Текст книги "Две войны (СИ)"

Автор книги: dorolis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 96 страниц)

Широко открыв глаза, мать смотрела на Джастина, и он казался ей чуждым, отдалившимся от неё и, в то же время, она не разжимала своих объятий. Джастин понимал, что его облик переменился раз и навсегда, оставив на нем, отпечаток тяжёлых скитаний и несметной боли, а шрам на лице, ужаснул и поверг его мать, в недоумение и новую пучину страдания, за него, за своего милого мальчика. Вопрос уже готов был сорваться с тонких губ, но что-то, словило звук раньше, чем он смог вырваться наружу. Она сердцем почувствовала, что сын её, обрёк себя, навсегда, на что-то тайное и страшное, то, к чему никогда не найдётся ключа, однако глаза Шерри упрямо блестели, будто бы ей не хотелось оставлять Джастина наедине с этой невыразимой тоской. Как бы хотела она, забрать себе всю его боль, вырвать из его груди отчаяние, навсегда искалечившее душу её ребёнка. - Где мы? - Джастин подвинулся ближе к ней и заговорил прямо в лицо, мокрое от слез: - Где отец? Что стало с домом? - Джеральд… - Она качнулась, словно бы человек, на которого падает тяжёлое лезвие и впивается в тело, разрывая нервы и плоть, и резко оборвала себя, - Джастин, дорогой мой. Тебе нужно отдыхать, ты же едва не погиб. Ты три дня пролежал без сознаний, я так испугалась… - У неё, теперь, был другой голос - ниже, гуще и звучнее и она тряхнула копной чёрных волос, будто бы отказываясь поддаваться и отвечать на его расспросы, словно, отгоняя от себя слова, взволнованного сына. В густых тёмных локонах блестели седые пряди озлобленного горя. – Женевьев ездила за врачом в город, мы боялись, что ты не… Чувствуя что-то новое, неведомое ей, скорбное и радостное, при взгляде на Джастина – она вновь умолкла, мягко лаская своё наболевшее сердце осуществившейся мечтой. Голова у Джастина кружилась от эмоций, в глазах темнело от переутомления, каждая извилина его мозга сотрясалась, как от колокольного звона. Шерри поднялась на ноги и, как-то, несмело улыбнувшись ему, направилась к комоду, слева от кровати и взяла в руки деревянную миску. Он смотрел сквозь ресницы, на родное и такое любимое лицо, бессвязно думая о том, как же сильно, она изменилась за это время. Когда-то, изящная, ловкая, остроумная и свежая, как морской бриз, Шерри, превратилась в худощавую, ссутулившуюся, словно под тяжкой ношей, измученную беспрерывной тревогой и страданием женщину. Ее тело, разбитое тяжелой, непривычной для изнеженной южанки, работой, двигалось бесшумно и тонкие ноги почти не касались пола, когда она ступала по старым половицам, точно, постоянно боясь задеть что-то или поднять шум. Нежное, овальное лицо матери, изрезанное преждевременными морщинами, осветилось светлым, тревожно-радостным, но каким-то растерянным взглядом, будто бы она, до сих пор, не могла поверить, что ее сын, живой, перед ней, и она может прикоснуться и обнять его. Она вернулась к кровати Джастина и, взяв из миски мягкую влажную тряпицу, положила ему на лоб. - Мама… - язык не слушался, Джастин, так давно не произносил это слово, так давно не обращался к родному человеку, что из глаз, вдруг, хлынули слезы, обжигая горячее лицо, и он вслушался в потерявшийся звук. – Скажи мне, что произошло с вами? Он подозрительно осматривался, пытаясь обнаружить опасность, выискивал, за что бы зацепить взгляд, чтобы понять, где его семья переживает эти нелёгкие времена, но все вокруг было ему незнакомо, чуждо и потеряно. В одном углу комнаты стояла кровать, на которой он лежал, с пологом из зелёной саржи, который, Шерри отодвинула в сторону. Напротив - стол, рядом несколько стульев, комод для белья, на нем маленькое зеркало, треснувшее в левом уголке и дешёвая, гипсовая фигурка Девы Марии, справа от окна - сундук с книгами и часы на стене - вот и все. Джастин, привстал на кровати и облокотился о стену. Он видел ласковую улыбку на губах матери, внимание на лице, любовь в её глазах; ему казалось, что он заставил её понять свою правду, которая затаилась внутри его души, потому что она смотрела слишком пронзительно, так, словно читая по нему весь пройденный путь. - Не сейчас, родной. Я все тебе расскажу, но позже. – Ее голос, остро щекотал сердце предчувствием чего-то неправильного, пугающего и Джастин перестал задавать вопросы, успокоившись и снова упав на кровать в изнеможении. Он ощущал, странную легкость, как душа, того несчастного, что утешился после исповедальни, отпустив все свои грехи. - Джастин, ты очнулся! – В комнату ворвался сквозняк, и раздавшийся звук знакомого девичьего голоса, влетел, холодным порывистым ударом, неприятно вонзившись в уши. - Женевьев, - он повернул голову в сторону девушки, стоящей посреди комнаты и обомлел на мгновение, увидев как она, наклоняясь к маленькой девочке и беря ее за руку, негромко шепчет на ухо ребенку: - Хлоя, поздоровайся, это твой папа. Нездорово худая малышка, с тёмными, вьющимися волосами и болезненно-оливкового цвета, кожей, смотрела, с несвойственной, для ребёнка такого возраста, внимательной настороженностью. Опешивший Джастин, вцепившись в руку матери, приподнялся на кровати, раскрыв рот в немом изумлении. Девочка, что-то коротко буркнула себе под нос и низко опустила голову, но Джастин не смог разобрать этот детский лепет, а темноволосая, маленькая незнакомка, упрямо вывернулась из рук Женевьев, которая, словно бы, предвидя такой порыв, сразу же отпустила её руку, дав странному созданию, исчезнуть за деревянной перегородкой. Джастин растерянно переводил взгляд с одной женщины на другую, в ожидании, немедленных объяснений. - Прости, но она хотела тебя увидеть, - слегка смутившись, заговорила возбуждённая, но угрюмая Женевьев, приблизившись к кровати. Ей уже минуло девятнадцать, она, как и прежде была улыбчива, только взгляд, был тронут лёгкой грустью; с тонкого, бледного лица, с высокими скулами, на Джастина глядели, опасливо и с осторожностью, ее большие глаза. Высокая, худощавая, нарочито кроткая, - она олицетворяла собой идеал болезненного аристократизма. - Я говорила, что ей надо остаться в комнате, потому что ты не здоров, но она… - Кто она такая? – осадил эту скороговорку Джастин, нелепость её слов, была только гулом среди тёмных скал, а источник звука затерялся где-то в громоздких камнях непонимания. - Она не моя дочь. Озвученный факт, пробудил в Джастине цепкое сплетение, неожиданных мыслей, какие могут посетить голову, только отчаявшегося человека, того, кто осмелился прогуляться над пропастью по натянутой проволоке, пошатнувшегося и едва удержавшего равновесие, но обретённого чувства быстро промелькнувшего страха, хватило на то, чтобы неосознанно взглянуть вниз. В той яме, он видел мертвецов, которые, выписывали огнём и дымом пропуск ему в эту пропасть. Два года, он упорно отказывался смотреть туда, не замечая среди тел, затерявшийся женский силуэт - обособленный, отдельный, такой незначительный, рядом с изуродованными телами в серых мундирах, следующих за ним немым предупреждением. Сейчас, Джастин смотрел на неё, и ему все становилось ясно. Поэтому, когда Шерри тихо подала голос, произнося страшные слова, Джастин, уже был готов услышать как нестройный ряд, лишающих покоя, выталкивающих из тёплого тела поток крови, его больных мыслей, вырывается из уст матери: - Ох, дорогой, пять месяцев назад, нам пришло известие о смерти Джеффа. Сара родила абсолютно здоровую девочку, спустя всего четыре недели, после того как вы с братом ушли на фронт, но узнав о смерти Джеффа... Она, как с цепи сорвалась, и, бросив всё, не щадила себя, подолгу работая в городском госпитале, забыв и о ребёнке и о своём здоровье. Бедняжка скончалась в январе, от туберкулёза. Все это время, малышкой занималась Женевьев, теперь, Хлоя, считает её мамой, девочка слишком мала, чтобы понимать, что она - сирота. Это был слишком сильный удар для нас всех… Тусклый налёт непонимания, начисто смывается шквалом изумления и Джастин молча, смотрит на мать; он слишком обескуражен случившимся, хотя и предвидел это, таким же загадочным способом, каким он увидел смерть Клифа Костермана и Стива Карлсона. Джастин тяжело вздохнул и Шерри, растрогавшись до глубины души, взяла его за руки и держала их в своих руках очень нежно, но крепко, а по щекам ее струились слезы. - Поэтому я сказала ей, три дня назад, что её папа вернулся с войны и скоро она сможет с ним увидеться. – Добавила Женевьев, присев на кровать рядом с Джастином и он почувствовал слабый запах сена от её сухих волос, собранных кожаным ремешком в низкий неаккуратный пучок. - Сегодня она разразилась слезами и громко кричала, чтобы ей показали тебя. Хотела поздороваться с тобой. У неё упрямый характер и она довольно сообразительна. - Они оба мертвы, о, Боже… - Простонал Джастин, прикрыв слезящиеся глаза. Он ощущал под собой гулкую пустоту. Всё, испытанное прежде, на войне, сейчас - казалось нереальным, и даже хуже - не нужным и пустым. Все смерти - глупыми, неестественными, тем - что лезло в глаза, как нарыв. - Почему все так? - Джей, родной, все будет хорошо, ведь ты теперь дома, с нами. – Прервав тоскливую тему, мягко заговорила Шерри, обеспокоенно заглядывая в его смуглое, скованное болезненной судорогой лицо и Джастин понял, что у нее дрожало сердце, мучительно замирая каждый раз, когда она думала о, потерянном для неё, старшем сыне. Щемящее чувство жалости и горя, наполняло ее душу горячими слезами, которые скапливались в лучистых морщинках вокруг усталых глаз, и Джастину стало стыдно за своё малодушие. Он был её отрадой и опорой. Он, офицер, чей срок службы закончен, и теперь он, единственный сын, который не имеет права волновать чёрный омут её, убитой горем, души, одиноко блуждающей по тёмным тропам скорбного недоумения, злости и лютой ненависти к северным демонам, забитой нуждой и голодом, запуганной вечным страхом за своих детей. Её боль была необъятной, не умещающейся в словах и жестах, сухо застыв во рту. - Мы думаем, что Джефф и Сара были бы рады узнать, что с Хлоей все в порядке и она под нашей опекой. – Тихо сказала Женевьев, прервав отчётливый стук маятника часов, мерно отсекающего секунды, от повисшей в комнате скорбной тишины. В звучных словах англичанки чувствовалась большая сила, но осознание жуткой неправильности ситуации, загремело в голове, и он скривился, как будто, ему было невыносимо больно и он, готов кричать, громким криком бессильной злобы, на эту боль, чтобы отогнать её, испугать. Все это звучало настолько абсурдно, что, несколько собравшись, он грубовато сказал: - Это бесчестно по отношению к девочке. Вы хотите, чтобы она всю жизнь прожила, с ошибочным представлением о нас, так и не узнав, что стало с её родителями на самом деле, не почтив их памяти, не узнав, кто дал ей жизнь и имя? С ранних лет она должна осознавать это, не жить иллюзией. - Она всего лишь дитя! – Воскликнула Женевьем, разводя руками. - Что ты хочешь, чтобы мы ей сказали? Что её отца убили янки, а мать загнала себя в могилу, узнав об этом? Джастин, ей два с небольшим года! Жизнь несправедливо, тяжело построена и нельзя, открывать глаза на её горький смысл, такой маленькой девочке. "Глупые женщины, насколько вы заблуждаетесь... Ну что ж. Пусть ужасная правда ей откроется, когда она будет готова". - Это ваше право молчать до поры. – Джастин отвернулся от Женевьев, ведь он не хотел царапать её сердце острыми и резкими словами осуждения и кратко, но настойчиво добавил: - Но когда-нибудь я расскажу ей правду, а пока пусть будет по-вашему. Куда она делась, кстати? – овладевая собой, он стал говорить проще, спокойнее, задумчиво покосившись на деревянную перегородку. - Извини, она немного стеснительная. – Женевьев резко вскочила с кровати, словно ее вихрем сдуло, и быстро направилась через комнату. - Три дня ждала твоего пробуждения, каждый день повторяла твое имя... Но она редко видит кого-то, кроме меня и Шерри, так что… С улицы, в окно, бездушными глазами смотрела светлая, лунная ночь: Джастин не заметил, как на землю опустилась тьма, и он, неосознанно, вглядывался в тёмную пустошь за стеклом, пытаясь разглядеть во дворе маленькую фигурку неугомонной племянницы. И вдруг, его голову, словно обдало порывом холодного ветра, странно обеспокоенный Джастин, нахмурившись, наблюдал за тем, как дёргается его левая рука, против воли своего хозяина, и глаза у него горели, точно искали чего-то или кого-то в комнате, и, оглядевшись, он с трудом вымолвил: - Где отец? Где Меги? Он ещё не видел их, но усталость поглощала тревогу, пока вздрагивающее сердце не подсказало его изношенной памяти, что она упустила, пожалуй, самый важный аспект из этого разговора с родными. Туго связанный тоской и обидным осознанием своего бессилия, Джастин сжал тонкую кисть Шерри и выжидающе глядел в ее сумрачное лицо, пока она тихо говорила: - Джей, может тебе лучше… - Хватит, мам! – Неподвижный взгляд Джастина, выражал его негодование лучше любых слов, но голос прозвучал заносчиво грозно: - Неужели, я не заслужил ответа на один вопрос? Где они? Женевьев, застыв, в другом конце комнаты, холодно глянула на часы и покачала головой, так, словно бы её ожидания претерпели крах. Джастин не понимал, что они скрывают, но страх, холодной глыбой, ложился на сознание, давил так, что глазам становилось больно. В груди Шерри чёрным клубком свивалось ожесточение и недовольство, которое Джастин ощутил от матери, когда она с суровой безнадёжностью глухо произнесла: - Мы не знаем где он. Джеральд ушёл из дома шесть дней назад. Он пропал, - и, помолчав, добавила: - Джастин, ты должен поесть. * Джеральд вернулся на следующий день и, едва ли он узнал в тощем, больном мужчине, своего сына, ведь глаза плантатора были залиты алкоголем и держался он, в высшей степени неустойчиво, поочерёдно, то, бледнея, то, заливаясь краской. Его холодные, серые глаза были юркими и злобными. Шерри, ведомая неисчерпаемой злостью, при виде пьяного мужа, раздражённо выскочила из дома, громко хлопнув дверью. Джастин почувствовал, как холодный пот выступил на лбу и с ужасающей точностью, воспоминания - вторгаются, поднимаются, словно призраки, и пронизывают все фибры его души, когда он видит фигуру Джеральда, упавшего в кресло. Мать не хочет видеть его раздробленную сущность, как когда-то Джеральд, сам отказывался от любого контакта с младшим сыном, в те моменты, когда тот являлся пьяный и потрёпанный, с разбитым глазом или вывихнутой кистью. В годы подростковой лихорадки, Джастин считал себя целостным человеком, совершенного склада ума, а резкого разделения между радостью и печалью не было: они сливались в одно целое, как явь сливается с грёзой и сном. В те весёлые деньки, нравоучения отца, в буйной голове Джастина, вызывали только смех, ведь никто не мог пробить эту броню самодовольства, выстроенную из тончайших мембран неведомых юношеских атмосфер. Но ощущение déjà vécu, заставляло его вновь переживать драму своей юности и от этого, Джастина просто тошнило, но внезапно, другой момент жизни, явился перед его глазами, и вместе с ним, было суждено возникнуть щемящей, острой боли, которая сжимает нутро. Грубые руки касаются холодной ножки бокала, острый запах рома бьёт по ноздрям, и губы Джастина, едва слышно произносят имя человека, образ которого, взвивается в свете весенних молний, стонет от наслаждения и вскрикивает под мелким дождём в тёмном переулке шумного города. "Александр". Мечта и мысли о капитане-янки продолжают жить в голове Джастина, даже после того, как кровь покинула его сосуды, а кости раздробились на осколки, и боль поднимается от самых ступней – разодранных и стертых в кровь. Он, моргает и сглатывает ком в горле, который жжёт его желудок, словно уксус. Медленно, возвращаясь в действительность и понимая, что перед ним - не навязчивое видение, его исчезнувшего любовника, а пьяный отец, который даже не смотрит на родного сына, с которым война разделяла его два долгих года. Джеральд производил впечатление некой твари, вылезшей из тёмного закоулка. Распухший, бледный как мучной червь, и когда Джастин неуверенным голосом окликнул отца, тот рассеяно огляделся, не сразу увидев его. - Здравствуй, папа. – Тихо промолвил Джастин, опираясь на плечо Женевьев и поднимаясь с кровати на затёкшие ноги. – Я вернулся домой. Джеральд смотрит на него, и гноящиеся глаза прожигают дыры в теле Джастина, и тот едва не теряет равновесие, подхваченный тонкими, как лианы, руками бывшей невесты, которая пытается усадить его обратно на кровать, но он резко делает упрямый шаг вперёд. - Ты разве не рад мне? – Рычит он, через плотно сжатые зубы, ища хоть каплю сердечной сущности, в человеке напротив, который, все так же, бессмысленно смотрит на него – тяжёлым, нетрезвым взглядом. - Неужели я не услышу и доброго слова от родного отца или же, ты вообще не узнаешь меня? Джастин не может подступить к нему ближе, не находит в себе смелости дотронуться до серой руки, он только слушает, как весь мир грохочет вновь, и с содроганием чувствует, что его кости плавятся, как воск под прицелом этих чужих глаз. Однако костры жизни его отца прогорели дотла, и Джастину кажется, что он бродит по выжженной, усеянной пеплом сгоревших надежд, пустыне. Он понимает, в чем дело, но на этот раз не говорит первым и, наконец-то, ощутив, как кровь, наполняет силой его ослабевавшие ноги, делает еще несколько шагов по скрипящему полу и направляется к двери. "Мне нужно на воздух".