Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 98 (всего у книги 130 страниц)

Наконец я не выдержала. Когда луна зашла за тучку, я босиком выбралась за дверь и в одной пижаме, накинув сверху шаль, чтобы не казаться неодетой, скользнула к двери товарища Сона.

Я не знала точно, что я скажу ему, когда его увижу. Я знала только, что мне очень тяжело, и очень надо его увидеть. Почему-то я была уверена, что он не спит. Замков на дверях тут не было – и никого это не удивляло!

Внутри была кромешная тьма. Словно в каменном мешке.

Он не услышал, как я вошла – бамбуковая дверь была открыта. Он спал -как и полагается, на полу, аккуратно, по-солдатски подоткнув под себя уголки одеяла «конвертиком». Мне стало ужасно стыдно и даже страшно, что мне могла прийти в голову такая дикая мысль – потревожить его со своими глупостями. Мало ли что из вежливости сказал человек! Вспомнилась любимая моя Лиза Бричкина – и я, чтобы избежать подобной ситуации и не сгорать потом со стыда, повернула к двери. Но не разглядела в темноте и задела столик, с которого с грохотом свалилась книга.

В ту же секунду товарищ Сон оказался на ногах, в считанных сантиметрах от меня. На нем был белый тельник – такой, как носил когда-то мой дедушка, и длинные белые кальсоны, какие я видела только в кино. Видимо, он хорошо ориентировался в темноте, потому что, к моему ужасу, сразу меня узнал.

– Товарищ Калашникова, что случилось?

Я была готова провалиться под традиционный пол ондур. Что я могла ему сказать? Что мне захотелось человеческого тепла? Что мне одиноко?

– Ничего не случилось… Извините меня, товарищ Сон… Просто Вы сказали, что если мне нужно будет поговорить по душам… Извините, что я не подумала, что Вы спите… ,– я сама чувствовала, какую ерунду я несу, и на душе от этого становилось все гаже и гаже. Гадко до такой степени, что продолжать я больше не могла. Слезы стыда фонтаном хлынули у меня из глаз, я повернулась и рванула к двери.

– Товарищ Калашникова… Евгения… Я уже проснулся. Не надо убегать.

Он назвал меня по имени? Я не ослышалась?

Я еще ничего не успела понять, когда теплые, сильные руки поймали меня и обняли за плечи. Не с какой-нибудь дурацкой «страстью», как в романах, а по-человечески, по-доброму, по-братски обняли. И еще через секунду я уже беззвучно рыдала в его крепкое, натренированное плечо. А товарищ Сон гладил меня по волосам и с приятным акцентом тихо повторял:

– Ну, ничего, ничего, Евгения– радость моя, все будет хорошо. Мы еще прикурим от солнца!

Ох уж это его знание идиом русского языка !

…Остаток ночи я провела у него. Мы почти не спали. Я рассказывала ему о своей жизни – откровеннее, чем рассказала бы священнику на исповеди, если бы была верующей. А он слушал – с душой, так как мало кто умеет слушать; не перебивая, не задавая слишком много вопросов, не осуждая. Как профессиональный разведчик. Время от времени комментировал или уточнял что-нибудь – и каждый раз не в бровь, а в глаз. Чувствовалось, что это был человек с огромным жизненным опытом.

Это было такое счастье – говорить на родном языке, не беспокоясь о том, точно ли подобрано выбранное тобой слово для передачи оттенков твоих чувств!

Мы лежали на его циновке, прижимаясь друг к другу под толстым и мягким корейским одеялом – даже не помню, как мы там оказались, но между нами не было ничего такого «клубничного». Рядом с таким человеком и мысли об этом не приходили в голову – до того с ним рядом было просто и хорошо на душе! Я прижималась к его плечу как к плечу кого-то близкого, родного. Товарищ Сон обнимал меня одной рукой, а другой все гладил мои волосы. От него пахло миндалем и сигаретами одновременно. И от каждого его прикосновения у меня по всему телу шли мурашки. Только не холодные, а теплые – если вам понятна разница.

Заснули мы только под утро. А когда я проснулась, его рядом не было. А одеяло было аккуратно подоткнуто вокруг меня «конвертиком», словно это сделала заботливая мама…

Я очень испугалась, что у него могут быть из-за меня неприятности. О себе я не думала. В конце концов, это я заварила такую кашу и была согласна за это отвечать, если нужно. Бог мой, да как мне такое в голову пришло – прийти к нему вчера вот так! Как я только осмелилась! И что он теперь подумает обо мне…Боже, как стыдно!

В состоянии сложных психических эмоций я не заметила, что мне пора вставать… тьфу ты! И я туда же!

Я осторожно высунула нос из-за двери… Во дворе было пусто, и судя по отсуствию обуви у дверей, все уже ушли на завтрак.

Я быстро на цыпочках перебежала в свою комнату, в соседнюю дверь и начала одеваться.

На завтрак я шла не чуя под собой ног. Что, если он уже сидит там? Какими глазами мне на него после этого смотреть?

Но мне повезло. Товарища Сона за столом не было, была только заканчивающая уже завтракать Чжон Ок. Она приветливо со мной поздоровалась.

– Доброе утро. А где товарищ Сон? – не выдержала я.

– Он рано встал и уже позавтракал. Говорит, очень хорошо выспался сегодня. А Вы?

От этого вполне невинного вопроса у меня чуть не застыла в жилах кровь. Может, она знает, что произошло?

– Лучше не бывает,? cказала я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал. Мне не шел кусок в горло…

…Когда я увидела товарища Сона возле автобуса, мне стало так жарко, что начало казаться будто вся улица видит, как я себя чувствую. И знает, где я была вчера ночью. Со стены на меня укоризненно смотрел портрет Великого Вождя.

Товарищ Сон увидел меня, улыбнулся – тепло, по-доброму, и легонько хлопнул меня по спине, когда я поднималась в автобус. Но ничего не сказал. А что,собственно, он мог сказать?

Всю дорогу обратно до Пхеньяна товарищ Сон сидел в автобусе впереди меня, и я не могла оторвать глаз от его коротко стриженного черноволосого затылка и смуглой до черноты шеи. Иногда он поворачивался к окну, и тогда мне был виден кусочек его гордого, мужественного профиля. Тут уж мне было впору прятать лицо. И я и прятала его – в книгу. Только для того, чтобы потом снова украдкой на него взглянуть, благо дорога из Кэсона была не ближняя.

Но один раз товарищ Сон неожиданно оглянулся и перехватил мой взгляд. Не успела я даже испугаться, как его лицо вспыхнуло словно фитиль в лампочке накаливания, и я почти физически почувствовала на себе его взгляд ответный – таким рентгеновским он был.

Господи! Да что же это творится?! С ума мы оба, что ли, сошли? Пора кончать это безобразие.

Я заметила, что начинаю дрожать, как овечий хвост. И притворившись, что я сплю, сама не заметила, как заснула на самом деле…

А проснулась, когда автобус вдруг резко остановился.Уже возле гостиницы, и двери его открылись. Я пулей вылетела из него, ни на кого не глядя.

Проходя мимо меня в вестибюле, когда я брала ключ от своего номера, товарищ Сон наклонился к моему уху и сказал:

– Евгения, я займусь Вашими ребятами сегодня же. Вы зовите меня теперь просто Ри Ран. Договорились? Будем знать Вы да я .

– Хорошо,– выдавила я из себя,– А Вы зовите меня просто Женя, ладно?

И мое сердце заколотилось как после стометровки.

… Вечером в баре гостиницы, где мы обычно сидели и разговаривали, мы с Чжон Ок рассказывали друг другу о своих жизнях. Конечно, я не рассказала ей и десятой доли того, что обо мне знал теперь товарищ Сон. А его с нами почему-то не было, и я поймала себя на том, что мне без него тоскливо.

– А товарищ Сон? – вдруг вырвалось у меня помимо моей воли, когда Чжон Ок закончила свой рассказ,.– Девушки, наверное, в очереди стояли, чтобы с ним познакомиться. Умник, красавец, с хорошим характером; просто не может быть, чтобы он до сих пор оставался холостяком!

– Товарищ Сон – вдовец, – бесхитростно сказала Чжон Ок.– Вот уже 5 лет. У него две маленькие дочки.

Глава 22. Ах, Ри Ран!…

«Сегодня повсюду на нашей Родине царят характерные эмоции и романтика сонгунской эпохи.»

(«Кымсугансан», номер 5, 97 год чучхе)

…Я сидела на 47 этаже, в вертящемся вокруг собственной оси ресторане на вершине отеля «Янгакдо», откуда Пхеньян был виден с высоты птичьего полета, и ждала Ри Рана. Ресторан вращался медленно, почти незаметно, но все-таки вращался, и когда я замечала, что то или иное здание находится не там, где было всего минут 15 назад, у меня начинала кружиться голова.

…Прошло уже почти 3 месяца с тех пор, как я оказалась в этой удивительной стране. После первых двух ознакомительных недель Донал и Хильда увезли меня на озеро Сичжун, в грязевой санаторий в густом сосновом бору, где, как утверждал Ри Ран, «на песчаном берегу цветут морщинистые розы». Мне они такими уж морщинистыми вовсе не показались, но предъявлять претензии было не к кому, потому что на этот раз почти все время из корейских гидов со мной была только Чжон Сук. А Ри Ран приезжал к нам в санаторий только на выходные. Я даже было подумала, что кто-то все таки проведал о нашей с ним кэсонской беседе, и его поэтому удалили от меня подальше – и очень от этого переживала.

Но он все-таки никуда не исчез, а в один прекрасный день приехал насовсем и привез с собой на машине моих сорванцов! Мама с Лизой, как оказалось, задерживались; маме опять пора было оформлять новый паспорт.

Как я обрадовалась, когда мои мальчишки бросились мне на шею! Им к тому времени было по 4 года, и я вдруг с ужасом представила себе расстояние от Москвы до Пхеньяна.

– Кто же это довез их сюда? – cпросила я Ри Рана.

– Военная тайна, – улыбнулся он.– Не волнуйтесь Вы так, мы с Чжон Ок займемся Вашими мальчиками, а Вы смело занимайтесь своими делами. И поправляйтесь.

«Поправляйтесь»? Ах да… Я было совсем забыла о своем здесь статусе.

Конечно, раздумывать обо всем этом мне было особенно некогда: программа моей подготовки, которую обрушили на мою голову словно ведро холодной воды Донал и Хильда, была очень напряженная. Я бы даже сказала, напряженная не по-ирландски. И включала в себя гораздо больше, чем то, что перечислил мне Донал во время нашей первой встречи в пхеньянской гостинице. Кто-нибудь может объяснить мне, зачем меня, например, учили нырять? Или обучали верховой езде? Были и такие вещи, которым вроде бы понятно для чего меня обучали, но уж лучше было не думать, что такое мне может понадобиться на практике! Занятия мои с ними шли фактически весь день – сразу после завтрака и до отбоя, а иногда и после него.Единственным отдыхом были грязевые процедуры. Во время них я закрывала глаза – и тут же моментально засыпала. Сон был для меня дорогим удовольствием – даже в выходные Хильда будила меня часов в 6, чтобы еще раз пробежаться по спряжению неправильных глаголов в языке африкаанс или чтобы я рассказала ей, какие дискотеки в Кейптауне сейчас самые популярные. Даже с Фиделем и Че мы виделись только рано по утрам и по воскресеньям. К счастью, вокруг было столько всего для них нового и интересного, что они не слишком из-за этого расстраивались Но все равно я бы предпочла, чтобы бабушка поскорее переняла эстафету присмотра за ними у майора КНА… Мне было неловко его этим беспокоить.

…С некоторых пор Ри Ран начал сниться мне по ночам. Мне снилось, что меня сурово пробирают на собрании за нездоровый мой к нему интерес. А еще снились мне его бронзовые широкие плечи и смеющиеся горячие чернильные глаза. Его глуховатый низкий голос и сильные, теплые его руки.

Каждый раз, когда я думала о нем, я краснела как 17-летняя девчонка – и злилась на себя за это, но ничего не могла с собой поделать. Бравый и умный майор-переводчик совершенно покорил мое воображение. Особенно с тех пор, как я начала узнавать его получше.

Он умел все – скакать на лошади, прыгать с парашютом, стрелять из ПЗРК и варить синсолло . Он в совершенстве владел таеквондо. Он знал 4 иностранных языка, прекрасно пел народные песни и играл на аккордеоне. Он никогда не терял самообладания и бодрости духа. Он объездил чуть ли не весь мир. Мои дети уже через неделю после приезда в Корею обожали «дядю Ри Рана», который с азартом играл с ними в прятки и в лошадок. У него были две совершенно очаровательные маленькие дочки, 7 и 5 лет, приезжавшие иногда в санаторий вместе с ним– похожие на куколок и говорившие мне хором с поклоном «Камапсумнида !», когда я угощала их российскими конфетами.

По воскресеньям мы всемером (вышеперечисленные плюс Чжон Ок; Донал с Хильдой отдыхали сами по себе – до такой степени я надоедала им за неделю) устраивали на берегу озера пикник. С вареной картошкой в мундире, с кимчхи и рисовыми хлебцами, которые Фидель очень полюбил. Девочки – Хян Чжин и Ген Ок – пели песни, а мои ирлашки старались произвести на окружающих впечатление и начинали бегать по берегу. Они ходили чуть ли не на головах, и мне приходилось сердито на них прикрикивать:

– Че! Фидель! Ведите себя прилично! Здесь вам не Ирландия!

Потом девочки начинали играть с ними в какие-то неведомые мне корейские детские игры – одному только богу известно, как они понимали друг друга, но все-таки понимали, а Ри Ран и я прогуливались вокруг озера. Вот тогда мне и выпала возможность его получше узнать…

– Жалко, что сейчас не осень, – говорил Ри Ран, – Осенью здесь вокруг озера зреет очень вкусная хурма. А какая красота здесь лунной ночью! Есть такая песня у нас народная…

И он закрывал глаза, настраивался и начинал петь, а потом переводил для меня:

– «Пожалеешь, не увидя травы вечной молодости на горе Рэнде,

Не устанешь любоваться месяцем над озером Сичжун…»

Не знаю, было ли это намеком на то, что неплохо бы было нам им полюбоваться, но я уставала просто смертельно – и безо всякого любования на месяц. Я надеялась, что он это поймет и на меня не обидится.

Иногда мы ходили с ним пешком в соседний совхоз. Не спрашивайте, предупреждал ли он совхозников о нашем визите заранее – не знаю. Но мне было хорошо там, как дома.

Я вообще практически моментально почувствовала себя в КНДР как дома. И дело вовсе не в том (или не столько в том), что здесь было много советских машин и других видов транспорта, а улицы в Пхеньяне широкие, как в Москве, что корейская офицерская военная форма так напоминает советскую, что многие корейские многоэтажки похожи на советские (только в отличие от последних, выкрашены в разные красивые пастельных тонов цвета), а кинотеатры, как и у нас раньше, украшены рукописными плакатами с изображением героев фильмов. Нет, главное – в людях, в их образе жизни.

Все было моментально узнаваемым – школьные и заводские культпоходы по музеям и циркам, субботники, доски почета… вещи, которые трудно даже обьяснить западному человеку, а для нас, выросших в СССР, до сих пор естественны как воздух. Мы только немного подзабыли их, а после 2-3 дней здесь воспоминания наплывают с таким напором, такой лавиной, что кажется, даже чувствуешь запах родного дома твоего детства… Наплывают и чувства – те самые, которые в «свободном» мире так долго и усердно пришлось загонять в подполье просто для того, чтобы в нем выжить. Например, любовь к людям. Или желание принести пользу обществу. И– вера в хорошее в людях, которую мы почти утратили, будучи вот уже больше 15 лет постоянно начеку в жизни, где человек человеку – действительно волк, и от него можно ожидать любой гадости.

По дороге в совхоз нам встречались люди, в которых меня так подкупала их какая-то советская невинность. Они были такими привлекательными – своей простотой, естественностью, скромностью, трудолюбием… Казалось, они жили единой жизнью с окружающей их природой. В чистых реках здесь можно и купаться, и мыться, и даже стирать одежду при необходимости. Дороги были не безупречны, но во всяком случае, лучше провинциальных российских. И машин достаточно, но не через край; что такое автомобильная пробка, здесь людям, к счастью, было неведомо….

Ребятишки махали нам рукой. По деревенским улицам вместе с ними бегали собаки, на которых никто не бросался, «чтобы их сьесть». А крестьяне, работавшие в поле, садились завтракать прямо на железнодорожных рельсах (там было более-менее сухо, по сравнению с рисовыми полями, а поезда здесь ходили редко, и такое сидение на рельсах можно было встретить часто. Теперь я поняла, почему поезд, проезжая по Корее, так часто издает предупредительные гудки! И еще вспомнилось мне увиденное где-то в интернете фото девушки, отдыхающей вот так же на рельсах – с подписью под ним «бездомная девушка в Северной Корее»… Сами вы бездомные, господа продажные писаки!

В совхозе, в который мы ходили, имелась собственная амбулатория, с аптекой, родильным отделением и с изолятором для больных и работали 5 врачей, а также зубной врач и акушерка. И это – на всего 3500 жителей! Имелись там свой детский сад и средняя школа. И я не могла опять-таки не сравнивать увиденное на селе в Корее с российскими селами – с давно уже заброшенными, покинутыми людьми нашими деревнями, где зачастую и магазина-то нет, а не то, чтобы детского сада или больницы. (Коттеджи богатеев, построенные за последние годы – это не того поля ягода!)

Какой контраст с КНДР! Здесь действительно делается все возможное, чтобы создать труженикам села нормальные условия для жизни и работы, чтобы не приходилось за всем ездить в город. Главная улица села была вымощена, да и на боковых улочках не было такой непролазной грязи, как в деревнях российских.

Детский сад совхоза потряс меня чистотой и порядком, а корейские дети – своими музыкальными талантами. После того, как перед нами выступили деревенские дети, их воспитательницы решили тоже от них не отставать – и спели для нас хором песню под аккордеон. Завел меня Ри Ран как-то и в местную школу. Туда мы попали во время обеденного перерыва. На обед дети ходят домой, оставляя при этом в школе свои портфели. Не знаю, как вас, а меня это поразило. На стене классов висели доски почета, причем с указанием не только на отличников: все ученики класса были распределены по местам, согласно их успеваемости. Не очень-то приятно кому-то быть в классе последним, но зато есть хороший стимул подтянуться….

Но больше всего я удивилась, когда на столе в одном из классов заметила учебник, который, по словам Ри Рана, в переводе именовался «Основы морали, этики и поведения в обществе». И это – для 3-4 классов средней школы! Может быть, таким ранним обучением данному предмету и можно объяснить примерное поведение корейских школьников и их самодисциплину, которой западные школьные учителя (и все общество в целом!) могут только позавидовать?

Потом крестьяне приглашали нас к себе на обед. Мы вежливо отказывались, а они совали нам в руки фрукты и овощи, выращенные ими самими. К слову, оказалось, что корейцы едят помидоры не с солью, как мы, а с сахаром!

Все на этой земле шло своим чередом – трудились на полях крестьяне и солдаты, шли по домам после учебного дня школьники… И так хорошо, так радостно было видеть все это!

Я заметила, что рядовой турист из «свободного» мира подсознательно обычно едет в другие страны чтобы убедиться в том, что «а у нас лучше», «ой, сколько у меня всего есть по сравнению с ними» – и радоваться этому. Как Вэнди. Ему это нужно для самоутверждения, как певцу Кобзону – накладка на лысой голове. Видно, иначе радоваться,– без того, чтобы насмотреться на чужие злоключения– у него не получается: нечему. (А еще ему приятнее, когда у него просят милостыню, хотя на словах он может это и отрицать!) И для таких туристов Корея окажется как холодный душ. Да, «у них» нет «Мерседесов» последней марки или мобильников – но этого для такого туриста недостаточно, чтобы вновь испытать привычный короткий оргазм при мысли о собственных вещевых запасах дома. Потому что здесь он нутром почует, что для этих людей его «сокровища» – не главное, что ему здесь не завидуют. И от этого его радость меркнет на глазах.

– Когда наши корейские знакомые побывали у нас на Западе, мы, признаемся, подумали: «Ну, они точно попросят у нас в стране политического убежища, когда увидят все, что у нас здесь есть! Тем более корейцы наши– молодые, образованные, языки знают, здесь не пропадут!» – рассказывала мне Хильда, долгое время прожившая с Доналом в Германии,– И каково же было наше удивление, когда они были в совершенном ужасе от увиденного и не могли дождаться, когда вернутся домой! «Улицы здесь грязные, по ночам шум, вокруг какие-то пьяные, наркоманы, женщины собой торгуют… Как вы можете жить в таких условиях?» И мы не нашлись, что им ответить… Магазины на них впечатления тоже не произвели!

Никто не утверждает, конечно, что у корейцев легкая и беззаботная жизнь.

– Представьте себе, что было бы у вас в стране, если бы она за один день потеряла свои экономические отношения сразу с Германией, Голландией, Францией, Британией… Вот в таком положении оказалась наша страна в начале 90-х годов – рассказывал мне Ри Ран. В тот же период в КНДР произошли несколько природных катастроф, приведших к потере урожая. Но страна наконец оправилась от этого, несмотря на все трудности, связанные не только с вышеописанным, но и с американскими экономическими санкциями. И когда видишь на корейской Выставке Трех Революций, напоминающей нашу ВДНХ, и собственные машины, выпуск которых налажен в этой стране, и павильон, посвященный первому корейскому космическому спутнику (существование которого американцы до сих пор отрицают: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!»), то невольно поражаешься стойкости и мужеству этого небольшого народа.

Здесь не продают за миллионы долларов места на космических кораблях и не торгуют документами об отечественной истории. Корейские ученые работают на благо своей страны. Они не станут вынужденными проститутками, предлагающими свои услуги тому, кто больше заплатит, как наши ученые отечественные, для которых собственное государство выступает при этом в роли сутенера.

Беззаботность вовсе не является синонимом счастья. Как говорил еще Лев Толстой, «спокойствие – это душевная подлость». «Дай мне жить спокойно!»– любимыи клич эгоистов и карьеристов всех времен и народов. Но спокойствие и уверенность в завтрашнем дне – это две разные вещи. А последней просто дышат все корейские улицы!

Может быть, такой наша страна была в 50-е годы; к сожалению, знаю о них только по рассказам мамы, мне не повезло, я родилась позже. А потом нам всем вдруг, как Остапу Бендеру, стало «скучно строить социализм», и мы вместо этого размечтались о белых штанах, мулатках и Рио-де-Жанейро. С весьма печальными для страны нашей последствиями….

В том-то все и дело, что корейцам действительно строить социализм НЕ СКУЧНО! Понимаете, о чем. это я?

Глядя на корейцев – маленьких, таких хрупких с виду, которые на субботнике, выстроившись цепочкой вдоль дороги, копают яму для электрического кабеля на протяжении нескольких километров или до глубокого вечера, часто – и в выходные дни не покладая рук, обрабатывают рисовые поля -, невольно вспоминаешь строчки из Маяковского: «Гвозди бы делать из этих людей – крепче бы не было в мире гвоздей!» Они действительно с любовью относятся к труду – если у вас еще хватает воображения, чтобы представить себе, что это такое.

И еще – корейцы живут как одна большая семья. К такому человеку, знакомому только лишь с буржуазным обществом, действительно трудно привыкнуть…

«Ах, они только вкалывают как рабы, а больше ничего у них нет в жизни!»– завоют сейчас наши белоручки, мечтающие , чтобы на них «работали их деньги», как им обещают рекламы всяких мошенников, в представлении которых счастье – это «лежать на песочке на Багамах». «Вот потому… вы в клетках и живете!»– как говаривал Гедеван Александрович из бессмертного фильма «Киндза-дза»… В Корее, к слову, я нигде не видела на окнах решеток. Или железных дверей, как у нас в России. Нет в этом нужды.

Все у них есть в жизни, не беспокойтесь. Есть театры, есть музеи, есть цирк, спортзалы и бассейны, есть дома культуры и парки отдыха – и все это доступно всем. И читает на ходу хорошую книжку, идя по сельской тропинке, девушка в военной форме. И играют на музыкальных инструментах ,танцуют и смеются дети (пока в «цивилизованном» ирландском городке, где я жила, их сверстники умирают от передозировки наркотиков, угоняют машины или кого-нибудь поджигают). И играют в шамхаты молодые ребята. И с достоинством отдыхают в парке на лавочках не обворованные денежной реформой старики. И ходят по набережным влюбленные, держась за руки и нежно поглядывая друг на друга, вместо того, чтобы пить на ходу из банки пиво, а потом укладываться где-нибудь в кустах….

Я увидела в КНДР вполне достаточно для себя, чтобы составить неплохое представление о тамошней жизни. Не будете же вы утверждать, что исключительно ради меня одели, обули и накормили всех прохожих вдоль дороги нашего следования, в том числе– в сельской местности, дав им при этом строгий приказ улыбаться, и что это именно ради меня не только в Пхеньяне, а и во всех городах и поселках, через которые мы проезжали, люди поддерживали на улицах чистоту и порядок?

Люди!! Посмотрите вокруг! Посмотрите, в какую грязную, вонючую свалку мы с вами превратили нашу прекрасную, любимую, единственную в мире страну! Мы все, а не только злодеи типа Березовского (это же мы с вами позволили ему и ему подобным так распуститься!). Во что превратились мы сами во имя заразы «нового мышления», в котором нет ничего нового – это обыкновенные эгоизм и жадность! Посмотрите, как «окитаили» мы Россию, превратив ее в один огромный старьевщический базар, в один огромный «секонд хэнд». Неужели вам ее не жалко? Неужели вы до такой степени не уважаете самих себя?

Так почему же у корейцев получается выжить и развиваться, сохраняя общество социальной справедливости, – несмотря на такие ограниченные ресурсы, по сравнению с нашей огромной страной, одаренной несметными природными богатствами? И почему мы сорвались в такую пропасть, что на наших улицах сегодня – сотни тысяч беспризорных детей, что наши мужчины умирают, не дожив до 60 лет (средняя продолжительность жизни в «голодной» Корее – 71 год!), что наши женщины отказываются от детей или даже убивают их, а население уменьшается на почти миллион человек в год? В чем корейский секрет?

Ответ прост. Чучхе.

И не надо смеяться, балаганничать над коротким «экзотическим» словом, о котором у нас большинство даже не знает толком, что оно означает. «…Идеи чучхе означают, что ты сам есть хозяин своей судьбы, и что в тебе есть и сила для решения своей судьбы» Для непонятливых объясняю: не надо сидеть сложа руки и ждать, пока «добрый дядя из-за океана» вложит в твою промышленность награбленные им миллионы. И не надо думать, что ты сам ни на что не способен потому, что этот дядя якобы «цивилизованнее» тебя.

У нас не понимают происходящего в Корее потому, что им все не дает покоя стоящий перед глазами призрак «дорогого Леонида Ильича», на который они автоматически прожектируют увиденное и услышанное ими в этой стране. А слабо понять, что дети и внуки у корейских коммунистов не выросли такими, как сын автора слов Гимна СССР, мечтающий стать царем Всея Руси? Вовсе не симпатизирующий корейским коммунистам англичанин Майкл Харрольд проговаривается в своей книге «Товарищи и чужаки», что как только за поведением детей высокопоставленных членов партии и правительства в КНДР замечается что-либо неподобающее, их тут же отправляют на трудовое перевоспитание! А у нас…

Не помню дословно наизусть это высказывание товарища Ким Ир Сена, так. как прочитала его еще в детстве, так что могу быть немного неточной: "Если человек заразится низкопоклонством, он станет болваном, если низкопоклонством заражается партия – погибнет революция, а если низкопоклонством заражается нация – погибнет страна.» И по-моему, состояние России за последние 20 лет– достаточно наглядный тому пример!…

Корея была такая тихая, мирная, спокойная страна. Наверно, именно потому, что хотящие мира ее люди были готовы, если будет надо, к войне. Лишь один раз за все это время нас с Ри Раном остановил на дороге военный патруль: проверить документы. Я отнеслась к этому совершенно нормально – даже не удивилась. Солдат был очень вежливым. Пока он разговаривал с Ри Раном, я успела заметить, как по автомату его мирно ползла большая гусеница…

ть иллюстрацию: (про иллюстрации) Разместить в разделе: выберите раздел: Малые формы – миниатюры – новеллы – рассказы – репортажи – Люди которые сами побывали у нас, больше не верят в то, что у нашей страны есть какие-то агрессивные намерения, и в другие выдумки западной пропаганды,? сказал мне как-то Ри Ран.

И действительно, как же в них верить, когда мысленно сравниваешь корейских солдат, пашущих землю и работающих на стройках своей Родины с американской и другой натовской солдатней, пытающей и расстреливающей мирных жителей в чужих странах?

…Наконец глава «У озера» в моей жизни подошла к концу, и мы вернулись в Пхеньян. Здесь мне предстояло провести еще пару месяцев: скоро должна была приехать моя мама, и она с мальчиками и Лизой собиралась жить здесь пока моя миссия не будет закончена. Я хотела быть уверенной, что она здесь привыкнет и не будет рваться отсюда так же, как рвалась в свое время из Ирландии. Навряд ли я могла позволить себе летать через половину земного шара только для того, чтобы разобраться с ее русской хандрой!

Ри Ран просто стал для меня символом этой своей страны, уговаривала я себя. Олицетворением всего того, что я здесь увидела. И только. Но чем дальше, тем труднее мне самой становилось в это верить.

Когда я только приехала сюда, корейцы показались мне такими другими, что я и не задумывалась, могу ли я здесь кому-то понравиться. Даже на пару комплиментов в свой адрес я отреагировала как на простую вежливость. Они были мне очень симпатичны, но они жили своей жизнью – не в обиду им сказано, немного как инопланетяне. За этой жизнью можно было наблюдать со стороны, им можно было во многих отношениях по-хорошему позавидовать, но стать частью этой жизни было просто невозможно. Это тебе не Ирландия. Это был факт, и к этому надо было относиться как к факту. «Мы с вами чужие, Шура, на этом празднике жизни…»

Но с тех пор, как он взял меня за плечи той ночью, Ри Ран вдруг перестал быть выходцем с иной планеты и превратился для меня в просто мужчину. И чем больше я смотрела на него и разговаривала с ним, тем больше он мне нравился. Он был весь такой надежный, серьезный – и в то же время с юмором, на 200% мужественный – и в то же время не мачо. А уж до чего от его улыбки становилось светло на душе… Как от лампочки Ильича!

Он был настоящим, закаленным революционером – с убеждениями и с принципами, а не с «новым мышлением”, изобретенным на деньги Сороса. Одним словом, он был именно тем, кого я так долго и так тщетно искала среди выходцев с Африканского континента! Какая ирония судьбы в том, что я нашла его только сейчас – и где…