Текст книги ""Фантастика 2024-40". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Ольга Санечкина

Человечек в скуфейке проскользнул в приоткрытую Тюхой дверь и рухнул без сил на солому.

Порубежник щелкнул замком, вытащил ключ. Буркнул негромко:

– Развяжешь ему руки... Слышал?

Человечек кивнул.

– А после взад завяжешь. Понял?

Кивок.

– Все. Я пошел. Чего-нито поесть принесу. Ждите...

Тюха повернулся и пошел к выходу.

– П-порубежник, – негромко позвал его пан Шпара. – Т-тебя как звать-то?

– Автухом, – угрюмо отозвался служивый.

– Спасибо, Автух.

Жорнищанин остановился как вкопанный. Будто не слово доброе услышал, а батогом промеж лопаток получил.

– Это... дык... Не за что, пан...

– Есть за что, есть, – веско произнес пан Юржик. – Может, ты нам веру в хоровских порубежников вернул, а, Автух?

– Да я чо... Я ничо... – Порубежник потупился, крякнул, потянулся рукой дернуть себя за ус, но раздумал. – Я это... Незачем-то там... вот... А просто...

– Да не оправдывайся, чудила! – усмехнулся Юржик. – За добро тебе Господь сторицей воздаст. Ну, а мы, будет случай, тоже не забудем. Спасибо, Автух.

Тюха-Автух совсем сник – видно, не привык благодарности получать – и поспешил убраться.

– Спасибо! – крикнул ему в спину ошалевший от счастья Ендрек, почувствовав, как пальцы человека в скуфейке осторожно распускают узлы на его путах. – Век не забуду!

Поскольку порубежник ушел, радость молодого человека перекинулась на того, кто непосредственно с ним возился:

– А тебя как зовут, добрый человек?

– Лодзейко я, – ответил тот сиплым голосом, продолжая ковыряться с узлами. – Кто ж так тебя приказал увязать, словно деликвента опаснейшего?

– Так Гудимир – чародей ваш! – ответил за Ендрека пан Бутля.

– Ай-яй-яй... – сокрушенно замотал головой Лодзейко. А потом спохватился. – Какой же он мой? Жорнищанский – да. А я сам не тутошний.

– А откуда же ты, Лодзейко?

– А из Тесово я, вельможные паны, – голос его звучал приглушенно, поскольку узлы пришлось послаблять зубами – затягивали порубежники на совесть. – Пономарь храма Крови Ран Господних. Слыхали про такой?

– Слыхали, отчего ж не слыхать, – кивнул пан Бутля. – Старинный храм, еще со времен Зорислава стоит. Жгли его грозинчане некогда. Жгли и чародейским огнем, и обычным тоже палили. Но храм отстроили...

– Абсолютную истину речешь, пан...

– Пан Юржик, герба Бутля.

– Истину глаголешь, пан Юржик. Там я и служу. Вот уж двадцать годков без малого служу Господу нашему и святой церкви. Все, вельможный пан, свободны твои ручки. – Последняя фраза предназначалась Ендреку, который обрадованно попытался пошевелить пальцами, но едва не застонал от острой боли – возвращающаяся в онемелые ткани кровь колола сотнями каленых иголочек.

– Я не пан... – насилу выговорил студиозус, принимаясь растирать кисти.

– Ну, не пан так не пан, – легко согласился пономарь.

– Ч-ч-что ж ты в Жорнище позабыл? – хмуро глянул на него пан Войцек. – Или в х-храме не сиделось?

– А в Жорнище я проездом... – Лодзейко собрал побольше соломы в кучу, уселся сверху, поджав под себя ноги. – Сестра весточку прислала – мать совсем плохая. Они у меня тут неподалече живут – хутор Липовый Кляч. Это от Жорнища день пути да еще полдня. Передала, значится, Авдоська, мол, мать на ноги не встает, и глаза совсем не видят, и глуха стала уже на оба уха... Скорей всего, помирать надумала. Вот я к отцу Ладиславу в ножки-то и упал, отпусти меня, святой отец, с мамкой попрощаться. Отец-настоятель у нас человек добрый, всем завсегда помочь желает. Золото, а не человек. Вот и отпустил. Правда, денег на дорогу дал мало. Ну, да я привычный пеше топать. Только мать живой уже не застал. Долго добирался. Зато честь по чести помянул, горелочки хлебнул от души... – Лодзейко передернул плечами, вспоминая, по всей видимости, опустошенные штофы и кварты.

– Здесь-то ты за что? – сочувственно проговорил пан Бутля. – Или в пьяном угаре натворил чего?

Шляхтич знал, о чем вел речь. Сам полгода назад угодил в буцегарню Берестянки за непотребства, творимые в пьяном виде. Именно с Берестянской тюрьмы началось его знакомство с паном Войцеком и медикусом Ендреком.

– Да чего я могу натворить? – безмятежно развел руками пономарь. – Я же тихий. Тише воды, ниже травы. Просто, проводя дни свои в служении Господу и в благочестивых молитвах, позабыл я как-то про элекцию нынешнюю, про раскол в Прилужанском королевстве. Откуда ж мне помнить было, что Хоровское воеводство теперича с Белым Орлом, а Тесовское – с Золотым Пардусом? – Он вздохнул, потер синяк под глазом.

– Ну-ну? Д-дальше говори. – Пан Шпара присел на корточки у решетки, с интересом слушая рассказ пономаря. Уселся рядом с ним и Лекса. Прямо на земляной пол, не страшась испачкать штаны. К благодарным слушателям примкнул и получивший огромнейшее облегчение у бадейки Ендрек.

– Да чего говорить-то? Сболтнул лишнего в шинке, когда через Жорнище проезжал. Кто ж знал, что про пана Скорнягу, воеводу Хоровского, нужно как про покойника – или хорошо, или ничего? А я возьми да и брякни, дескать, потому с харчами так худо у вас, что пан Адась третий раз замок в родовом маетке перестраивать удумал. Не успел договорить, глядь, а уж на полу валяюсь. И глаз сразу хуже видеть стал... – Лодзейко снова потрогал кончиками пальцев припухшее веко. – Потом, ясное дело, и по ребрам получил, и по затылку безо всякой эстимы, вельможные паны.

Тут уж пришла пора студиозусу сочувственно вздыхать, вспоминая свою историю. Ведь его посадили в Берестянскую буцегарню тоже за неосторожные слова, за спетый на рыночной площади стишок обидного для князя Януша Уховецкого содержания. Пускай с той поры в душе парня многое переменилось, бурные лето и осень заставили несколько по-иному взглянуть и на сторонников Белого Орла, и на приспешников Золотого Пардуса, но обида на малолужичан, тузивших его от чистого сердца и с осознанием правильности собственных убеждений, осталась.

– А после, – продолжил пономарь, – как порубежники набежали, был еще бит, но уже на законных основаниях – за смуту и призывание толпы супротив польного гетмана, пана Адася Дэмбка. Ну, а уж потом закинули меня в буцегарню, поелику вельможному пану Лехославу, сотнику жорнищанскому, не до меня сейчас, значится.

– Ото ж... – Лекса почесал затылок. – Того-этого... не до него ему... Знаем мы, до кого ему...

– Да уж, ясен пень, – подтвердил Бутля. – Ему сейчас...

– Пан Юржик! – оборвал его пан Шпара.

– Все-все. Понял-понял. Уж раз за длинные языки поплатились...

Но Лодзейко их быстрого обмена словами вроде как и не заметил.

А может, заметил, но решил не выказывать, чтобы не обижать новых знакомцев, с которыми предстоит не один день бок о бок провести. Да и ночь тоже. Но, возможно, он просто отвлекся на потухший наконец-то факел.

В тюрьме воцарился полумрак, нарушаемый слабым светом из узких окошек, таких маленьких, что то и дело возникало желание назвать их не окнами, а входами в голубятню.

– А вы-то сами, панове, с откудова будете родом? – проговорил пономарь.

– Изд-далека, с севера, – ответил за всех пан Войцек.

– Да ну?! То-то, я гляжу, выговор у вас, панове, ненашенский. Чудной, прямо вам доложу, выговор.

– Какой есть... того-этого... – недовольно буркнул Лекса. Должно быть, обиделся. Ведь у него-то выговор был самый что ни на есть хоровский. Всю жизнь прожил в Хоровском воеводстве, в половине поприща от Кудельки, застянка, славного своей непролазной колдобиной на тракте.

– Так вы, панове, малолужичане и есть? Вот уж не думал встретить... – продолжал радоваться Лодзейко. – Адмирация моя границ не имеет!

– Ну, не все, – пожал плечами Ендрек. Почему-то пономарь перестал ему нравиться. Хотя именно ему он был обязан развязанными руками, и понимал, что по всем человеческим и Господним законам должен испытывать благодарность. Но какой-то червячок, засевший около сердца, мешал. Чем сумел оттолкнуть по обыкновению доброго и отзывчивого студиозуса новый сосед? Кто знает? Может, нарочитой жизнерадостностью и показным добродушием? Ну, не может – как ни убеждай, не поверю! – простой человек быть таким. Или для духовного лица это в порядке вещей?

– Эх, парень, про тебя я и так догадался – из-под Выгова. Так?

– Ну, так.

– А вот паны, что напротив нас – из Малых Прилужан!

– Д-деваться некуда. Признаюсь, – развел руками Меченый. – М-малолужичанин я. Уродился в Ракитном. Есть т-такой городок почти на б-берегу Луги.

– Да? – вдруг обрадовался пан Юржик. – Что ж ты раньше не рассказывал, пан Войцек? Я ж неподалеку, в Семецке, жил! Это как на Ракитное из Берестянки ехать! Мы ж почти земляки! Брат у меня в Ракитном сейчас в порубежниках. Может, слыхал – Михась Бутля...

– П-пан Юржик, – терпеливо, как маленькому ребенку, начал объяснять Меченый, – мне п-п-пяти лет не стукнуло, как увезли меня из Ракитного.

– Так ты Михася Бутлю не знаешь? Жалко, жалко...

– А правда, нам отец Ладислав сказывал, – вмешался пономарь, – что в Малых Лужичанах, как стемнеет, на улицу народ выходить боится – ограбят, зарежут и изнасилуют?

– Тьфу ты! – Пан Юржик, насколько расслышал Ендрек, стукнул себя кулаком по ладони. – Твоего бы отца Ладислава изнасиловать! Откуда ж он такое вызнал?

– Ну, не знаю, – замялся Лодзейко. – Вроде как люди говорили. Хэвры разбойничьи, мол, шалят на дорогах. Ежели купцам куда-то с обозом ехать надо, так нужно не меньше сотни реестровых нанимать в охранение. А реестровые тем и живут, поелику жалование их гетманы Автух да Чеслав задерживают, в рост торговым людям дают, а навар себе в карман кладут. А еще некоторые реестровые сами грабят простых мещан с ремесленниками. Хуже кочевников. И не пожалуешься никому – все-то заодно. И полковники, и сотники, и урядники.

– Н-н-ну-ну, – проговорил пан Войцек, и студиозус, хоть и не видел лица в полумраке, ясно ощутил закипающий в шляхтиче гнев. – Что еще ра-асскажешь?

– Да что рассказывать? – безмятежно продолжал пономарь. Ендрек хотел сперва ткнуть его локтем в бок, чтоб поостерегся, но после передумал. Самому стало интересно, что ж еще наболтает говорливый. – Я всего и не припомню. Слыхали, мол, люди, что детей грамоте у вас не учат. Зато, как на ноги стал, начинают с саблей знакомить да с самострелом. Еще слыхали, что князь малолужичанский, Януш Уховецкий, все Прилужаны подмять надумал. Решил элекцию по-своему провернуть. По его приказанию и Жигомонта отравили, и князя Юстына Терновского тоже пытались... Но, видать, тямы не хватило, а может, лекаря у Юстына хорошие. Успели антидотум подобрать, какой полагался...

– Замолкни! – не выдержал сам Ендрек. – Не знаешь – не говори!

– Как так – замолкни? – обиделся пономарь. – Я за что купил, за то продаю, сам не выдумываю. Всем лужичанам это известно. Одни вы не слышали, что ли?

– Я тебе, Лодзейко, как-нибудь после расскажу, с каких забот у нашего короля красота такая на щеках вылезла, – твердо проговорил студиозус. – А пока, Господом прошу, – помолчи.

– Верно говорит Ендрек, – усмехнулся пан Бутля. – Закрой рот, не доводи до греха. А то сам пожалеешь, что развязал его. Наш студиозус только с виду добрый, а сам чуть что – за саблю...

Пономарь охнул и, перебирая ногами, пополз в дальний угол, не забывая волочить за собой и охапку соломы.

– Т-твой отец Ладислав н-не говорил часом, что у малолужичан третий глаз на лбу или что они кровь младенцев пьют на причастии? – поинтересовался Меченый.

– Н-нет... – Лодзейко и сам стал заикаться от страха, когда понял, что и кому он наговорил.

– А про хвосты коровьи в штанах? – добавил пан Бутля.

– Тоже нет...

– Как же не совестно... того-этого... – пробурчал Лекса. – Как никак, а священник... этот Ладислав твой. Замежду прочим, Богумил Годзелка тоже... того-этого... из Малых Прилужан будет родом.

– Так оно и видно, – попытался защищаться пономарь. – От сану отказался? Отказался. Королевство бросил в трудную годину? Бросил. И без малейших трубаций. А еще говорят, он вместе со Зджиславом Куфаром... – Лодзейко не договорил. Замолчал так быстро, словно рот себе зажал двумя ладонями.

– Эй, Ендрек! – окликнул медикуса пан Бутля. – Это не ты его приголубил?

– Что ты, пан Юржик! Я его и пальцем не трогал. Видно, понял – где он и что говорит.

– Теперь я понимаю... того-этого... за что его жорнищане били, – почесал бороду бывший шинкарь. – Надо же – такого наговорить... того-этого...

– В-вот так-то нас в В-в-великих Прилужанах любят. А кто от рыцарей-в-в-волков зейцльбержских, да от чародейских хэвр, ч-что Зьмитрок пригрел на гру-уди, их защищает? Мы же. П-порубежники да реестровые малолужичанские. От кочевников? Опя-я-ять-таки п-порубежники, только хоровские. А они живут, к-как у Господа за пазухой, да н-н-на нас же напраслину и возводят... – голос пана Войцека даже дрожал немного от возмущения и обиды. – И м-мы же после этого д-должны их королю, обманом избранному, кланяться? Шапки ломить, п-подати везти... Э, нет, прошу простить покорно. Малые Прилужаны и своим умом проживут. Н-не пропадем без мудрости Выговской. Пускай они своих людей у-у-учат жить...

Он не договорил, махнул рукой и, поднявшись, перешел в дальний угол.

– Да не бери в голову, пан Войцек, – попытался утешить богорадовского сотника Ендрек, но тот лишь огрызнулся:

– Т-только жалеть меня не надо! Д-добро?

– Как скажешь, пан Войцек.

Студиозус вздохнул и вновь потер запястья и пальцы, еще хранящие следы прочной бечевы.

За дверью из караулки послышался шум. Будто кто-то ведро опрокинул. Потом она распахнулась. На пороге возник Тюха с котелком и четырьмя мисками в руках.

– Эк, у вас тут темно... – протянул он сокрушенно. – Ладно, кто голодный, в темноте мимо рта ложку не пронесет. Принимайте казенный харч.

В котелке оказалась пшенная каша, в которой даже попадались кусочки сала. По тюремным меркам – пир горой.

Узники не заставили себя уговаривать.

* * *

Обедом пан Лехослав Рчайка остался недоволен. Нашел чересчур разваренной капусту в борще, пересушенным карпа, а галушки недосоленными. Разве что вино не вызвало нареканий жорнищанского сотника. Но так в том не было заслуги повара – бочонок красного угорского вина некогда подарил пану сотнику купец, следующий на Тесово из Искороста. Пан Лехослав к вину относился бережно и, при всей своей любви вкусно выпить-закусить, умудрился растянуть его почти на год.

– Нет, что за люди, а, Гудимир? – Сотник оперся грудью на стол, заглядывая в оловянный с посеребренными краями кубок. Как истинный ценитель, он любил не только пить, но и обонять вино. – От моих же щедрот живут, и меня же обижают... Выпороть его, что ли, чтоб другим неповадно было?

– Ты про повара, пан Лехослав? – лениво отозвался чародей. В отличие от своего командира, он ел мало. Поэтому быстро наедался. Да и в яствах особо переборчивым не был никогда – ни в молодости, ни сейчас. – По-моему, ты придираешься к бедняге. Галушки как галушки, да и карп ничего...

– То-то и оно, что ничего, а должно быть вкусно, – ворчливо проговорил пан сотник. Пригубил вина. – Нет. Таки прикажу Хведулу – пускай проследит, чтоб семь шкур с подлеца спустили.

Гудимир вздохнул, но спорить не стал. Зачем? Все равно пан Рчайка сделает, как захочет. В этом чародей уже успел убедиться за восемь лет их совместной службы в порубежье.

– Ты, пан Лехослав, лучше вот что мне скажи, – проговорил он, подвигаясь ближе к побеленной грубе. – Ну, арестовал ты этого Войцека Шпару. А зачем? Какая тебе с того польза?

– Как это какая? – удивился Лехослав. – Пусть говорит, где казну Прилужанской короны спрятал.

Чародей вздохнул повторно:

– О-хо-хонюшки... Ведь знаю я тебя, пан Лехослав. Не за державу ведь радеешь...

– Много та держава обо мне думает? – зло буркнул пан Рчайка.

– Говори честно, как на исповеди, как перед ликом Господа, себе прикарманить надумал?

Лехослав скривился, словно кислую вишню разжевал:

– Нет, пану Адасю, гетману нашему польному, понесу. На рушнике на вышитом. Ага! Жди-дожидайся.

– Эх, нехорошо ведь...

– Нехорошо? – Сотник залпом осушил кубок, налил еще из кувшина. – Что хорошо, что плохо – каждый сам для себя определяет. По мне, так плохо на старости лет без богатого фольварка остаться. Или ты думаешь, мне от короны жирный кус перепадет? Так они все уже расхватаны. Юстыном, Янушем, Скорнягой нашим, прочими панами-магнатами... Вон, Зьмитрок Грозинецкий нынче на Прилужанский пирог зубы точит. А Зьмитрок своего не упустит – откусит побольше любого иного и прожует, не подавится. Отчего, как ты думаешь, на Крыков и Уховецк все войско великолужичанское бросил?

Гудимир слабо отмахнулся – мол, довольно уже, устал, умаялся слушать.

– Нет, уж ответь – зачем?

– Господи всеблагий, да откуда же мне знать?

– То-то и оно. Больше сотни годов прожил, а ума... – Лехослав стукнул кулаком по столу. – Не хочет коронный подскарбий богатство малолужичанское из рук выпускать. Железные рудники да серебряные, копи горюч-камня, соль каменная, что в сто раз морской, беховской, вкуснее! А литейные мастерские? Сталь под Крыковым такую варят, что не стыдно купцам из Султаната в глаза смотреть. Что село у них победнее будет, это, как ни крути, правда. Да только у кого сабли хорошие будут, у того и хлеб на столе не переведется. Вот и воют Зьмитрок, да Твожимир, да Адолик Шэрань. Воют, как псы голодные у стола обильного... Хочется подпрыгнуть да окорок смахнуть. А Симон Вочап с Автухом Хмарой их хворостиной – не замай, не ваше! Что, не так, скажешь?

– Ну, так, – пожал плечами Гудимир. – Так. А дальше что? К чему ты ведешь-то?

– Да к тому веду, что каждый под этим небом сам за себя. Себе не поможешь – другой тебе не поможет. Больше того, еще и подтолкнет, когда по-над пропастью оскользнешься. А потому казну я не отдам никому!

– Ты так, пан Лехослав, говоришь, будто она уже в руках у тебя. А между тем, сколько я слышал про Меченого, он крепкий орешек. Такого не запугать и не подкупить.

Пан Рчайка насупился:

– Может и так. Ничего. Поживем – увидим. На каждого зайца свой силок найдется. Попробую и по-хорошему, и по-плохому поговорить...

– Боюсь я, после вашего разговора в «Свиной ножке» по-хорошему можешь и не пробовать.

– А ты откуда?.. – Лехослав стукнул кулаком по столу. – Вот выродки! Донесли уже! Запорю!

Гудимир засмеялся надтреснутым, как глиняная чарка, старческим смехом:

– Не донесли, а доложили. Я ведь как-никак второй человек в сотне... Да не переживай ты так, пан Лехослав, это не твои порубежники...

Его слова прервал далекий гул набата. В краях, где набеги с противоположного берега Стрыпы никого не удивляют, низкий голос бронзового била, подвешенного у крепостных ворот, становится почти привычным.

«И все-таки, – подумал чародей, – как не к месту!»

– Кого леший несет? – раненым медведем взревел пан Рчайка. Его крик должны были услышать не только на крыльце, но и на той стороне площади.

Дверь распахнулась, на пороге возник Хведул:

– Дозвольте доложить, пан сотник! Тревога!

– Что такое? Какая еще тревога? – Пан Лехослав вскочил, едва не опрокинув стол.

– С вышек увидели кочевников!

– Кочевников? Ах, кочевников! – Жорнищанский сотник подхватил саблю, пристегнул ее к поясу. Нахлобучил на голову кучму. – А ну веди, показывай!

– Может, кольчугу, пан сотник? – решил подсуетиться и показать любовь к командиру писарчук.

– Успеется!

Широким шагом, не вязавшимся с его маленьким ростом, пан Рчайка направился к лестнице. За ним, кутаясь в мятель, поспешил и Гудимир.

– Не могли напасть, когда погода ясной была... – ворчал на ходу чародей. – Возись теперь под дождем...

– Много кочевников-то? – выбежав на крыльцо, спросил Лехослав у державшегося рядом и чуть позади Хведула.

– Да похоже, один чамбул... Иначе не так били бы, – прислушался писарчук.

– Принесет же нелегкая!..

Со всех сторон к южным воротам сбегались порубежники. Тревога есть тревога. Чем бы ты ни был занят – хоть работой по конюшне, хоть горелкой с варениками, а все брось и беги. В пограничных землях этому учатся быстро. Жорнищанские обыватели, в особенности старики, женщины и дети, спешили прочь, подальше от стен. Молодцы-то реестровые отобьются – не впервой, – а вот маячить поблизости от схватки не следует. Запросто под шальную стрелу угодить можно. А если с чамбулом аскеров еще и полдюжины шаманов пожаловало, то и под чародейство какое-никакое... Мужчины, те напротив вытаскивали из сундуков дедовские шишаки и самострелы. Если бой начнет склонятся не в пользу порубежников, следует подсобить.

Город изготовился отражать атаку. Ощетинился, напрягся, затаил дыхание...