Текст книги "Две войны (СИ)"

Автор книги: dorolis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 96 страниц)

В паху у Джастина все сладко и болезненно дернулось от предвкушения, он почувствовал, как Алекс вводит в него один палец, совершенно безболезненно преодолевая сопротивление тугих мышц. Даже наоборот, словно угадывая все чувствительные точки его нутра, будто зная наперед, что Джастин вскрикнет и выгнется дугой, насадившись на умелые пальцы, - добавляет второй, продолжая срывать с сухих губ сладкие стоны. Наклонившись, Алекс касается его щеки губами, рука все так же медленно, но настойчиво впитывает жар гибкого тела, страстно и жадно принимающего его внутри себя. Чуть прикрыв глаза, Алекс неотрывно наблюдал за каждым движением, каждой новой эмоцией, своей, теперь уже добровольной, жертвы. Как скрипач, виртуозно перебирал пальцами чувствительные струны его тела, и удовлетворенно жмурился, глядя, как мечется Джастин и, задыхаясь, втягивает в себя раскаленный воздух. Пальцы легко выскользнули, мягко помассировали мышцы вокруг ануса, потом рука поползла вверх, нежно погладила яички, прошлась по всей длине крупного, возбужденного члена Джастина, и переместилась вниз, на ягодицы, раздвигая их еще шире. Алекс осторожно, но быстро закинул правую ногу Джастина себе на поясницу, а второй тот сам обвил крепкое тело, подавшись вперед, чувствуя, как от нетерпения сводит ступни. Джастин знал, что боли не будет, поэтому, когда Алекс прижал влажную, от масла и выступившей смазки, головку члена к слегка приоткрытому отверстию и, войдя в любовника одним рывком, замер, он, не теряя ни минуты, сам стал насаживаться, прижимаясь сильнее, еще глубже принимая в себя член. Капитан чуть придержал его порыв и слегка наклонился, словно бы стараясь избежать любой неосторожно вызванной боли, упоенными и страстными толчками входя в трепещущее тело, с той обжигающей воинственной отчаянной страстью, что свойственна только мужчинам. Скользя потными ладонями по напряжённым бедрам, наклоняясь вперед и откидываясь назад, он был так божественно прекрасен и гибок, что Джастин готов был кончить от одного взгляда на него. Он вбирал в себя это невиданное, потрясающее воображение зрелище, но удовольствие, словно тягучая карамель, растягивалось в теле горячим липким наслаждением. Налитая мошонка вздрагивает в то мгновение, когда головка скользит по бугорку простаты, и Джастин цепляется руками за мокрые плечи, живо отзываясь на каждое движение внутри себя - либо стоном, либо судорогой плотных мышц, мягко обхватывающих член Эллингтона. Алекс поймал ногу, оказавшуюся рядом с его лицом, и запечатлел на щиколотке короткий поцелуй. Джастин сам задавал ритм, поднимал бедра, бросаясь навстречу движениям, принимая в себя истекающую плоть, не контролируя заходившееся в поте и крике тело: разрядка наступила неожиданно и сильно, накрыв теплой волной. Джастин почувствовал, как его тело, освобождаясь, пропускает через себя пульсирующий спазм, услышал, как протяжно стонет Эллингтон, также ощутив это, в тесноте сокращающихся вокруг его члена стенок. Джастин шумно выдохнул в последний раз и резко обмяк, распластавшись на сбитых простынях. Капитан соскользнул с него и почти упал вперед, уткнувшись лбом в колени Джастина, тяжело дыша и простонав что-то непонятное. Он чувствовал усталость и приятное покалывание в конечностях, оглушительное ощущение завершенности, когда даже пошевелиться страшно, потому что тишина, повисшая в комнате, кажется пугающе хрупкой и до сих пор держит рассеивающийся звук их стонов и криков, которые сейчас, казалось, принадлежали другим людям, - более смелым, более счастливым, тем, кто вольны были слушать желания своего тела, а не слепые рассуждения разума. - Алекс, - Джастин повернул голову и посмотрел на капитана, и почему-то стало больно дышать, как будто легкие забило дымом. - Алекс… Тот привстал и Джастин быстро поддался вперед, сев рядом, глядя в зеленые глаза и смутно подмечая, что уже светает, и комната, залитая голубым светом, становится все меньше, будто сужаясь к изумрудным глазам. - Как жаль, что ты безумен, - ему казалось, что слова разъедают горло, стекают вниз, словно кислота, а глаза его приросли к горящему взгляду напротив, - как я боюсь этого. Я вижу это по тому, как ты смотришь на меня, как дотрагиваешься, вижу по твоим поступкам. Этот страх убивает меня… Джастин покачнувшись, упал ему на грудь, стискивал его плечи и, закрывая глаза, чтобы не видеть лицо: оно казалось болезненно искаженным, бледную кожу прорезали глубокие морщины. Как же сильно он хотел произнести другие слова, в которых бы прозвучало больше надежды и тепла, для них обоих, но истина была сильнее и она ютилась в самом центре сознания, предостерегая. Джастин почувствовал, как согревает затылок теплое осторожное дыхание, сильные руки, касающиеся его виска, зарываются в его волосы, и нашел губами нежные пальцы, начал исступленно, как сумасшедший, целовать их, прижимая к себе ладонью и тихо шепча: - Ты знаешь, как мне больно видеть тебя таким? Я хочу помочь тебе, но я не знаю как… - Ты умудрился все во мне разнести к чертям, а сейчас пытаешься собрать воедино по кускам? – Алекс обхватывает лицо Джастина ладонями, заставляя посмотреть в глаза, нервные пальцы, все еще влажные от масла, скользят по скулам. - Не думаешь ли ты, что тот человек, которого ты стремишься создать, станет на порядок хуже, чем сейчас? - Хуже быть не может, а лучший - мне не нужен. – Он сказал чистую правду, утомленно послав доводы трезвого рассудка к чертям: опьяненный, оглушенный, задыхающийся, дрожащий, как после тяжёлого боя, он понимал, что теперь игра бесповоротно окончена, оставив после себя руины бывшей жизни, на просторах которой играл и завывал одинокий зимний ветер, - режущий, колющий, пронизывающий. Плечи его содрогались, словно он едва сдерживал подступающую истерику, а, глядя в глаза Алекса, где светилась неприкрытая боль, он и вовсе сорвался на сдавленный всхлип: свет в глазах любовника становился все ярче, на него было невыносимо больно смотреть, и отвернуться было невозможно. Эллингтон ничего не ответил, но, залитое бледным утренним светом, изможденное лицо его, осветила загадочная улыбка, придав что-то неистовое выразительным и странным его чертам. - Спасая близких, действуй без опаски: таить любовь опаснее огласки… - До Джастина донесся его тихий, ровный голос, подобный стону северного ветра и он, с упоением, слышал в нем отражение собственных мыслей, высеченных в голове, ощущая, как душа Алекса, поселилась в его собственном теле, дрожа от желания и изнывая от жажды любви. - Опасней и вредней укрыть любовь, чем объявить о ней (7). - Тихо продолжил Джастин, нетерпеливо найдя жаркие, податливые губы, скользнул по ним, словил дразнящий язык – каждое прикосновение отдавалось почти физической болью, сводящей с ума, судорогой, сковывающей каждый мускул тела, скручивающей его в тугой узел. Напряжение не давало сдвинуться с места, чтобы прервать это затягивающее наваждение; оставалось поддаться своим чувствам и Джастин, уже мысленно привыкал к жизни в подорванном состоянии, когда каждый день становится опасней и рискованней рядом с раздробленной сущностью Эллингтона, чья боль и страдания, холодными оковами ложатся на руки и ноги, якорем таща на дно темного болота его души, когда легче признать себя содомитом и слабаком, чем пытаться бороться с собственным сердцем. Что-то теплое и уютное было в осознании собственной порочности, словно бы, то смертоносное болото, которого он так опасался, в действительности, оказалось заросшим озером с теплой водой, укрывающей волнами измученное тело. Они оба осознали, что им нравится быть извергами, издеваться над своей душой и насмехаться над естественным порядком, ложась рядом в одну кровать, будто бы один не клал рядом на кресло саблю, а второй не искал глазами револьвер, словно бы через сплетение пальцев, передавалось подобие доверия. Это было экстраординарное ощущение, из тех, которые не под силу воображению здорового ума; Джастин ощущал себя больным, он чувствовал себя ущербным и, в то же время, готов был послать целый ад куда подальше, отвергнуть все ангельские песнопения, лишь бы это чувство не покинуло его, лишь бы избавить Алекса от его болезни, но остаться при своей, - той, от которой он полностью спятил. Засыпая, Алекс машинально коснулся губами горячего лба, провел холодными пальцами по взбухшим следам хлыста, а Джастин придвинулся ближе, наблюдая, как закрываются усталые зеленые глаза, лаская взглядом его веки, ресницы, отбрасывающие тусклые тени на щеки, изучая знакомые губы, твердый упрямый подбородок с ямочкой. Время шло, а он просто лежал в объятиях своего спящего любовника и смотрел на его безмятежное лицо, заполняя его образом пустую комнату, залитую ярким солнцем. 7. У. Шекспир - Трагедия «Гамлет, принц датский», (акт II, сцена I, Полоний)» ========== Часть II, Глава 12 ========== There's a part in me you'll never know, The only thing I'll never show. Hopelessly… I'll love you endlessly. Hopelessly… I'll give you everything, But I won't give you up, I won't let you down, And I won't leave you falling If the moment ever comes. It's plain to see it's trying to speak, Cherished dreams forever asleep. (Muse) январь 1863 Новый год ознаменовался и началом новой жизни для лейтенанта Джастина Калверли. Отныне, каждый свой день он начинал просыпаясь на мягкой большой кровати рядом с мужчиной, который временами внушал ему животный страх и при этом, его дозированное внимание неявно вызывало неясные надежды, пробуждало страсть и нежность в парне, который чувствовал себя гладиатором, брошенным в вольер ко льву. Любое неосторожное движение и зверь обезумеет больше прежнего, разорвет на части и сожрет, чтобы потом на окровавленную арену их битвы вывалили порошок толченого мрамора, благодаря которому место гибели вновь засверкает под солнцем. Только Джастин не собирался сдаваться под аккомпанемент бурных рукоплесканий толпы, - ему казалось, что весь Север хочет его убить и только Алекс старается отгородить его от этого мира, неосознанно загоняя в ловушку. Война была для него не нова, однако безумие кровавых боев, не шло в сравнение с сумасшествием, которым страдал Александр. Он разыгрывал перед Джастином тысячи утонченно-безумных ролей, каждый день, пока на небе висело бледное зимнее солнце, он скрывался от людей и натягивал на лицо маску безразличной лицемерной учтивости, которая распространялась не только на офицеров гарнизона, но и на Джастина, живущего теперь в его покоях. Джастин ненавидел дни – бесполезные, холодные и промозглые, проходившие по одному сценарию. Только ночь могла согреть и принести успокоение в объятиях Алекса Эллингтона. Имея весьма сильное воображение и сугубо абстрактный мозг, Джастин, все же, не мог оторвать взгляда от манипуляций капитана, хотя выучил все его привычки наизусть и каждый раз, в его отсутствие, заполнял пустое пространство своими фантазиями, пока виновник его помешательства не возвращался к нему, он упивался устроенным для него спектаклем, понимая, что в этой игре только двое актеров, и каждый день они соревнуются между собой за главную роль. Но как только ночь опускает свой занавес, видит, что игре пришел конец и под черным балахоном он наблюдает, как превращается строгий, неприступный, опасный северянин из цивилизованного офицера в нежного безумца, поглощенного своими чувствами, так тщательно скрываемыми при свете дня. Джастин ненавидел день. Работа на каторге больше не изнуряла его больной организм, Тиммонз, по-прежнему, заходил навещать и осматривать Калверли, утверждая, что парень идет на поправку; в действительности, он был единственным человеком, с кем Джастин мог поговорить в отсутствие капитана, что бывало крайне часто. Ему разрешалось выходить из замка, - видимо Алекс проникся неисчерпаемым запасом доверия, так как даже подписал документ, который приказал Джастину носить с собой, чтобы не попасть под плеть или пулю за отлынивание от работы: без его письменного ордера или личного распоряжения, Джастину, такие прогулки по лагерю, были заказаны. Держа в кармане жилета разрешение на свободное передвижение по территории гарнизона, он был относительно спокоен, зная, что ни одна тварь не подойдет к нему ближе, чем на тридцать футов и это внушало некую радость, которая омрачалась только отсутствием Дерека Маррея, уехавшего на фронт. Джастин признавался себе в том, что, по-правде, скучал по мальчишке и просил у всех богов, чтобы они сохранили жизнь молодого северянина, вернули его домой, где бы он ни был. Он заглядывал в Вайдеронг, общался с Майклом, который благодаря негласным усилиям Тиммонза, почти поправился и принялся за работу уже спустя две недели после побоев; теперь солдат был тих и мрачен каждый день, но отсутствие сержанта-контрабандиста, который чуть не забил его до смерти, сказывалось на его настроении и, со временем, Майкл отошел от пережитого, не уставая, практически, падать в ноги своему спасителю и благодарить. Другие дни Джастин проводил, шатаясь по замку, рассматривая романский стиль, о котором раньше много читал, увлекаясь средневековой архитектурой, но чаще всего, он грелся у камина в малой гостиной, в обнимку с книгой из коллекции Эллингтона. Джастин все больше ненавидел северную зиму и жался к огню, стараясь не вспоминать о палящем южном солнце над Техасом, где даже самая суровая зима была почти бесснежной и сухой. - Ты что любишь Вальтера Скотта и Марка-Антуана Мюре? – удивлялся Джастин, увлеченно рассматривая книги на полках, пока Алекс подписывал какую-то очередную бумагу, мурлыча себе под нос незамысловатую мелодию. Такие моменты выпадали крайне редко, так как до семи часов вечера Эллингтон, как правило, пропадал в Вашингтоне, занимаясь организационными вопросами, а, возвращаясь в гарнизон, он еще около часа проверял работу в секторе 67 и давал указания в зале для собраний. Сегодня было воскресение и Эллингтон, судя с его слов, уже успел разобраться с накопившимися делами, посвятив вечер лично себе. - Нет, я их всего лишь читаю, но если бы они были живы, я бы не отказал им в любви – большой и чистой. – Капитан отложил документы и хрустнул суставами пальцев, устало вздохнул, откинувшись на спинку кресла, и расплылся в совершенно бесстыдной улыбке, наверняка предаваясь сладким грезам о вышесказанном. - Тогда в числе твоих любовников так же Квинт Гораций, Френсис Бэкон, Томас Гоббс, Рене Декарт, Пьер Гассенди… - Джастин провел пальцами по корешкам плотно стоящих книг, оглядел полное собрание сочинений видных политиков античности и возрождения, вынул одну, раскрыл наугад и улыбнулся прочитанному. - Неужели вы, лейтенант, ревнуете? – Джастин видел сдержанную радость на его лице, а в глазах читалось торжество и веселье. - К покойникам? – Джастин пролистал несколько страниц книги, пытаясь не замечать навязчивого желания, овладевающего им каждый раз, когда Алекс смотрел таким провокационным взглядом, словно бы вызывая на дуэль. - Ни в коем случае, господин капитан. Я больше остерегаюсь живых. Он оставил на тумбочке у кровати раскрытую книгу и приблизился к Алексу, зайдя к нему со спины, положив руки на широкие сильные плечи и сделав несколько массирующих движений. Тот хмыкнул и откинул голову назад, глянув своими чертовскими глазами. - Моя жизнь связана только с тобой, а на тот свет я пока не собираюсь, так что тебе не о чем волноваться. - Если вдруг соберешься, не забудь мне сообщить. – Джастину было не так смешно как Александру, ведь он никогда не воспринимал смерть как шутку и не насмехался над костлявой сукой, но, живя с ним, многое уяснил: в первую очередь, то сумасшедшее и извращенное, в некотором роде, восприятие действительности, через которое тот классифицировал мир внутри своей больной головы. Все его слова, в конечном счете, сводились к некому подобию старой шутки и Калверли, со временем, привык: он стал воспринимать слова не так прямо и не с такой страстью как прежде, перестав оспаривать каждое его слово и перечить через каждые пару секунд диалога. Он открывал для себя слово «страсть» в новой его ипостаси; теперь Джастин действительно ко всему относился со страстью, даже к такому неестественному явлению, как секс с мужчиной. - Непременно. И что тогда ты сделаешь? – С напускным безразличием, осведомился Алекс. - Вытащу тебя. – Уверенно сказал своим надтреснутым хриплым голосом Джастин: он смотрел на влажный блестящий рот и не смог пересилить свое желание, накрыв его губами. Только когда Алекс наваливался всем своим весом на него, обвивал руками шею, прижимая сильнее, он чувствовал себя принадлежащим живому потоку бытия, будто бы до этого момента его и вовсе не существовало.