Текст книги "Две войны (СИ)"

Автор книги: dorolis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 96 страниц)

Почувствовав новую боль, он закрыл себе лицо и, обессиленный, изнеможенный, заснул новым, тяжелым сном. И в том сне явилось ему нежеланное сновидение. К нему больному пришли мертвые, они тянули к нему руки и среди них стояли Стив, Норманн, Клиф. Друзья беззвучно раскрывали рты с прогнившими зубами, что-то говорили бескровными, синими губами, о чём-то плакали кровавыми слезами и что-то просили. Из чёрных ртов их выпадали трупные черви, уже не белые, а багровые, напившиеся крови, они ползли к Джастину. Он в панике пятился от них, понимая, что если покойные товарищи схватят его - то ему не жить. Он ступил назад, шаг, другой и вот он уже падает на что-то мягкое, все вдруг стало таким знакомым, он знал, что был уже здесь, во сне или наяву, — уже был здесь. Он лежит в могиле, которая являлась ему перед боем, как зловещий знак, могила, на краю которой он всегда стоял, но в последний момент ему всегда удавалось избежать смертельного падения. Только не сейчас. Он не мог выбраться из неё, земля сырая и проседает у него под руками, раздутые тела, словно песок не дают ступать ровно, проглатывают в себя, кости трещат под его ногами и он падет на тела. Они все сгнили, мясо отваливается от кости, тела, по-разному скорченные - все в язвах и крови, глаза уже не видящие, затянутые пленками. Одни — еще покрытые истлевающими лохмотьями, бывшими когда-то военной формой. Другие — уже нагие, белёсые, от вороха трупных червей, которые еще извиваются, шевелятся, живут. Они единственные кто способен на это. До смерти измученный и обессиленный, больной, в лихорадке, Джастин упал на трупы и зарыдал от усталости, боли и страха, от своего бессилия, которое морозно-холодным потоком прожигало в нём дыру. Он был совершенно один перед лицом смерти. Он поднял глаза, полные слёз и увидел его. Над могилой словно изваянье, пепельно-бледный, стоял Александр Эллингтон, единственный живой, тот, кто был за гранью смерти, не подвластный её силе. Капитан стоял на самом краю и смотрел на гору трупов непроницаемым взглядом, смотрел сквозь Джастина, не замечая его, или не узнавая в нём своего пленника. Джастин, мужественно набрав воздуху в легкие, окликнул его, из последних сил приподнялся и махнул дрожащей рукой: - Алекс! – воскликнул Джастин, понимая, что если не этот человек, то уже никто ему не поможет и могила поглотит его, как и сотни солдат, покоящихся здесь. – Алекс! Взгляни на меня, молю! Зелёные глаза пронзили его насквозь, и в следующую секунду Эллингтон уже держал его за руку, вытягивая из смертоносной ямы. Джастин не мог устоять на ногах: он растянулся на земле возле могилы, краем глаза наблюдая, как воронка затягивается землёй, погребая тела погибших. Ещё немного и он сам бы оказался среди сырого, вязкого мрака. Если бы Алекс оставил его там умирать… Руки Эллингтона ложатся ему на грудь, спокойно поглаживая, утешая бессвязные рыдания и стоны. Глаза, глядящие на него, не скрывают больше ничего в своих изумрудных глубинах: в них плещется страх, волнение, забота и что-то ещё, нечто, которое Джастин уже видел в этих бескрайних озёрах, но так и не смог осознать. Глаза заполнились сплошным кровавым туманом, лицо Алекса расплылось. Джастин, простерев руки, тяжелым литургическим движением попытался дотронуться до этого лица, просто чтобы убедиться, что тот ещё здесь, не мерещится ему, что он не покинул его наедине со своим страхом и одиночеством. Рука безвольно упала, и Джастин закрыл глаза; в него стала проникать боль. Сперва она пронизывала мелкими порывами, но потом стала усиливаться, расти, и он полностью захлебнулся ею. - Не уходи… Не оставляй меня, – взмолился Джастин, чувствуя солёный вкус на своих сухих губах. Чужие руки сжали его в своих ладонях, вся пустота, заполняющая его существо, сошлась на этом прикосновении, заполонила его нутро спокойствием, развеяло пеплом усталость. - Я здесь, - отозвался голос его призрачного спасителя, и Джастин увидел, что Эллингтон ошеломлен, он был бледен, у него дрожали губы; с красными, но сухими глазами он сидит на кровати рядом с ним. На мгновение мелькнул перед ним этот двойной образ, и в этот миг сердце Джастина застыло, словно он приоткрыл какую-то глубокую тайну, насмешливо ощерившую на него свои зубы и снова исчезнувшую. - Он болен, лихорадка его ослабила, он страдает острыми головными болями, я думаю, вызванными на фоне многочисленных ударов пришедшихся по шее и верхней части головы, – этот второй голос принадлежит мужчине, явно доктору, но почему-то у Калверли возникает смутная уверенность, что он и раньше уже слышал его. - Но больше всего меня волнует лёгочная болезнь. Она источник жара и ночных кошмаров. - Что ты предлагаешь, Тиммонз? – устало и как-то отстраненно осведомился Эллингтон у взлохмаченного, явно вытащенного из постели человека. Врач тяжелым, оценивающим взглядом прошелся по хрупкой фигуре, скрытой под тонким легким одеялом, словно прикидывая что-то, и затем сказал: - Я бы советовал вам, дать ему спокойно умереть, мистер Эллингтон, это было бы, по-крайней мере, гуманно. Учитывая его состояние и отношение к пленным южанам в лагере, я думаю, мальчик был бы только рад такому исходу. В комнате повисла тишина, нарушаемая дыханием Джастина - свистящим, частым, коротким и Алекса - ровным и глубоким. Доктор присел на кушетку и напряженно засопел, запустив длинные пальцы в темные волосы. - Ты разве знаешь, что ему нужно? – наконец вымолвил Эллингтон, и голос его не предвещал ничего хорошего. – Я думал, ты лечишь человеческое тело, а не душу. - Нет, Алекс. - Тиммонз попробовал расстегнуть ворот, повозился с пуговицей, но, разозлившись, вырвал ее. Потом покрутил большой головой, словно воротник душил его. - Сейчас ночь, будем говорить иначе, открыто, правдивей, чем говорили бы друг с другом днем. Ведь ночь всегда обнажает сердце человеческое больше, чем дневной свет, так вот послушай правдивые слова: он умрет. Послушай меня как друга. - Я плачу хорошие деньги, так делай свою работу, мой милый друг, – ядовито сказал Эллингтон, повернувшись к врачу. - Если он умрёт, тебе места мало станет, понял меня? - Ты его погубишь, - произнес доктор голосом, тихим и спокойным, как рок. - Он будет жить. – Уперто повторил Алекс, сильнее сжав влажную бессильную ладонь. - Черт, - в сердцах сказал доктор, видимо, уже отчаявшись достучаться до капитана, - будь же милосерден, Алекс! Найдешь другого, а этот… Он не жилец. - Да ты поймешь или нет, наконец... - начал Алекс, но тут он, прервав себя, вскочил с кровати и выскользнул за дверь, осторожно прикрыв ее за собой. * Джастин проснулся глубокой ночью, под рокот ветра за окном, но в сухом комнатном воздухе застоялась такая тишина, что, казалось, вместе с ней можно вдохнуть последние усохшие шепотки, остатки речей и разговоров, которые звучали здесь ночью. "Этой ли ночью? Как долго я здесь?" – Джастин приподнялся на локтях, всматриваясь в полумрак комнаты, и не сразу увидев, справа от себя, поблескивающие в тусклом свете канделябров зеркала, в золоченых рамах; в стеклах больших керосиновых фонарей на мраморных консолях сверкало золото. Не было слышно ни звука, кроме ветра из далекой Дакоты, который колотился в северную стену, - ветра, прилетевшего из-за равнин, покрытых жемчужно-тусклым и мерцающим снегом. Он прилетел из-за холмов, где некогда стояли сосны и стонали на ветру, но янки вырубили леса, провели железную дорогу, и теперь ничего не стоит на пути у ветра. Северный ветер тряс раму в северном окне, северный огонек в северной лампе дрожал и гнулся, будто в припадке. Калверли съежился, внезапно осознав, как сильно грызет его одиночество и тоска по родной южной земле: казалось, все в этом краю неустанно напоминало ему о том, что он тут чужак; весь Север, казалось, ополчился против него. На что ни глянешь, к чему ни притронешься, всюду следы ненависти. Ни один угол ему не принадлежит. И миску, из которой он прежде ел, уже, наверное, отдали собакам. Ничего нет здесь милого, душевного, все — отчуждение и насмешка, ненависть, все здесь дышит лютым дыханием. Эта земля, эти люди, - хотят его смерти. Джастин прикрыл глаза, вспоминая родной дом. Он удивлялся красочности своих воспоминаний, хотя прекрасно знал, что произойдет, - все это уже было; вот сейчас он шагнет в просторную, высокую белую прихожую с полом, отсвечивающим, как лед, и в дальнем ее конце, в дверях комнаты, освещенной неверным светом камина, появится мать и улыбнется. Она пойдет ему навстречу, нетерпеливо постукивая каблуками, поднимет лицо, слегка склонив голову набок, чтобы сын смог запечатлеть на нем положенный поцелуй. Материнские глаза, блестящие и чуть-чуть раскосые, будут смотреть на что-то, за его спиной… Джастин вынырнул из омута воспоминаний и судорожно всхлипнул, понимая, как он на самом деле утомился от такой жизни: жизнь износилась, высохла, истончилась страданием и мучительным страхом, а душа закаменела, покрылась несмываемым слоем пыли. Обнаженный и морозно-холодный, камень в груди пылал жарчайшим внутренним огнем, который рвался наружу, придавая сил. Джастин так не хотел сдаваться, ему невыносимо хотелось увидеть родных, еще раз пройтись по алее и истоптанным дорожкам, ведущим к беседке у ручья. Он хотел домой. За спиной послышался вздох, такой тяжелый, как если бы этот человек только что вынырнул со многофутовой глубины. Оглянувшись, Джастин, с еще большим удивлением, увидел, на диване Алекса, похоже, что уже совершенно обессиленного и судорожно стирающего испарину со лба. В одной руке он небрежно крутил бокал с какой-то вязкой дрянью, в тусклом свете, казавшеюся черной. Черты лица его сковал мороз, глаза стали серые, словно он весь был пропитан льдом. Джастин лежал, как неодушевленный предмет, лежал очень долго, потому что не мог понять, что происходит. Эллингтон не двигался, только единственным, механическим движением, продолжал крутить бокал, но все остальное тело его застыло. Тело, в котором затаилось движение - игра множества форм, слившихся при этом в единый образ силы. Тело полное скорби, угрюмого огня, торжественной мужской боли в судорожном сжатии мышц - вся его поза выражала страдание. Джастин не подавал голоса, глаза его были сухи, их жгло и резало, будто бы веки воспалились от неведомой инфекции. Он лежал так под грузом ночи, тьма навалилась на него, словно крышка гроба и каждая минута была гвоздем в этой крышке. Запах болезни витающий в воздухе распространял свой призрачный яд, проникал в ноздри, сея горьковато-сладкую боль в легких, и вот, будто чья-то рука дрогнула, просыпав отраву, разрешая Калверли на миг вздохнуть полной грудью и спросить: - Давно я здесь? Эллингтон впервые за несколько минут, - а возможно и часов, - подал признаки жизни. Он поднес бокал к сухим губам, но, так и не притронувшись к нему, сказал, тихо, угрюмо и его голос звучал как после длительного молчания: - Не возражаешь? В порядке северного гостеприимства, так сказать. – Эллингтон отсалютовал Джастину и отхлебнул из бокала. "Он пьян. Ох, черт..." Холодная волна обдала Калверли, так что он в испуге сжал руки и еле слышно произнес: - Не думал, что у вас принято пить в одиночестве. - Нет, - после секундного колебания ответил тот, не отводя взгляда от золотых отблесков, пляшущих на хрустале, - у нас принято никому ничего не рассказывать, а алкоголь развязывает язык, потому у нас и не пьют с кем-то. Калверли смотрел на пожелтевшее, сухое лицо с заостренным носом, почти не узнавая того статного молодого человека, один взгляд которого заставлял его трястись от страха. Сейчас он видел измученное существо, застывшее на пределе своих возможностей, скованное странной цепью - неосязаемой и невидимой. Этот жестокий лицемер и сладострастник с каменным сердцем сейчас был почти что беззащитен. Джастин помнил, как проливал перед ним кровавые слезы, не смягчившие его свирепого сердца. Теперь Джастин явно видел, что этот человек в полной мере прочувствовал возмездие за свои деяния - он был готов призвать в свидетели свои глаза и уши, так как они его не обманывали, точно демонстрируя презренные раны на душе. Боль его была настолько тяжелой, что кругом нее собиралась и застывала в воздухе какая-то роковая тень, состоящая из сомнений, волнений и терзаний и эта тень погружает сознание Александра в холодную, ядовитую и жгучую смесь, под названием - отчаянье. - Я бы тебе предложил, но врач запретил тебе употреблять что-то крепче глинтвейна. – Сказал Эллингтон охрипшим, но не совсем еще пьяным голосом, кивнув на бутылку, стоящую у его ног. Джастин, неуклюже пытаясь отвести глаза, посмотрел на подрагивающий огонек в лампе. - Это ром. Грог, если точнее. – С коротким смешком добавил Эллингтон, запустив руку в слипшиеся от пота волосы. - Скотское пойло, честно говоря. В самый раз. Джастина не оставляла твердая уверенность, что перед ним разворачивается очередное действие спектакля, но на этот раз ему не хотелось играть свою никчемную роль. Он был раздавлен болью, выжат усталостью. - Глинтвейн? – спросил он, смутно припомнив вкус виноградного вина с пряностями, которым поила его мать при малейших признаках простуды. - Что со мной? - Легочная болезнь. - Насколько это серьезно? И почему ты так озаботился моим здоровьем, если по твоей же вине я лишился его? – Джастину показалось, что он расшатывает больной зуб, боль от которого терзает его уже много ночей и дней подряд, не отпуская, и по этой причине ему было крайне необходимо избавиться, если не от самой боли, то от пораженного зуба – точно. - Почему для тебя это так важно, капитан Эллингтон? Тот лишь качнул головой, как человек, сознающийся, что не в силах ответить точно; но этот простой жест оказался красноречивее любых слов. Нет, он не знает, почему его это так волнует, словно бы он сам не до конца осознает всю тяжесть увечий нанесенных Джастину. До этого момента Эллингтон представлялся безукоризненно вменяемым и здравомыслящим, несмотря на количество выпитого, но, попытавшись открыть одной рукой закупоренную крышку очередной бутылки, Алекс выронил из второй руки бокал, и жидкость расползлась вязким коричневым пятном по полу. - Моя вина лишь в промедлении и собственной глупости. – Задумчиво отозвался Александр, сжав в руках так и оставшуюся закрытой бутылку, его потемневшие глаза, в неровном свете, казались пустыми ямами. - Я едва рассудка не лишился, молясь всем богам, чтобы ты выжил! Я четыре дня не мог заставить себя отойти от твоей кровати, слушал твое дыхание и клял себя, если засыпал хоть на несколько минут. А когда, я уж было, подумал, что лишился тебя, ты вдруг позвал меня по имени. Джастину показалось, что его оглушили по затылку, он слушал и не мог поверить, что несгибаемый капитан отступился от своих интересов, пошел против законов рассудка, поступился своим покоем, да и вообще послал всех к черту на четыре дня. Разве мог человек, не знающий настоящего значения добродетели, сидеть в душной комнате наедине с умирающим врагом, которого еще недавно сам был готов отправить на тот свет? - Как можно лишиться того, кто никогда не принадлежал тебе? – вместо этого спросил Джастин, чувствуя непреодолимое желание высказаться, все равно кому, главное, - глядя в глаза, чтобы еще можно было вспомнить о том, что он человек, и имеет на это право. Эллингтон вздрогнул и закрыл глаза; на искаженном страданием лице возникла тень, казавшаяся нерушимой, застывшей. Джастин, глядя на него, упивался его неизвестной болью и, в тот же момент, озлобленно ненавидел себя за сострадание, вызванное странным порывом приблизиться и просто сесть рядом с этим человеком, чье несчастье вырывалось наружу сдавленным хрипом, - слишком безнадежным, чтобы поверить в его неискренность. - Не принадлежал? – Эллингтон, покачиваясь, встал с дивана, взрываясь, то приглушенными, то громкими восклицаниями. - Не принадлежал?! Кого ты хочешь обмануть, меня или себя? Кого, Джастин? Боже мой! - Он сжал дрожащими руками голову, будто намереваясь раздавить свою боль, загнать ее обратно в свое нутро и закрыть на семь замков в неизвестности, скрыть, вырывающиеся на поверхность, тайны своей сущности, но боль его дышала этими словами и они выплескивались из него, как кровь из разорванной артерии. - Я не знал, что есть человек, которому под силу сотворить со мной подобное, но будь ты проклят, мерзкое отродье! – Эллингтон одним размашистым движением поддел стоящую на полу бутылку и швырнул ее через всю комнату, где стекло сошлось с деревянной отделкой стены, разлетевшись с оглушительным звоном по комнате. Джастину показалось, что у него отнялось тело, и он лишь смог проследить взглядом как расплывчатое кроваво-красное пятно на стене, уныло стекает на пол. Лицо его пылало. Пересохшие губы потрескались от жара, лихорадка усилилась внутренним кипением. Руки уже не дрожали, а тряслись. - Тебе удалось сломать меня, находясь в моем же плену, за решеткой моего форта, среди убийц и предателей! – Надломанным голосом, продолжал говорить Алекс, спокойно опустив руки; его расслабленные пальцы слегка подрагивали, толстые вены на руках вздулись, наполнившись пульсирующей кровью. - С первого дня, с момента, как я увидел тебя в госпитале, я понял, что должен действовать на опережение, чтобы не допустить всего этого. Но я слишком долго пытался врать себе – это мне не под силу. Калверли почувствовал, как с каждым новым биением его сердце теряет ритм, все артерии, вены и сосуды, ведущие к сердцу - оборвались, мышца сделала еще пару бесполезных ударов, но кровь к ней больше не подступала и Джастин, захлебнулся вязким комом. Он судорожно выгнулся и свесился с кровати, сплюнув кровавую смесь на пол. Кровь наполнила его легкие, ему даже показалось, что он слышит звук, подобный рокоту неспокойных морских волн в глубине своей груди, но вслушаться он не успел, потому что, подняв слезящиеся от жара глаза, увидел нависшую над собой фигуру капитана-янки.