Текст книги "Инквизиция: Омнибус (ЛП)"

Автор книги: Дэн Абнетт

Соавторы: Сэнди Митчелл,Грэм Макнилл,Джон Френч,Роб Сандерс,Саймон Спуриэр,Энди Холл,Джонатан Каррен,Нейл Макинтош,Тоби Фрост
сообщить о нарушении

Текущая страница: 162 (всего у книги 325 страниц)

– Ну, я изучала этот вопрос, – ответила она. – Он очень интересует меня. Конечно, это лишь интерес любителя, а не ученого, но мне всегда хотелось воочию увидеть одну из вас.

– Про… таких, как я не так много материалов, – произнесла я. – …которые были бы общедоступны или разрешены к публикации. В основном, они засекречены или запрещены. Существование таких, как я, в общем-то, не признано официально.

– Редчайшие из редких, – она улыбнулась. – И в этой комнате их целых двое.

И снова я вздрогнула от неожиданности. Меня поразила ее проницательность. Она наблюдала, как несчастный Юдика съежился в своем кресле, почувствовав, что все смотрят на него.

– Я заметила, что на нем такой же манжет. И вижу, что вы друзья. Возможно, вы учились в одной школе?

– Школе? – повторила я.

Элаис Каторз улыбнулась.

– Я знаю про школу, Падуя. И я знаю, что Падуя – это не настоящее твое имя. Я знаю о Зоне Дня, моя прелесть, и знаю, что лишь несколько ночей назад она пала при самых трагических обстоятельствах после многих лет, в течение которых она воспитывала особенных людей, не похожих ни на кого.

– Вам приходилось там бывать? – спросила я.

– Никогда, – заверила она меня. – …но знала о ней очень давно. Это была почти что моя работа – узнавать о том, что делается в городе. А школа была ресурсом, который я планировала использовать – но так и не получила такой возможности. Теперь она исчезла – и это дело рук врагов настоящего человечества, но для меня будет некоторым утешением то, что я спасла двоих из ее потерянных учеников.

– И что вы хотите за то, что спасли нас? – прямо спросила я.

– Ничего, – снова улыбнулась она. – вернее, ничего особенного. Я хочу помочь твоему страждущему другу, который был ранен психомагией.

– Вы знаете и об этом?

– Я уже видела такое раньше. И еще я хочу, чтобы Констан нарисовал тебя.

– Нарисовал меня?

– Да, здесь, в Лихорадке. Я приготовила все необходимое. Я желаю, чтобы он нарисовал твой портрет для меня. С выключенным манжетом.

– Но зачем?

– Ну, я желаю порадовать себя этой единственной в своем роде картиной.

– А что еще? – спросила я.

Она покачала головой.

– Больше ничего. Решительно ничего. Мне ничего больше от тебя не нужно. Если ты решишь сказать мне свое имя, я буду очень польщена, но, если тебе это безразлично – можем спокойно обойтись и тем, что ты используешь сейчас. И еще я была бы очень благодарна тебе, если бы ты на минуточку отключила твой манжет – впрочем, все равно решать тебе.

Я пристально посмотрела на нее. Во взгляде ее прекрасных глаз не было ничего, кроме дружелюбия и открытости. Но, вглядевшись, я решила, что, возможно, в нем не было вообще ничего.

– На кого вы работаете? – спросила я.

– На кого? Что ты имеешь в виду, моя дорогая?

– Чьи интересы вы представляете?

– Ничьи. Только интересы моей семьи.

– Ваша семья изменила фамилию и герб, не так ли? – перешла я в наступление. – Вы ведь не всегда звались домом Каторз?

– Так и есть. Я – последняя представительница куда более древнего рода. Наша кровь прибыла из иных миров и оставила след в истории. Такой, что самым разумным было переменить имя, чтобы не позволить… нашим злоключениям следовать за нами.

– Вы говорите «за нами», – подхватила я. – … но ведь никого, кроме вас нет, не так ли?

Она кивнула.

– Все верно. Я – последняя.

– Я отключу мой манжет, – пообещала я. – … если вы согласитесь назвать настоящее имя вашей семьи.

На секунду она задумалась, потом снова улыбнулась и произнесла:

– Не вижу никаких причин, чтобы нам обеим не выполнить то, о чем ты говоришь.

Секунду я смотрела на нее. Потом без всяких церемоний вырубила манжет. Юдика никак не отреагировал. Шадрейк и Лайтберн одинаковым неловким движением отступили назад. Лукрея прямо-таки отскочила от меня – было видно, что она вне себя от изумления.

– Падуя! – выдохнула она. Я видела, как она напугана: внезапно и без видимых причин я стала вызывать в ней отвращение.

Элаис Каторз продолжала улыбаться. Она не сделала ни единого движения, чтобы отойти от меня.

– Восхитительно, – произнесла она. Потом закрыла глаза и глубоко вздохнула.

– Эта внезапная тишина. Прекрасное ощущение, – сообщила она.

Я включила манжет. Она открыла глаза и посмотрела на меня.

– Спасибо, – сказала она.

– Теперь ваша очередь, – ответила я.

– Очень хорошо, – произнесла она. – Но что ты думаешь обо мне, Падуя? Кажется, у тебя есть какие-то мысли по этому поводу, и я бы хотела проверить, насколько они соответствуют действительности.

– Настоящее имя вашей семьи – Чейз? – отважилась я задать вопрос. – Вы – Лилеан Чейз?

Похоже, она была искренне удивлена.

– Нет, нет! – рассмеялась она. – Я – не она. Ты ошиблась.

– Тогда кто вы?

Она снова посмотрела мне прямо в глаза.

– Имя моей семьи – Гло. – произнесла она.

Я была разочарована. Никогда раньше мне не приходилось слышать эту фамилию.

Глава 32
Теке Улыбчивый

Элаис Каторз пригласила нас присоединиться к ней в столовой, где сервируют ужин. Когда выяснилось, что Юдика не в том состоянии, чтобы куда-то идти, мы устроили его на кушетке и укрыли пледом.

– Для него приготовят спальню, – заверила Элаис Каторз.

– Ему нужно не только поспать, – насмешливо произнес Реннер Лайтберн.

Элаис Каторз бросила на него быстрый внимательный взгляд.

– Вы правы, сэр, – произнесла она; я заметила, что она слегка расслабилась. Полагаю, она просто проигнорировала колкость, произнесенную тем, кого считала ниже себя. Она приказала слугам позаботиться, чтобы еда оставалась горячей, но пока не подавать ужин.

– Я должна узнать, что с ним случилось, – произнесла она.

– Я не знаю, что с ним произошло, – ответила я.

– Тогда расскажи что знаешь, – попросила она.

Так я и сделала. Я рассказала все, что знала – осторожно и дозировано преподнося информацию. Я поведала, что агенты «Блэкуордса» схватили меня при попытке к бегству. Я объяснила, что они рассматривали меня как своего рода ценный актив и товар.

– Они все рассматривают в таком качестве, – заметила Элаис Каторз. – Ах, Блэкуордсы. Они – древний род, пожалуй, самый древний из всех. Во всяком случае, точно древнейший в секторе. Как зовут того молодого высокомерного придурка, который у них сейчас за старшего?

– Балфус? – подсказала я.

Она кивнула.

– Впрочем, у меня нет на него времени. Последние восемьсот лет наши семьи мирно сосуществовали в Геликане и окрестностях. Блэкуордсы всегда могли оказывать услуги, на которые был неспособен никто другой. Они были великолепными торговцами и поставщиками, и всегда могли достать самые редкостные и необычные предметы.

Она вновь устремила на меня взгляд своих прекрасных глаз.

– И я не удивлена, что они пошли на такие затраты, чтобы получить тебя, моя прелесть.

Я пожала плечами.

– Когда-то, – продолжала она, – очень давно, Блэкуордсы отлично служили моей семье.

– Вашей семье… в смысле, Гло?

– Да. На Блэкуордсов всегда можно было положиться – они могли найти все, что заказывали мои предки, и доставить это в любое место в трех окрестных субсекторах. Но их отношение к делам изменилось. Похоже, они больше не хотят удовлетворяться безупречной службой и отличной репутацией, которую получили благодаря этой службе. Они хотят власти, которой можно распоряжаться единолично, не прибегая к косвенному влиянию и интригам. Они стараются вывести семейный бизнес на новую ступень. Что ж, полагаю, именно с тех пор, когда мы впервые заметили эти амбиции, моя семья стала вести с их торговым домом все меньше и меньше дел.

– А какого именно влияния они хотят? – не поняла я.

– Влияние бывает только одного рода, Падуя, – ответила она.

Она налила в стакан воды из хрустального графина, стоявшего на маленьком приставном столике и сделала глоток.

– Продолжай, – попросила она.

Я оглядела собравшееся общество: Реннер, сидя у камина, глядел на огонь и слушал; Шадрейк прикладывался к бокалу и делал наброски, изображая меня, пока я рассказывала; Лукрея свернулась на кушетке рядом с ним; Юдика выглядел безучастным ко всему.

Я рассказала, как Балфус Блэкуордс привел меня в церковь с – именно так я и выразилась – намерением продать меня Экклезиархии. Но я не сказала ей ни о записной книжке с заметками Лилеан Чейз, которую, насколько я знала, Лайтберн до сих пор носил с собой, ни об Ордосе, ни о Когнитэ. Но, из чистого любопытства, упомянула «Короля» и «восемь» – в том же контексте, в котором их упоминали при мне.

– Еще тот человек Блэкуордса, Лупан – говорил о «программе», – сообщила я.

– И все эти слова незнакомы тебе? – поинтересовалась Элаис Каторз.

– Мне кажется, это не совсем обычные названия для знакомых мне вещей, – предположила я. – На мой взгляд, «программа» – это то, чем занималась Зона Дня, развитие способностей парий и подготовка из них высококлассных агентов для служения человечеству.

– Думаю, ты права, – произнесла она.

– И всем этим занимаются Король и Восемь, они – часть тех властей, что контролируют Зону Дня, – продолжала я.

Она кивнула.

– Эти названия вам знакомы? – спросила я.

– Орфей – это другое имя Короля, так же известного как Король в Желтом или Желтый Король, – сообщила она. – Он почетный титул, если угодно, обрядовое имя, которое носит глава тайных агентов в субсекторе Ангелус. Насколько помнит моя семья, Желтый Король был всегда. Впрочем, сомневаюсь, что это был один и тот же человек.

– А Восемь? – спросила я.

– Его ближний круг. Соратники и конфиденты Короля. Его советники. Его приближенные. Те, кто посвящен в его тайны. Я не знаю, сколько их.

– Думаю, восемь? – предположила я.

Она взглянула на меня с заметным удивлением, потом улыбнулась, словно я произнесла нечто, что никогда не приходило ей в голову.

– Конечно, ты права, – произнесла она. – Так оно и есть.

Хотя я и старалась быть как можно более осторожной, желание задать следующий вопрос оказалось сильнее.

– Когда вы сказали «Глава тайных агентов», вы имели в виду Инквизицию, не так ли?

– Ну да, – ответила она. – …конечно. У тебя какие-то сомнения?

– Нет. – коротко ответила я.

– Хорошо.

– Еще я слышала слово «граэль», – сообщила я.

Никакой реакции. Она и глазом не моргнула.

– «Граэль» – особое понятие, – произнесла она без долгих размышлений. – С точки зрения древней эзотерической традиции человечества, это важный символ. Граэль. Точнее – «грааль». Буквально, это слово означает чашу или потир, который содержит некую вечную и неизменную сущность божественного происхождения. В древних верованиях, например, в Катерической Церкви, грааль считался священной реликвией, хотя и не был чашей в буквальном смысле слова.

– Вы говорите о верованиях и религии, которые существовали до Культа Императора? – спросила я.

– Да. До культа, до Экклезиархии, до Лектицио Дивинатус. Более того, до войны, которая объединила Терру и положила начало Великому Крестовому Походу. Тогда существовало множество верований, и миф о граале был частью многих из них.

– Значит, речь идет о символе? – уточнила я.

Она кивнула и сделала еще глоток воды.

– Это слово использовалось как закодированное определение для многих вещей. Например, считалось, что грааль – это чаша, из которой персонаж, олицетворявший мессию, пил во время церемониального ужина, и таким образом эта чаша обрела мистические животворные свойства. Также считали, что грааль был сосудом, в который собрали капли крови погибшего мессии, и, благодаря этому, он также был благословен. В других религиях это слово понимали менее буквально: грааль сохранял кровь в том смысле, в котором «кровью» называют «род» или «семью». Кровь как генетическая память потомков мессии. Таким образом, граалем мог быть даже человек.

– То есть все это символизировало генетическую память? – спросила я.

Элаис Каторз пожала плечами.

– Полагаю, речь шла скорее о наследовании. Наследовании и передаче всего, что ценно, от одного поколения к другому: неважно, идет ли речь о генетических признаках, информации, данных, практических умениях. В других традициях грааль олицетворял тайное знание архитекторов, которое они передавали друг другу среди своего братства. В древние времена знания и навыки архитекторов считались великой ценностью. Они называли себя масонами – теми, кто умеет строить здания из камня, а точнее, теми, кто в силах возвести дом для бога.

– Дом божий. A maison dieu, – заметила я.

Она улыбнулась.

– Вот именно. Зо-на Дня. – заключила она, и я заметила восхищенный блеск в ее глазах. – Прими мои поздравления, ты отлично знаешь Древнюю Франку. Строительство храмов было древнейшим актом веры, и те, кто знал, как его совершить, высоко ценились. Такие храм-овники, еще будучи новициями, послушниками, проходили тайное обучение в круге своих собратьев. И, конечно…

Неожиданно она умолкла и, казалось, задумалась о чем-то.

– И конечно – что? – произнес Лайтберн. Эти слова недвусмысленно свидетельствовали о том, что разговор гораздо больше заинтересовал его, чем он хочет показать. Я предположила, что человек, который когда-то жил в храме и подчинял всю свою жизнь установленным там порядкам, непременно должен был прислушаться к подобной беседе.

Элаис Каторз повернулась, чтобы взглянуть на Проклятого.

– Я собиралась сказать, что даже в таком контексте, отягощенный злом, слово «архитектор» можно также понимать аллегорически, – сказала она. – Не думаю, что следует понимать его буквально, как обозначение человека, который строит храмы. Скорее, это имя творца. Творца жизни. Строителя, создающего космос – мировой порядок. Речь здесь идет о тех редкостных существах, которые способны построить – создать величайшие творения, которые не под силу простому смертному.

– Бог-Император был из числа таких архитекторов, верно? – произнесла я.

– Верно, – произнесла она. – И благословенные примархи, Его первородные сыны. Они старались совершить то же, что и он – теми или иными способами, с большим или меньшим успехом. Если угодно, они искали Его грааль – но и сами были Его граалями.

– И что еще можно сказать об этом контексте? – поинтересовалась я.

– Субсектор Ангелус богат сокровенными знаниями, которые олицетворяет чаша грааля, – сказала она. – Обрати внимание на название нашего мира. Санкур. На Древней Франке это имя означает «Священное сердце». Этот мир всегда был священным сердцем – вожделенной целью, ради которой Желтый Король был готов на многое.

– Но каким образом? – спросила я.

– Он ведет здесь бой, войну во имя человечества. Вечную войну. Эвдемоническую войну. Войну добрых демонов.

– «Мы создаем ангелов, чтобы устрашить тьму», – произнесла я, вспомнив слова, сказанные Лупаном.

– Мы всегда делали это. Мы создаем ангелов или укрощаем демонов. Как бы то ни было, мы берем потустороннюю… или божественную силу и обращаем ее против источника, из которого черпаем эту силу. Орфей – герой древнего мифа – был музыкантом и магом. Силой своей музыки, своего пения, самого своего слова он мог покорить небеса и ад. Ему была дарована божественная сила – и он смог обратить ее против богов. Продолжив аналогию, можно сказать, что наш Орфей узнал тайны варпа, сокрытые в самих эмпиреях, чтобы использовать их против самого варпа.

Она взглянула на меня и прочла эмоции, которые выражало мое лицо.

– Конечно же, это лишь теория. Но, полагаю, она дает возможность понять, почему наш Орфей создал школу парий, чтобы выполнить свою работу.

– В качестве укрытия, которое защищало бы его от тех сущностей, которыми он пытался управлять, – предположила я.

– В качестве единственной естественной защиты, известной человечеству, – заметила она. – Вы должны были стать авангардом, первой линией обороны в его эвдемонической войне. Вы должны были стать его добрыми демонами.

– Главная цель Святой Инквизиции – защищать человечество от влияния варпа, – произнесла я. – Теперь я вижу, что иногда она идет на огромный риск, чтобы выполнить эту цель как можно более эффективно. Ей следует знать своего архиврага. Она должна научиться контролировать само пламя, которое хочет погасить.

Я поднялась и налила себе стакан воды. Шадрейк продолжал рисовать меня, но его голова заметно клонилась на грудь. От многочисленных возлияний он постепенно засыпал. Единственными, кто явно слушал меня, были Элаис Каторз и Реннер Лайтберн. Впрочем, я обнаружила, что мы уклонились от темы. Я так и не дошла до рассказа о том, при каких обстоятельствах Юдика был ранен. Я бегло поведала о попытке продать меня высокопоставленным чинам Экклезиархии. И рассказала о визите в медную библиотеку.

– Этот исповедник, Хоуди, похоже, знал о Короле и программе. – сообщила я. – Я была немало удивлена.

– Удивляться нечему, – заметила Элаис Каторз. – Церковь старается контролировать все и вся. Ее чины знают куда больше, чем говорят, и за ее царственным фасадом скрывается отлично построенная организация, способная к немыслимо-запутанным интригам.

– Им несомненно есть что скрывать, – заметила я и рассказала о тестах, которые должна была пройти, об испытании Энунции.

Она выглядела совершенно пораженной. Впервые ее реакция была отчетливо видна.

– Энунция. Вот, что задумала Церковь: овладеть языком Творения. Древний язык Хаоса, созидания и разрушения. Ты не помнишь слова, которые тебя заставляли произносить?

Я помотала головой, давая понять, что не помню.

– Очень остроумно, – заметила она. – Использовать для этих целей именно парий. В качестве, если угодно, механизма доставки для Энунции. Пария – чистый лист с точки зрения пси-способностей, поэтому неспособен изменить силу слова. Вполне возможно, они уже начали составлять букварь, по которому можно изучать это слово: гримуар

– Гримуар? – не поняла я.

– Слово, – пояснила она, – тесно связано с таким понятием, как «грамматика» – «объяснение основных идей и понятий чего-либо». Я говорю именно о магической грамматике, которая позволит им, используя волшебную силу слова, чтобы изменять материальный мир и противостоять варпу. Присмотрись хотя бы к значению слова «заклинание» – в некоторых языках это слово имеет значение и «магический заговор» и «правописание». Падуя, дорогая моя – все знают, что в начале было слово. Язык, который использует это слово – это язык знания и мудрости, а знания и мудрость – и есть сокровенная и драгоценная тайна, сокрытая в граале.

Она повернула голову и посмотрела на меня.

– Ты точно не можешь вспомнить ни одного из этих слов?

– Точно. – заверила я.

– Что такое? – спросил Лайтберн.

– Не знаю, – ответила я. – Ничего.

На какую-то секунду мне показалось, что я слышала какой-то шум снаружи.

– Можно как угодно судить обо всех этих тайных и… нетрадиционных подходах Экклезиархии к некоторым вопросам, – твердо сказала я Элаис Каторз, – …но без сомнения они погрязли в застарелой и поистине дьявольской порче.

И я рассказала о «посредниках» – жутком Скарпаке и его родичах.

Она побледнела от мысли об этих ужасах.

– Космодесантники Хаоса, – едва слышно прошептала она. – Судя по твоему описанию, Семнадцатый Легион. Несущие Слово с древней Колхиды. Само божественное милосердие оберегло нас от нашествия этих чудовищ на Санкур. Ты права. Экклезиархи должны быть прокляты и трижды безумны, чтобы иметь хоть какие-то дела с подобными тварями. Неудивительно, что весь город в опасности. Неудивительно, что организации, подчиненные Святой Инквизиции – такие, как Зона Дня – подвергаются нападениям и уничтожаются. Архивраг уже здесь. Власть Империума близка к краху.

От этих речей я окончательно пала духом. О чем-то подобном я думала в течение последних нескольких дней – но, когда кто-то другой облек мои мысли в слова, я похолодела.

Я перешла к заключительной части рассказа – о появлении пси-проекции, называвшей себя граэлем, и о последовавшей за этим битве, в которой, как я полагала, Юдика и получил ранение.

Но кое-что внезапно отвлекло меня. Я услышала смех. Детский смех, который доносился снаружи.

Как минимум дважды в течение последних нескольких дней этот звук предшествовал началу самых ужасных событий. Я слышала детский смех перед нападением на Зону Дня – и ужас сковал меня холодом. Потом – в коммуне. И во время побоища в медной библиотеке – впрочем, я не была уверена, что детский смех не был игрой моего воображения.

– Здесь есть дети? – резко спросила я.

Элаис Каторз выглядела совершенно ошеломленной.

– Дети? – переспросила она.

– Здесь есть дети? – твердо повторила я вопрос.

– Я… – начала она. Потом недоверчиво покачала головой. – Откуда ты знаешь? Мы были так осторожны….

– Здесь есть дети, мамзель Каторз? – повторила я.

Теперь ее изумление больше походило на тревогу.

– Только одно, – произнесла она. – Только одно дитя. Но я не понимаю, как ты узнала. Тебе кто-то рассказал?

– Я слышу их, – произнесла я. – Я слышу.

Она поднялась. Теперь она была почти в ужасе.

– Падуя, прошу тебя. Мы должны быть очень осторожны. Нельзя тревожить детей.

– Я думаю, нам надо взглянуть на них, – неожиданно произнес Юдика.

Он встал. Его лицо по-прежнему было бледно, он выглядел болезненно и стоял неловко, словно получил сильный удар по ребрам.

Но его глаза горели от переполнявшей его безмолвной ярости.

– Сядьте… – начала Элаис Каторз.

– Нет. – отрезал он.

– Мы думали, ты спишь, Юд, – сказала я.

– Я то отключался, то возвращался в сознание, – ответил он, не отрывая от нее пристального взгляда. – Но я слышал, о чем вы говорили. Ты отлично задавала вопросы, Бета. Такая техника сделала бы честь любому дознавателю. Предлагая ей свою информацию, ты заставила ее много чего рассказать о себе.

Я понимала, что так оно и было. Элаис Каторз настолько изголодалась по новостям из внешнего мира, что утратила всякую осторожность.

– Но, конечно же, – продолжал Юдика. – Ты не задала самый важный вопрос.

– Не задала, – подтвердила я. – Но как раз собиралась.

Элаис Каторз выглядела смущенной и полностью сбитой с толку. Она переводила взгляд с меня на Юдику и обратно.

– Ч-что? – не понимала она. – Что?

– Главный вопрос, мамзель Каторз, – произнесла я. – состоит в том, почему вы так хорошо информированы? Откуда вы знаете то, что знаете?

Внезапно ее лицо стало непроницаемым, она стиснула зубы. Было видно, что она по-настоящему разозлилась.

– Вы даже не представляете, с кем имеете дело, – произнесла она.

– В точку, – подтвердил Юдика. – Поэтому мы и спрашиваем.

– Я позову слуг. Они….

Лайтберн взвел курок своего пистолета Ламмарка. Спусковой механизм издал громкий металлический щелчок.

– Я вот думаю – не больно-то это крутая идея, – сообщил он.

Шадрейк внезапно заволновался. Его тревожное восклицание пробудило дремавшую Лукрею. Проклятый быстрым движением наставил на художника пистолет.

– Сиди ровно, где сидишь. – скомандовал он. Шадрейк весьма проворно повиновался.

– Ну что ж, посмотрим на это дитя, – объявил Юдика.

– Вы не можете! – почти выкрикнула Элаис Каторз. – Трон Терры, вы сошли с ума? Дети…

– Посмотрим на него, – повторила я. – А потом вы объясните, чем вы здесь занимаетесь, что из себя представляете, расскажете, откуда знаете то, что знаете, и каковы ваши намерения относительно нас.

– Вы не должны беспокоить никого из детей, – заявила Элаис Каторз.

– Вот это точно ни к чему, – подхватил Шадрейк, его голос дрогнул от неподдельного ужаса.

Я снова услышала смех; казалось, он доносился снаружи. Леденящий ужас снова сковал меня.

– Думаю, у нас нет выбора, – заключила я. – Покажите его нам.

Элаис Каторз подхватила позолоченный канделябр, и повела нас в холл. Ее движения выглядели довольно нервными. Одной рукой она поднимала подсвечник, другой – поддерживала длинный трен своего платья. Мы шли следом. Юдика и я следовали за ней по пятам. В руке Юдики был лазерный пистолет, который он наставил на мамзель Каторз, а я – держалась рядом, помогая ему идти. Я даже не взяла с собой кутро, захваченный в базилике.

За нами следовали встревоженный Шадрейк и ошеломленная Лукрея. Замыкал шествие Реннер Лайтберн, подгонявший этих двоих, держа их на прицеле.

В поместье Лихорадка царила тьма. Было уже поздно. Несколько слуг появились перед нами, привлеченные нашим движением, но Юдика недвусмысленно дал мамзель Каторз понять, что нам не нужны посторонние.

Она приказала им вернуться восвояси, и они подчинились.

Мы шли через холл, половицы скрипели под нашим весом. Лукрея заговорила, стала задавать вопросы, но Лайтберн приказал ей умолкнуть.

Темнота казалась неестественно-плотной. За стенами старого дома ночь укрыла черные деревья, сплетя их ветви в вуаль непроницаемой тьмы. Мы слышали, как ветки царапают по крыше и оконным стеклам под порывами ветра с болот, раскачивавшего невидимые во мраке деревья. Звук был словно от полчищ крыс, покидающих гибнущий в пучине корабль. Или словно маленькие дети играют в догонялки в комнате, расположенной этажом выше.

Мы подошли к закрытым двустворчатым дверям. При свете свечей было заметно, насколько они старые – потускневшие медные ручки, потертые и поцарапанные наличники.

– Открывайте, – приказал Юдика. Ему стоило немалого напряжения держаться прямо – и от этого он снова раскашлялся. Я вздрагивала каждый раз, когда слышала колючее статическое потрескивание, исходящее из его горла.

– Констан? – произнесла Элаис Каторз. Лайтберн позволил пьяному художнику выйти вперед. Он вытащил из кармана плаща большой тяжелый ключ и отпер двери. Мы вошли внутрь.

– Aula magna*, – произнесла она.

*Aula magna – большой зал, большая комната, гостиная

За дверями располагалось большое просторное помещение. Я вообразила, что когда-то это был банкетный зал или официальная столовая, где проводились приемы – но сейчас большая часть мебели, включая и большой банкетный стол, отсутствовала. Именно здесь хозяева имения хранили работы Шадрейка.

Стены были сплошь увешаны картинами. Элаис Каторз велела Лукрее обойти весь зал и зажечь множество свечей от ее канделябра. Свет становился все ярче, и мы смогли разглядеть многоцветное безумие окружавших нас творений.

Я не могу описать эти картины. Сказать по правде, у меня нет ни малейшего желания делать это – но даже если б я хотела, вряд ли мне удалось бы найти подходящие слова. Реальность, изображенная на них, была искажена, словно ее наблюдали через его зрительное стекло. Эти картины были плотью и кровью – но эта плоть и кровь превращалась в неодушевленное мясо, в жидкость, в дым. Серые фигуры, темные, как графит, и плоские, как сланцевые плитки, корчились и извивались. Их анатомия при ближайшем рассмотрении, выглядела мало похожей на человеческую, хотя фигуры явно принадлежали людям. Они казались древними, примитивными, словно некие изначальные органические формы, застигнутые в разгар разнузданной оргии, безумного и бездумного совокупления, свившиеся клубком среди дыма и ила, из которых возникал изломанный новорожденный мир.

И вместе с тем, эти картины, казалось, изображают знакомые мне места и людей, которых мне приходилось видеть – это были словно какие-то смутные воспоминания, которые я не в силах определить, сделав более ясными. Я бы сказала, что это были картины мира, который мы знаем – но в облике, который мы не в силах увидеть. Это были изображения вожделения и алчности, скупости и невоздержанности – низменных желаний, воплощенных в зримом облике, который человеку не дано увидеть.

И слава богу, что не дано.

– Что за мерзость вы сотворили? – судорожно выдохнул Лайтберн. Даже Лукрее было отчетливо не по себе. Шадрейк выглядел весьма довольным своей работой, но общая реакция, похоже, смутила его.

– Я лишь рисовал, то, что мне позволили увидеть, – ответил он.

– Тогда у вас не должно быть права видеть, – заявил Проклятый.

– Но именно этого они хотели! – жалобно взвыл Шадрейк.

– Кто? – не поняла я. – Владельцы Лихорадки?

– Вообще все, – запротестовал Шадрейк.

– Зачем вы привели нас сюда? – спросил Юдика. – Чтобы вызвать у нас тревогу? Отвращение? Или просто чтобы отвлечь нас?

Он прицелился из своего пистолета в голову мамзель Каторз.

– Покажите нам дитя!

– Это я и собираюсь сделать! – заверила она. – Он находится дальше! К нему надо идти через этот зал, мимо картин.

Она печально посмотрела на меня.

– Они его успокаивают, – добавила она.

Потом она двинулась дальше, к концу галереи aula magna, открыла расположенную там дверь. Я услышала, как она говорит что-то, обращаясь к невидимому собеседнику.

А потом прозвучал ответ.

Мужской голос, мягкий и мелодичный, как негромкая музыка, произнес:

– Ну конечно, Элаис, пусть войдут, если хотят посмотреть.

Я вошла в дверь вместе с Юдикой. Элаис Каторз стояла на пороге большой гостиной. На стенах здесь тоже висело множество картин – безумные фантазии Шадрейка. Комнату заливал свет множества высоких тонких свечей и круглых висячих светильников. Пол, казалось, был устлан лепестками роз – тысячи нежно-розовых лепестков были разбросаны повсюду, покрывая пол, собираясь в кучки, словно сброшенные по осени листья. На полу красовалась огромная керамическая чаша – почти что бассейн, достаточно большой, чтобы можно было стирать в нем одежду; казалось, он был наполнен черными чернилами. Кроме них здесь стояло огромное кресло – настоящий трон из резного дерева обитого богатой тканью, с высокой спинкой и большими, широко распростертыми подлокотниками. Две длинные ленты из золотистого шелка свешивались с одного из подлокотников, вились и петляли по усыпанному лепестками полу.

В кресле устроился мужчина. Он выглядел очень сильным, с великолепной мускулатурой. Он был обнажен, если не считать набедреднной повязки, что прикрывала его чресла. На его теле не было ни единого волоска, а кожа блестела от ароматического масла – он словно только что вышел из купальни, чтобы оказаться в объятиях возлюбленной. В одной руке у него был кубок, в другой – книга; он раскинулся в кресле самым расслабленным образом.

Его зрачки были золотистыми. Он поднял на нас взгляд. На его губах играла улыбка – и при виде нас она стала еще шире, открыв прекрасные, белоснежные, как алебастр, зубы. Я почувствовала, как Элаис Каторз вздрогнула всем телом.

– Вы – парии? – спросил он. Его голос был мягким и певучим, струящимся, словно негромкая мелодия. – Так приятно познакомиться с вами. Бесконечно-приятно.

– Что это такое? – прошипел Юдика. – Вы говорили о детях! Кто это? Здесь нет никаких детей!

– Конечно же, есть, – заметил мужчина. Он поднялся с кресла и отбросил книгу. Только теперь мы поняли, какой он высокий. Это был просто нечеловеческий рост. Простой смертный не мог быть настолько высоким.

– Я – Теке, – представился он, не переставая улыбаться.