сообщить о нарушении
Текущая страница: 93 (всего у книги 96 страниц)
Неразлучны в ночные часы, в ясные дни, и всегда, при свете огней, горящих не на земле, они склонялись на постель, которая служила им ласковым ложем, соединяла в одном объятии любовь и смерть, на поле их постоянных сражений. Джастин полюбил и осознал смысл своей жизни только после обретенного в ней счастья в лице безумного Алекса. Потеря этой истины — похоронила и его, возвращаясь только воспоминанием, замкнутая в саркофаге его памяти. Это мир недосказанного, царство призрачных теней, того, что чувствуется, но не поддается выражению.
Он с силой сжал ладонями виски, словно бы стремясь загнать боль и несвязные обрывки мыслей обратно в темные недра больной головы, отмечая, с отрешенной тревогой, что начал подолгу замирать, окаменев, не в силах шелохнуться, пока вдруг не вспоминал о движении, и о собственном физическом существовании. На окружающую жизнь, протекающую в доме, он смотрел пристально-неподвижным взглядом, словно бы застревая на несколько мучительно долгих секунд, где-то, между пространствами, теряя мысль и ощущение своего тела.
Опомнился Джастин оттого, что хлопнула дверь, и, подняв глаза, он увидел, как в комнату зашла мать, окликнув его. Джастин неохотно, с усилием повернул голову на ее голос. Было ли причиной тому, только лихорадочность его воображения, или стелющийся по комнате свет так давал о себе знать, но серая ткань ее платья, ниспадая складками, так облекала ее фигуру, что ее очертания представлялись Джастину неуловимыми, колышущимися, ненастоящими. К своему большому изумлению он так и не понял, видит ли он действительно перед собой Шерри или это, такая, извращенная реакция его ущемленного сознания на все, что ему пришлось пережить за последнее время. Теперь, он вообще, с трудом воспринимал потускневший мир, чувствуя себя разбитым, холодным, задеревеневшим, словно бы в землю слег не его возлюбленный и самый родной человек, а он сам.
— Сынок, приходили начальник полиции и два представителя конгресса. Они спрашивали про Криса, говорят, его нигде не могут найти… Ты знаешь что-нибудь об этом?
Джастин, все еще застывший на диване неподвижным изваянием, не моргая, смотрел на непонятную, плохо различимую фигуру женщины, но из разоренного чертога его разума, всплыло понимание того, что мать с ним говорит и это не навязчивая галлюцинация, как ему поначалу представилось. Все его умственные способности, и в особенности память, отказывались ему служить должным образом, ведь он едва смог собрать воедино слова, чтобы ответить, словно бы, не припоминая человеческую речь и родной английский язык.
— Позже поговорим, — прошептал он одними губами, чувствуя, что голос его не слушается и медленно поднял руку к горлу, прикоснувшись к недавно оставленным следам от удавки.
У него было стойкое ощущение того, что петля, затянувшаяся на его шее, после известия о смерти Алекса, затягивается с каждым его вдохом все сильнее и вскоре его мучениям придет конец. Он сдавленно ухмыльнулся, из саднящего горла вырвался наружу стон, тихое, сдавленное стенание, умножая своим зловещим эхом боль, которая раздирала его.
Шерри еще что-то сказала ему, но, не дождавшись ответа на свой вопрос, смысл которого, так и не дошел до скованного в душевной агонии Джастина, тихо удалилась. Стоило дверям в гостиную снова закрыться, как Калверли медленно сполз по дивану и, в очередной раз, погрузился в полнейшее небытие.
— Я не смог ничего узнать о нем. Извини, Джастин. — Озадачено говорил ему Джим, спустя несколько часов, когда они сидели на веранде. — В списках до сих пор много безымянных, я не могу точно утверждать что-то, но… Наверное, Эллингтон где-то, среди неопознанных.
Джастин сидел в плетеном кресле, подобравшись, словно от удара, сгорбившись от усталости, как старый gargouille. Сглотнув подступающие слезы, он скривил бескровные губы, не скрывая терзающей его муки, издав какой-то, жалобный звук, а кровь потоком отхлынула от висков к истошно колотящемуся сердцу. Все происходящее было для него лишь угрюмой пантомимой, видевшейся как бы в тумане.
— Джастин, а где мистер Гейт? — Спросил вдруг Джим, проникнутый не интересом, а скорее тревогой, глядя на осунувшееся лицо Джастина: черты его заострились, губы посерели, глаза были красными и воспаленными, помутневшими от горя. — Я слышал, что утром собирались лидеры конгресса от обеих партий, и сенатор от Республиканской партии был очень обеспокоен, что один из их представителей — пропал, предположительно во время массовых беспорядков в городе.
— Я уже слышал об этом. — Коротко ответил Калверли, пристально глядя на друга, постепенно впадая во всё более глубокое оцепенение. На его лице появилось безжалостное выражение, и Джим увидел, как дрожит его правая рука, которой он пытался опереться на поручень кресла. — Ничем не могу им помочь. Пусть его поисками занимаются служители закона и порядка, кажется, это их обязанность, а мне, с недавних пор, нет дела до этого. — Пустой, ничего не выражающий взгляд его, теперь был устремлен куда-то вдаль, а голос, обычно сочный баритон, нервно срывался на тенор и звучал раздраженно, четкая дикция и спокойный тон изменили своему хозяину и Джастин недовольно поморщился, услышав себя.
— Джей, ты ведь не… — Джим неопределенно повел рукой по воздуху, пребывая во власти самого нелепого смятения, запнувшись, перед тем как дополнить:
— Не причастен к его исчезновению?
Увидев, как понурил голову Джастин, закусив треснувшую губу, как беспокойно сцепил пальцы в замок, Джим понимающе кивнул и протянул руку, коснувшись его горячего лба и в ответ на это прикосновение, раздался тревожный дрожащий шепот:
— Я это сделал. — Его тихий голос был похож на унылый шелест погребальных покровов, на скорбное признание, шедшее из отражаемой в мокрых глазах черноты той бездны, что раскрылась в его душе. Джим вздрогнул и обнял его за плечи, не зная, что ответить, но, точно не осуждая, просто молча и спокойно оглядывая болезненно бледного друга, худого, со страждущими глазами.
— Чем я могу еще тебе помочь, сынок? — Спросил Джим, искренне желая поучаствовать в его сломанной жизни и помочь восстановить ее из руин — любым способом, развеять эту горечь потери, сгладить его чувство вины, просачивающееся, словно бы, через тонкую кожу Джастина, окутывая того темной пеленой обреченности.
— Есть кое-что, Джим… — отозвался через какое-то время Джастин, и Джим приготовился слушать, готовый сделать для этого парня все.
*
— Давай… держишь? Хорошо, опускай… медленно, Гарри! Черт тебя задери, это же не мешок с картофелем, ради всего святого! Ох, будь оно все проклято…
Джастин прикрикнул на мальчишку-кучера, но быстро успокоил свое негодование, вспоминая о том, что лишний шум однозначно привлечет внимание, а ему, разумеется, не хотелось, чтобы его план был сорван, по собственной глупости.
Днем он попросил Джима, воспользоваться своим служебным положением и оцепить одну из отдаленных беднейших улиц Старого города, Крествуд-стрит, которая примыкала непосредственно к восточному берегу Потомак и входила в зону оккупированных районов. Джастину было необходимо избавиться от тела, и он рассудил, что лучший способ — это обставить смерть Гейта так, будто бы убийство произошло в Старом городе, во время боев. Бивер согласился посодействовать — в творящейся неразберихе, не сложно было сослаться на необходимость более тщательной проверки ветхих зданий, в поисках уцелевших бандитов или оружия, и это, временное оцепление, не могло вызвать подозрения у командования. В восемь вечера, как только стемнело, Джим послал нескольких солдат из своего взвода на патрулирование, полностью перекрывая доступ на Крествуд-стрит, временно отрезав путь обитателям этих трущоб, где все было отмечено печатью безысходной нищеты и закоренелой преступности, дав Джастину час времени. В зыбком свете горящего на углу фонаря, бросающем колышущиеся тени, эта улица, тихая и безлюдная, казалось, была населена только призраками. Окна в домах, в основном, были наглухо заколочены, так, что даже скудное свечение из комнат не могло выдать присутствие ни одной живой души в этом болоте.
Калверли позвал с собой своего верного слугу — Гарри, почему-то решив, что этот тощий, слегка инфантильный, но благожелательный и исполнительный подросток, не особо сильный физически, но крайне старательный и напористый, не удивится столь кошмарной, по своей сути, просьбе. Всего-то помочь ему сбросить тело в реку и довершить преступление, приняв в нем непосредственное участие. Этот, довольно милый, в понимании Джастина, ребенок войны, вырос на улицах и сам неоднократно, однако нехотя, рассказывал допытывающемуся Джастину о той жизни, и из его красочных, но коротких рассказов, Калверли подытожил один простой факт — Гарри был готов ко всему. Он довольно хорошо изучил этого мальчика, чтобы быть уверенным в нем, как в самом себе.
А учитывая свое шаткое душевное состояние — Джастин полагал, что из них двоих, толку будет больше именно от смышленого Гарри, чем от него самого, неспособного здраво мыслить, периодически «выпадающего» из реальности, мучимого головной болью и отравлением. Хотя, другого выбора у него, все равно, и не было, и как бы он не противился необходимости ввязывать в это кровавое дело своего маленького слугу — он все равно был обречен сделать это. Бивер, не теряя времени, занялся отцеплением, и отправился в штаб батальона, так что Джастину пришлось обратиться за помощью, именно, к Гарри, мирно чистящему сбрую в конюшне.
Когда Джастин, с трепыхающимся сердцем, подошел к нему и ему, едва удалось озвучить свою мысль, с трудом ворочая языком, но абсолютно его не чувствуя — в ответ он получил вполне взвешенный и осознанный ответ:
— Разумеется, мистер Калверли. Я подготовлю карету.
Гарри, крепко державший тело Гейта за ноги, наконец, собравшись, то ли с силами, то ли с духом, перекинул их через невысокий парапет и промычал, недовольно чертыхаясь при этом:
— Тяжелый, зараза…
Мгновение спустя, Джастин, удерживающий его под руки, поднял бездыханное, одеревеневшее тело, подтянув его чуть вверх, перекатывая на бок. Еще раз, оглядевшись, он разжал пальцы, отпустив Кристофера и тот, медленно скатился к воде, упав в темные плотные объятия реки Потомак, которая приняла его, мягко и ласково укрыв в своих глубинах.
— Bon voyage, мой милый друг. — Прошептал Джастин, склонившись над водой, ощущая накатившую на него опустошенность и усталость.
Во всем этом действе была такая дикость и бесчеловечность, что Джастина обожгло собственной ненормальностью и чудовищностью. Чем пристальней он всматривался в чернильные всполохи сомкнувшейся над телом воды, тем более зловещим казался ему этот тихий, туманный вечер. В самом воздухе парила — та радостно-тревожная избавленность от смерти, которая преследовала Джастина, пока Гейт находился в доме, запертый в собственном кабинете, словно бы он мог подняться с дырой в сердце и пойти мстить за свои страдания, обернувшись, яростным духом возмездия. Теперь, когда безумец был убаюкан холодными водами северной реки, Джастин испытывал некое отрешенное спокойствие, но непоправимость свершившегося повергала его в меланхолию и отчаяние. Он знал, что в мире существуют разные виды смерти. Такие, когда тело остается видимым, когда его оплакивают родные, точно зная, отчего их близкий покинул этот свет, или такие, когда оно исчезает бесследно, вместе с отлетевшей душой, когда уже никому и никогда не узнать правду о случившемся. Безумное желание охватывало его — бежать, куда глаза глядят, в эту же ночь, укрыться ей, как одеялом или запереться в своих комнатах, чтобы наедине с самим собой созерцать свое крушение, постичь его, во всей его полноте.
Весь его организм стал жертвой того, крайнего измождения, когда все сознательные функции почти прекращаются и движения перестают соответствовать друг другу, становясь хаотичными и рефлекторными. Джастин чувствовал себя неспособным дольше сдерживаться, бороться, действовать, каким бы то ни было, осмысленным образом. Силы ему придавал тот факт, что тело его бывшего друга, уже начинало разлагаться, находясь в одном доме с его матушкой и маленькой племянницей, и он меньше всего хотел бы, чтобы им стало известно о его преступлении. Но теперь, все было кончено, и к нему явилось осознание своей слабости, осознание неизбежности всего того, что произошло. Последние двое суток окрасились в ярко-бордовые и пурпурные тона пульсирующей агонии. Всё его существо, казалось, потряс внезапный удар, Калверли ощущал слепую потребность освободиться от всех этих, темных остатков сознания, наконец-то, вся его тоска вылилась в одну отчаянную мысль: «Пусть будет, что будет, я тоже готов встретить свою смерть».
Размышляя об этом, Джастин не замечал, как пытался дозваться его Гарри, покорно топчась позади него, пока внезапно хлестнувший в лицо холодный ветер, не вернул Калверли к действительности.
Невыносимая боль, которой он ничего уже не мог противопоставить, сдавила его грудь, когда он отошел от парапета, ступая по разбитой дороге, вдоль которой тянулись покосившиеся сараи, покрытые рассохшейся дранкой и двухэтажные, опустевшие дома, низко просевшие в сырой береговой земле. Тут и там торчали чахлые деревья, словно притаившиеся соучастники, в молчаливом ожидании. Во всей безотрадной, разрушенной улице, казалось, присутствовала угроза, витало недоброе предзнаменование, признаки обреченности. Кругом, ни птиц, ни зверей, ни насекомых и только ветер стонал, путаясь в голых сучьях мертвых деревьев, серая трава, склоняясь к земле, шептала ей страшную тайну о том, что только что произошло.
Джастин обессиленно облокотился плечом о дом и заскрежетал зубами от боли в сердце: ему казалось, что он, уже целую вечность, носит ее с собой, она сковывала его движения, словно свинец. Его мысли, угрюмо прокручивали в голове события минувших дней, когда он лишился за раз всего, что держало его среди живых. Теперь, глядя на зловещий союз мрака, безмолвия и одиночества, в нем рождается смутное ликование собственного поражения, когда больше нет сил бороться и можно сдаться, зная, что никто не осудит за малодушие. Он больше ни в чем не нуждался, кроме живой души, на замену той, что за последние двое суток — разлетелась под хмурым северным небом, угасла, оставив после себя лишь пепел страшного горя и раскаяния.
Он повернулся к Гарри и сдавленно произнес, глядя мальчику в глаза, желая разбить плотную тишину мертвецки тихой улицы:
— Теперь все закончилось.
— Да, — серьезным, ровным голосом подтвердил тот и неуверенно взял его за руку, хотя, раньше он не позволял себе никакого телесного контакта и Джастин почувствовал, что от этого жеста ему стало намного легче, и улыбнулся, когда Гарри спокойно сказал:
— Нам пора, мистер Калверли.
На следующий день Джастина разбудили федеральный маршал в компании с прокурором, которые явились в дом Гейта с закономерными вопросами: «Когда, где и с кем видели в последний раз», и несколько наводящих вопросов, на которые Джастин, отвечал довольно расплывчато, точно зная, когда промолчать, когда сказать что-то, не вполне достоверное, но правдоподобное. Он держался с редкой непринужденностью, как человек, который и так обречен на скорое возмездие, уже не страшась человеческого суда, здраво и рассудительно отвечая, поражаясь собственному хладнокровию, но, определенно, радуясь ему.
«Видимо, смерть моя близка, ведь даже кровь уже теряет свой жар и стынет».
Джастин внутренне ухмыльнулся тому, с какой дотошной старательностью, служители порядка и закона пытались вытащить из него нечто более весомое, чем то, о чем он им сообщил, с явной скукой и отрешенностью на лице, что, несомненно, выводило их из себя, но они не смели показать этого, опасаясь оскорбить уважаемого члена общества. Джастин прекрасно понимал, что громкое дело о пропаже конгрессмена — это вулкан, готовый в скором времени затопить лавой негодования весь штат, но всколыхнуть следствие могло лишь чудо.
«Глупцы. Я был на допросах в Вайдеронге, я пережил войну. Неужто, вы наивно полагаете, что я совершу ошибку и брякну хоть одно лишнее слово?» — эта мысль не просто веселила Джастина, впервые, за все время, заставив коротко рассмеяться, но и вселяла уверенность в своей безнаказанности.
Когда назойливые посетители отправились восвояси, Джастин спокойно закурил, стоя на веранде и провожая их слегка напряженным, но довольно веселым взглядом, зная, что у них на него ничего нет, и копать теперь будут под каких-нибудь бандитов, а, в итоге, убийство спишут на последнее отребье.
Во всех газетах, наперебой, красовались заголовки о резне в Старом городе, где был зверски убит республиканец и известный бизнесмен, тело которого всплыло у восточного берега реки. Всем было понятно, что это убийство запомнят, хоть оно и было совершено при столь туманных обстоятельствах. Джастину было глубоко плевать, потому что теперь ничто не имело для него значения. Ничто не могло возжечь жизненным пламенем его упокоившееся сознание.
