Текст книги ""Фантастика 2024-76". Компиляция. Книги 1-26 (СИ)"

Автор книги: Светлана Багдерина

Соавторы: Любовь Черникова,Алекс Гор,Мария Устинова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 256 (всего у книги 342 страниц)

Глава 8

Она резко обернулась и вышла, вытирая руки о полотенце.

На ней было незнакомое платье – широкое, кажется, домотканое. Мама раньше сама ткала ткань, если было время. Кажется, оно у нее и сейчас есть. Как это странно ощутить: пока я была на «Стремительном» и рвалась сюда, проклиная судьбу, они жили. Ткали ткани, строили беседки, работали, заваривали чай, ели, смеялись, улыбались. Они жили – у них жизнь текла, а не застыла в стазисе, как моя. Они шли вперед, меняя взгляды, вкусы, настроения. Я этого была лишена, застрявшая в том возрасте, когда меня забрали, обуреваемая одной мечтой, одним желанием – вернуться.

И теперь, когда мечта сбылась, она меня опустошила.

Потому что здесь меня не так сильно ждали, как ждала я.

– Мама, – прошептала я и остолбенела.

Это несомненно была она… Но уже другая. Старше, с другой прической, другим выражением глаз. Они поразили меня больше всего – настороженные и чужие. Мама фальшиво улыбнулась.

– Рива! – она обняла меня, но аккуратно, как чужую.

Прежняя близость куда-то улетучилась. Это от неожиданности, точно знаю. Потому что мы еще не привыкли друг к другу, к тому, что я свободна. Наверное, она тоже никак не может привыкнуть.

Мамино платье на спине натянулось. Я ощущала под ладонями ее тепло – как в детстве, но такого же чувства не возникло. Я испугалась, неужели все ушло? Я взрослая, мне так хотелось нырнуть туда, в прекрасные детские воспоминания, когда мы были вместе и не случилось плохого. Неужели нас разлучили не только физически, но и духовно – навсегда?

– Мама! – из домика выбежал мальчик и остановился, увидев, что мы обнимаемся. Лет пять-шесть. Мой брат? Я никогда о нем не слышала, даже не знала. – Отпусти маму! – возмутился он.

Я осторожно убрала руки и только теперь под просторным платьем увидела округлившийся живот. Я крепче сжала руки и зажмурилась. Мама… Больше не моя. Дважды не моя.

– Рива, – приветливо повторила она. – Я так счастлива, что ты здесь! Вот папа увидит…

Она спрятала глаза и вернулась в беседку – заканчивать приготовления.

– А где твой муж? – скованно спросила она, и у меня упало сердце.

Тон, взгляд, мама, конечно, меня рада видеть, но дело еще кое в чем. В моем муже. В том, что я жена чужеземца.

Это ведь не по доброй воле. Не потому, что я полюбила генерала Эс-Тиррана и вышла за него, наплевав на наши традиции. Я это сделала, чтобы освободиться.

С момента своего замужества я не думала об этой проблеме. Я теперь его жена. Пусть фиктивно, не по-настоящему, но на Иларии такие браки не в почете.

– Рива, – позвала мама за стол.

Сына она загнала в дом и теперь сидела и улыбалась. До меня дошло, почему так тихо, почему никто не встретил меня. Хотели решить по-семейному, а не публично, потому что родители не хотели огласки.

Она налила мне чаю в белую чашку – я таких не помнила. Чай был красноватый: с лепестками сонницы и маковника. Сладкий, обжигающий дурман, дающий мгновенное успокоение. Только не мне. Мои раны травами не залечишь.

Мама устало опустилась напротив – себе ничего не взяла. Хотя в ее положении не повредит. Ей нельзя нервничать.

– Мам, а что говорят про… – я не сразу нашла, как продолжить.

Мне казалось, это должно быть событие – мое возвращение.

Нас угоняли в рабство тысячами – это не прошло бесследно. Официально пусть не было национального траура, но десять тысяч семей потеряли детей. Неужели никто не придет, не спросит у меня о них? Никто не порадуется, что хотя бы я вернулась? Я живое свидетельство тех горьких времен.

– Мама, что говорят про нас? – решилась я. – Никто не вспоминает… Не ищет выходы, чтобы забрать нас обратно?

Я все еще говорила «нас», потому что сердцем осталась там, по ту сторону линии фронта. Мама горько смотрела на меня.

– Рива, к чему бередить раны? – тихо спросила она. – Ты вернулась, и я счастлива. Но какой ценой, дочка? – она наклонилась и сжала руку. Волосы выбились из-под косынки – точь-в-точь, как мои. – А другие дети не смогут вернуться. У нас теперь…

Она почему-то замолчала, рассматривая гуляющий под ветром маковник.

– У нас не принято вспоминать поражение, – закончила она через силу. – В день окончания войны праздник устроили, а день капитуляции, будто не было его. И будто детей не угоняли… – мама взглянула мне в глаза. – Никто вспоминать не хочет. Будь надежда, мы бы надеялись, ждали. А ее нет, Рива, они не вернутся. Вот мы и не хотим вспоминать…

– Мама! – я не смогла найти слов, меня переполняли чувства. – Мама, мы тоже ждали! Мы только об этом и думаем, да я… Я была готова на все, чтобы вернуться.

– Знаю, – вздохнула она. – Но восемь лет, это долго, Рива. Ты молодая, еще не понимаешь, – она нахмурилась, и на темном лице появились тени, а между бровями – суровая складка. Видно, что за годы эта морщина стала привычной, хотя раньше ее не было. – Иногда проще забыть, чем есть себя всю жизнь. Проще малым пожертвовать, чем всем.

Она кивнула на дом, где прятались дети.

– Вот, мне их надо на ноги ставить. А как? Скажи мне? Папа поле уберет, кто возьмет у нас урожай? Кто ссуду даст? – она наклонилась, сцепив на столе натруженные руки. – Кто даст кредит на новые семена для следующего года? Кто, если наша дочь живет с григорианцем… Замуж вышла!

– Мама, – пробормотала я, чуть не плача.

– Что мама? Прости… Ты знала, что браки с чужими – табу.

– Ма… – я осеклась на полуслове. Что ей докажешь? – А где папа? Он придет?

– Придет, – вздохнула она и опустила глаза, пальцы гладили хорошо струганные доски стола. – Конечно, ты все же наша дочь, чья бы ни была жена.

– А не потому ли она моя жена, – раздался за спиной вкрадчивый голос генерала. – Что твоя страна продала ее?

Я резко обернулась: Шад стоял за спиной, на полпути к беседке. В окне маячили лица детей – им было интересно посмотреть на григорианца.

– На ваш вопрос я не отвечу, – мама сердито смотрела в стол.

У меня екнуло сердце, стало страшно – над столом повисло напряжение, густое и тяжелое, как перед боем. Я не хотела ругаться. Не хотела этих взглядов, осуждения, придирок, не хотела слышать, что не права….

А больше не хотела убедиться, что пошла на все зря – взамен ничего не получила, кроме упреков. Родная семья отвергает.

– Не злись, – умоляюще сказала я. – Пусть дети выйдут, ничего не случится, мам. Прошу, давай хотя бы вечер побудем вместе.

– Прислушайтесь к дочери, – резко сказал генерал. – Завтра мы улетаем.

После этих слов мама подобрела. Едва заметно, но успокоилась, и мое сердце окончательно провалилось в пропасть.

Я лишняя. Лишняя дочь, ненужное напоминание о стыде и провале своей страны, позорное – черное, рабское пятно на белоснежных одеяниях общества. И оно больше ничего не хотело обо мне знать, вычеркнув вместе с позорными страницами истории.

Моя семья сделала то же самое. Без меня всем жилось лучше.

Папа пришел под вечер. Уже собиралась темнота, багровые тучи вот-вот были готовы пролиться дождем. Снял шляпу, выбил об колено от пыли. Его волосы топорщились во все стороны – он работал в сушилке. Влажность, потом жара – волосы от этого портятся, а еще кожа, руки. Даже глаза, казалось, становятся водянистыми в окружении темного, будто прокопченного лица, покрытого морщинами.

Я любила папу.

Но ждала его с замиранием сердца. Как он меня встретит?

– Разбойница, – он неожиданно подмигнул, потрепал по голове и крепко-крепко обнял, косясь на Шада. Тот бродил по заднему двору, судя по всему, ему не нравилось здесь, но и оставить меня одну он почему-то не хотел. – Все будет нормально! Как дела? Скучал страшно!

– Хорошо, – я глупо улыбнулась.

Папа вел себя так, словно мы расстались на пять минут, а не на восемь лет. И я ходила погулять в парк, а не была в рабстве. Что хуже – мамина прямота, или деланая беззаботность, не знаю. Одинаково жестоко.

Мы ужинали в тишине. Папа перекинулся парой слов с мамой, спросил о самочувствии. Спросил меня о планах, мама молчала, у нее дрожали руки. Детей она так и не выпустила из дома. Генерал Эс-Тирран ходил по саду и нетерпеливо ждал, пока мы закончим.

Я едва терпела. Мне хотелось вскочить, убежать и расплакаться в укромном уголке. Этот фарс делали для меня, но я хотела другого. Близости, тепла – хотела получить обратно свою семью. Только ее не было. Когда-то ее уничтожили приклады солдат, отбившие меня у родителей. Не всем дано такое пережить, и не все с этим справятся.

– Спасибо, – искренне поблагодарила я за ужин. – Мама, папа, наверное, я сегодня вернусь на корабль. Не хочу вас стеснять.

Генерал настороженно остановился, глядя на нас. Я еле выталкивала слова, с трудом их подбирала, а родители с интересом и испугом смотрели на меня. На лице папы читалось облегчение. Мамина ложка звенела в чашке. Она все-таки выпила чаю с маковником.

– Конечно, дочка, – сказал он. – Тебе лучше быть с мужем. Не беспокойся за нас.

Я резко встала, через силу улыбнулась, кивнула и пошла обратно к дороге, стараясь держаться хотя бы до тех пор, пока не сверну за поворот. Дальше я побежала, беззвучно рыдая и уткнувшись носом в ладонь.

Генерал нашел меня, рыдающую на обочине поля маковника.

– Рива, – янтарные глаза прищурились. – Прекрати. Вставай. Ну что, еще хочешь остаться?

– Вы знали, – пролепетала я.

– Что знал? – спокойно спросил он.

– Что меня прогонят, – я всхлипнула, утирая лицо. Григорианка не стала бы плакать, под сердце бы кинжалом пырнула. – Вы предупреждали меня…

– Нет, не знал, – вздохнул он. – Это было очевидно. Трусы всегда прячут свой позор за громкими фразами и красивым фасадом. Свой позор они гонят. А твой народ – трусы. Проиграли и отдали своих детей. Идем.

Он протянул руку. Подумав, я обхватила шершавую кисть и поднялась.

Мы неторопливо пошли по дороге к площадке. Солдат рядом не было.

– Приятный запах, – заметил генерал.

– Это маковник… Запах моего детства, – я невесело улыбнулась и поняла, что груз уже не давит, наоборот, меня отпустило. Детство-то осталось прежним: счастливым, звонким, веселым. Война пришла потом.

– Мне пора домой, – сказал генерал. – Полетим на Григ, там я представлю тебя семье, а дальше решим, что делать.

– Хорошо, – не стала я спорить.

Решим. Это говорило, что ему тоже нелегко смириться со своим положением. Вряд ли семья отнесется к нему так жестоко, как ко мне. Но радости от свадьбы генерала будет немного.

– Не волнуйся, – сказал он, видя, как я ломаю руки. – Ты моя законная супруга… Я не дам тебя в обиду.

Я стояла у иллюминатора и ждала, не придет ли кто на площадку попрощаться. Хотя бы мама… она не может не прийти, она ведь меня родила. Неужели я ничего для нее не значу? Когда меня забирали, она бросалась на солдат. Отца избили прикладами, когда меня уводили, а ее офицер запер в комнате. Я до сих пор помню ее истошные крики «Рива! Рива! Не трогайте мою дочь!».

Неужели все? Меня увели, отплакали, откричали – и предали забвению вместо земли, раз похоронить нельзя. Так и похоронили заживо – в умах. Живые трупы видеть неприятно: они смердят и о себе напоминают.

– Эми-Шад, займите место, взлетаем.

Я грустно оглянулась на телохранителя и вернулась к креслу. Она так и не пришла. Как же так, мама? Это ведь ты меня ругала за ту выходку в поле маковника. Это ты меня научила уважать себя.

Глава 9

У моего мужа суровая родина.

Особенно к чужакам.

Из иллюминатора я рассматривала дымчатый диск планеты. Военный корабль слишком велик для посадки, мы вновь пересядем на шаттл. За завтраком Шад обмолвился, что несколько лет не был дома – война не щадит даже победителей.

Завтрак тоже проходил интересно. Мы впервые ели вместе – одной семьей. Я как ксено-этик многое знаю о григорианцах, но что это значит – изучить чужую страну и обычаи по книгам? Когда попадешь туда сам, голова пойдет кругом. Так и со мной. Знала я много, но видела впервые.

Мы ели вдвоем. На «Стремительном» я привыкла есть одна или с другими рабами, но офицеры ели вместе. Здесь не так. Здесь командный состав ест в одиночестве или с членами семьи – как вышло со мной. Правда, я исключение. У них не принято таскать родню на войну просто из-за того, что ты по ним скучаешь. Это на «Стремительном» высший состав любил держать рядом жен и любовниц.

Ничего шикарного нам не подали: несколько ложек высокомолекулярного белка с комплексом аминокислот, немного сложных углеводов… Интереснее сам вкус. Острая, соленая пища обжигала рот. Я с трудом ела, хотя Шаду она никакого дискомфорта не доставляла.

Я знала, что они традиционно любят острые вкусы. Но не знала, что настолько. Мне до конца своих дней придется мучиться, давясь этим?

Заметив, что я перестала есть, Шад прищурился.

– Трудно есть? – понял он. – Я скажу, чтобы тебе делали другую пищу.

– Спасибо.

Я убрала вилку и ждала, пока Шад доест. Он и так оказал честь тем, что я не ем одна.

Пока я совсем не привыкла к нему – не понимала, какой у нас статус. Кто мы друг другу? Настоящие супруги или связанные клятвой лишь внешне, а внутри своей неправильной семьи мы другие? Да и нет никакой семьи. На Григе понятие «семьи» свое. Я волновалась, не понимая, как меня воспримут его родственники.

Он генерал, значит, семья родовитая. Там не потерпят кого попало.

Сердце по-заячьи сжималось от страха. Я боялась, что и тут навсегда останусь чужачкой, рабыней, пустым местом. Приложением к генералу Эс-Тиррану, ничего не значащим и жалким. Нечто, чему принесли в жертву высокопоставленного военного. На Григе это важная каста. Только военные могли претендовать на престол – присоединиться к династии монархов. И происхождение тут имело меньше значения, чем заслуги в войне. Но претенденту нужно соблюдать несколько правил. Не стать предателем, не быть осужденным, не быть опозоренным в бою. И самое главное: быть женатым на григорианке.

Своей женитьбой на мне он лишил себя множества возможностей.

Лишил будущего.

Меня могут за это возненавидеть, особенно, если он был единственным в семье.

Что ж, он пошел на это добровольно… Я рассматривала его и пыталась понять, что меня ждет и где мое место. Но самое важное, что в моем будущем нет Лиама и черной формы.

Сегодня я надела короткое платье: так здесь принято. Длинную одежду григорианцы не носят, заменяют ее плащом до пят во время песчаных бурь. Остальная одежда короткая – и у женщин, и у мужчин. Броня универсальна и в случае чего всегда подойдет в качестве одежды хоть на каждый день, хоть на торжественную присягу. Здесь внешний вид не главное, а броня – это почет и слава.

Мое платье было светло-зеленым.

Мне очень нравился цвет, когда я покупала его: он напоминал мне о зеленых полях Иларии, но сейчас стало грустно. Я оделась и с мужем пошла к шлюзам.

Во время посадки я увидела несколько высоких фигур на площадке.

Две женщины – они тоньше, уже в плечах. И один крупный мужчина. Женщины здесь служат наравне с мужчинами, так что их присутствие меня не удивило. Солнце било прямо в глаза, слепило и делало мир внизу темней. Неподвижные черные фигуры, завернутые в плащи, казались зловещими. Его семья или военнослужащие?

Из шаттла мы вышли бок о бок, как полагается супругам.

Здесь жарко. Местами планета сплошь в песках и пустынях – поэтому у них кожа грубее человеческой. Я к такой жаре не привыкла, особенно после службы на «Стремительном». Солнце било и пекло, воздух был раскаленным настолько, что от посадочного покрытия площадки пахло пластиком, так сильно он был нагрет.

От группы отделилась женщина – ниже остальных, а значит, моложе, и сбросила капюшон на плечи.

Тонкое лицо с сероватой кожей и полыхающими янтарными глазами напоминало лицо Шада. Лицо было воодушевленным, словно она вела за собой в бой. Родственница? Подруга? Может быть… бывшая невеста? Волосы, заплетенные в тонкие косички, были убраны под плащ. У мужчин волос почти нет, но у григорианок бывают – какой-то атавизм. Они редкие, но считаются признаком красоты и их носят в косах. Тонкий нос, подбородок – тонкокостный, аккуратный, что даже сделал бы честь девушки с Иларии. Он дрожал, словно она была перевозбуждена или в ярости.

Ее глаза были устремлены на Шада.

– Шад Эс-Тирран! – выкрикнула она.

– Шантара, – спокойно ответил он. – Счастлив видеть тебя здоровой.

– И я, брат! – на мгновение она прикрыла рот тонкими узкими ладонями с длинными красивыми пальцами и всхлипнула. Через мгновение она обрела прежнюю уверенность и выпрямилась, гордо глядя на него. – Теперь я зовусь Эстра-Шад! Еще долго будут говорить: твой брат женился на иларианской рабыне, чтобы убить ее хозяина. О твоей жертве будут помнить. Ты наш герой! Это она?

Все уставились на меня.

Все-таки семья. Отец, мать и сестра.

Григорианская семья складывалась вокруг главы и фамилии получали от его имени: дочь, сын, жена такого-то. Как я стала Ривой Эми-Шад – женой Шада. Но если один из членов семьи отличился, остальные имели право образовать новую фамилию и называться не дочерью или сыном, а сестрой, матерью или отцом. Для непосвященных это выливалось в страшную путаницу кто кем приходится. Супружеские связи роли не играли, только личное желание – его сестра могла выйти замуж, и все равно зваться Эстра-Шад, хотя ее муж вряд ли обрадуется, что оказался не таким именитым, как ее брат.

Его мать оказалась высокой, красивой – с их точки зрения. Длинные волосы, сплетенные в несколько кос, были медного оттенка с прокрашенными яркими прядями. Никакого значения я этому не вспомнила, а значит, мода. Возможно, она это сделала в честь победы в войне, в противовес традиции их женщин красить пряди волос в черный в честь траура. Однажды я видела похоронную церемонию, земле предавали погибшего военного среднего звена. Его дочери, супруга и пожилая мать прокрасили волосы черным, наподобие как наши женщины покрывают голову черной тканью. Но раздавленными они не выглядели. Напоминали опасных птиц из-за желтых, неумеющих плакать глаз, и этих волос, похожих на хищное оперение.

В коротком белом платье мать Шада, статью и прямой спиной, развернутыми плечами, напоминала неизвестную богиню войны и охоты. Птичьи глаза, не мигая уставились на меня – прекрасные, ясные, но абсолютно бесчувственные.

Я непроизвольно съежилась, но она молчала. Ни слова. Только смотрела.

Этого было достаточно, чтобы я опустила взгляд первой. Я ей не нравилась, но она смирилась со мной. И мне внезапно стало стыдно перед ней, как становится стыдно перед матерью. Я закрыла двери в будущее ее сына, хоть моей вины в этом не было. Она не обвиняла меня, потому что знала это.

– Рива Эми-Шад, – поприветствовала она меня.

Мне нравились их приветствия: назови имя, и его обладатель поймет – его заметили и оказали честь.

– Лиана Эми-Тирран, – произнесла я в ответ.

Она убрала тонкую руку со своего кинжала, и я выдохнула. Мать Шада дала понять, что принимает меня и будет гостеприимна.

Отец взглянул на меня лишь раз, грозно сверкнув глазами. Высокий – выше жены, он производил устрашающее впечатление, и ладонь не снимал с рукояти кинжала. Он глава и дал понять, что будет защищать семейство. Но он тоже назвал мое новое имя.

– Будьте нашими гостями, – сказала мать и пригласила нас за собой изящным жестом руки.

Мы добрались до дома. Я чувствовала себя неуютно и скованно – все чужое и вряд ли когда-нибудь станет моим.

Семья Шада жила в отдельно стоящем каменном доме. Приземистом, несмотря на второй этаж и еще надстройку сверху. Это впечатление производили раскинувшиеся «крылья» дома. Большой родовой дом был рассчитан на несколько семей, но время кланов уходило в прошлое – дома пустели. Под одной крышей предпочитали оставаться только близкие родственники.

Серого цвета, он производил бы мрачное впечатление, если бы не яркая лужайка, усыпанная мелкими цветами по зеленой траве. Цветы мне сразу понравились. Я почувствовала себя спокойнее и присела на корточки, чтобы поприветствовать незнакомые растения. Они напоминали маленькие белоснежные бутончики с острыми лепестками. Вблизи запах оказался потрясающим: сладковатый, с чем-то фруктовым.

Я уже протянула ладонь, чтобы потрогать эту прелесть, как вдруг сестра Шада, гортанно ругнувшись, пнула меня по руке.

– Говно древних! Ты что делаешь, тупая башка?!

Рука мгновенно онемела и налилась свинцовой болью. От неожиданности я упала в пыль и испуганно уставилась на нее. Я не поняла ее гнева. Лихорадочно копалась в памяти, пытаясь вспомнить табу и запреты. Может, это ритуальные цветы и их запрещено касаться?

Глава 10

– Это отрава! – проорала она. – Не трожь руками!

– Спокойно, Шантара, – недружелюбно процедил ее брат и протянул мне руку, чтобы подняться. – Она не знала.

– Так следи за своей женой, – она бросила на него взгляд, полный вызова. Из-под век полыхнуло янтарным, она запахнула плащ и ушла, покачивая бедрами, к дому вслед за родителями.

– Эти цветы высаживают для аромата, потому что они отпугивают насекомых, – объяснил он. – Трогать их нельзя. Они смертельно ядовиты.

– Смертельно? А если кто-нибудь потрогает?

– До тебя это никому не приходило в голову. Идем в дом.

Я нерешительно пошла за ним. Сердце билось в груди громче обычного. Меня дико перепугала его сестра – агрессией и криком. Да и выглядела она решительной и опасной, как и многие родовитые григорианки.

Опасаюсь, она не простит мне загубленную жизнь брата.

Жаркий день мы провели в тиши и прохладе их сада.

Беседка в отличие от наших была каменной. Но, как ни странно, идею я оценила – там было тихо, прохладно и сумрачно. Идеальное убежище от жары и дурных людей. Мне сразу там понравилось. Это было прямоугольное строение, вход напоминал лаз в какой-нибудь склеп или грот – внутри было темно.

Но когда я вошла, оказалось, что на стенах светильники, а в центре сложен стол – тоже из камня. Его окружали каменные скамьи. Здесь не было насекомых, возможно потому, что беседку окружала узкая дорожка высаженных цветов, за которые я получила от Шантары по руке.

Еды не подали, да и напитков мало. Только ледяной настой каких-то пряных и острых трав. Я боялась пить, помня о вкусах, но григорианцы спокойно пили напиток, правда медленно. Одного кувшина хватило на весь день.

Шад расслабился в кругу семьи. Я сидела рядом, по левую руку – как настоящая супруга, но молчала. Слишком страшно участвовать в чужих разговорах. Я не могла набраться смелости попросить воды или чего угодно, что можно пить и не обжигаться.

– Династия ищет нового преемника, – в пустоту сказал отец.

Над столом повисла такая густая и многозначительная тишина, что даже я догадалась, о чем идет речь. Мне стало страшно и стыдно, словно обсуждали меня. Так и было, только мысленно. Я понимала, к чему это было сказано.

Шад ничего не ответил отцу, и я была за это благодарна.

Неожиданно сгустилось напряжение. Они даже не смотрели друг на друга, но их сила будто столкнулась мысленно в старом противоборстве отца и сына. Сына, который, как считал отец, поступил неправильно.

– Не будем, – заметила мать.

– Все генералы побьются за право стать монархом, – возразил ей отец. – Кроме Шада.

– Это мое решение, – мрачно заметил он. – Выбирай, о чем говорить, если хочешь, чтобы я оставался в твоем доме.

В висках запульсировал страх, у меня даже в ушах зашумело. До головокружения я боялась стать причиной ссоры Шада с семьей. Я того недостойна – у них прочные семейные связи. Очень прочные.

Семья молчала.

Почти не чувствуя ног, я поднялась.

– Рива? – глухо спросил муж, тоном интересуясь, куда меня понесло.

– Прошу меня извинить, – пробормотала я. – Я бы хотела лечь.

– Служанка тебя проводит, – равнодушно сказала мать, и я пошла к дому вслед за девушкой-рабыней, обхватив себя руками и стараясь поменьше думать.

Спальня была тихой и прохладной.

Открытое окно, до пола занавешенное белой тканью, вытягивало ее наружу. Мне нравился сквозняк – я давно от них отвыкла. На кораблях сквозняков нет.

Низкая мебель, очень простая, без украшений: стол на толстых квадратных ножках, кровать, состоящая из монолитного прямоугольника, даже ножек нет. Сверху лежала разобранная постель. У окна плетеный стул. Вот и все. Незакрепленные деревянные рамы поскрипывали.

Я накинула петельку на ручку створки, чтобы не качало.

Мне нравилось, что здесь были только природные материалы. Дерево, настоящие ткани. Так приятно, и глаз и кожу ласкает, не дает забыть, что я свободна. В углу сложен небольшой очаг – тоже из натуральных камней. Кто-то тщательно обтесал и отполировал их, смазал маслом, чтобы блестели и не грелись сильно. Мне тоже хотелось иметь свой дом: пустить корни, заботиться о нем, смотреть в окно… Это чувство своей крепости, своей силы. Понимаю, почему здесь живут кланами – силы тебе придает мощь всего рода.

Оставшись наедине, я сразу почувствовала облегчение. С ними я была не в своей тарелке, нервная и подавленная. Я не ровня им и ею не стану. Чужачка. Никто.

По этой ремарке, брошенной отцом, я поняла, что меня возненавидят.

Он мог удостоиться высшей чести стать монархом. Теперь этот путь для него закрыт.

Как бы они ни были подчеркнуто вежливы со мной, это неискренне. Даже сейчас, когда меня нет, они даже не станут меня обсуждать – слишком мелкая, неприятность, о которой не вспоминают. Мне так остро захотелось свободы, что во рту появился вкус пряностей из детства.

Я всегда была упрямой и смелой… Пока не пришла война. Она всех нас изменила, а меня чуть не уничтожила.

Сюда долетали их гортанные разговоры, а я ощущала себя такой маленькой и одинокой, что хотелось съежиться в комок. Или бежать – бежать в свою собственную жизнь, которую никто не кроит как хочет. По злой иронии я меньше всего влияла на свою жизнь: сначала родители решали, как мне жить, затем Лиам, теперь это будет делать семья генерала.

Наверное, я еще не отошла от встречи с родителями. Это меня подкосило.

А теперь они сидят там и орут на Шада за то, что взял рабыню с Иларии в жены, хотя только что чествовали его как героя, за то же самое. Он мог побиться за право стать правителем – на Григе это большая честь. Настолько большая, что весь род возьмет фамилию от имени прославившегося родственника.

Шад такую возможность навсегда утратил.

Знаю, он заставит их умолкнуть. Но на мне на всю жизнь останется это клеймо – та, что не дала взлететь своему мужу. Та, что его погубила. Погибель героя, рабыня Рива – на этой планете меня будут называть так всегда.

Я легла в постель, съежившись. Прохладную, приятную, ласкающую. Но чувствовала я себя в ней очень одинокой. Слезы намочили глаза, потекли по щекам. Они еще долго сидели там, горланили.

Давно стемнело, вечер перешел в ночь, а семья Шада не торопилась расходиться.

Я, обессиленная и уставшая от собственных слез, с трудом задремала. Мне снилось что-то приятное… Поле маковника, детство, солнце и моя смелость.

Внезапно в комнату ворвался Шад.

Я вздрогнула и села на кровати, к груди прижимая покрывало. Во все глаза я смотрела на него. Они у меня и так большие, еще больше их делали татуировки.

Он был в гневе. В дичайшем. В таком состоянии вызывают на дуэль, рушат договоры, и выбивают зубы сопернику.

Я же ничего не сделала, да?..

Я просто задремала… Мне горячо, страстно и остро захотелось попросить прощения. Рабская жизнь надежно закрепляется в памяти – не в уме, в памяти тела. Испугалась, что меня накажут.

– Проклятие! – заорал Шад, вминая кулак в дверь, чтобы ее захлопнуть.

Еле сдерживая гнев, он заковылял к кровати, припадая на раненую ногу. Из-за нервов хромота стала заметнее. Я не понимала, что случилось, а он был вне себя. Ходил по комнате – вдоль кровати. Не мог успокоиться и то сжимал кулак, то разжимал, прижимал ладонь ко лбу, качал головой, сожалея о чем-то серьезном. Руки тряслись, а ритуальный кинжал звякал на поясе.

Раньше, когда он ходил, я не слышала кинжала. Но теперь он делал это слишком быстро и резко. Видя вопрос в моих перепуганных глазах, он бросил:

– Лиам выжил!

Шад бессильно зарычал, а я задохнулась от страха.

Как жаль, что не на меня он злится.

Как жаль…

– Выжил? – переспросила я.

Голос задрожал, но не от гнева.

Шад экспрессивно ругался на незнакомом языке, на каждом шагу с губ срывалось новое слово, пока он не заорал, пнув стену ногой. И я поняла, чего он бесится. Поняла и затихла.

Его жертва была зря.

Он закрыл перед собой все двери ни за что.

– Господин… – от страха зашептала я. Даже зашелестела, силы резко оставили меня, делая голос слабым и истеричным. Хотелось упасть лицом в подушку и рыдать.

Он женился на мне ради убийства Лиама. Теперь все бессмысленно. Он все потерял. Меня охватила паника – такая сильная, что затрясло.

– Господин, отвезите меня домой, – попросила я, готовая умолять и в ногах валяться, лишь бы меня не вернули Лиаму обратно. А затем испугалась еще сильнее. Что мешает ему вырвать меня из рук родителей второй раз, если он уже когда-то это проделал?

И наказать – по всей строгости закона Лиама.

Я разрыдалась в полный голос, как маленький ребенок, испуганный темнотой.

Генерал остановился и обернулся. Я вела себя недостойно григорианки – даже человека с его точки зрения.

– Генерал Эс-Тирран, прошу! Не возвращайте меня ему! – выкрикнула я.