сообщить о нарушении
Текущая страница: 91 (всего у книги 96 страниц)
Деревянные панели на стенах в баре давно утратили блеск — они потускнели и исцарапались, здесь было недостаточно светло, потертая, треснувшая обивка стульев кричала о не лучших временах этого заведения. Джастин сел за единственный свободный столик — маленький и неприметно затерявшийся в дальнем углу многолюдной забегаловки. Калверли оперся о стену, чувствуя разгоряченным телом, как сильно он устал, как ужасно он хочет лечь и уснуть, чтобы навеки погрузиться в темноту и не слышать этот навязчивый шум дразнящейся радости. Джастин сидел смирно и спокойно, но вокруг него, словно образовался кокон обреченности, в котором он дожидался того мига, когда в последний раз ударит сердце в груди. Он весь, как будто, сочился болью, держался очень забито и настороженно — как человек, который в любой момент ожидает удара; человек, весь погруженный в себя и не доверяющий внешнему миру. Бармен, слегка озадачено, посмотрел в его лицо, не подозревая, что еще сутки назад оно лучилось молодостью и умиротворением — но теперь, оно покрыто сеткой мелких морщин, какие бывают от многих тревог и печалей, а в темных глазах читалась застарелая боль. В них еще оставалось тепло, в этих глазах, но тепло, притупленное усталостью и настороженным недоверием, тепло, присущее мягкой земле, в которую опускалось сознание Джастина. Бармен сразу понял: что бы ни заказал этот усталый молчаливый человек, он будет пить неразбавленное и много.
39. Икар — в древнегреческой мифологии сын Дедала и рабыни Навкраты, известный своей необычной смертью. Чтобы спастись с острова Крит от раздражённого Миноса, мастер Дедал сделал для себя и сына крылья, скреплённые воском, и Дедал сказал: «Не поднимайся слишком высоко; солнце растопит воск. Не лети слишком низко; морская вода попадёт на перья и они намокнут». Но уже во время перелёта Икар настолько увлекся полётом, что забыл наставление отца и поднялся очень высоко, приблизившись слишком близко к Солнцу. Лучи Солнца растопили воск, в результате Икар упал и утонул.
40. Nous dansons sur un volcan (с франц. буквально: «Мы танцуем па вулкане»).
Первоисточник — слова французского посла в Неаполе графа Сальванди. 1830 г. герцог Орлеанский, французский король Луи Филипп, устроил в своем парижском дворце бал в честь своего шурина, короля Неаполя Карла X. Бывший на балу граф Сальванди и произнес тогда свои знаменитые слова, а через два месяца король Неаполя Карл X в ходе революции был свергнут. Иносказательно: шумное, беззаботное веселье в канун тяжелых общественных потрясений. Служит, отчасти аналогом выражений — Пир во время чумы и Валтасаров пир.
*
Крепкий и горький на вкус напиток был точно само отчаяние, едкое на языке. Джастин всю ночь просидел в баре, заливая горе дешевым алкоголем, часть из которого, добросердечный бармен наливал ему за счет заведения, проникнувшись убитым видом этого одинокого посетителя, который, в гуще радостных людей, выглядел не просто потерянным, а полностью раздавленным. Русла нет, а река без русла разве свободна? Она плещется и разливает свои воды, где и не нужно, расходует свои жизненные силы. Даже реке необходимо русло, но такового не было у Джастина, и он не знал куда примкнуть, к какому берегу держать курс, за какой якорь хвататься, чтобы не потонуть окончательно в губительных пучинах своей жестокой реальности.
Утром, Джастин пьяно вывалился из бара, прихватив с собой бутылку паршивого виски, которую почти опустошил, по дороге к Флюке-Брайн грей. Он бродил по лабиринту улиц, смотрел через расщелины переулков на каменеющее бесчувствие неба, оно не забавлялось закатом: оно просто бледнело, становясь окончательно пустым и холодным, в лучах восходящего солнца.
Джастина несколько раз занесло, и он, все же, упал, удачно встретившись разгоряченным лицом с холодными сырыми камнями. Постоянно причитая и рыкая на редких прохожих, заинтересовано поглядывающих на его, распластавшееся на дороге безвольное тело, Джастин, заставлял себя снова подняться, отгоняя усталость, которая валила его с ног, наравне с выпитым алкоголем. Он медленно шел дальше, унылым взглядом, следил, как меняются тени окружающих зданий, как меняются сами здания, как поднимается цветная пыль от ранних омнибусов, начавших движение в пять утра. Сейчас, в это нелюдимое время суток, бой часов на колокольне — звучней и слышнее, чем в полдень, и сегодня уже не закроется калитка старого кладбища, куда до сих пор свозили погибших на улицах людей. Мрачная толпа первых прохожих, точно в зловещей пантомиме, медленно и мучительно ползла по городу, похожая на рой огромных черных жуков.
Джастин нетвердой походкой добрел до дома Гейта к шести часам утра — пьяный, в несвежей, двухсуточной одежде, испачканный собственной засохшей кровью и грязью, с трехдневной щетиной на исцарапанном, отекшем от выпивки и слез, лице. Убитый несчастьем. Его физическое состояние ухудшилось в несколько раз, усугубленное алкоголем, подкрепленное моральным подрывом сил. В голове разразился гром; он грохотал с неослабевающей силой, всё нарастая, сопровождаясь головокружением, головной болью, тошнотой, разбитостью и слабостью, после травмы, любезно оставленной ему Кристофером. В его теле поселился и прочно укоренился жестокий телесный недуг, с ним соседствовало гнетущее душевное расстройство. Боль сдавливала виски стальным, прочным ободом, медленно перетекая на глаза, пульсируя в такт его нетвердым шагам. Джастин, с отрешением, думал, что с минуты на минуту он, вероятно, вновь потеряет сознание и тогда, покинув бренные струны этого сумасшедшего болезненного инструмента своего тела — уже больше никогда не откроет глаза. Ему нужен был врач или смерть, и, выбирая между ними двумя, Калверли склонялся к последнему, но лишь при условии, что с собой, он заберет на тот свет и высокомерного безумца, не в силах простить то, что Кристофер сотворил с его жизнью.
Он зашел в дом, как можно тише, чтобы не потревожить сон матери и племянницы, которые, в столь ранний час, еще спали, и только остатки пойла на дне бутылки мерно и успокаивающе перешептывались, выдавая его присутствие в этом туманном доме. Тяжесть заряженного револьвера, спрятанного за поясом штанов, внушала Джастину уверенность, но, не смотря на этот весомый аргумент, закрепленный у него на пояснице, он был растерян. Джастин поднялся по лестнице и увидел тонкую полоску тусклого света, просачивающуюся из не плотно закрытой двери, ведущей в кабинет Гейта. Быстро приблизившись к двери, бешеным толчком ноги, он распахнул ее, с перекошенным от гнева лицом опрометью влетел и прорычал, остановившись на пороге:
— Ты мне за это заплатишь.
Боль можно заглушить, если за нее отомстить. Он хотел мстить. Он желал этого так страстно, что не сразу услышал ответ Кристофера, полностью погрузившись в свои многочисленные сильные и яркие, угнетающие, ощущения:
— Я думал, что узнав о его смерти, ты сразу же прибежишь сюда, чтобы убить меня. Но ты поступил предсказуемо глупо, в своей излюбленной манере. — Насмешливо взглянув на почти пустую бутылку, все еще зажатую в руке Джастина, ухмыльнулся Крис. — Мне пришлось долго ждать тебя.
Он легко барабанил пальцами по оконному стеклу, голос его звучал спокойно и ровно, улыбка на лице меркла в сравнении с тем радостным блеском, что поселился в его серых жестоких глазах.
Комната плыла перед взором Джастина, и ему едва удавалось скрыть свое нетрезвое пошатывание, призывая своим мутным пьяным рассудком все силы, лишь бы Гейт не увидел в каком он, на самом деле, пребывает состоянии, лишь бы не увидеть победоносный огонь в его глазах. Джастин дрожит, его тошнит с новой силой, а голова раскалывается на сотни бесформенных обособленных частей. Он пытается что-то сказать, но слова его хрипом вырываются из гортани и замирают в воздухе тихим стоном, он страдает оттого, что все его чувства мучительно обострены. Поток беспросветной скорби сковал его при виде гадкой улыбки, которой одарил его Кристофер, разглядев замешательство и боль на лице своего бывшего друга.
— Мне нужна правда. — Шагнув навстречу ему, едва слышно, но твердо потребовал Джастин, найдя в себе силы произнести короткое, отрывистое предложение, расфокусированным взглядом, упрямо глядя в знакомое лицо, но, не узнавая, ни одной его черты. С трудом он заставил себя поверить, что эта бледная, неустанно мстящая тень, принесшая с собой сплошные разрушения, и есть былой товарищ его детства и юности. А ведь черты его всегда были примечательны, — отточены, но в тоже время мягки, но сейчас, в них острым хладнокровным потоком сквозила мрачная решимость, злостное ликование, сбивчивое лихорадочное удовлетворение. — Что ты с ним сделал? — Тяжело сглотнув вязкий ком и мерзкий миндальный привкус на языке, тихо спросил Джастин, неотрывно глядя на него.
— Тебе еще не сказали? — С фальшивым удивлением произнес Крис, ядовито-вкрадчивым голосом, и его улыбка переросла в настоящий кровавый оскал, вызвав у Джастина новый прилив желчи в пищеводе. Они смотрели друг на друга так, будто каждый из них ожидал, что другой вот-вот схватится за нож. — Он был убит при сопротивлении. Ему перерезали горло. По моему приказу, разумеется. Другого шанса избавиться от этого паразита мне бы не представилось, скорее всего. Ты это и так знаешь. — Речь его становилась властной, внушительной, неторопливой и какой-то нарочито размеренной, со своеобразной гортанной певучестью, настолько самодовольная, что Калверли затрясся от злости, стиснув зубы, до пронзительной боли в челюсти. — Он, кстати, стойко держался до последнего. Не убегал трусливо, как его соратники, в чащу их переулочных дебрей. Я его недооценивал. Мне кажется, это твое?
Кристофер, быстрым движением вынул из кармана жилета кольцо в виде головы буйвола и массивное украшение, с тихим металлическим стуком, легло на письменный стол, отделяющий мужчин друг от друга.
Джастин почувствовал, что ноги подкашиваются, а тяжесть собственного худощавого тела становиться непосильной. Стены и потолок комнаты куда-то отступают, под дыханием надвигающейся бури, он теряет равновесие и ориентацию во времени и пространстве. Перед глазами все темнеет и он едва не падает прямо посреди комнаты, вытянув руку и схватившись за каминную полку слева от себя, как раз во время, в последний момент, как глаза затянула пелена слез.
«Алекс не отдал бы это кольцо добровольно. Никогда».
Джастин вскинул затянутые болью глаза на Криса и ужаснулся: тот был бледен, как мертвец, но глаза сверкали каким-то безумным весельем, и во всём его поведении, явственно сквозило еле сдерживаемое лихорадочное волнение, с его губ сорвался короткий смешок. Джастин приоткрывает рот, жадно глотая воздух, задыхаясь от паники, видя перед собой не друга, которого он любил когда-то и не врага, которого сейчас ненавидел всей израненной душой — безумца, одержимого и эта, крайняя степень помешательства — тяготит комнату, пронизывает ее болезнью. Леденящие кровь глаза неподвижно застыли в глазницах, глядя на него с невыносимо тягостным чувством, с каким палач смотрит на осужденного, которого швырнули под резак, перед тем как бритва гильотины рассечет его шею.
Холодные пальцы тонкой, бледной руки крепче сжимают горлышко бутылки и, замахнувшись, со всей силы, Джастин швыряет ее в Криса, разразившись криком, ярость затмила его взгляд и пошатнула рассудок; он не замечает, как тот ловко уворачивается от угрозы.
— Я ненавижу тебя, Кристофер! — Громкий, звон разбивающегося о стену стекла, пожалуй, перебудил весь дом, но Джастину было теперь плевать на все, он кричал, позволяя захватившей его злости вырываться наружу. — Ты думаешь, что после того, что ты со мной сотворил, после того, как убил его, я позволю тебе жить?!
Его обдало жаркой волной, такой ощутимой и реальной, что Калверли резко поддался назад и вздрогнул всем телом, смутно понимая, что постоянные, слабые и тщетные попытки совладать с привычной внутренней тревогой, с чрезмерным нервическим возбуждением сыграли с ним злую шутку. Но сейчас он позволял своему телу взять контроль над помутившимся сознанием, у него было такое чувство, как будто, что-то внутри сжалось в холодный тугой комок. Комок превратился в кулак, который, сжимаясь, разрывал его изнутри.
— Его смерть отныне не должна тебя заботить, — сухо говорит Крис, и теперь уже поистине сверхъестественный блеск глаз, сверкает, словно молния, — теперь ты должен думать о своей жизни. Он пытался поработить твою волю, сломить, но он — северная мразь, был не достоин тебя.
Джастин не успевает понять в какой именно, из тех утерянных, ускользнувших из его одурманенного внимания, моментов, душегуб приближается к нему, со зловещей гримасой на мрачном лице, и, положив тяжелую руку на плечо, тянет его на себя. Гейт настойчиво прижимает его к столу и наклоняется так близко, что их губы разделяет всего несколько дюймов, лаская кожу влажными и теплыми порывами дыхания. Взор Джастина, бесцельно блуждающий по кружащим стенам комнаты, застыл. Теперь, он был устремлен в одну точку, черты недвижны, словно высеченные из камня. Но едва Кристофер опустил руку ему на плечо, как по всему телу его прошла дрожь, страдальческая улыбка искривила рот; он тихо, торопливо и невнятно что-то бормочет. Крис не может разобрать поток непонятных пьяных слов, но, кажется, Джастин и не рассчитывает услышать от него какой-то ответ. Лежавшие на плечах Джастина ладони скользнули выше, пальцы запутались в волосах, замерев на его затылке, когда нащупали запекшуюся кровь в месте недавнего удара. Крис сокращает расстояние между ними и, прижавшись к вздрагивающему в тихой панике телу, жадно прикасается к его губам, почувствовав тяжелый резкий вкус алкоголя, ощутив, как щеку царапнула щетина. Он прикусил зубами нижнюю губу, скользнул в его рот языком и провел им вдоль его собственного, отмечая, что Джастин легко подается вперед, стремясь углубить поцелуй, крепко прижав Криса к себе. Нещадными ударами билось сердце в груди Гейта, и этот тихий, глухой, частый стук распалял ярость Джастина, подобно тому, как барабанный бой будит отвагу в душе солдата. В зловещем безмолвии дома, Джастин слышал адский, оглушительный грохот чужого сердца и едва ощущал колыхание своего, измученного; беспредельный ужас заволок его душу, когда он, с содроганием представил, что родное, единое их с Алексом сердце, остановилось — умерло из-за этого человека. Джастин положил обе руки на бедра Криса и стиснул их с такой силой, что тот, невольно зашипел ему в рот от короткого проблеска боли, но не разорвал их немую борьбу. Джастин почувствовал, как одна его ладонь ложится ему на щеку, а пальцы второй руки крепче сжимаются в его волосах, пряди в его пальцах натянулись, и из воспаленного горла Джастина вырывается громкий стон, разрываемый тяжелым дыханием, которое опаляет их влажные губы. Он медленно проводит языком по его небу, от одного уголка губы к другому, скользит по зубам и отрывается от настойчивого горячего рта, разомкнув руки и отступив назад.
Как уже часто случалось и прежде, они почувствовали враждебность друг к другу. Каждого оскорбляла ненависть другого, и внутреннее возмущение переходило в глухое раздражение, выражавшееся в оскорбительных и непоправимых словах, тяжелых обвинениях и резких ответах. Их охватывало непреодолимое стремление мучить, колоть и терзать друг другу сердце.
Крис стоит, не двигаясь за ним, не предпринимая попытки остановить, прожигая его взглядом, словно вытягивая нитку за ниткой из клубка его спутанных мыслей, тех, что зародились в самых темных глубинах человеческого существа, пожирая и опустошая его. Жизненный инстинкт, поставленный под угрозу рядом с этим опасным человеком, безумствует и корчится в мучительном смятении и на лице Джастина проявляются, разом, все бушующие эмоции. Губы его дрожат, словно что-то беззвучно шепчут, голова его склонилась набок, будто ожидая мучительной развязки этой безумной сцены. Наконец-то, он произносит, превозмогая дрожь в голосе и слабость в ногах, ровно и прямо держа себя, сделав еще два шага назад:
— Мы с тобой слишком схожи, хоть раньше я не замечал этой простой истины: мы оба готовы безоглядно скользить по краю и шагнуть в пропасть, отдавшись своим чувствам. И твоя и моя любовь безумна тем, что не обоюдна — я никогда не буду любить тебя, так, как ты того хочешь, но всегда буду любить того, кто теперь недосягаем и бесчувственен. Того, кому суждено было жить, но по твоей вине он лишен этого права, а теперь и я лишился всего.
В серых, сумасшедших глазах Гейта, были ясно различимы всполохи понимания и проблески легкого замешательства, когда сверхчеловеческая сила, вложенная в слова Джастина, обдала тяжелой волной, будто бы властью заклинания, всю комнату. Между ними повисла невысказанная угроза, медленно раскрывая свои мощные, черные челюсти. Оба чувствовали, что дышат атмосферой скорби, все было окутано, надо всем нависло, что-то суровое, глубоко печальное и безутешное. Жадные до жизни глаза смеются навстречу Джастину, а их обладатель, едко ухмыляясь, презрительно и коротко кидает ядовитую фразу:
— Ты всегда был трусом. Неудивительно, что ты даже не можешь отомстить мне за его смерть.
