сообщить о нарушении
Текущая страница: 94 (всего у книги 96 страниц)
Все краски мира сгустились вокруг старого погоста, хранившего покой своих постояльцев в глубокой, сырой лощине, заросшей редкой травой, мхом и вьющимися стелющимися сорняками, и каждый день, в объятия сырой земли, в ее могильные глубины, опускали всё новые тела, среди которых, вероятно, был и его Алекс. Джастин не мог найти в себе силы и отправиться туда, да и смысла в этой вылазке было крайне мало, ведь, скорее всего, Алекса уже предали земле. Калверли становилось плохо, сердце его колебалось от одной только жуткой мысли, что его любимый и самый родной человек гниет в сырой вечной мгле, недвижимый, словно риф, одиноко покоится в холоде, который уже не сводит лютой судорогой его мертвое тело. Было страшно осознавать, что ни одна черта его красивого лица, больше не исказится от лютой злости или не дрогнет в саркастической улыбке уголок губы, не прозвучит родной голос, проникая внутрь него, клубясь теплыми волнами на огрубевших, каменистых берегах души.
*
В тот же день, конторщик банка, доставил в дом Калверли деньги, которые тот снял со своего счета и выплатил их Гарри, как внеурочные. Тот долго отнекивался и даже попытался убежать от настойчивого Джастина, но в итоге, он вынудил упрямого мальчишку принять золото и пожелал ему удачи, сказав, что уезжает домой, в родной Техас. Навсегда.
Шерри, раздавленная известием о смерти Кристофера, только недовольно покачала головой, с мягкой и скорбной настойчивостью отговаривая его, настаивая, что это глупая затея, ведь Реконструкция Юга еще не окончена и их родной штат находится в послевоенных руинах. Джастин заявил, что намерен привести землю, принадлежащую его семье по праву — в порядок, восстановить их плантацию и отстроить особняк заново, возродить его из пепла. Шерри не стала спорить с сыном, глядя в его потухшие глаза, она только надеялась, что там, дома, в Техасе, он сможет снова почувствовать вкус к жизни. Джастин, давно имел на руках документы, подтверждающие его права на владение плантацией, при содействии Криса, вернув конфискованные земли одним из первых. Но истиной причиной его быстрого бегства стала невыносимая, тянущая тоска, которая рвала и кромсала его, и он понял, что оставаться в столице — больше было не в его силах. Слишком многое связывало его с этим городом, и Джастин стремился поскорее разорвать это единение. Он оставил матери все свои сбережения, и часть денег Гейта, которые он перевел на другой счет, еще при его жизни, после чего, собрал вещи и сел на вечерний поезд на Юг — там, решил он, ему будет легче отбывать свое добровольное заточение.
Уже стоя на платформе, в предвкушении дальнего пути к родным краям, Джастин, едва вспомнив, отдал Джиму, который провожал его в дорогу, наградной револьвер, исполнивший для него свою кровавую службу, со словами:
— Возвращаю, как и обещал.
Теперь, оглядываясь назад, он с трудом верил в то прежнее, светлое времечко, когда разум его и тело составляли единое целое, до того, как мир обрушился на него, и в одно пронзительное мгновение он потерял все, что любил в жизни. Виною его безмолвного кошмара, стала мгла, застлавшая рассудок, и неуловимая, непостижимая природа тех ужасов, что навлекли на него эту мглу. Она пришла в жизнь Джастина со смертью Алекса, превратив Калверли в искалеченного морального урода или бледную тень некой безымянной сущности. В потоке бредовых видений, несуществующих звуков и незнакомых, до недавних пор, болезненных и горьких впечатлений потери, Джастин ощутил в себе желание и готовность раствориться в них, или же, просто исчезнуть, умереть, уснуть, надеясь, что лицо Алекса, навеки застынет под его сомкнувшимися веками и больше не покинет его. Расстроенные вконец нервы отравляли его и без того безрадостную жизнь, дни стали так несносно бесцветны, непереносимы ночи, когда мрак вызывал к жизни то немногое, что уцелело от прошлого, нечто бесплотное, подобное призраку, но с каждым днем Джастин увядал все больше. По прошествии всего трех дней, все проблески жизни покинули его. Он всё глубже погружался в неисчерпаемый лабиринт неизведанного, одинокого и бесполезного существования, чувствуя, как далека от него эта хаотичная, суетная реальность. Без Александра. Без сердца и души. Угасла радость, но, угасая, оставила жгучую скорбь, выпотрошила, выжгла. Исчезло все обычное и привычное, все близкое, понятное и родное, осталось незнакомое, чуждое, чужое и непонятное. Смерть Алекса — эта последняя потеря, потеря последнего — стала для него символом всех утрат, великих и малых, всех лишений, крупных и мелких.
Джастина часто навещало ощущение удушья, тревога снедала его и, прежде всего, то ужасное состояние, в котором пребывают старики, когда чувства бодрствуют и живут, а силы разума забываются сном. Лишь отупение чувств помогло ему сохранить здравыми, память и рассудок. Глупый мозг продолжал бороться, отсекая больные куски его многострадального разума, все глубже погружая его в дымку безразличия и безвременья. Джастин не ведал где он, и звезды его судьбы исчезли с небес, и над землей сомкнулся мрак, и жители ее скользили мимо него, как неясные тени, и среди них всех он видел только Алекса. Слишком ясно он теперь видел, сколь мелки, изменчивы и бессмысленны все человеческие надежды и сколь ничтожны и пусты порождающие их импульсы, несовместимые с тем, что творилось в его душе, охваченной атараксией (41).
Провожая его, Джим видел вместо, некогда веселого и отважного парня, неожиданно и сильно исхудавшего мужчину. Его кожа местами становится серой, глаза проваливаются, утопая в обрамлении синяков, округляются и жутко поблескивают, лоб покрывается сетью морщин, шрам отчетливее выделяется на бледной коже лица, а руки дрожат и подергиваются, как напоминание о том, что его война навсегда останется с ним. Бой, внутри его разбитого существа не утихнет, и будет вечно сотрясать его оглушающими вспышками страха и огненными всполохами старой боли утраты. Теперь он остался один.
Джастин, недолго думая, решил забрать с собой в Техас верного рыжего друга — Роужа. Он не желал оставаться в полном одиночестве в разрушенных родных краях, понимая, что так — он долго не протянет, но он должен был влачить свое бремя, бездумное существование, просто из невозможности прервать это глупое представление.
— Береги себя, сынок. — Еще раз оглядев его, напутствовал Джим, крепко обняв друга на прощание. — Я буду ждать тебя погостить. Не думай, что так легко отделаешься от меня.
— Лучше ты приезжай ко мне. Адрес знаешь. — Ответил ему Джастин, сосредоточенно наблюдая за тем, как прибывает на станцию очередной паровоз. — Всегда буду рад тебе.
41. Атараксия — «невозмутимость, хладнокровие, спокойствие») — душевное спокойствие, невозмутимость, безмятежность. В стоицизме атараксия часто близка апатии (отрешение от всех страстей, освобождение от чувства страха и проблем окружающей действительности). В психологии — состояние полного отсутствия страха (как правило после пережитого эмоционального стресса).
3 июня 1866
После того, как прошлым вечером, Джим проводил Джастина домой, он полностью ушел в работу, чтобы побыстрее собраться с мыслями, которые полностью занимал облик измученного Джастина, не давая ему покоя, разбивая и кроша его офицерское спокойствие.
Окружная тюрьма Литл-билл, где содержались все заключенные бандиты, была переполнена. Вся внутренность тюрьмы походила на склеп: десятки наглухо замкнутых дверей, за которыми томились узники, и все больше они походили на ряд гробов, поставленных стоймя. Джим, быстрым шагом, пересекал мрачные длинные коридоры, мимо камер смертников с их, ожидающими конца, обитателями, держа в руках папку с официальными бумагами и специальным указом губернатора о применении высшей меры наказания, для всех участников конфликта.
Уныло перелистывая страницы, Джим бегло читал фамилии уже не существующих людей, казненных вчера, в первой группе осужденных, и просматривал личные дела заключенных, краткое содержание обвинения, пометку, сознался ли арестованный, дату исполнения приговора. На такой должности, вплотную сталкиваешься со всей грязной работой и Бивер, при всем своем диком желании, не мог отказаться от этой проверки, потому что ему было приказано осуществить в этой тюрьме контроль за исполнением распоряжений центральной власти.
Адъютант шел рядом, рассматривал свои ногти, изредка комментируя отчет. Джим оторвал глаза от документов, глянув в грязное, треснувшее окошко, где на заднем дворе тюрьмы группа людей, со стриженными наголо головами, усердно работала лопатами. Некоторые стягивали тела с телеги, другие тащили трупы по траве, скидывая их в глубокие рвы. Старое городское кладбище уже было переполнено, поэтому, оставшихся заключенных решили предать земле в общих ямах, на небольшом тюремном погосте.
Все это, вызывало у Джима нестерпимое, гнетущее чувство отвращения и усталости.
— Как видите, лейтенант Бивер, вчера мы казнили больше четырех десятков человек. — Говорил адъютант, когда они остановились у последней камеры. — В этой группе, семнадцать заключенных. Через час мы и с ними разберемся. Они последние.
Джим коротко кивнул, чувствуя удушливый запах нечистот и сырости, идущий из камеры.
Пленники, кровожадные негодяи, ранее вселяющие страх и ужас, лежали вповалку за тяжелой решеткой, некоторые, укрывшись гнилыми одеялами, другие — на холодном камне. До Джима доносилось их хриплое дыхание, чей-то кашель. Холодный ветер задувал в маленький лаз в стене. Один из заключенных, поджав ноги, резко сел между своими товарищами, с невероятным усилием этот мужчина поднялся и, переступая через других людей, подошел вплотную к толстым прутьям.
— Бивер? Джим Бивер? — хрипло осведомился он, глядя внимательными больными глазами на офицера, который в нерешительности замер, всматриваясь в разбитое, покрытое слоем грязи, с широко открытыми глазами, лицо преступника.
Вид его был ужасен: весь в крови, в разорванной рубахе, он еле двигался, прихрамывая и обеими руками держась за живот. Джим мог бы дать ему и пятьдесят лет, но он сильно сомневался, что этот мужчина его ровесник, скорее он гораздо младше, чем выглядит в данный момент.
— Не припоминаю вас в числе своих знакомых. — Сурово нахмурившись, резко ответил Джим, но с места почему-то не сдвинулся, вслушиваясь в этот низкий, хриплый, обессиленный голос, прозвучавший, как эхо из какой-то другой, полузабытой жизни.
— Вы не знаете меня, но я знаю вас. Вы лучший друг Джастина, он часто упоминал ваше имя… Я не мог ошибиться. Скажите, он успел выбраться? — Отчаянно, с каким-то, удивительным напором, проговорил мужчина.
Он был напряжен, на грани дрожи, в бледном свете камеры, его зеленые глаза казались мертвыми, от них разбегалась сеть глубоких морщин, словно высеченных по коже, как не самая искусная резьба по дереву. Удивительное выражение его лица сразу же приковало к себе и поглотило все внимание Джима. В тот первый, короткий миг, когда они заговорили, он сосредоточенно вгляделся в окровавленное лицо, пытаясь понять, кто перед ним. Джиму захотелось не выпускать этого человека из виду, узнать о нем как можно больше, хоть он и должен был идти в кабинет коменданта тюрьмы и заниматься отчетами.
— Вы знакомы с мистером Калверли? — Не вполне веря услышанному, холодно переспросил Джим.
В нем появился спокойный и в то же время пытливый интерес к странному человеку, по ту сторону решетки. Тот выглядел изможденным и совсем дряхлым. Грязный, обросший многодневной щетиной, он мало чем отличался от окружающего его сброда, однако, сейчас, Джим успел рассмотреть, что рубашка у него хоть и драная, но из тончайшей ткани, а кое-где, сохранились и обтрепанные кружева, а щегольские, заляпанные грязью сапоги, сшиты из дорогой кожи.
— Да. Мы… близкие друзья. — Тонкие, разбитые пальцы, беспокойным движением, крепко обхватили толстые прутья, до хруста в суставах.
Тусклые глаза и бледные, плотно сжатые губы, выдавали в нем немалое волнение и Джим, подозрительно сощурившись, заявил:
— Не скажу, что этот факт радует меня. Джастин Калверли мне, как сын и меня крайне огорчает, что он имеет знакомство с такими, как вы.
— Значит живой, — руки, отчаянно сжимавшие решетку, чуть расслабились, с лица, казалось, исчезло то неуловимое отражение потери, которое Джим принял, было, за малодушный страх осужденного на смерть.
— Не осуждайте меня и не равняйте с этими людьми, даже не узнав моего имени. — Не отводя взгляда от его хмурого лица, сказал пленник, кивнув в сторону заключенных за его спиной, и голос его дрогнул, словно бы он пытался повысить тон, но вместо этого, резко закашлявшись, выдавил:
— Вам знакомо оно, уверяю. Не удивительно, что вы не узнали моего лица, но хоть прежде мы и не встречались — вам прекрасно известно кто я.
— Сэр, лейтенант, разговаривать с заключенными запрещено. — Быстро вставил свое слово взволнованный адъютант, как только между мужчинами повисло напряженное молчание.
— Я и без вас знаю правила, но будьте любезны — отойдите и дожидайтесь меня. — Не поворачивая головы к нему, резко отозвался Джим, внимательно вглядываясь в лицо заключенного, медленно понимая суть сказанных им слов, но, совершенно не радуясь, своим догадкам. В мозгу Бивера возникли смутные и противоречивые мысли о громадной силе этого ума, об осторожности, алчности, хладнокровии, о коварстве, кровожадности, торжестве, радости, которые были стерты невероятным ужасом и бесконечным отчаяньем. Это показалось ему крайне знакомым.
Со страшной бледностью на лице и жутким блеском в воспаленных глазах, мужчина, походил на безумца, будто даже этот мимолетный зеленый взгляд, позволял прочесть историю его долгих лет, скитаний, трагедий, оставивших отпечаток в каждой его черте. Серебряный крестик, покрытый засохшей кровью, блекло сверкнул у него на груди, и Джим увидел рванную, не особо глубокую, но кровоточащую полоску чуть выше ключицы, оставленную, очевидно, ножом.
— Теперь мне все ясно, мистер Эллингтон. — Тихо произнес Джим, удостоверившись, что адъютант отошел на приличное расстояние, как ему и было велено. — Но признаюсь — я обескуражен. Неужели вы не подвластны смерти? Вы дважды воскресли из мертвых, как вам удалось на этот раз?
— Гейт… он заплатил капралу, чтобы тот, по-тихому, избавился от меня. — С особенной осторожностью ответил капитан Эллингтон, оглянувшись на бандитов за его спиной, но никому из этих обреченных людей не было до него никакого дела. — Щенку не больше двадцати, он простой деревенский парень, поэтому, я легко перекупил его. Я заплатил ему огромные деньги за помощь в инсценировке собственной смерти — столько в армии не получить и за несколько лет. Со стороны могло показаться, что он, действительно, перерезал мне горло, но порез был поверхностный, не глубокий. Это и требовалось. В довершение всего, я сказал капралу, чтобы он отнес Гейту одну вещь, что полностью убедило бы его в моей смерти. — Рука капитана скользнула в безвольном порыве к прямой тонкой линии, вдоль ключицы, все еще сочащейся кровью и Джим увидел как на пальце его руки, сквозь слой грязи, проглядывается светлая полоска, по всей видимости, от кольца. — Мне пришлось разыграть это чудовищное представление, иначе я действительно уже был бы мертв. — Он стоял, тяжело опираясь на решетку, говорил быстро и рвано, с придыханием, из его горла вырывался свистящий шепот, когда наклонившись, он порывисто дотронулся нервно подрагивающими пальцами до синего мундира Джима, заставив того слегка отпрянуть от этого прикосновения:
— Я прошу вашей помощи. Свяжитесь с Джастином, передайте ему, что я здесь. Пусть меня вытащит отсюда, умоляю вас…
— Мистер Эллингтон, я никогда не питал к вам особой симпатии, скорее даже наоборот. — Джим поправил свой мундир, чувствуя, как от одного легкого, практически невесомого прикосновения этих пальцев, ощутимо жжет через плотную ткань, казалось само нутро, но он быстро встряхнулся, переставая накручивать себя. — Вы разрушили жизнь этого молодого человека, искалечили его душу, а теперь просите, чтобы я оказал вам такую услугу, рискуя своей жизнью, ради спасения вашей? Вы не заслуживаете той боли, которую он перенес из-за вас, капитан. Вы, явно не в своем уме, если полагаете, что я подпущу вас к Джастину еще, хотя бы раз.
