минутное колебание страха от мысли, что где-то среди этих несчастных, может находиться бездыханное тело Алекса.
— Не так быстро, сынок. — Покачал головой Джим, успокаивающе положив руку на худое вздрагивающее плечо, слабо понимая причину его неизъяснимой, глубочайшей скорби, однако, не задавая лишних вопросов, видя, в каком тяжелом состоянии тот пребывал, парализованными пальцами комкая сигарету, не замечая ожогов на пальцах. — Погибли сотни человек с обеих сторон. Придется подождать до завтра, к утру списки будут во всех газетах. А через пару дней, всех арестованных подонков казнят. Разоблачение шайки — дело быстрое; роли каждого определяются тотчас, все их преступления уже давно известны, многие сами развязали языки и выдали своих приятелей, надеясь на помилование, так что дело за малым…
— Мне нужно знать наверняка. Сейчас. Немедленно. Эллингтон… Александр Эллингтон, он жив? — Спросил Джастин, нервно облизнув потрескавшиеся губы и кинув себе под ноги тлеющий окурок. Слова гремели у него в голове, обращались в ритм его сердца, тянули его к себе; его руки мертвыми петлями повисли вдоль бессильного тела, голос дрожал.
— Капитан Эллингтон? Какого беса ты городишь? — Джим нетерпеливо ругнулся, удостоверившись, что поблизости от них нет солдат, которые, в излюбленной армейской привычке, так и норовили развесить уши, и опять оглянулся на Джастина, обеспокоено нахмурившись. — Как можно убить мертвеца? Я слышал, что он пропал без вести, но офицеры поговаривают, что он уже три года как слег в землю, Джей. Ты бредишь что ли?
— Это не так. Теперь он главарь Черных Тайпанов. Был им до сегодняшнего дня… — Судорожно зашептал Джастин, схватив друга за руку, наклоняясь к нему, в порыве невысказанного отчаянья. — Джим, прошу, нет, я тебя умоляю! Узнай о нем, жив ли он…
