Текст книги "Две войны (СИ)"

Автор книги: dorolis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 96 страниц)

Гнетущая подавленность, отупелость, словно он только что очнулся от дурного сна - все это тяготило Эллингтона, который явно забылся, провожая каждое движение Калверли долгим взглядом, но, почувствовав, что на них смотрят, еще больше выпрямился и, с улыбкой, что-то ответил на заданный вопрос, кого-то из присутствующих. Будто, какую-то незримую связь, между ними прервали, ту, которая была единственным воздухом, который Джастин вдыхал. До того тесно стало сердцу в груди, так как первое изумление внезапно сменяется другим, новым, еще более опьяняющим, после того как Джастин упустил из виду нервно-трепещущую линию вокруг его рта и оторвал взгляд от непроизвольного подергивания бровей. Он чувствовал, что та непринужденность, которую он старался удержать внутри себя, из-за слишком долгих ограничений утрачена им навсегда, от одного только взгляда брошенного на Алекса. Поддавшись раздражению, Джастин был готов вспыхнуть, и одним мановением руки выплеснул свое нетерпение, задев плечом проходящего мимо южанина, который, охнув, отступил и выронил поднос из рук. Джастин вынудил себя как можно скорее исчезнуть из зала. Он ускользнул на кухню и облокотился о стену, переведя дух, думая как лихо он чуть не попался, сверля таким взглядом Эллингтона; еще немного и ему пришлось бы ответить за то, что он устроил, поддавшись своему порыву. Он чувствовал себя не лучше, чем человек, чьи ноги сковал паралич и который с болью наблюдал, как вокруг него резвятся остальные, но присоединиться к ним не мог. Джастину потребовалось несколько минут, чтобы собраться с силами и вернуться в зал. Вместе с остальными слугами, подал яблочный и гороховый пироги, копченую грудинку, нарезанную тонкими ломтиками, щуку, фаршированную с брусничным хреном, вишневый пудинг и новые тарелки с ветчиной и колбасами. Янки так же уныло рассуждали о различных скучных должностях, ожидающих их на железнодорожных станциях, в доках и на перевалочных пунктах. Лед тронулся, но они остались на мели, так и не придя к решению, что же делать в дальнейшем. Вопросов стояло много, но Джастин, почему-то, совершенно не желал подслушивать, о чем именно идет речь, его интересовало через сколько все это закончится. Он все острее чувствовал потребность поговорить с Алексом, но дело явно стояло на мертвой точке. И вот, наконец, контрабандист отбросил обглоданную кость и громко заявил что-то сидящему напротив лейтенанту: спор явно грозил перейти в скандал; и уже весь командный состав захлестывает волна злости, и только один Эллингтон мирно потягивает вино, словно бы отсчитывая в голове до десяти, а потом медленно встает и начинает говорить, даже не намереваясь перекричать гул, стоящий в зале, однако мужчины и без его усилий все разом умолкают. Джастин с изумлением слушал Эллингтона, захваченный страстностью, с которой тот говорил, четкостью и последовательностью мыслей, с которыми он выступал, ясно излагая все, что считал необходимым. Вынудив умолкнуть даже майоров и полковников, которые, выпив вина, явно забыли, что они старшие офицеры, которым положено держаться высокомерно, как диктуется уставом. На фронте Джастин сталкивался почти исключительно с явлением массового мужества, которое было присуще всем в равной мере, как за карточным столом, так и в строю; по молодости, ему казалось, что за южанами скрываются сила и храбрость, о которой рассказывали дед и отец, но стоило рассмотреть всех их на примере одного капитана-янки, так казалось, что Джастин смотрит в увеличительное стекло и открывает самые неожиданные для себя качества. Много тщеславия, много легкомыслия и даже скуки, но, прежде всего - страх. Но стоило ему глянуть на капитана, и он понимал, что этот человек внушает людям не только страх, но и силу, ту, которой так недостает их Конфедерации. Невольно поддавшись искушению, он взглянул на соседний столик, чтобы с двухметровой дистанции увидеть человека, отмеченного печатью истории, того, кто победит на этой войне и кому никто не будет перечить. Джастин встретил твердый, недовольный взгляд, который словно говорил: " Нечего на меня глазеть. Я не желаю тебя вообще видеть". И, не скрывая своей неприязни, капитан резко опустился на стул и продолжил уже тихо что-то говорить офицерам, которые одобряюще кивали и поддакивали, соглашаясь со всеми суждениями Эллингтона. Несколько смущенный, Джастин отвернулся и с этой минуты избегал даже краешком глаза смотреть в его сторону. Время проходило в непрерывном и напряженном ожидании, когда вдруг офицеры принялись расходиться, договариваясь о встрече через час в игровой комнате, чтобы продолжить свое унылое безделье. Джастин бросает испуганный взгляд на часы и поспешно кидается к выходу, боясь пропустить Эллингтона, но, услышав голос капитана, который донесся до него сквозь гам в зале, затормозил и оглянулся: - Я не стану говорить с отцом, майор. Пусть забирает, мне его подачки не нужны. Передайте ему обратно. - Алекс, не будь ребенком! – отзывается незнакомый Джастину темноволосый мужчина, который весь вечер настолько развязно себя вел в обществе капитана, что вызвал у Калверли только тягучее чувство раздражения. - Дай-ка свой портсигар. Слышишь, Тиммонз, посмотри сюда. Алан подарок сыну своему неблагодарному сделал, из чистого золота вещь. - Майор повертел в руках портсигар, взвесил его на ладони и протянул врачу, который, нажав на сапфировую кнопку, откинул крышку золотой коробочки и выудил оттуда сигару, после чего вернул вещь владельцу, который резко выдернул из его рук портсигар и суматошно запихнул за пазуху дорогой подарок. Видимо уже не надеясь на то, что майор заберет его обратно. - Эрик, иди к черту. – Сквозь зубы прошипел Эллингтон, и Джастин впился взглядом в его губы, стараясь прочитать по ним слова. - Я не попрошу у отца денег, даже если весь форт сгорит дотла. Тебе ясно, Грант? Пусть он скорее удавится, чем снова услышит от меня просьбу о помощи. Я сам могу со всем справиться. - Эдгар, сколько лет мы, с этим идиотом, знакомы? Лет двенадцать? – спросил некий Эрик Грант, глянув на доктора, спокойно раскуривавшего сигару и явно не вникающего в спор давних друзей. - Скажи, он за эти годы когда-нибудь думал мозгами, а не задницей? Джастин почти на осязаемом уровне почувствовал, даже стоя на приличном расстоянии, как неподвижный Эллингтон медленно переводит взгляд на майора, оскалившегося в ехидной улыбке, которая делала его лицо хитрым, словно у лиса. Калверли так ясно помнил, как лоб капитана, между бровями, сразу же прорезает сердитая складка, когда он испытывает едва сдерживаемый гнев, а взор зеленых глаз, становится тревожным, полные губы превращаются в тонкую напряженную линию. В такие моменты жестокий тиран, военный офицер, чьи приказы ужасают своей дикостью, превращается в больного, немощного человека, который вызывает у Джастина прилив нежного сострадания; его руки, в бледных прожилках, с такими хрупкими суставами и заостренными голубоватыми ногтями, бескровные и тонкие пальцы, которые, однако, достаточно сильны, чтобы убить, даже не прибегая к оружию, но они совершенно не способны защищаться от настоящего страдания, отбиваться от боли. Джастину захотелось придушить этого засранца, Гранта, который, быть может и не осознано, вывел Алекса из его шаткого равновесия, которое кое-как вернул ему Тиммонз, после того срыва. Они говорили о генерале Алане Эллингтоне, который сейчас громил Луизиану: Калверли мало, что знал о нем, но, видя, как действует на Алекса упоминание об отце, мысленно решил что, наверное, этих людей сложно назвать семьей. Более неподходящего момента для разговора и придумать было невозможно, так как Эллингтон-младший явно был не в себе, и это не укрылось от глаз его лечащего врача и Джастина, который нервно сжал кулаки. - Отвали от него, майор. Он много выпил сегодня, теперь ему нельзя нервничать. – На лице доктора отразилось подлинное волнение и сочувствие, когда капитан, нетрезво покачиваясь, сжал пальцами виски, словно сдерживая болезненные судороги в голове. - Александр, пожалуйста, прими свои таблетки и больше не употребляй сегодня алкоголь. Эллингтон что-то резко ответил, отмахнувшись, чем заставил Тиммонза раздраженно повести плечами и глубоко затянуться. Эрик Грант скривил тонкие губы в усмешке и ободряюще положил руку на плечо Алекса, который бесцеремонно сбросил руку офицера и заявил ошеломленным друзьям: - Здесь слишком шумно, господа. Мне это действует на нервы. – Капитан развернулся и размашистым шагом направился к двери. Джастин сорвался с места и бегом устремился во двор, на террасу. Он зашел с другой стороны, подойдя к Алексу со спины, почти неслышно, по-привычке, выработанной на войне, где каждый шорох мог стоить жизни. Сейчас ему казалось, что он снова на фронте, выбрался из окопов и стоит перед противником, с оружием в руках, зная, что шансов почти нет. Так как барабан пуст, но вес револьвера, пусть даже и незаряженного, внушает некое подобие уверенности и защищенности, но, сжимая свой пустой кулак, он понимает, что эта война не настолько проста, чтобы выигрывать её простым оружием. Джастин слышит несдержанный вздох, на грани всхлипа, но он знает, что капитан не плачет, только сильнее облокачивается на поручень, нервно постукивая по нему пальцами, и опускает больную голову. Он подходит ещё ближе, не понимая, почему тот не замечает его - скользящую за своей спиной тень. Ведь военная выправка никогда не даст ему расслабиться, даже после войны, но сейчас капитан попался: он был настолько беззащитен, настолько болен, что ему было все равно, всадит его враг ему нож в спину или пулю в затылок. - Александр. - Джастин чувствует себя глупо, словно бы он ведет беседу с темнотой и безвольно рассеивается по стене, вместе со своими словами, упавшими в никуда. Он ощущает себя тенью, которая теряется во мраке ночи, но продолжает бесполезно метаться, стараясь найти выход из непроглядной тьмы. Он положил руку на спину капитана, чувствуя, что тот не напряжен, как могло показаться сначала, наоборот, его тело уже не пребывало под контролем разума, отчего стало безвольным, словно море в шторм, ведомое внезапно налетевшим ураганом и только почувствовав на себе прикосновение рук, Эллингтон очнулся. Он оглядывается, его ресницы приподымаются, он растерянно моргает, а глаза с удивлением ощупывают все вокруг и Джастину становится не по себе от пустоты, царившей в этом взгляде. Взор останавливается на нем и сразу же делается пристальным, словно изгнав рассеянность и беспокойство; это чисто зрительный контакт, без определенной мысли или подкрепленного воспоминания. Взгляд чистый и пронзительный, только по-прежнему пустой, будто Эллингтону уже плевать на то, кто перед ним, - друг или враг. Джастин понимает, что совершенно не знает с чего начать и как сказать о… "…О чем ему сказать? О том, что его безумие заразно?" - Так или иначе, ему вдруг стало стыдно за такой безудержный, нездоровый и хмельной порыв, необдуманный шаг, непродуманные слова, которые теперь застревали в горле. - Я… хотел узнать как ты. - Похвальное рвение, лейтенант. - Казалось, что капитан просто-напросто насмехается над ним, забавляется, наблюдая за выходкой Джастина; его мрачностью, глупой причудой, вполне согласующейся с глубоко меланхолическим обликом. - Я уж думал, что тебя нет в лагере. - Я не собираюсь бежать. "От тебя". - А это глупо. – Отрывисто и сухо бросил Эллингтон. - У тебя был шанс, но завтра мы полностью уничтожим ваш отряд за стеной, и ты вновь останешься один. Подсознательно одно его «я» ничего не желает знать о другом. Временами, Джастин и сам не мог различить, который же из двоих - он настоящий. Тот, которому наплевать на всю свою страну, на всех своих друзей и близких, лишь бы проникнуть в сознание человека, стоящего перед ним, или второй, который с мрачной готовностью ощущает, как весь груз ответственности за войну, ложится ему на плечи. Он же и впрямь мог уйти, доложить обо всех укреплениях к западу от Вашингтона своим парням, лично отправиться в Луизиану, за братом, не дожидаясь пока до Джеффа дойдет его письмо, которое могло уже трижды сгореть или потеряться. Но он слишком остро осознавал себя как человеческое существо, а не бездумный механизм - вместилище мыслей и чувств. Ощущал раздвоение, которое позволяло ему так же взглянуть со стороны на себя, как и на любого другого и увидеть, что его мысли и чувства совершенно не связаны с Конфедерацией и гражданской войной. Как бы остры ни были его переживания, он всегда чувствовал, что некая часть его относится ко всему критически; Калверли как наблюдатель, не желал больше разделять ничьих переживаний, он хотел хотя бы раз в жизни отдаться своим. - Справлюсь. – Выдохнул Джастин, вновь чувствуя, как внутри забил горячий источник, вновь ощутил мучительно опустошающий и, в то же время, невероятно волнующий прилив страсти: пальцы дрожат от желания прикоснуться к рукам, лицу, но он сдерживает себя в самый последний момент. - Ты же как-то справляешься с этим. - Не понимаю о чем речь, Джастин. Я не жалуюсь на одиночество, я к нему привык. – Эллингтону не удается скрыть охватившего его смятения и слова звучат не так убедительно, как бы ему хотелось и все равно они достигают цели, найдя живой отклик у Джастина. - В этом твоя суть, да? - Джастин в негодовании взглянул на капитана и усомнился, было в свидетельстве своих чувств, если бы тот не опустил глаза, словно закрываясь от вторжения в глубины своей души - это означало, что Джастин все же прав и придало ему новых сил. - Отталкивать всех кто рядом? Эллингтон достал тот самый золотой портсигар и зажал в зубах сигарету, дрожащими руками пытаясь зажечь спичку, при этом пальцы его рук дрожат так сильно, что он едва удерживает горящую спичку, но ее непослушный огонек колеблется и гаснет. Он нервно зажигает вторую, но и она мерцает, затухая в дрожащей руке, после чего капитан тянется за другой, но Джастин порывисто и настойчиво стискивает его запястье, вынуждая выронить коробок из ослабевших пальцев и, наконец, ответить. - Смысл в том, что рядом нет никого, кого бы я захотел подпустить к себе ближе, чем на пушечный выстрел. – Вдруг говорит капитан и его голос звучит уже совсем по-иному, изумленно и взволнованно. Он слабыми пальцами достает изо рта сигарету. - Не стоит думать, что ты другой. Удар был нанесен слишком неожиданно, чтобы Калверли смог сразу же отразить его, поэтому не сразу выдавил из себя: - Ты не всегда такой, Алекс. Я же знаю. - Ты меня совершенно не знаешь. Ему вдруг показалось, будто в кровь проникло какое-то вещество, сделало ее краснее, горячее и заставило быстрее бежать по жилам, разгоняя злость и страсть, вдруг стало чуждым оцепенение, в котором он прозябал долгие дни томления в лагере, в полном неведенье, догадках и страхах. Джастин признался себе, что уже очень давно, желал ощутить, еще раз эту дрожь, пробегающую по спине, этот озноб страха и напряженного ожидания и, порой, даже казалось, что сама атмосфера, взбудораженная, насыщенная скрытой тревогой, стремится разрядить в словах накопившееся напряжение. И сейчас был единственный момент, когда он нашел в себе силы признаться. - Так позволь мне это. Джастин резко, но крайне осторожно впивается в губы, прижав крепкое, сильное тело к себе, и первый раз за все это время не почувствовал никакого контроля со стороны Эллингтона, который легко принял объятия и углубил поцелуй, но все же Джастин чувствовал, что тот по-прежнему не в себе. Только понять болезнь ли это или ответное желание, нашли такой отклик - не мог. Алекс слегка отстранился и провел рукой по его щеке, очертив скулы покрытые щетиной, легко пробежав пальцами по влажным губам. Джастин чувствовал, что какие-то неизвестные ему порывы таятся в самой скрытности и сдержанности этого боязливого движения; в нем столько счастья и столько горя, что он почувствовал себя глубоко растроганным и улыбнулся, услышав тяжелое, сдавленное дыхание, заглянув в посветлевшие глаза. - Только одно мне противно, и только одного я не переношу: - Сказал тихо Алекс, без намека на злость, но с той долей отчаянья, которая могла быть пулей выпущенной на поражение, - отговорок, пустых слов, вранья - меня давно тошнит от них! Соврешь мне хоть раз, и я тебя убью, Джастин. ========== Глава 11 ========== Солнце мое - взгляни на меня, Моя ладонь превратилась в кулак, И если есть порох - дай огня. Вот так... (Кино) 20 декабря 1862 Дни, страшные уже тем, что в них светало, и в них время шло, как всегда, — страшные одним уже тем, что они были днями, - белыми пятнами на полотне сознания. Дни были обтесаны бесчисленными ударами, высечены страданием, презрением и пренебрежением — острыми, как осколки камня. Камня, который, Джастин продолжал раздалбливать и перевозить на повозках к железным путям. А ночи были наполнены морозящим воздухом. Джастин продолжал свою работу, живя только одним ожиданием.