Текст книги "Любовь в облаках (ЛП)"

Автор книги: Байлу Чэншуан

Соавторы: RePack Diakov
сообщить о нарушении

Текущая страница: 86 (всего у книги 86 страниц)

Он смотрел на неё серьёзно, взглядом человека, принявшего решение.

– Пока всё не будет под контролем… я не позволю тебе идти со мной.

Лицо Чанлэ вытянулось, губы поджались:

– И кого же ты принимаешь за ребёнка? Думаешь, я слаба? Моя юань ничуть не хуже!

– Дело не в силе, – он сжал губы. – Дело в том, что я… не вынесу, если с тобой что-то случится.

Сердце у Чанлэ дрогнуло. Забилось быстрее, будто в юности, в те далёкие дни, когда он только начал ей нравиться.

Она вся залилась краской, порозовела от ушей до ключиц, запнулась:

– Мы… мы же давно женаты. Ну чего ты всё говоришь такие слова?..

– А я хотел бы услышать такие слова… от тебя, – прошептал он, глядя вниз, пряча глаза. – Столько лет вместе… а ты ни разу не сказала.

Щёки Чанлэ стали ещё ярче, руки судорожно сжались в складках платья – она даже не знала, куда их деть.

– Да что в них такого? Нечего тут слушать… – пробормотала она, отворачиваясь.

И тут её взгляд невольно упал на невысокий столик у мягкой скамьи. Там, среди бумаги и книг, лежал запечатанный конверт. Почерк – узнаваемый. И три чётких иероглифа… Ли Шаолин.

Чанлэ замерла. И Хэ Цзяньхэ тоже на миг остолбенел – но тут же, словно спохватившись, быстро накрыл письмо ладонью и убрал его в ящик. С губ его сорвалось сдержанное:

– Это от твоего брата. Ничего важного. Я не позволю ему и вправду сослать Ли Шаолина.

Чанлэ нахмурилась, подняла взгляд:

– Почему?

– Что – почему?

– Раз мой брат считает, что он заслуживает ссылки… почему ты мешаешь?

Хэ Цзяньхэ скользнул по ней взглядом:

– А если его пошлют в отставку – он, как пить дать, прибежит к тебе жаловаться. А я не хочу, чтобы ты с ним встречалась.

Чанлэ смотрела на него, недоумевая:

– Я не виделась с ним один на один уже десять лет. Что он мне скажет? На что пожалуется? Когда-то, в юности, я была глупа, наивна… Хотела хоть как-то компенсировать ему всё тем, что выпросила для него эту должность. Но сейчас… Если он утратил честь, если его достоинство не соответствует чину – пусть его и разжалуют. Это его вина. Ко мне она не имеет никакого отношения.

Хэ Цзяньхэ не ожидал таких слов. Он замер, почти удивлённо. Несколько секунд молчал – в нём будто бы что-то поколебалось.

– Не виделась? – наконец спросил он. – Но ведь в прошлом году, когда он женился, он прислал тебе приглашение.

Чанлэ фыркнула:

– И я его не приняла. Сказала служанкам – выбросить.

– Тогда почему ты весь день просидела взаперти? – не выдержал Хэ Цзянхэ, уже с улыбкой, наполовину смеясь, наполовину раздражённо.

– Я же тебе одежду шила, – продолжила она. – Потом принесла тебе. Или ты думал, что она с неба свалилась? Мне ж надо было где-то сесть и сшить её!

Хэ Цзяньхэ не ответил. Только неловко отвёл взгляд… а потом и вовсе повернулся к ней спиной.

И тут Чанлэ всё поняла. Глаза её чуть расширились – в ней вспыхнуло озорство и удивление.

Она подошла ближе, заглянула ему в лицо:

– Так вот оно что… Ты решил, что я заперлась в комнате, потому что переживаю из-за его свадьбы? И… ты приревновал?

Он продолжал молчать, но голову отвернул ещё дальше – будто ребёнок, которого уличили в чём-то постыдном.

Чанлэ не удержалась – рассмеялась и наклонилась к нему, ловко просунув лицо в поле его зрения:

– И ты, наверное, подумал, что одежду я тебе потом отдала из чувства вины? Мол, утешить?

Щёки Хэ Цзяньхэ налились краской. Он раздражённо выдохнул:

– Так нечестно. Ты же не объяснила тогда ничего.

– А если я только имя его вслух произношу – ты уже хмуришься. Что мне объяснять? – Чанлэ пожала плечами. Голос у неё стал тише. – Я уже в день нашей свадьбы поняла, что он для меня больше никто.

Тогда, на своём дне рождения, она сама встала перед императором и императрицей – и с улыбкой, с ясными глазами, попросила у них разрешения выйти за Хэ Цзяньхэ. После этого полгода шли приготовления, и, наконец, состоялась свадьба.

За всё это время Ли Шаолин не пришёл ни разу. Не написал, не сказал ни слова. И только после свадьбы, когда всё уже было позади, он вдруг явился – пьяный, с глазами, полными смятения, – и спросил: «Ты… по-прежнему готова выбрать меня?»

Чанлэ тогда почувствовала что-то странное – даже не гнев, а почти… недоумение.

Какой же он, в сущности, нелепый человек…

Ли Шаолин всегда думал только о себе. Когда он не хотел её – просто исчез. А когда вдруг понял, что хочет, то счёл само собой разумеющимся, что она всё бросит, забудет, зачерпнёт прошлое – и пойдёт к нему. Даже если уже замужем. Даже если цена – её честь и честь рода.

С какой стати?

Если раньше в её сердце ещё теплилось нечто похожее на сожаление…, то с того дня и это исчезло. Когда она увидела, как Ли Шаолин, дрожащий от выпитого вина, бормочет свои «а что, если», – она впервые ясно осознала: рядом с ней сейчас человек, который достоин. Настоящий мужчина, готовый ради неё рисковать собой, вступить в огонь и воду – и не попросить ничего взамен.

Хэ Цзяньхэ не говорил о любви – он действовал. Он жертвовал, защищал, был рядом, когда было страшно и трудно.

И с того самого дня, как они поженились, Чанлэ знала: её выбор сделан. Окончательно.

Она всей душой принадлежит Хэ Цзяньхэ. Только ему.

Только вот… её супруг, похоже, до сих пор не знал всего этого. Или, может, просто не верил. По-прежнему был уверен, что в её сердце притаился кто-то другой. И, стоило чему-то задеть эту воображаемую боль, он снова и снова замыкался в себе, уходил в маленький кабинет и пропадал там на дни.

Вот и сейчас – она всё сказала, открыто, ясно, без утайки. А он всё равно смотрел на неё так, словно не верит. Будто ждёт, что она обманывает его из жалости. Потом махнул рукой, вздохнул и сказал себе почти с облегчением:

– Ну, раз ты не возражаешь… значит, пусть всё идёт, как идёт. Его, скорее всего, сошлют в деревню у Синьцао.

– Хорошо, – спокойно кивнула Чанлэ.

В день, когда Хэ Цзяньхэ отправлялся в поход, Чанлэ, по велению своей матушки, взяла тот самый мешочек с семенами и посадила их – по обе стороны от ворот, в цветочные гряды.

Ростки взошли быстро – удивительно быстро. И вот, через три месяца, в один из обыкновенных дней, вернувшись с прогулки, она подняла глаза…

И увидела: у входа в дом, по обе стороны, раскинулись высокие, пышные, выше человеческого роста – кусты юаньянихуа. Цветы парными бутонами, густые, благоухающие, – как будто они были живым обещанием: всё, что у нас есть, уже проросло, и осталось только дождаться его возвращения.

Сердце у Чанлэ дрогнуло. Она тут же села писать письмо:

«У ворот, где я посадила семена, распустились цветы. Пора тебе, любимый, возвращаться».

7. С Новым годом

Хэ Цзяньхэ только что одержал победу – пал последний остров. Он стоял среди воинов, принимал поздравления, и вокруг гремел весёлый шум: уставшие, окровавленные, но счастливые бойцы праздновали победу.

И именно в этот момент ему вручили письмо от принцессы.

Один из воинов, изрядно подогретый вином, громко, почти торжественно прочёл строки вслух. И сразу вокруг раздались шутки, свист, улюлюканье. Все подхватили – кто с хохотом, кто с доброй завистью.

А Хэ Цзяньхэ сидел на возвышении, на главном военном месте, и, слушая эти слова, вдруг потерял дыхание. На миг забыл обо всём – о победе, оружии, славе.

У ворот, где я посадила семена, распустились цветы. Пора тебе, любимый, возвращаться.

Так прямо, так открыто. Совсем не сдержанно, не прикрыто метафорами, как в старинной строке: «Цветы распустились на дороге – ты можешь не спешить, возвращайся медленно.»

Но именно в этой прямоте было что-то… щемящее. Что-то, от чего сердце стучало громче. Значит… она скучает по нему?

Та, кого он всегда называл своей маленькой принцессой… наконец зовёт его домой?

Ему уже перевалило за двадцать. Почти тридцать. И только теперь, похоже, её сердце по-настоящему открылось для него.

– Генерал, – протянул кто-то с шутливой усмешкой, – да вы не волнуйтесь так. Просто цветы распустились – вот и зовут вас глядеть. Мы скоро и сами домой двинем.

– Я… я не волнуюсь, – проворчал он, упрямо отводя глаза.

Но руки его, дрожащие на коленях, выдавали с головой. Воины вокруг расхохотались и начали передавать ему чаши с вином, подбадривая.

Он пил – не чувствуя вкуса. И вдруг, сквозь хмель, в памяти всплыла… та маленькая, упрямая дверь его кабинета. Та, за которой она когда-то сидела, молча, на ступеньках, дожидаясь, когда он выйдет.

В ту далёкую весну, когда Чанлэ впервые переступила порог его кабинета, он сидел в углу, притворяясь, что читает. Но тогда она даже не взглянула на его рабочий стол.

Если бы взглянула… хоть на мгновение… она бы увидела.

На столе, на стуле, на полу – повсюду были разложены листы тонкой бумаги сюань. И на каждом, снова и снова, разными почерками, спеша, размашисто, неуверенно и страстно – было выведено одно и то же имя. Её имя.

Сотни раз. Тысячи. Как молитва. Как безмолвный вызов самому себе.

Сколько может длиться любовь к одному человеку?

У одних – неделю. У других – год.

А есть такие, что несут её всю жизнь. Даже когда волосы седые, голос ослаб, даже когда кости разваливаются в прах – и тогда, в самой пыли, им хочется быть рядом с нею. Смешаться, раствориться, стать частью её дыхания.

– Генерал! Куда вы?! – раздался вдруг гул голосов за спиной.

Хэ Цзяньхэ отряхнул с плеч винный хмель, взмахом скинул плащ, прыгнул в седло. Его цилинь-фэйшоу – величественный духовный зверь – громко рявкнул, срываясь с места.

– Цветы распустились, – бросил он, оборачиваясь. – Я иду их смотреть. Без меня не ждите!

Не успели соратники даже опомниться, как он уже растворился за воротами лагеря, оставив после себя только следы копыт и вихрь весеннего воздуха.

Чанлэ сидела во дворике, подперев щёку ладонью. Солнце клонилось к горизонту, ветер шевелил края её рукава.

Только сейчас, внезапно, она вспомнила – вот-вот наступит Новый год.

С тех пор как они поженились, каждый Новый год они встречали вместе – рука об руку, в императорском дворце, на ночном бдении до рассвета.

А теперь?.. Теперь она пойдёт одна?

Чанлэ нахмурилась. Мысли стали тревожно перекатываться в груди.

Императрица будет с императором. Её младший брат – с Хай Цинли. У всех есть кто-то рядом. Только она… одна. Возле неё – пусто.

В письме, которое прислала мать, было написано: «Посади цветы. Когда они распустятся, твой царственный супруг вернётся вместе с ними.»

Ну как же… – хмуро подумала она, надув губы. Это же шутка. Не может из цветов вырасти человек.

Пусть и правда, что острова на границе были малонаселёнными, сдались легко… но, если судить по времени, он точно не успеет вернуться раньше Нового года. Уж никак.

Раздосадованная, Чанлэ решительно поднялась, направилась к грядке с цветами юаньянихуа – и, почти со злостью, потянулась к одному из пышных бутонов. Хотела оборвать. Хотела хоть так выместить это чувство пустоты.

Но едва сжала пальцами стебель – услышала.

Ветер. Он изменился.

Прислушалась. Лёгкий, шуршащий звук по снегу… шаги?

Она отпустила цветок, отступила, прищурилась – и увидела.

По заснеженной дорожке, устремлённый вперёд, как стрела, к ней бежал человек. Он уже спрыгнул с цилиня, зверь остался у ворот. Он бежал. Сквозь холод, сквозь лёгкие хлопья снега, с лицом – как солнце, с глазами, полными света.

С каждым шагом – ближе.

А потом… он обнял её. Сквозь одежду – всё равно было тепло. Живое, родное.

Снег прижимался к щекам, пронизывал воздух, но изнутри – её согревал только он.

У Чанлэ задрожали ресницы. В горле застрял ком. И, выдохнув почти с удивлением, она прошептала:

– Так это правда… из этих цветов и вправду может вырасти мой царственный супруг…

Хэ Цзяньхэ тяжело дышал, крепко прижимая её к себе, будто боялся, что всё это – сон.

– Ты… наконец-то поняла, – прошептал он.

– Что поняла? – растерянно моргнула Чанлэ, не отрываясь от него.

Он ничего не стал объяснять. Просто засмеялся – искренне, светло – и, закружив её на руках, развернулся в танце прямо во дворе, среди сугробов и заснеженных цветов.

– Пошли, – радостно сказал он. – Надо готовить угощение. Пора в Императорский дворец – встречать Новый год.

– Ладно, – отозвалась Чанлэ, не настаивая. Муж вернулся – и этого было достаточно. Наконец-то есть кому носить сумки и таскать свёртки.

В небе над дворцовой стеной взмывали огни. Сотни, тысячи – и каждый расцветал, как живая звезда, распускаясь хризантемой или веером. Фейерверки наполняли ночь светом и эхом, отражались в крыше Зала Цзиньцзинь.

В главном зале всё было залито мягким золотым светом: красные фонари, тонкие шелка, столы, ломящиеся от угощений.

Посреди этого пестрого великолепия Цзи Минчэнь аккуратно держал за локоть свою жену – Хай Цинли, снова беременную, с едва заметным округлением живота. Он строго уставился на Чанлэ и заявил:

– Не разрешаю ей пить.

Чанлэ тут же закатила глаза:

– Ну да, потому что ты сам у нас самый неразумный. Кто вообще таскает жену по улицам, когда у неё срок? Ты чуть было не угодил в засаду!

– Так я и повёл её, потому что знал, что смогу её защитить! – парировал Минчэнь, вытянувшись, как ученик перед строгим учителем.

Чанлэ фыркнула, но в глазах её сиял смех. Всё было на своих местах. Всё, что должно было быть сохранено, было сохранено. Всё, что было посеяно, – распустилось.

Снаружи, за окнами, по-прежнему гремели салюты. А внутри – горел свет, теплилось счастье, и стояли рядом те, с кем хотелось встретить каждый следующий год.

Но ничто не могло остановить Мин И – её палочки ловко метнулись через стол… и с лёгким шлёп угодили прямо в лоб Цзи Минчэня.

– Баловство! – строго отрезала она.

Раздался театральный вопль.

– Матушка меня ударила! – всхлипнул император и тут же, без капли достоинства, бухнулся лицом на плечо своей жены. – У-у-у, больно…

Хай Цинли молча смотрела на него.

Это вот… это действительно тот же человек, что на утренних аудиенциях словно буря? Один и тот же?

Сейчас он выглядел как неприкаянный ребёнок, прижавшийся к её плечу, чтобы поплакаться.

Это был уже четвёртый ребёнок, которого она носила. Всё было знакомо: и ощущения, и распорядок, и даже жалобы. Она не чувствовала себя хрупкой. Но всё равно не хотела обсуждать это вслух за праздничным столом.

Особенно – в присутствии Чанлэ и Хэ Цзяньхэ. У них с супругом пока ещё не было детей. И пусть никто об этом не говорил… Хай Цинли просто не хотела ненароком задеть их чувства.

Но, как оказалось, переживала она зря.

Ни Чанлэ, ни Хэ Цзяньхэ, ни даже сидящие чуть выше Отец-император и Мин И – никто не выглядел смущённым или затронутым. В их глазах рождение ребёнка было лишь одним из путей в жизни – важным, но вовсе не обязательным. Всё должно прийти вовремя. А они были ещё молоды. Всё ещё впереди.

Хай Цинли почувствовала, как с души её сходит напряжение. Она выдохнула… и, под общий смех, легко хлопнула своего царственного мужа по плечу, возвращаясь в атмосферу веселья, света и родных голосов.

Несколько подросших императорских детей бегали по залу, с визгом и смехом обегая дедушку-императора, цепляясь за его рукава, требуя внимания. Цзи Боцзай в какой-то момент подхватил самую маленькую – пухленькую девочку с косичками – и, как драгоценное сокровище, поднёс её к Мин И:

– Дорогая, примешь на ручки?

Мин И взяла малышку с улыбкой. Та уставилась на неё широко распахнутыми глазами, тёмными, как две жемчужины.

– Бабушка такая красивая! – заявила девочка с той серьёзностью, что бывает только у детей.

Мин И не удержалась от смеха и вложила в крохотную ладошку золотой конверт.

Это было замечено мгновенно.

Два других малыша тут же прильнули к её подолу, с самыми хитрыми и сладкими голосами:

– Бабушка! Ты словно цветущая весна! Несравненная! Бесподобная!

Смех разнёсся по залу, аплодисменты – тоже. Мин И, не удержавшись, раздала и им по золотому конверту

Дети – визжа от счастья – тут же убежали играть, держа сокровища в прижатых ладошках.

Цзи Боцзай, стоявший рядом, посмотрел на свою жену – с тем выражением, каким только он один умел смотреть на неё – и тоже вложил в её ладонь ещё один конверт.

Мин И с удовольствием приняла.

Каждый год он дарил ей новогоднюю монету. И каждый раз – так, будто она снова девочка.

Во всём мире Цинъюнь не осталось никого, кто бы осмелился назвать её ребёнком. Она – легенда, вершина своего века, начало новой династии. Единственный воин, способный остановить Цзи Боцзая одним взглядом.

Однако рядом с ним, с этим человеком, она могла быть собой.

В его присутствии Мин И ощущала истинное спокойствие, свободу от тревог и страхов. Она могла снять с себя маску и жить в полную силу.

Ей и самой не верилось, что жизнь, которая когда-то чуть не была разрушена, может стать такой гармоничной и наполненной. В ней царили тепло и умиротворение.

Она перевела взгляд в зал.

Хэ Цзяньхэ, с лёгкой улыбкой, положил символ военного командования – свой меч, свой путь – прямо в корзину с новогодними подношениями. Больше он не держался за власть. Он просто передал её. Ему было достаточно сидеть рядом с Чанлэ.

Чанлэ была в приподнятом настроении. Она весело и непринуждённо общалась с Хай Цинли, её голос звучал звонко и по-женски. Она была полна уверенности и раскрепощённости. Её фигура всё ещё была округлой и пухленькой, но в ней чувствовалась свобода. Она умела наслаждаться жизнью и дарить радость окружающим.

Хай Цинли с лёгким смехом позволила ей потрогать округлившийся животик, и тут же зашептала ей на ухо какой-то рецепт из семейных «женских тайн». Но едва Чанлэ кивнула – Хэ Цзяньхэ, не дожидаясь, остановил их:

– Не нужно.

Он знал. Её тело не для этого. Её жизнь не обязана проходить через материнство, чтобы считаться полной.

Для него быть рядом с ней, прожить эту жизнь, держась за руки – уже было достаточно.

И, к счастью, Чанлэ тоже не испытывала зависти. У каждого – свой путь. У каждой – своя полнота.

Не все цветы распускаются одинаково. Но это не значит, что чьё-то цветение – не настоящее.

Фейерверки, подобно метеорам, один за другим вспыхивали в небе, озаряя его своим сиянием. Все обитатели императорского дворца вышли на просторный парадный двор, дабы насладиться зрелищем ночного неба и загадать желания на грядущий год. Пусть земля будет плодородной, а сердца – спокойными.

От самого сердца дворца до его внешних ворот тянулись красные фонари, словно нити судьбы, мерцая в темноте и освещая путь. Внизу, в городе, кипела жизнь: дети, смеясь, собирались в шумные компании и, подобно ветру, носились по улицам, оставляя за собой след смеха и огоньков. На пустырях гремели петарды, а из домов доносился аромат новогоднего ужина.

Вдали торговец, заработав свой мешочек с монетами на леденцах на палочке, наконец свернул свою лавку и отправился домой, к своей семье, чтобы приготовить пельмени.

Пока человек жив, его жизнь всегда полна новых возможностей. И радости, и горести, и приобретения, и утраты – всё это мы добываем сами. Начало пути нам даёт небо, но пройти его каждый решает сам.

Пусть каждый, кто следует своим путём, обретает то, к чему стремится его душа.

Пусть каждый встретит свой конец – тот, о котором мечтает.