Текст книги "Совьетика"

Автор книги: Ирина Маленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 91 (всего у книги 130 страниц)

"Нет, что ты, ничего не решено,"– сказал он ей мягким голосом, как можно убедительнее. "Если бы такое решение уже было принято, неужели ты думаешь, что я не принял бы в этом никакого участия? Я все-таки имею кое-какую власть в этом офисе." Но он видел по её лицу, что так её и не убедил.

Он ничего не ответил на её ночную эс-эм-эску. А в понедельник она не появилась в офисе. Больничный…

Через месяц места Евгении в офисе официально не стало.

…Мистер Вильям Беннетт устало покачал головой, глядя на только что поступившее в его ящик электронное письмо от европейского менеджера фирмы, Люка Ван дер Билда. Опять этот Кристоф вышел за пределы бюджета!

За последнее время ситуация с белфастским телефонным центром начала внушать серьезные опасения, и не только ему. И хотя Северная Ирландия привлекала инвесторов дешевизной своей рабочей силы (у них там нету особого выбора!) и субсидиями и налоговыми скидками, которые ещё по привычке, оставшейся от клинтоновских времен, когда все верили, что в этих дурацких диких ирландских краях действительно наконец-то наступил постоянный мир, раздавало британское правительство, мистер Беннетт, как опытный менеджер, чувствовал, что кран субсидий вот-вот закроется.. И что тогда? Белфастские агенты будут продолжать получать свои 13.000 фунтов стерлингов в год, их местные менеджеры, Кристоф и ижe с ним – и того больше, а если учесть, сколько он за последнее время истратил…

Сам Кристоф отчитывался ему, что это необходимо – для сохранения кадров необходимо дать им хотя бы видимость того, что о них заботятся, позволить им посещать различные курсы, повышать свою квалификацию и сдавать экзамены за счёт работодателя. Теоретически он был прав – но на практике, и они оба это знали, – этим агентам вовсе не нужно знать на занимаемой должности больше, чем они уже и так знают, а если они получат дипломы компьютерных инженеров, то тут же начнут искать более высоко оплачиваемую и интересную работу в других компаниях. Так что же, мы ещё должны за это и платить? Можно, конечно, ввести всякие ограничения – вроде того, что агент должен оставаться на своем месте в течение 2 лет после прохождения курса за счёт фирмы или же выплатить ей деньги за учебу обратно. Но на практике, опять же, это приведет к такому количеству усилий получить эти деньги… Стоит ли игра свеч? По 2000 фунтов на агента – когда вся государственная субсидия на создание каждого рабочего места в этих богом проклятых краях составляет всего 3500?

Вильям Беннетт любил говорить о своих кадрах – и о создании новых рабочих мест – так : "Надо занять кресла задницами". Это был неопределенного возраста джентльмен, 12 месяцев в году покрытый искусственным загаром, полученном в солярии, в отменных костюмах и знающий, как надо говорить с людьми. Пост главы британского отделения фирмы он занимал уже давно и всякое на своем посту повидал. Получив сообщение о том, сколько составили опять месячные расходы в Белфасте, он поморщился… Да, в прошлом году, беседуя с главой "Инвестируй в северной Ирландии", он обещал тому создать через год в Белфасте 40 новых рабочих мест. Но чем дальше, тем больше он задумывался над реальностью такого плана. И даже субсидии уже не казались такими соблазнительными. Другие фирмы пытались нажиться на Белфасте как могли – получали дополнительные субсидии за то, что располагались в самых горячих точках города, где, к тому же, самыми низкими были цены на снятие внаем рабочих помещений. Это создавало им к тому же репутацию благодетелей, обеспечивающих местных "десперадо " работой. Но их фирма в подобной рекламе не нуждается, она и без этого вот уже второй год наращивает темпы продаж в Британии в геометрических прогрессиях. А есть места и подешевле Белфаста…

Мистер Беннетт открыл пришедшую с сегодняшней почтой глянцевую брошюру о возможностях, которые открываются перед фирмами, переводящими свои телефонные центры из Британии в Индию.

"Подумать только, индийскому агенту – такому же образованному, как белфастцы, а зачастую знающему ещё и больше них! – можно платить всего 125 фунтов в месяц! И при этом он будет работать на 6 часов в неделю больше. Это 12% от того, что прожирают эти ирлашки, да ещё и индийский акцент, пожалуй, английским клиентам приятнее будет услышать, чем этот уродливый белфастский выговор." – мистер Беннетт даже зажмурился, вспоминая, как говорят в Белфасте, это острым ножом резало его английское ухо.

"Индусы в два раза быстрее отвечают на звонки, а уж какая там конкуренция за то, чтобы получить работу агента!" – с удовольствием подумал он. "Эти уже не будут требовать, чтобы мы тратили деньги на повышение их квалификации. Им бежать от нас все равно будет некуда. Да, может быть, больше придется платить менеджерам, ибо их придется импортировать, а кто поедет работать за гроши на край света? Но количество менеджеров можно сократить. И можно начать пробовать, как это получится, уже там, в Белфасте."

Кристоф ведь уже начал там сокращения, по его указанию – и по идее, услужливо поданной мистеру Беннетту Полом (молодец, Пол!). "А к середине следующего года закроем и всю эту лавочку – и…"

Он закрыл глаза, размечтавшись. Неправда, что менеджеры его калибра вообще ни о чем не мечтают! Он мечтал о том, как будет раз в квартaл летать куда-нибудь в теплый Бомбей и обедать в хорошем индийском ресторане– вместо того, чтобы тpястись в ветреном, влажном Белфасте в черном такси по пути от аэропорта, читая над собой табличку: "Сезон отстрела туристов открыт". "И шутки у вас, боцман, дурацкие!" – почти со злобой подумал он.

Конечно, говорить Кристофу об этом рано. Вообще вряд ли стоит говорить ему об этом рассказывать. Вряд ли для него найдется место в новом проекте. Мистер Беннетт давно недолюбливал этого размазню. Каждый раз, когда можно было урезать раcходы на персонал, немец, с его социалистическими привычками, только отмахивался от его прозрачных намеков, которые понял бы любой порядочный англичанин.

"Нам надо предпринимать шаги по сплочению коллектива. Если ребята будут чаще проводить свободное время вместе, они лучше подружатся, и я хочу, чтобы они чувствовали себя на работе как дома, чувствовали, что это место принадлежит им, брали на себя ответственность за него!"– говорил обычно в таких случаях Кристоф, подавая мистеру Беннетту очередную смету на раcходы на поход вместе на боулинг или в ресторан.

Пока субсидии из Белфаста на банковский счёт фирмы текли рекой, мистер Беннетт морщился, но подписывал. Но всему есть предел. В январе этот немчура надумал привезти всю их белфастскую орду на уик-энд к ним в Англию – якобы познакомить их с английскими коллегами, чтобы их сотрудничество стало носить более личный характер. Это влетело фирме в такую копеечку, да и нужны им были сильно эти ирлашки! Мистер Беннетт был уверен, что индусам такая мысль бы в голову не пришла, те умеют соблюдать дистанцию (и не только географическую).

Одним словом, Кристоф в его планы на будущее не входил. Другое дело – его молодой заместитель… Пол показал себя с самой лучшей стороны. Без него мистер Беннетт чувствовал бы себя как без рук. За последние месяцы Пол регулярно звонил мистеру Беннетту каждый день, докладывая ему со своей стороны, что происходит в белфастском центре. И картина получалась не совсем, мягко говоря, схожая стой, какую пытался нарисовать начальству Кристоф.

Мистер Беннетт был в курсе и романа последнего с Ульрикой, и её амбиций, – и того, что телефонный центр задолжал уже за 6 месяцев плату за офис его хозяину, и того, что многим агентствам по трудоустройству не уплачено уже почти в течение года по счетам за полученные по их рекомендации и отбору кадры. Пол регулярно информировал его, посылая ему копии соответствующих документов.

Нельзя сказать, что Кристоф совершенно скрывал от него плачевное положение вещей. Когда Кристоф во время совещаний пытался поднять в разговоре с ним финансовые вопросы, осторожно намекая ему на некоторые финансовые трудности -, с тем, чтобы попросить дополнительные средства, мистер Беннетт делал вид, что намеков не понимал. Ему было гораздо выгоднее держать про запас все то, что он и так уже знал – от Пола – с тем, чтобы нанести удар по этому немецкому дурню тогда, когда тот до конца выполнит свою задачу в фирме.

На этот счёт у мистера Беннетта были свои устоявшиеся вгляды: воспитанные при коммунизме не могут стать настоящими бизнесменaми, как бы они об этом ни мечтали. Примером тому– весь тот печальный, достойный Латинской Америки хаос, который творится в этих восточноевропейских странах сегодня, когда им, наконец, дали возможность показать, на что они способны. Вот так же и Кристоф – уже достаточно показал… Нет, если кому и будет предложено переехать в Индию за счёт фирмы – и возглавить там новый проект– , так это Полу! Таким, как он, можно доверять.

Мистер Беннетт устало закрыл глаза, затягиваясь дымом от дорогой сигары. И потянулся к телефону:

" Кристоф? Это ты? Как дела, приятель ? Зайди ко мне в понедельник в два часа… Что? Нет, ничего такого особенного. Просто у нашего бизнеса открываются новые перспективы, и я хочу ими с тобой поделиться…"

****

…В последний раз я виделась с Ойшином уже будучи на четвертом месяце беременности. Началась осень, я была в пальто, и он ничего не заметил. Да еще и нечего было по-настоящему замечать.

Я еще не решила тогда, что эта наша встреча будет последней. В конце концов, мы по-прежнему не принадлежали себе и занимались общим делом, которое было нужно не для нас лично. Я не могла вот так просто позволить себе расхандриться из-за того, что произошло у Киллайни Бэй, и я хорошо это понимала. Я изо всех сил постаралась внушить себе, что мы с Ойшином можем продолжать нашу работу так, словно ничего и не было, и что лучше оставаться с ним друзьями, чем перестать его совсем видеть. К тому же, внушала себе я, теперь я не одинока – со мною не только Лиза, но и Киран, а скоро будет еще и малыш (я не знала, что жду двойню), и вот тогда уж мне точно будет не до глупостей.

Эта встреча произошла на берегу реки. Раньше я никогда не бывала в этом месте, только проходила мимо. А теперь он назначил мне здесь новую встречу.

Река была бурная, хотя и узкая, через нее перекинулся мост, по которому проходила оживленная городская трасса, а здесь, под мостом, все было тихо, вдоль берега была проложена узкая дорожка в зарослях, по которой лишь изредка пробегали старающиеся похудеть раскормленные «Кельтским тигром» дублинцы. Здесь чувствовалось какое-то умиротворение, было как-то пронзительно красиво. Но я уже зареклась обращать внимание на красоту мест наших явок и искать в ней некий тайный смысл.

На этот раз я волновалась в преддверии встречи даже больше обычного. Я надеялась, что у меня хватит сил вести себя так, словно между нами ничего не произошло.

И поначалу все шло хорошо. Я искренне обрадовалась, увидев Ойшина, и не почувствовала никакой неловкости, говоря с ним.

Мы обменялись последними новостями в сфере, которой мы были заняты, и наметили цели на следующий раз. Потом обсудили современное положение в Латинской Америке. Ничто не предвещало грозы, и я уже с облегчением думала, что взяла себя под полный контроль.

Все испортил сам Ойшин. Мы медленно прогуливались по той узкой тропинке вдоль берега, когда он вдруг ни с того, ни с сего сказал:

– А ты похорошела….

И тут же сам испугался собственных слов и заторопился:

– Я думаю, лучше всего будет, если мы с тобой останемся друзьями. Хорошими друзьями, правда?

Лучше бы он не говорил этого. Лучше бы он совсем не поднимал эту тему. Это было подобно удару в солнечное сплетение, нанесенному человеку, который только-только пытается опомниться после нокдауна.

– Да, конечно, – упавшим голосом сказала я, изо всех сил натужно улыбаясь– словно в «МакДональдсе».

А потом пришла пора прощаться – тот самый момент, когда мы как правило обменивались поцелуем. И я увидела, как он весь тянется ко мне – и почувствовала, как я и сама тянусь к нему всем существом, словно притягиваемая огромным магнитом. Мы почти физически заставили себя друг от друга отпрянуть, когда между нашими губами уже оставалась лишь минимальная нейтральная полоса.

Я вскинула на Ойшина глаза с немым вопросом. А он торопливо пожал мне руку вместо поцелуя и быстро ретировался.

– До следующей встречи! – услышала я уже из-за кустов.

Ойшин давно уже ушел, подул холодный ветер, а я все еще сидела на берегу той речки на скамейке будто к ней пришитая – и не находила в себе сил встать и отправиться в обратный путь. Как это ни нелепо, но меня переполняло огромное счастье – такое огромное, что казалось, мое сердце не выдержит его, если оно продлится еще немного. Счастье просто от того, что я видела его, говорила с ним. Светлое, ласковое чувство счастья, похожее на лучи весеннего солнца после 30-градусного мороза. И одновременно опасное – как самый злостный наркотик, потому что мне хотелось видеть его и говорить с ним еще и еще и еще…

В тот момент я поняла, что любовь моя никуда не делась – и что она и не денется никуда. Хотя бы Ойшин в сотый раз, как заклинание, подобно мнимой донне Розе Д' Альвадорес предложил мне «свою нежную дружбу».

Надо было решать, по зубам ли мне такое. Я долго колебалась. Но решающее значение для моего выбора имело изменение обстановки на местах, которое сделало дальнейшее продолжение нашей совместной с ним деятельности фактически сизифовым трудом. Если бы не это, если бы я еще могла действительно принести нашему с ним общему делу пользу – и быть уверенной, что кому-то это действительно нужно!– наши деловые с ним встречи могли бы еще продолжаться и по сей день.

В тот день, когда мне нужно было снова ехать в Дублин на свидание с Ойшином, я долго уговаривала себя с утра, что моя совесть чиста. Я больше не могу быть в этом деле полезной, а сказать ему об этом в лицо, самой – и таким образом отказаться от возможности его видеть – было выше моих сил. Лучше было просто исчезнуть из его жизни. Пускай он хотя бы немного по мне поскучает – и задумается над тем, как он был ко мне жесток. Хотя скорее всего, для Ойшина это были слишком уж тонкие материи. Он просто подумает, что я пообещала больше, чем могла – или что он спугнул меня своим отказом….

Да бог с ним совсем, пусть думает, что хочет! Ведь я-то знаю, что сделала все, что смогла. Кто может, пусть сделает лучше.

К тому времени мой живот уже начал наливаться и походить по форме на зреющий на грядке арбуз. Естественно, мне не хотелось, чтобы Ойшин меня такой увидел – дополнительная причина в пользу сделанного мной теперь уже окончательно выбора.

Но я зареклась, что прекращу после этого и всякие контакты с Дермотом.

Вот так снова в жизни моей произошел крутой поворот.

Вскоре мама уехала обратно в Россию – ухаживать за бабулей и Тамарочкой, которые тогда еще были живы, но становились все слабее.

Ойшина в моей жизни не стало.

А я осталась не жить – существовать.

В своем городке, где единственные таланты – это потрошители селедки…

Я внушала себе, что хватит в моей жизни политики, что пора остепениться и попробовать наконец «жить как все». И только где-то в глубине души моей звучало:

“Облегченно вздыхают враги,

А друзья говорят: ты устал…

Ошибаются те и другие:

Это – привал. ”

Часть 3. Виллемстад
Глава 20. Вышел прово из тумана…

«…Буду резать, буду бить,

Все равно тебе водить!»

(детская считалка)

«Вот потому, что вы говорите то, что не думаете и думаете то, что не думаете, вот в клетках и сидите. И вообще, весь этот горький катаклизм, который я тут наблюдаю…»

(“Киндза-дза»)

…Дети – самое прекрасное и действенное средство от неразделенной любви. Я раньше по молодости лет не понимала этого. Со свойственным юности максимализмом слушала я в свое время, как мама читает письмо от своей институтской подруги Ольги, у которой была безумная любовь к французу, закончившаяся трагично (деталей я не знаю), и которая нашла в себе силы забыть про него, выйти замуж («не по большой любви, а просто потому что «так надо», как писала она сама) и родить 3 ребятишек. «Как же так можно?»– брезгливо морщилась я. – « Замуж– и без любви? Да еще и троих детей? Фу, как некрасиво! Неужели нельзя остаться верной своему чувству и жить одной?»

Теперь, в 30 с гаком и одной большой неразделенной любовью позже, я прекрасно понимаю, как… Если бы у меня не было сейчас моих близняшек , я бы продолжала изводиться, «сохнуть» по человеку, который меня – назовем вещи своими именами! – отверг. Пытаться заплакать по ночам в подушку – и выпивать по выходным. Дети не позволяют тебе заниматься всеми этими глупостями. Сон – такая роскошь, что добравшись до подушки, ты моментально отключаешься. И просыпаешься с одним– единственным желанием – поскорее снова иметь возможность заснуть. Если за ночь тебе пришлось вставать не больше 2-3 раз, тебе очень повезло. Утром вскакиваешь с постели под аккомпанемент детского плача как стойкий оловянный солдатик. Ты уже не чувствуешь ни романтических мечтаний, ни плотских желаний, за исключением одного: выспаться! Ты вообще уже не чувствуешь себя женщиной, а порой – даже и человеком. Ты превратилась во что-то бесформенное, с отвлислым животом и с трудом открывающимися от постоянного недосыпания глазами. Это Мадонны и Виктории Бэкхейм могут ходить в гимнастические залы и урезать и утягивать что там им мешает: у тебя на это нет ни денег, ни времени, ни сил (ведь у тебя не стоит наготове взвод высокооплачиваемых нянек!).

И это тебе не Советский Союз: настоящие бабушки, на которых можно положиться как в разведке, здесь давно вымерли как сорт! Жизнь рядовой молодой матери суровее, чем тренинг в британской армии. С рассвета и до заката ты превращаешься в машину по обслуживанию всех, кто в тебе дома нуждается. Но думать об этом и переживать по этому поводу тоже некогда. Ты – в заколдованном круге: кормежка-памперсы-гуляние-купание, с ревом в качестве бонуса. И от этого никуда не деться: даже когда ты сбегаешь на кухню и закрываешься на все замки с обеих сторон, на окне, словно нарочно, оказывается орущая кошка, требующая кормежки. Ты накладываешь ей на блюдечко рыбы и тихо и искренне радуешься: хорошо еще, что ей не надо менять подгузники!

Какая уж тут любовь! Какие страдания могут быть сильнее мучений от недосыпания! Если бы были силы философствовать. можно было бы даже начать искать в этом что-то мазохистское, какое-то самоналоженное добровольное искупление собственных грехов. Но времени нет: на плите кипят и пригорают макароны, надо доставать выстиранное белье из машины, а молодое поколение, которое, к счастью, еще ничего не успело выбрать , тем временем все ломает и крушит в гостиной, и после отдирания от кастрюли макарон вам предстоит ежедневная порция ползания на четвереньках по зеленому паласу в бесплодных попытках вычистить с него щедрые капли вишневого варенья, похожие на пролитую в бою кровь…

Тот, кто испытал все это на собственной шкуре, не будет уже задавать идиотских вопросов о том, почему это женщины не совершили столько же мировых открытий в области химии или физики и не сотворили в истории человечества столько же музыкальных и поэтических шедевров, сколько мужчины. Интересно, что получилось бы из «Войны и мира», если бы на Льве Николаевиче висели днем и ночью все его 12 отпрысков? И если бы после каждых написанных 10-15 строчек ему приходилось сломя голову бежать в соседнюю комнату на детские требовательные крики?

К вечеру мое состояние, как правило, уже бывало близко к состоянию старшины Васкова в финальной сцене фильма «А зори здесь тихие…», когда он в одиночку ведет захваченных ими в плен фашистов через болото, стараясь не свалиться от усталости. И так – каждый день, 7 дней в неделю, на протяжении нескольких лет. От хронического недосыпания я впервые в жизни стала выглядеть на свой возраст. Что ж, разве не сама я сама этого добивалась? В народе подобная шокотерапия именуется «выбивать клин клином». …

… И все-таки я солгала бы, если бы сказала, что совсем забыла Ойшина. A wishful thinking . Это утопать в жалости к самой себе теперь, слава богу, не было ни времени, ни сил. Но долго еще не было ни одного-единственного дня, чтобы я его совсем не вспоминала. Как правило, ночью, перед сном. Господи, боже, помоги же ты мне наконец совсем выбросить его из головы! Так обычно начиналась моя ежевечерняя молитва.

Чудес не бывает. Конечно, он женился. Конечно, у него родился ребенок. Конечно, он даже и не вспоминает теперь про меня. А чего же еще я ожидала? В конце концов, человек просто выполнял задание. Ну, немножко поразвлекся в процессе… В конце концов, он же не робот.

Я долго еще по-прежнему еще ненавидела себя – за то, что дала волю своим чувствам, его – за то, что он все это время только «подбрасывал дровишек в костер» и ветеранов ирландского освободительного движения – за то, что они слетались ко мне как мухи на мед, совершенно не думая о собственном возрасте и семейном положении и несмотря на то, что я не давала им никакого для того повода. Я ненавидела их за то, что моего очарования оказалось почему-то вполне достаточно для них, хотя я и не пыталась их очаровать – все эти «симпатичные стариканы» мне были совершенно не нужны– , но недостаточно для Ойшина, на котором для меня действительно сошелся клином белый свет.

У меня не было даже его фотографии на память. Не положено. Я никого не могла спросить о нем. И когда случайно, от третьих людей, мне удавалось хоть краем уха услышать его имя, я ужасно боялась, что кто-то из них заметит, до какой степени он мне не безразличен…

Иногда есть вещи, которые лучше не знать, думала я. Лучше не знать, например, что предмет твоего обожания – «ленивый такой мужик», да еще к тому же и «из плохой семьи». Лучше не знать, что у него есть жена, страдающая неврозом и похоронившая уже до него одного жениха, умершего от неизлечимой болезни. Лучше не знать, что его брат бил свою бывшую жену, которая родила ребенка в тюрьме, чуть ли не будучи закованной в наручники….

К чему такое знание? Чтобы доказать себе, что тебе повезло, что его нет рядом?

Но кто сказал, что все это – не лишь чей-то личный взгляд на него и его жизнь, настолько же субъективный, как и мое его идеализирование? И недаром любимая песня Чавеса -

«No soy monedita de oro

pa' caerle bien a todos;

as; nac; y as; soy,

si no me quieren, ni modo. »

Или, говоря по-русски, «я не червонец, чтобы всем нравиться!» Чавес молодец – он знает, что говорит…

А Ойшин жил где-то своей будничной жизнью, зарабатывая на жизнь починкой мебели. Его жена – естественно, даже не подозревавшая о моем существовании – может спать спокойно: я не из тех женщин, кто разбивает чужие семьи. It’s not my style .

За все эти годы я только один раз мельком видела его – в аэропорту в Дублине, через стекло. Я улетала, а он только что прилетел и шел по противоположному коридору в противоположном направлении. Мне показалось, что в этом был свой глубокий символизм… И, как ни странно, но именно эта встреча помогла мне в конечном итоге успокоиться и преодолеть в себе то, что так долго мне казалось непреодолимым..

…Он не видел меня, но я растерялась и почувствовала, как мне хочется спрятаться. За спиной у него типично ирландской размашисто-раскидистой походкой маршировала серая мышка – такая, что я совершенно не запомнила ее лица. Наверно, я даже и не узнаю ее при встрече. Помню только, что у нее были узкие бедра, выступающие пивной животик и грудь, широкоскулое крестьянское лицо и белобрысые волосы, завязанные в конский хвост. К тому же мне не хотелось терять время на ее рассматривание – у меня ведь было всего несколько секунд на то, чтобы перезарядить его образ в своей памяти….. Ойшин, к слову, совсем не изменился. Разве что немного поправился, как и положено, от семейной жизни.

Я не Екатерина Шевелева, чьи героини благоговенно называют своих дочек Татьянами потому что «самую счастливую женщину на свете зовут Татьяна» (это жену ее любимого героя). Наоборот, когда я увидела эту «самую счастливую женщину», я наконец-то почувствовала, как у меня проклевывается долгожданное разочарование в Ойшине. Не только потому, что впечатления счастливицы она совсем не производила… Конечно, в песне поется : «все говорят кругом: «С лица воды не питъ…», но на ее лице была нарисована такая интеллектуальная нищета, что ни в каких комментариях это не нуждалось. Я вполне допускаю, конечно, что наша «Татьяна» хорошо готовит ирландское рагу. Или даже что она кандидат наук – в какой-то очень узкой области, как те портные у Райкина, что специализировались на пришивании пуговиц, но в общей картине это ничего не меняет. Еще бы мне поговорить с ней пару раз о погоде и о детских подгузниках за кружкой пива в каком-нибудь пабе – и я бы, пожалуй, окончательно сумела с презрением выбросить его из головы! За такой выбор.

Et tu, Brute ?… Есть какая-то ирония в том, что мужчины, занятые переустройством мира, выбирают себе вот таких, не интересующихся ничем, кроме мыльных опер, шоппинга да вязания крючком, а на нашу долю достаются мужчины, которые лучше бы как раз подошли этим мышкам. Хотя мне уже кажется, что такие мямли, как Ойшин, вообще никого не выбирают сами. В этом плане он как Шурек. Выбирают их.

Я тоже не выбирала. Судьба прибила меня к Кирану Кассиди как штормовой ветер прибивает к берегу чудом не перевернувшуюся во время девятого вала лодку. Он просто оказался в нужное время в нужном месте. И так как было нужно себя повел… Мне повезло с тем, кто стал отцом моих детей. В практических терминах. Киран напоминал мне большой и надежный спасательный круг. Именно такую роль он сыграл в моей жизни. Когда ты чувствовала, что тонешь, достаточно было только обвить руки вокруг его длинной шеи и закрыть глаза…

Помните, я говорила вам, что семейные пары в современной России по большей части напоминают мне двух зацепившихся друг за друга просто чтобы выжить людей? Они вместе не обязательно по большой любви, они давно уже не равноправные партнеры, шагающие вместе по жизни, будучи преисполненнми чувства собственного достоинства и уверенности в будущем, как это зачастую было в советские годы – нет, сегодня они даже по улице идут, держась за руки с таким видом, словно боятся их отпустить. Словно если они сделают это, ветер тут же подхватит их и унесет в разные стороны, как воздушные шарики. The unfamous “wind of changes” , так прославляемый «Скорпионс». Эта песня для советского человека сегодня звучит как издевательство высшей пробы.

И уж тем более эти пары у нас сегодня – не соратники, стремящиеся вместе изменить мир к лучшему. «Не до жиру – быть бы живу!»– написано на их лицах. А ведь я всю жизнь искала себе соратника. И Ойшин пробудил было во мне иллюзию, что я наконец-то его нашла…

Никогда не думала, что я сама окажусь составной частью подобной пары. Потому что только именно это мы с Кираном и пытались сделать – выжить. Ведь вместе это сделать легче, чем поодиночке.

Я долго не считала его своей парой, даже уже ожидая от него детей. Во-первых, из-за того, что не хотела обременять его своими заботами– как я и вообще никого не хотела ими обременять. Но он как-то совершенно естественно и непринужденно взял их частично на себя, не навязывая мне при этом своего образа жизни или своих решений, как то делал Сонни.

Во-вторых, наверно, потому, что мы больше были друзьями, чем страстными влюбленными. Maatjes , как говорят голландцы. Я могла говорить с ним открыто о чем угодно – наверно, даже о своих чувствах к другому человеку, – и он бы не обиделся и понял. Но, конечно, я не говорила о таких вещах – потому что Киран стал мне по-своему очень дорог, и я ни за что не хотела оскорбить его и его чувства. Я подозревала, что где-то в глубине души у него тоже скрывается безответная любовь, но не ворошила эту его душу. Вместо этого мы вместе выполняли свои семейные обязанности, вместе переживали, вместе смеялись и радовались, поддерживая и подменяя друг друга, когда у кого-то одного иссякали силы.

Я никогда ни на чем не настаивала, ничего не требовала от него. Он сам впрягся в семейную упряжку, со всей присущей Тельцу усердностью. Киран был ярко выраженный трудоголик: он не минуты не мог сидеть на месте спокойно, разве что когда курил. Когда в доме не оставалось несделанных мужских дел, он переходил на женские: пылесосил, протирал окна, мыл посуду, готовил. Если обед был уже готов, он готовил его впрок, на следующий день. Это, конечно, была тоже своего рода ненормальность, но намного более полезная, чем мои бесконечные покупки книг и прочих вещей. Кирана совершенно не пугало состояние Лизы, он видел в ней просто нормального, полноценного человека, заслуживающего уважение. Он безо всякой натяжки в голосе всегда говорил, что детей у нас трое.

После рабочего дня в комнете Кирана пахло совершенно так же, как в свое время – на кухне от моего дедушки после прополки им картофеля на огороде и рубки дров. И это делало его еще более родным. У него были большие, добрые карие с зеленцой глаза за толстыми стеклами очков и длинный нос с горбинкой. Ростом он не по-ирландски напоминал Михалковского дядю Степу. А еще у него было совершенно искрометное, саркастическое чувство юмора, с которым он никому не давал спуску. Тем, кто любил овощные салаты, например, он говорил задумчиво:

– Смотрю вот на тебя и думаю… интересно, а кто за тобой клетку будет чистить?…

Он не принимал на дух ничего нового, неизвестного, как и большинство северных ирландцев. Он не пробовал незнакомой еды и не слушал незнакомой музыки. Годами он ел, пил и смотрел по телевизору одно и то же. Как он не побоялся при этом связаться со мной, навсегда осталось для меня загадкой.

Было совершенно очевидно, что он не ищет для дома хозяйку: со многими хозяйственными делами он, к стыду моему, справлялся намного лучше меня. Больше того: семейный быт был для него, закоренелого холостяка, большим потрясением всего привычного ему образа жизни. Но он никогда ни на что не жаловался, даже когда сам почти падал от усталости. Не был он чрезмерно озабочен и физической стороной семейных отношений: к моей радости, у него не было ни одной из тех нездоровых фантазий, что так бесплодно мучали Дермота. В этой сфере он, как и с пищей, не экспериментировал. В здоровом теле – здоровый дух. Wat een opluchting !

Киран вырос в Белфасте – к сожалению, как и многие католики из западной части города времен военных действий, в seriously dysfunctional family . Эмоциональные и психологические последствия «The Troubles” для уроженцев этого гетто были примерно такими же, как для индейских племен – последствия жизни в резервации: среди братьев и сестер Кирана были шизофреники, алкоголики, страдающие депрессией и фанатичные католички -поклонницы Падре Пио , причем иногда сразу несколько из этих проблем совмещались в одном лице. Самым нормальным человеком в семье была его пожилая мама – симпатичная, хорошо одевающаяся «веселая вдова», не так давно похоронившая второго мужа и собирающаяся замуж в третий раз, совершенно не похожая по стилю ни на кого из своих собственных детей, ни на католических женщин Белфаста вообще. Возможно, потому, что несмотря на свой собственный убежденный католицизм, корней она была протестантских. Если я хоть чуть жаловалась миссис Кассиди, что устаю и не высыпаюсь из-за детей, она на полном серьезе советовала мне попросить помощи… у святого духа! «The Holy Spirit will protect you .” Было очень трудно слушать это, сохраняя серьезное лицо…