Текст книги "Инквизиция: Омнибус (ЛП)"

Автор книги: Дэн Абнетт

Соавторы: Сэнди Митчелл,Грэм Макнилл,Джон Френч,Роб Сандерс,Саймон Спуриэр,Энди Холл,Джонатан Каррен,Нейл Макинтош,Тоби Фрост
сообщить о нарушении

Текущая страница: 153 (всего у книги 325 страниц)

– Я не знала, что Проклятым можно носить оружие, мистер Лайтберн, – эаметила я. – Особенно с такой огневой мощью.

Он снова пожал плечами.

– В этом я могу поступать как считаю нужным. От этого мое бремя не станет тяжелее. Проклятыми не становятся больше одного раза.

Нельзя сказать, чтобы это заявление показалось мне особенно обнадеживающим.

Глава 18
В которой время повернулось вспять

Мы шли к Кронаур Геликан. Вторая половина дня приближалась к середине. Собирался дождь – но пока еще не начался. Над Королевой Мэб висели темные тучи, они громоздились уступами, словно горные склоны, закрывшие небо. А еще они походили на город – город, заполненный силуэтами башен, стен и защитных бастионов… или на тень самой Королевы Мэб – тень, которую город каким-то непостижимым образом отбрасывал не на землю, а в небо. Мне пришли на память истории о Пыльном Городе – всем известном мифе, распространенном в префектуре Геркула. Рассказывали, что Пыльный Город находится далеко на северо-востоке, неподалеку от Сандерленда, на пути к огромной пустоши, которую называют Багряная Пустыня. Говорили, что когда-то Королева Мэб была одним из двух построенных в одно время городов-близнецов, и Пыльный Город – это все, что осталось от второго города, пришедшего в упадок и разрушившегося.

И теперь я развлекала себя фантазией, что именно его тень я вижу в небе.

На подступах к Кронауру, в дальнем конце площади Дельгадо-Сквер мы замедлили шаг, стараясь не выделяться на фоне пешеходов, неторопливо фланировавших по посольскому кварталу. Я решила, что нам не следует идти прямиком к зданию, а пройти небольшое расстояние в одном направлении, потом повернуться и двигаться в другую сторону, словно мы гуляем.

– Жди здесь, – приказала я Лайтберну.

– Не думаю, что это здраво, – сообщил он.

– Трон Святый! – раздраженно прошипела я. – Не могу же я появиться в таком месте в твоей компании. Твоя персона совсем не подходит к роли, которую я играю.

Я отсыпала ему щедрую горсть мелочи из кошелька.

– Иди вон в то кафе, сядь к столу поблизости от окна и закажи чашку каффеина. Смотри в оба, чтобы не пропустить меня. Я скоро вернусь.

Проклятый посмотрел на меня с большим сомнением, словно в моем предложении ему чудился какой-то подвох. Вообще-то, в других обстоятельствах его сомнения были бы вполне обоснованы – но сейчас мне было необходимо, чтобы он вывел меня к Мэм Мордаунт.

Я вручила ему синюю книжицу, которую прихватила в «Блэкуордсе». С тех пор, как она попала мне в руки, она уже несколько раз спасла жизнь нам обоим. Так что, я совсем не хотела потерять эту вещицу.

– Это ценная штука, – сказала я. – Мне понадобится время, чтобы изучить ее – чувствую, она может быть очень полезна. Держи ее у себя, пока я схожу в мои комнаты. Это – гарантия того, что я точно вернусь.

Он посмотрел на книжку, недоверчиво скривил губы, но сунул ее во внутренний карман.

– Если вы не появитесь через час, – сообщил он. – Я пойду туда.

Я оставила его у кафе и пересекла площадь. Дождь по-прежнему собирался, но никак не мог начаться. У меня был ключ от задней двери, но сейчас, днем, Лаурель Ресиди должна была воспользоваться парадным входом.

На улице, у входа в Кронаур, похоже, играли дети. Они мелом начертили на мостовой «классики», чтобы прыгать по ним.

Или рисунок был сделан для того, чтобы так подумал кто-то проходивший мимо.

Я вгляделась в линии. Базовый код, которому учил нас ментор Мерлис – информация о том, что это убежище небезопасно или раскрыто противником.

Несомненно, Юдика оставил его, чтобы предупредить меня. Наши враги, упрямо продолжая преследование, напали на наш след в Кронауре.

Я вернулась в кафе и нашла Лайтберна.

– Быстро вы, – произнес он.

– Надо уходить, – ответила я.

Он выглядел озадаченным. Потом поднялся и двинулся на улицу, вслед за мной.

– И что ты собираешься делать? – поинтересовалась я.

Он колебался.

– Мы выполнили что вы сказали, – произнес он. – Теперь будем делать то, что нужно мне.

– Нет. – заявила я. – Моего друга здесь нет. Он перебрался в другое место. И мы должны его найти.

Лайтберн вздохнул.

– Где? – спросил он.

– Переплетная мастерская, на улице Ферико, неподалеку от Врат Мытарств.

Заповеди Хаджры были простыми и понятными. Человек возвращался к последней роли и персонажу, и – если это оказывалось ошибкой – к тем, что были до этого. Роль Лаурели Ресиди оказалась скомпрометированной, так что, я должна была поспешно отступить к заданию, которое выполняла до того, и, возобновив ту, другую роль, исполнять ее до тех пор, пока это было целесообразно. Юдика знал это. Я, на всякий случай, сообщила ему о своих последних заданиях.

Но меня тревожило то, что нас смогли обнаружить так быстро. Я была совершенно уверена, что, когда мы прибыли в Кронаур Геликан, за нами не было «хвоста». Это могло свидетельствовать о том, что кто-то, возможно, кто-то захваченный во время налета на Зону Дня, выдал местоположение тех, кто смог сбежать, выполняя команду Хаджра.

Но больше всего во всей этой истории меня тревожило то, что лишь немногие обладали информацией о наших заданиях достаточной, чтобы рассказать о них что-то стОящее. Точнее – о местах исполнения заданий кандидатами знали только наши менторы. А я не могла представить, чтобы хоть кто-то из них – даже ментор Мерлис – раскололся бы, не выдержав допроса. Меня пробирала дрожь от одной мысли, какими методами нужно было воспользоваться, чтобы вырвать подобное признание.

Прежде, чем взяться за роль Лаурели Ресиди, я исполняла другое задание в качестве помощника в переплетной мастерской на улице Ферико. Тогда я использовала имя Блиды Доран. Но, когда мы подошли к мастерской, я обнаружила на мостовой все те же начерченные мелом «классики».

Мы свернули на другую улицу.

Еще шаг назад – и Блиду Доран сменила Серо Ханнивер, компаньонка богатой мамзели, которая целый месяц исполняла свои обязанности в доме семьи Тевери. Мы двинулись туда окольным путем, по району Соларсайд, к резиденциям аристократов на аллее Чьерос. Наконец-то пошел дождь.

Полило довольно сильно – но струи дождя не смогли полностью смыть знаки, нарисованные мелом на стене рядом с домом Тевери.

Лайтберн явно беспокоился. Похоже, он не совсем понимал, что мы делаем и почему это так важно. Что же до меня – я чувствовала себя так, словно путешествую назад во времени, бежала от одного персонажа, чью роль я играла когда-то, к другому – но лишь для того, чтобы, не останавливаясь, бежать дальше. Я падала в мое собственное прошлое, вновь встречая людей, которых не рассчитывала увидеть снова.

Все это смущало меня и не позволяло сосредоточиться. Кроме того, я ужасно боялась, что враги настигнут меня. Прошел всего один день с их нападения на нас – а они уже смогли сломить одного или больше из наших менторов, раскрыли наши тайны, получили сведения о наших прошлых ролях. Я попыталась вспомнить, о скольких из этих ролей рассказала Юдике. Кажется, о трех, или четырех? Тогда мне казалось, что этого количества хватит с лихвой, чтобы надежно защитить нас. Теперь я боялась, что все они раскрыты, мне придется отойти назад еще дальше, и Юдика уже не сможет найти меня.

До Серо Ханнивер была Падуя Прэйт. Я была полностью уверена, что она была последней, о ком я рассказала Юдике. Если я не смогу использовать роль Прэйт, как Лаурель Ресиди, Блиду Доран и Серо Ханнивер до нее – Юдика не будет знать, куда идти дальше.

Проклятый Лайтберн выглядел все более мрачным.

– А теперь куда? – спросил он.

– Коммуна на улице Ликанс, это у Врат Мытарств, за богадельней.

Падуя Прэйт три недели работала натурщицей в коммуне художников, попутно проходя обучение у тамошних колористов, узнавая, как правильно смешивать краски. Выполняя это задание, я следила за художником по имени Констан Шадрейк. В некоторых из его недавних работ начали появляться настораживающие символы, и Секретарь приказал мне проследить за ним, чтобы узнать, не свел ли он знакомство с людьми, склонными к еретическому образу мыслей, или приобрел какие-нибудь запрещенные работы, которые вдохновили его. Но я ничего не обнаружила. Символы оказались лишь случайным совпадением.

Скрываясь под именем Падуи Прэйт, я делила жилье с другими подмастерьями, помощниками и натурщицами в ветхом жилом доме на территории коммуны… который был, в сущности, пустующим зданием, которое заняли без ведома владельцев.

Коммуна располагалась в старых фортификационных сооружениях, возведенных на улице Ликанс. Шестеро или семеро художников открыли в них свои на скорую руку организованные студии, и вскоре весь этот район превратился в артистический анклав.

Когда мы дошли туда, дождь разошелся вовсю. Если снаружи и были рисунки мелом их давно уже смыло без следа.

Я колебалась. Мне совсем не хотелось терять контакт с Юдикой, а это был последний шанс поддерживать эту связь.

Мы вошли внутрь.

Все выглядело в точности так, как я помнила. На первом и втором этаже большие помещения были превращены в череду разбросанных как попало студий с выцветшими драпировками, висящими на стенах и старыми, скатанными в рулоны коврами, лежащими на полу. Мебель и прочая бутафория в беспорядке были раскиданы вокруг, а ковры – сильно забрызганы краской. Столы, стеллажи, стулья и мольберты были так же испятнаны брызгами всяких веществ – этими орудиями ремесла художников было заставлено все вокруг. Подоконников не было видно под мисками и флягами с грязной водой и маслом для красок, а также коробками, наполненными тряпками, в которых покоились палетты с банками краски, палитры, приспособления для растирания красок и великим множеством стаканов, из которых торчали кисти. В воздухе висел тяжелый запах олифы и растворителей, и совсем нечем было дышать от резких ароматов минеральных красителей, которые хранили и смешивали колористы в мастерских на верхних этажах.

Никто не работал. День уже клонился к закату, свет был неудачный, и, насколько я помнила, в это время дня большинство художников вкушали заслуженный отдых по окрестным кабакам или в жилых комнатах на чердаке с мешочками травы лхо.

Лайтберн фыркнул – весьма презрительно. Вдоль стен коридора висело множество картин, некоторые из них были написаны недавно и высыхали – но ни одна из них явно не впечатлила его. Здесь были и другие работы – эстампы, скульптуры, миниатюры, пиктографические работы, но я не видела особенного смысла, чтобы обращать на это его внимание. Очевидно, что Реннер Лайтберн, смотрел на жизнь с самой простой и практической точки зрения – и эта точка зрения не предполагала места для удовольствия от созерцания предметов искусства.

Ну, и если уж совсем честно – большинство этих творений в лучшем случае можно было охарактеризовать как «недурные». Коммуна была рабочей студией для коммерческой портретной живописи. У некоторых из здешних жителей, конечно же, были более высокие устремления – но сомнительно, чтобы им когда-нибудь удалось бы их реализовать. Несомненный талант был разве что у Шадрейка. Мне было любопытно, живет ли он здесь до сих пор.

Верхний этаж был более поздней надстройкой, его пол настлали прямо поверх массивных стропил старых фортификационных сооружений. В этом помещении, разделенном на части старыми грязными занавесками и другими самодельными драпировками – там жили и спали натурщицы, подмастерья, колористы и другие младшие члены коммуны, вместе со своими приятелями и прочей сомнительной публикой, которая старалась поживиться за чужой счет.

Мы поднялись наверх. В помещении было пусто – только несколько юнцов дремали на тюфяках и старуха кипятила оловянный чайник на переносной плитке. Место, которое раньше принадлежало Падуе Прэйт, сейчас было занято другим человеком, но я быстро нашла свободное местечко. Я знала, как все здесь устроено. Вновь пришедший просто занимал ближайшее свободное место.

Место, которое я нашла, находилось под скосом крыши, там лежала пара грязных матрасов, а с карниза спускалась старая зеленая шелковая занавеска, которую при желании можно было задернуть.

– Это здесь? – не понял Лайтберн.

– Мы подождем здесь моего друга, – ответила я.

Он уселся на один из матрасов. Было видно, что мои слова не убедили его, и он в любой момент готов вскочить и сбежать.

Через несколько минут я увидела Лукрею – молодую натурщицу и колористку, которая жила здесь и в те времена, когда я была Падуей Прэйт. Она выглядела еще более тощей, чем я помнила. Я пошла поздороваться, оставив Лайтберна сидеть, где сидел, не спуская с меня глаз.

– Падуя? – взвизгнула Лукрея – Ты вернулась!

Похоже, она была рада видеть меня… несмотря на то, что ее глаза были подернуты поволокой от употребления лхо.

– У меня не выгорело с работой, – произнесла я. – Так что, я решила вернуться. Констан все еще здесь?

Она кивнула.

– Он пару раз вспоминал тебя. Похоже, он положил на тебя глаз. Вот он обрадуется, что ты вернулась.

Шадрейк был малосимпатичным субъектом, говорили, что он относится к натурщицам, как к игрушкам – использует их и выбрасывает.

– Пусть-ка держит свои хотелки при себе. – заявила я.

– Он по-прежнему очень хорошо платит тем, кто может позировать так же хорошо, как ты, – сообщила она. – Тебе имеет смысл его использовать. Он заинтересован в тебе, так пользуйся этим пока можно – в своих интересах.

Я пожала плечами. По ее тону я предположила, что Шадрейк либо уже получил от нее что хотел, и выгнал – либо она недовольна тем, что он не обращает на нее внимания. И, боюсь, это было скорее второе – она казалась слишком худой и бледной для него. Бедность, плохое питание и лхо истощали Лукрею – и это не шло на пользу ее внешности. Шадрейк любил своих девочек и мальчиков – но он предпочитал более здоровый вид; облик, излучающий грубоватую энергию. Если же их красота начинала разрушаться и юность – увядать, для него это было равносильно разрушению и увяданию его самого.

– А кто-нибудь еще спрашивал про меня? – задала я вопрос.

– Да так, пара человек, – ответила она. – …после того, как ты пропала так внезапно. – Она назвала несколько имен, эти члены коммуны стали друзьями Падуи во время ее недолгого пребывания здесь. – А в последнее время вообще никто.

Я кивнула.

– Где ты достала эти вещички? – спросила она, охваченная внезапным интересом. – Прямо, глаз не отвести! Такой фасон, красотища!

Я была облачена в мокрый, а сейчас еще и испачканный – но по-прежнему элегантный костюм Лаурели Ресиди.

– Эти? – произнесла я, опустив голову, чтобы оглядеть себя. – Терпеть не могу это тряпье. Эти чопорные шмотки заставил меня нацепить художник, с которым я занималась.

– Кто такой? – спросила она.

– Сим, ему платит Совет Регентов.

Похоже, это произвело на нее впечатление.

– Но он – честный человек. И, говорят, хорошо платит.

– Да он не лучше Шадрейка. Грязный старый развратник. Он хотел нарисовать меня, потом потребовал большего. Когда я отказалась и сказала, что ухожу, он не отдал мне мою одежду – так что, пришлось идти в чем была.

Лукрея хихикнула.

– Они ужас до чего неудобные, – произнесла я.

– А это кто? – шепотом спросила она, показав глазами в сторону Лайтберна.

– Пока и сама не знаю, – ответила я. – Он таскается за мной, словно пес.

– А он ничего, хотя и мрачный, – заметила она. – Похоже, опасный тип. Мне нравится, когда парни так смотрят.

– Я пока не решила, буду ли иметь с ним дело. – ответила я.

Она улыбнулась мне и обняла с неподдельным энтузиазмом. Я чувствовала запах ее немытого тела, ощущала ее несвежее дыхание и, кажется, могла бы пересчитать все ее кости.

– Так приятно видеть тебя снова, Пад! – воскликнула она. – Почему бы тебе не заглянуть в мою берлогу, покурить и поболтать?

– Так и сделаю, – заверила я. Больно было видеть, как она изменилась с нашей последней встречи. Похоже, она совсем перестала следить за собой. – Я только разберу вещи и спущусь.

Я вернулась к Лайтберну, задернула занавеску и села. Я решила, что могу дать Юдике несколько часов – а может быть, даже всю ночь. Темнело, и меня совсем не радовала перспектива бродить по окрестностям после захода солнца. Кроме того, Лайтберн отказался говорить мне, насколько далеко было идти к Мэм Мордаунт.

Ожидая, я вытащила синюю книжицу и начала изучать ее, рассчитывая немного больше узнать о тайном обществе, которое стало смертельным врагом Зоны Дня и так жестоко разбило наши жизни. Работая, я попыталась расслабиться и прогнать все посторонние мысли, используя мою успокаивающую литанию. Голос сестры Бисмиллы в моем воображении, голос, который, как я подозревала, мне уже никогда не придется услышать, был очень печален.

Кроме номера на обложке – 119 – и заголовка на анграбике, книга была написана каким-то сложным шифром. Я пыталась пробиться через пожелтевшие страницы, покрытые плотными рядами написанных коричневыми чернилами букв. Замена и перемещение не помогли, очевидные числовые формулы тоже не работали. Определенно к этому шифру должен быть «собственный» ключ, и я подумала, что цифра 119 может быть его частью. Но что она могла значить? Сто девятнадцатое слово? Сто девятнадцатая страница? Сто девятнадцатое слово на сто девятнадцатой странице?

Или это был просто сто девятнадцатый блокнот Лилеан Чейз – возможно, она кропотливо нумеровала их… в отличие он нашего Секретаря?

Проклятый негромко ворчал – его явно не устраивало такое долгое ожидание; так что, мне пришлось дать ему еще несколько монет и сказать, чтобы он спустился на улицу и купил нам чего-нибудь поесть и попить. Он выполнил указание с большой неохотой.

Его не было уже около получаса, когда я почувствовала, что кто-то наблюдает за мной. Это было крайне неприятное ощущение – кроме тревоги, которую я чувствовала, оно напомнило мне о моем недавнем ночном пробуждении; такое же чувство заставило меня встать и обыскивать чердаки, пока я не нашла Сестру Тарпу.

Я чувствовала чей-то взгляд, устремленный на меня. Я встала с матраса и подошла к занавеске, почти ожидая увидеть Лукрею, пришедшую меня навестить, но снаружи было пусто. Другие матрасы были свернуты, спальные места скрывались за драпировками и шторами. Горело несколько ламп. Легкий ветерок шевелил занавески. Я могла слышать легкий стук дождевых капель по крыше.

За шторой меня невозможно было увидеть – разве что, какой-нибудь бесстыжий вуайерист провертел дырку в полу или в наклонной стороне крыши надо мной. Это ощущение устремленного на меня взгляда мог вызвать не «физический» взор. Нас учили, что при определенных условиях внутренний взор псайкера, устремленный сквозь стены, может вызвать ощущение, напоминающее солнечный ожог. Я отключила мой манжет, но ощущение не пропало.

Я взяла изогнутую серебряную булавку и вышла наружу. Я шла вдоль помещения, спокойно оглядывая и отмечая людей, которые спали, отдыхали или выпивали в своих отгороженных занавесками уголках. Я вышла на верхнюю площадку лестницы. Никаких следов Лайтберна – похоже, он не собирался возвращаться.

Я стала спускаться вниз.

Прошлой ночью – ночью, которая стала роковой для Зоны Дня, я думала, не придумала ли я это ощущение, что за мной наблюдают. Прокручивая те события в памяти, я решила, что это было лишь продолжение моего сна, предшествующее пробуждению, которое последующие травмирующие события превратили в правдоподобнейшую подделку под настоящее воспоминание.

Но теперь я чувствовала то же самое. Это было настоящее, вполне реальное ощущение, а не просто игра воображения – и это убедило меня, что и прошлой ночью мое чувство было реальным. Но это вызвало новый вопрос: неужели коммуну постигнет тот же рок, что прошлой ночью пал на Зону Дня? Или некая сила, некий сверхъестественный психический импульс, не бывший частью готовящегося вторжения, пробудил меня, чтобы я обнаружила Сестру Тарпу?

Я решила рискнуть. Стоя на середине лестницы, я снова включила мой манжет, становясь более восприимчивой – более уязвимой – для псайканы.

И почти тотчас же я услышала детский смех. От этого звука я похолодела – именно его я слышала на чердаке Зоны Дня. Я с трудом сглотнула и медленно двинулась вниз, напряженно прислушиваясь, ловя каждый звук.

Нижняя площадка представляла собой довольно широкое пространство, ярко освещенное старой люстрой, явно знававшей лучшие дни. Здесь стоял ветхий продавленный диван и две большие фарфоровые вазы, которые использовали как подставки для тростей. Половицы, перила, стены и потолок были окрашены в тускло-белый цвет, так что привинченное к стене старое зеркало в позолоченной раме казалось только еще одним участком белой стены в форме зеркала. С одной стороны была пара закрытых двустворчатых дверей. С другой стороны площадки – двери, ведущие в мастерские, где смешивали краски. Эти дверные проемы были полускрыты грязными драпировками. Пыльные разноцветные дорожки – следы многочисленных ног тянулись за эти двери и от них – пыль растираемых красок оседала на обуви тех, кто ходил по этим белым половицам.

От площадки ветхая лестница вела к другим мастерским, где готовили и растирали краски, расположенным этажом ниже.

Я снова услышала детский смех и резко повернулась. Я заметила движение – занавеска, скрывавшая дверной проем, ведущий в одну из мастерских, слегка шевельнулась.

Я двинулась туда, держа наготове булавку. Я откинула занавеску и вошла.

Густой, спертый воздух был наполнен запахами растертых в порошок минералов. Грязные складные столы, тянущиеся вдоль всего помещения, были уставлены банками пигментов, чашами для их смешивания, флягами, бутылками и прочими посудинами с чистой олифой. Ложки, кисти, штихели, ножи – все необходимые инструменты, потемневшие от времени, стояли здесь в горшках. Пол представлял собой беспорядочную мешанину цветных пятен. В помещении никого не было. Несколько ламп, оставленных здесь, лили свет, перламутрово-тусклый из-за висящего в воздухе тончайшего порошка.

Я пересекла помещение и вошла в смежную мастерскую – она была чуть меньше, но точно так же обставлена. И тут мне снова показалось, что я слышу смех. Кроме того, я ощутила какое-то движение.

К первым двум помещениям анфиладой присоединялось третье, и я вошла в него. Там на одной из лавок сидел старик, осторожно смешивая в керамической чаше оттенок красной краски.

– Что вам угодно? – спросил он, взглянув на меня.

– Сюда… – начала я. – Сюда не заходил ребенок?

Он выглядел озадаченным.

– Нет, сюда вообще никто не заходил, – ответил он.

Я пересекла помещение, мимо подносов, уставленных бутылками – каждая была аккуратно заткнута пробкой – и вошла в кладовую, где в больших стеклянных бутылях на деревянных полках хранилась олифа и суспензии, используемые для смешивания красок. Краем глаза я заметила крохотную фигурку, метнувшуюся прочь из двери в дальнем конце помещения.

Ребенок. Ростом он был мне не выше середины бедра.

Я ринулась следом. Дверной проем, откинутая занавеска – и я снова оказалась на лестничной площадке. Здесь никого не было, но двустворчатая дверь на дальней стороне площадки, которая раньше казалась запертой, теперь закрывалась за кем-то.

Я подлетела к ней и рывком распахнула ее. Мне в лицо ударил каскад звуков.

В этом помещении – заставленной мебелью и грязноватой гостиной – собралось около двух дюжин человек, все с музыкальными инструментами. Музыка была популярным развлечением в коммуне, многие из здешних жителей любили собираться вечерами, чтобы помузицировать, выпить под музыку или впасть в дремотное оцепенение под действием лхо, улыбнись-травы или веселящих камней.

По случайности, в тот-самый момент, когда я распахнула дверь, они начали играть первую пьесу за этот вечер, извлекая пронзительный мотив из скрипок, барабанов, труб, теорб[63]63
  «Басовая лютня», старинный вид лютни.


[Закрыть], сакбутов[64]64
  Старинный музыкальный инструмент, разновидность тромбона.


[Закрыть] и других инструментов. У одного из испачканных краской музыкантов был даже лирон – шестнадцатиструнная виолончель.

Акустический удар заставил меня подпрыгнуть.

Я вскрикнула от неожиданности – собравшиеся в комнате музыканты перестали играть и засмеялись, глядя на меня. Думаю, я действительно выглядела крайне комично, когда, побледнев, шарахнулась от двери.

– Смотрите-ка! – крикнул кто-то, – Это же Падуя. Она вернулась!

Некоторые встали со своих мест, чтобы поздороваться со мной, или чтобы представить меня новеньким, с которыми я была незнакома. Сейчас мне меньше всего была нужна их компания – но я должна была играть мою роль.

Пока меня осыпали приветствиями, я оглядывала помещение, не обращая особенного внимания на окружавших меня лиц. Комната была заставлена старой мебелью, пол скрывался под ковриками, потрепанными пуфами и подушками. Повсюду горели лампы, стояли стаканы, бутылки, тарелки с локумом, засахаренными фруктами и лежали готовые к употреблению трубки и кальяны.

Но нигде не было и следа ребенка – я осмотрела все, но он не прятался ни за одним из многочисленных предметов мебели и не таился ни в одном из темных углов.